Текст книги "Штрафники на Зееловских высотах"

II

Когда лейтенант Дамм приказным тоном попросил его предоставить инвентарь для рытья окопов, Леманн даже пальцем не пошевелил. Посмотрел на белобрысого юнца с синюшными мешками под глазами, молча повернулся и вошел в дом, хлопнув дверью перед самым курносым носом Дамма. В его взгляде сквозила решительная обреченность. Он будто сказал оберлейтенанту прямо в глаза: «Хочешь – пристрели меня, да только пошел ты к черту!»

– Да-а, утерли нос нашему дрезденскому герою… – не преминул едко прокомментировать Люстиг. Он уже успел воспылать к лейтенанту самой нежной ненавистью. Он говорит, что такие синюшные пятна под глазами, как у их юного лейтенанта, бывают от онанизма.

– Фанен-юнкеры[6]6
  Фанен-юнкер – «кандидат в офицеры», звание в военных учебных заведениях Вермахта, соответствовало русскому курсанту.


[Закрыть] только этим и занимаются в своих школах… хе-хе… – злым шепотом сообщает Люстиг и тут же добавляет:

– И еще их учат рассуждать о превосходстве арийской расы…

Командир только что закончил импровизированное политвыступление поверх голов зарывающихся в грунт солдат. Он вещал о победе Тысячелетнего Рейха, которая вот-вот случится, с пренепременным участием высших сил и одухотворенной прозорливости фюрера.

– Фюрер приказал нам держаться! – как заведенный, кричал он. – Именно здесь, у подножья Зеелова, наступит перелом. Новые армии непобедимого Вермахта перейдут в решительное наступление! Перед лицом Берлина – нашей великой столицы и центра мира – противник будет разбит! Это сказал в своем выступлении гаулейтер и комиссар обороны Берлина Геббельс. И победа будет за нами!

Дамм действительно прибыл в дивизию в звании фанен-юнкера, и уже здесь спешно, перед самым назначением на должность командира подразделения в противотанковый батальон дивизии «Курмарк», был произведен в лейтенанты.

С Люстигом Отто сдружился уже здесь, в батальоне, куда он попал после расформирования своей стрелковой роты, полностью разбитой в ожесточенных боях под Веной. Люстиг казался свойским парнем, легким в общении, балагуром, но все равно на такие реплики Хаген старался не отвечать.

III

Борьба с трусами и пораженческими настроениями в войсках приняла характер истерии. Тайная полевая полиция и цепные псы из жандармерии словно с привязи сорвались. В батальоне ходила молва о недавнем задержании военнослужащих из первой роты. Боязливым шепотом рассказывали, как их арестовали три дня назад, прямо в окопах, ночью и увезли в полевую комендатуру, которая временно дислоцировалась в Зеелове.

Версии озвучивали самые разные. Одни уверяли, что их взяли за пропаганду пораженческих настроений. Это были саперы, которые якобы агитировали товарищей добраться до железнодорожной насыпи и сдаться русским в плен, обменяв свои жизни на данные о расположении минных полей.

Другие доказывали, что это были парни из минометного расчета, которых арестовали за «самоволку». Самовольное оставление позиций сошло бы им с рук, но они во время своего похода здорово наследили в местечке Заксендорф. Сторговавшись с одним из местных насчет шнапса, они, недолго думая, опустошили добытую бутыль самогона, а потом устроили дебош, избив хозяина. Кроме того, они вроде как заставляли его жену и сироту-племянницу танцевать и вообще вели себя самым неподобающим образом. Тут уже информированные источники не скупились на подробности, фантазируя кто во что горазд.

Люстиг уверял, что все эти россказни верны лишь отчасти. На самом деле минометчиков из первой роты действительно взяли под арест после драки в Заксендорфе. Только причиной ареста стал вовсе не избитый хозяин и его оскорбленные в лучших чувствах близкие родственницы. На беду парней как раз в то время, когда они веселились вовсю, к этому самому дому пожаловал наряд полевой жандармерии.

– Ты представляешь, Отто? – ухохатываясь, сообщал Люстиг. – Прямиком к этому дому. Видать, этот дядюшка, пригревший сиротку, – оборотистый жук. Приторговывал шнапсом – будь здоров! И ищейки из полевой жандармерии у него тоже отоваривались. А сиротка эта, говорят, деваха с такими формами, что я бы сам ее взял в племянницы без оглядки. Ну вот, и представь: заваливают господа жандармы внутрь, а там у наших минометчиков уже дым коромыслом. Вся семейка летает по дому, как мины калибра 150 мм… Хе-хе… А парни наши уже в зюзю наклюкались. Жандармы их попытались утихомирить, а те – с кулаками. Говорят, даже стрельбу затеяли. Короче, отоварили полицаев так, что мама родная и комендант не узнали… Мало того, наши олухи еще орали, что скорее сдадутся русским свиньям, чем полевым жандармским крысам…

IV

Люстиг уже хохотал вовсю. Его просто распирало от комичности ситуации.

Отто не находил в этом ничего смешного. На месте этих минометчиков мог оказаться любой. Каждый в батальоне был на взводе и мог сорваться в любую минуту. Причиной тому было тоскливое отчаяние, которое все сильнее пропитывало мысли, дела, повседневные заботы солдат. Надежды не было, надежда, как кислород, испарялась по капле, уступая место удушливому, болотистому туману безысходности.

Товарищ Хагена словно только что заметил, что тот не разделяет его отличного настроения.

– А потом… – вдруг, вместе с тяжелым вздохом выдохнув из себя все веселье, сокрушенно произнес Люстиг. – С утра приехали за ними прямо на позиции… И жандармерия, и из комендатуры. С автоматами наперевес, на четырех «Цундаппах»[7]7
  «Zundapp» KS 750 – тяжелый мотоцикл, принятый на вооружение в Вермахте. Получил в войсках прозвище «зеленый слон».


[Закрыть]. Представляю, какое было зрелище… У всех лица злющие. Хайнц мне рассказывал. Ты знаешь Хайнца из первой роты? Нет? Старший сапер… Так вот… Первая рота на развилке окапывалась… Ну, где дорога из Заксендорфа на Альт-Тухенбах. Ну все, из блиндажа вывели обоих. А те – с бодуна, не помнят ни черта, что они кричали, с кем дрались. А полицаям что? На «зеленых слонов», в коляски посадили и – тю-тю…

Он явно ожидал, что Хаген проявит любопытство и спросит, что дальше. Но Отто молчал, раз за разом всаживая лезвие своей саперной лопатки в мокрый грунт.

– Теперь уже все… – сокрушенно выдохнул Люстиг. – Вчера расстреляли обоих…

Отто на мгновение перестал копать и растерянно посмотрел на Люстига и промолчал. Люстиг ухмыльнулся. Видимо, он был доволен произведенным эффектом. Еще бы, вон как его новость шокировала Хагена. Лицо товарища, и без того худющее, вытянулось и совсем осунулось.

– Эй, ты чего? Жалко стало этих дурней? Сами нарвались… – ободряюще хлопнул его по плечу Люстиг. – Надо тебе, Отто, лучше питаться. А то похож на… военнопленного…

– Типун тебе на язык… – проговорил Хаген.

– А ты суеверный? – снова хихикнул Люстиг. Он никак не мог совладать со смехом, который все время разбирал его. – Я вот думаю: те парни… ну, которых в расход пустили… Они тоже, наверное, были суеверные… Да только ни черта им не помогло. В комендатуре им измену родине припаяли. Мол, они намеревались сдаться врагу, причем открыто агитировали за это. Представляешь, до чего додумались?

– Откуда ты все это знаешь? – не выдержав, спросил Отто.

V

Люстиг вдруг перестал смеяться. С его лица, мясистого, изрытого оспинами, исчезли всякие наметки озорства. Он ничего не ответил, только молча посмотрел на Отто с какой-то недоброй, пристальной неприязненностью.

Отто продолжил молча махать лопаткой. Эх, не надо было его дразнить. Хотя, с другой стороны, сорвалось – значит, по делу. Пусть поменьше сам свои вопросы задает. А то разыгрывает тут из себя рубаха-парня…

Сам Отто предпочитал помалкивать по поводу того, что и так было для него очевидным. Русские уже окопались на правом берегу Одера, и ни тяжелая артиллерия, ни стаи бомбардировщиков «люфтваффе» не смогли их спихнуть обратно в реку. Они вгрызлись в этот берег зубами и теперь нацеливают свои клыки на Зеелов. Да, эти высоты неприступны, и тысячи солдат днем и ночью работают до изнеможения, чтобы они стали еще неприступнее. Но все равно, к черту, к черту, к черту!..

К черту все эти россказни про неприступность высот, невиданную доблесть рыцарей Вермахта и про приказы фюрера, снизошедшие на него свыше. Эти проклятые русские… Они пришли с востока, и у них накопилось столько злобы и ненависти, что остановить их нельзя никакими преградами, пусть даже самыми неприступными. Злоба и ненависть неслись с востока, как лавина, сокрушающая все на своем пути. Такова была очевидность, которая гнездилась глубоко в сознании Отто. Когда по ночам он, вздрагивая, слышал в блиндаже ухающую канонаду артиллерийского обстрела или гулкие взрывы и рев «юнкерсов», когда бомбили переправу через Одер, он знал, что это гудели не взрывы снарядов и авиабомб. Это нарастал гул надвигавшейся лавины…

Русские уже захватили Кюстрин и продолжают расширять плацдарм. Скоро они возьмутся за Зеелов и за пойму, окружавшую высоты. Отто чувствовал это всем своим насквозь пропахшим окопной землей нутром. Но делиться этими ощущениями с Люстигом он был не намерен. Кто знает, может, этот Люстиг специально его провоцирует, чтобы потом все выложить как на блюдечке тому же Дамму. Или он сразу сообщит в тайную полицию? И откуда он знает о том, что Дамм попал в войска из Дрезденской школы в чине фанен-юнкера?

Неискоренимое желание поболтать по душам на запрещенные темы, излишнее любопытство и вопросы – вот первые признаки стукача. Эту истину Хаген успел твердо усвоить за время пребывания в этом фронтовом аду. Хаген не спешил с ходу записывать Люстига в доносчики, ведь им в одном расчете воевать, но все же… Береженого Бог бережет…

VI

Люстиг был № 1 в расчете – стрелок «панцершрека»[8]8
  Raketen-Panzerbuchse (нем. – «ракетная танковая винтовка») – переносное оружие для многоразовой стрельбы кумулятивными снарядами. Более известно как Panzerschreck (с нем. – «танковый ужас»). Обслуживался расчетом из двух человек. В Вермахте получил прозвище Ofenrohr (с нем. – «дымоход»).


[Закрыть], а Отто всего лишь заряжающим. Впрочем, это всего лишь проявлялось лишь иногда, во время рытья окопов. Они с Люстигом оставались с глазу на глаз, как сейчас, и тогда «номера 1-го» заносило. В повседневном солдатском быту особо помыкать собой Отто никому не позволял. Исключая случаи, прописанные субординацией.

На занятиях по огневой подготовке каждый наматывал круги на пузе с тяжеленным «дымоходом», невзирая на номера расчетов. Командир подразделения истребителей танков лейтенант Дамм добивался от своих подчиненных универсализма. Он так это называл. Отсутствие фронтового опыта и практических боевых знаний он наверстывал бесконечной муштрой и бестолковыми, но изнуряющими упражнениями. Видать, этому его хорошенько научили на плацу дрезденской военной школы.

– Я научу вас!.. Мои солдаты сумеют незаметно подобраться к русскому танку! – кричал он, наблюдая, как очередной стрелок, в полной выкладке, с винтовкой, да еще навьюченный «дымоходом», на пузе преодолевает тренировочную двадцатиметровку от крыльца до курятника. Дополз, вскочил, произвел выстрел.

Конечно, выстрел был имитацией, но грязь на шинели и брюках и боль в локтях – самыми настоящими. Ребро защитного экрана и направляющая труба упирались и давили в спину того, кто изображал стрелка. Рядом полз тот, кто в этот раз изображал заряжающего, и ему тоже приходилось несладко, ведь надо было тащить с собой ящики с запасными зарядами. После прохождения очередной двадцатиметровки номера менялись ролями: стрелки становились заряжающими, и наоборот.

VII

Свои занятия лейтенант проводил на заднем дворе хутора. По его замыслу хозяйский дом призван был укрыть занимавшихся от зорких русских биноклей. Но его истошные командные крики наверняка долетали до вражеских позиций. По крайней мере, саперы, которые строили укрепления вдоль дороги на Альт-Тухенбах, уверяли, что им отлично слышно, как проходит боевая подготовка в подразделении истребителей танков.

Дамм стремился добиться от своих солдат высокого уровня владения маскировкой, быстроты и умения обращаться с вверенным им оружием. Вследствие этого Отто с Люстигом и другие расчеты отутюжили своими животами, локтями и подошвами сапог всю лужайку между хозяйским домом и птичником, который обозначал рубеж атаки.

После того как солдат по-пластунски, по земле, превратившейся в грязь, преодолевал это расстояние, он должен был сымитировать приведение направляющей трубы «панцершрека» в боевую готовность и выполнить прицеливание.

Занятия лейтенант Дамм проводил командами. Пока расчеты первой команды месили грязь на заднем дворе герр Леманна, шестеро из команды-2 черпали грязь за его садом, роя траншеи и гнезда ячеек для стрельбы. Иногда Дамма совсем разбирало, и он заставлял один из расчетов впрягаться в телегу Леманна. Они должны были изображать движущийся танк.

– До цели сто метров!.. Цель приближается!.. – командовал Дамм и тут же срывался на крик:

– Проклятье, Херминг!.. Какого черта вы стоите? Вы – русский танк, черт вас дери! Вы цель, вы двигаетесь вперед! Я же внятно сказал – сто метров! А до вас целых сто пятьдесят!..

Херминг и Венгер – еще один расчет «панцершрека» из группы-2, – еле удерживая оглобли, послушно тащили телегу вдоль хозяйственных построек на необходимые полсотни метров. В это время Люстиг изображал, что он приводит оба запала «дымохода» и, вскидывая трубу на плечо, выставлял ближний крючок прицела на дистанцию сто метров. «Ерунда это все… С сотни метров он черта лысого подобьет, а не движущийся танк русских… «Иваны» очень юркие, их чертовы танки шныряют по полю, как мыши…» – бормотал он так, чтобы слышал только Отто.

– Со ста метров ты русского «микки-мауса» не подобьешь… Не больше, чем на тридцать метров… – сплевывая, цедил сквозь зубы Люстиг. – Понял меня, солдат? Не слушай этого фанена… слушай меня, я с «дымоходами» давно знаком. Один раз, к чертовой матери, у меня все волосы заново на голове отрастали. Уловил? Первые модели… Без защитного экрана. Кто ж знал, что к ним еще специальная накидка и защитная маска полагались? Пальнул, а меня всего реактивной струей и обдало. Обшмалило, что за сто метров воняло. Как будто кабанчика или гуся разделывают… А если будешь стрелять из «дымохода» с сотни или с двухсот, так выстрел будет в молоко, а русские сами тебя обшмалят. Да еще паштет из тебя сделают гусеницами своих танков. Усек?..

VIII

Хагену на этих занятиях оставалось только молча кивать. В это время он обычно размазывал по лицу пот грязной рукой, опираясь спиной на деревянную стенку птичника. Про первые «панцершреки», без защитного экрана, он только слышал. Другие – упрощенные, одноразовые модели ему доводилось видеть во время последних боев под Веной. Направляющие трубы были сделаны из прессованного картона и выбрасывались после использования. Такой расточительности не позволяли даже в отношении «панцерфаустов».

Отто на всю оставшуюся жизнь запомнил сбор отработанных труб от ручных гранатометов в местечке Штоккерау, под Веной. Местечко переходило из рук в руки несколько раз. Их роту накануне боя щедро снабдили несколькими ящиками «панцерфаустов» и «фаустпатронов». Во время уличной перестрелки ручные одноразовые гранатометы пригодились, особенно против русских танков и пулеметных точек.

Сразу после того, как стрельба стихла в очередной раз, выяснилось, что русские отошли за шоссейное полотно. Командиры тут же погнали солдат собирать использованные трубы «панцерфаустов» и «фаустпатронов».

Новая директива от командования по безотходному использованию ручных одноразовых гранатометов стоила жизни нескольким военнослужащим. Отступая, русские заминировали поле боя противопехотными минами.

Именно там Хаген потерял своего боевого товарища Хене. Ему оторвало ногу в тот момент, когда он наклонился, чтобы поднять очередную чертовую трубку. Хене нашел уже четыре трубки и нес их в охапке, посмеиваясь, что вот, мол, теперь ему дадут повышение в звании за отличия в сборе металлолома. Шутку свою он договорить не успел.

Взрывом мины Хене отбросило в сторону метров на пять, одновременно по самый пах оторвав левую ногу. Кровь невозможно было остановить. Она хлестала из страшной раны в паху, как из трубы… Хене умер через несколько минут на руках Хагена, все эти минуты находясь в сознании и шепча землистыми губами одно и то же слово: «Больно… больно… больно…»

IX

Сегодня на занятиях Дамма по боевой подготовке отдувались расчеты группы-1. Это значит, что Отто с Люстигом, Херминг и Венгер, Фромм и Шеве занимались обустройством своих позиций. Последние двое были бывалыми вояками, очень похожими друг на друга, как два брата. Оба неразговорчивые, невысокие, но кряжистые. Схожести добавляли их налысо подстриженные головы. Стригли они друг друга регулярно, по очереди, похожей на кусачки машинкой для стрижки, которая находилась в распоряжении Фромма.

Люстиг за глаза прозвал их трубочистами из-за смуглой кожи обоих. Он уверял, что Шеве и Фромм – земляки и оба с самого юга Баварии. «Их прабабки наверняка путались с итальянцами… Ох уж эти южане!..» – ехидным шепотом похихикивал Люстиг. Но в глаза подшучивать над баварцами он побаивался, несмотря на свою недюжинную физическую силу. Уж больно внушительные у «трубочистов» были кулаки. К тому же друг за дружку они вступались с ходу и стояли стеной, чему Отто оказался один раз свидетелем на вечерней раздаче пищи.

В сумерки раздатчики доставили на хутор суп, и Фромм занял очередь среди первых, затесавшись среди расчетов первой группы. Естественно, он занял очередь и для Шеве, однако, когда тот подошел, Ширмер, стрелок-верзила из первой группы, вдруг заартачился, ни за что не желая пропускать Шеве перед собой. Более того, его угораздило выпихнуть Шеве из очереди, сопроводив свой пинок матерной руганью по адресу матери Шеве.

Расплата была быстрой и жестокой. Сильнейшим ударом снизу в челюсть Фромм перевел Ширмера в лежачее положение. Шеве тут же подскочил к грохнувшемуся наземь обидчику и пнул его сапогом в живот. Произошло это так быстро, что товарищи сбитого с ног Ширмера поначалу растерялись.

Сначала Вайнберг, заряжающий Ширмера, а потом остальные из первой истребительной команды бросились на баварцев. Но те, как герои из древнего германского эпоса, став спинами друг к другу, принялись молотить своими кулаками направо и налево. Они действовали с молчаливой сосредоточенностью и с такой силой и скоростью, что слышались только крики тщетно пытавшихся раззадорить себя противников, глухой стук мощнейших ударов, матерные междометия и причитания.

X

Когда лейтенант Дамм, а следом – Хаген с Люстигом, Венгером и Хермингом примчались на место побоища, дело было сделано. Фромм и Шеве, слегка потрепанные, все так же возвышались возле испуганных батальонных кашеваров. Во все стороны, как круги по воде, от них расползались стонущие и охающие расчеты первой команды.

Определенным уроном, полученным баварцами в драке, можно было считать кровоподтек, наливавшийся под левым глазом Фромма, и две оторванные пуговицы на шинели Шеве. Зато первая команда представляла собой жалкое зрелище. Кто-то, чертыхаясь, выплевывал изо рта кровавую слюну вместе с выбитым зубом, кто-то корчился, держась за отбитую печень. В том разгроме, который два невысоких крепыша смогли нанести шестерым рослым, крепким парням за какие-нибудь две минуты, угадывались профессионально поставленные удары грамотных боксеров, хорошенько отшлифовавших свои навыки в уличной драке и в рукопашной.

Дамм, на удивление, отнесся к драке спокойно, видимо расценив, что парни попросту выпустили пар. Оказалось, что он сам один из лучших воспитанников боксерской секции дрезденской военной школы. Однако следованию субординации фанен-юнкеров учили с большим усердием, чем английским джебам и апперкотам.

Дамм тут же извлек из ситуации воспитательный момент, определив расчету Фромм – Шеве сверхурочный наряд на строительство укреплений на двое суток подряд. «Раз деретесь, значит, много лишних сил. Нечего растрачивать их попусту. Направьте их в нужное русло…» – заявил он баварцам. Впрочем, по выражениям лиц обоих было видно, что они не очень-то расстроились. Баварцы были очень охочи до землеройных и прочих работ. Дамм уже не раз ставил другим расчетам в пример то, как быстро и неутомимо орудовали лопатками Фромм и Шеве. Судя по тому, как ловко они управлялись с бревнами при постройке блиндажа, можно было догадаться, что и в плотницком деле они кое-что смыслят.

XI

Подразделение должно было возвести два просторных блиндажа – на каждую из команд. Но был готов только первый, и то – почти. Нужно было еще сколотить нары в два яруса. Для этих целей уже был раскатан сарай для сена, а теперь для будущей обшивки траншей солдаты разобрали на доски большую часть птичника, неизменно сопровождаемые тяжелым молчаливым взглядом хозяина Леманна.

Строго следуя тактическим выкладкам противотанковой обороны, Дамм приказал на каждый расчет вырыть по три ячейки в полный профиль. Он лично ходил по полю перед садом, распределяя места будущих ячеек. По замыслу лейтенанта, продиктованному какими-то усвоенными в Дрездене лекциями, позиции каждого из расчетов должны были раскинуться в шахматном порядке, связанные друг с другом звеньями одной противотанковой оборонительной цепи. В завершение предстояло соединить все части противотанковой системы обороны – индивидуальные ячейки и блиндажи – переходами и траншеями в единую систему, укрепив мокрые стенки земляных ходов досками.

Эта цепь должна была пересечь почти все поле, до самой развилки, хорошо просматривавшейся впереди от границы сада. Слева естественной границей фланга являлся овражек, который тянулся вдоль всего хутора. Неглубокий, с отвесными стенками и водой на дне, он, скорее всего, имел естественное происхождение, но был расчищен и продолжен в качестве водоотводного канала. Лейтенант намеревался углубить его еще больше, превратив в полноценный противотанковый ров.

Естественно, все его замыслы воплощали в реальность подчиненные, которые, как автоматы, с отупелой отрешенностью фиксировали безостановочную смену, одного за другим, четырех функциональных режимов: кормежка, сон, рытье окопов, ползанье с «панцершреком» за спиной.