Текст книги "На 100 лет вперед. Искусство долгосрочного мышления, или Как человечество разучилось думать о будущем"

Эта книга не об оптимизме, она о надежде. Существует реальная опасность того, что человечество так и не выйдет из тумана своей недальновидности, пока не разразится глобальный катаклизм, и менять курс в попытке избежать судьбы Римской империи или цивилизации майя будет слишком поздно. Но крах не является чем-то неизбежным, особенно если для достижения радикальных перемен люди начинают действовать сообща. Главный урок, который дает нам история, заключается в следующем: ничто не является неизбежным, пока не случится. Конец колониализма и рабства определенно вселяет надежду. Источником надежды служит и преобразующий потенциал шести способов долгосрочного мышления, и вдохновляющие истории повстанцев времени, которые решились противостоять краткосрочности. Необходимо признать, что будущие поколения вряд ли простят нам, если мы сдадимся сейчас, когда еще есть возможность изменить ход истории. Мы должны научиться прислушиваться к воображаемым голосам потомков, чтобы учитывать их интересы, принимая решения.

Путь хорошего предка для нас открыт. Следовать ему или нет – выбирать нам.

2
О зефире и желудях
Как два типа мышления уживаются в одной голове

Представьте, что в руках у вас небольшие предметы, которые символизируют тип наших отношений со временем. В левой – мягкий розовый зефир, в правой – блестящий зеленый желудь.

Вместе они олицетворяют то противоречие, которое существует между дальним и близким временны́ми горизонтами мышления. Человеческий мозг подходит для обоих типов мышления – краткосрочного и долгосрочного, – и между ними идет непрерывное перетягивание каната. Это противоречие присутствует во всех сферах жизни – от глубоко личной до общественно-политической. Промотать деньги на курорте или отложить их на пенсию? Кого из политиков поддержать: того, чья программа рассчитана на столетие вперед, или популиста, заботящегося исключительно о победе на ближайших выборах? Сделать сногсшибательное селфи для соцсети или посадить дерево для потомков?

По сути, у каждого из нас в голове умещаются два типа мышления. Один – я называю его зефирным мышлением – зациклен на сиюминутных желаниях и вознаграждениях. Другой – желудевое мышление – позволяет нам предвидеть далекое будущее и работать над достижением долгосрочных целей. Взаимодействие между этими типами мышления – важная часть того, что делает нас людьми.

Определение «желудевое» применительно к мышлению отсылает нас к рассказу Жана Жионо «Человек, который сажал деревья». Это история о пастухе, который каждый день, присматривая за овцами, делал посохом ямки в земле, бросал в них по желудю, и спустя десятилетия на этом месте зашумела дубрава. Несмотря на реальность подобных примеров и очевидность наших способностей к долгосрочному мышлению, доминирующий в сегодняшнем обществе нарратив апеллирует к нашей врожденной краткосрочности. В ходе исследований для этой книги, беседуя с психологами, экономистами, футурологами и государственными служащими, я систематически сталкивался с уверенностью, что по преимуществу нами движет желание немедленной награды и мгновенного удовольствия, а следовательно, надежды на то, что мы сможем ответить на долгосрочные вызовы нашего века, практически нет. Эссе Натаниэля Рича о нашей неспособности сделать что-то для противодействия климатическому кризису иллюстрирует эту точку зрения. «Люди, – пишет он, – в глобальных организациях, государственных структурах, отраслях промышленности, политических партиях или же индивидуально не способны пожертвовать имеющимся комфортом ради того, чтобы предотвратить наказание, которое понесут будущие поколения»[20]20
  https://www.nytimes.com/interactive/2018/08/01/magazine/climate-change-losing-earth.html?hp&action=click&pgtype=Homepage&clickSource=story-heading&module=photo-spot-region&region=top-news&WT.nav=top-news. Взгляды Рича подверглись резкой критике со стороны Наоми Кляйн: https://theintercept.com/2018/08/03/climate-change-new-york-times-magazine/.


[Закрыть].

Если мы надеемся стать хорошими предками, важно бросить вызов подобным убеждениям и признать, что мы можем мыслить долгосрочно. Это отправная точка для начала строительства общества, которое преодолеет свою зацикленность на настоящем. Способы мыслить в долгосрочной перспективе, рассматриваемые в этой книге, такие как соборный менталитет, холистическое прогнозирование или стремление к трансцендентной цели, основаны на нашей врожденной способности представлять и планировать будущее. Без нее мы бы никогда не перешли к сельскому хозяйству, не возвели соборы средневековой Европы, не создали системы здравоохранения и не отправились в космос. И сегодня мы нуждаемся в этой способности больше, чем когда-либо.

В этой главе мы исследуем то, как работает желудевое мышление, как оно эволюционировало на протяжении двух миллионов лет, и покажем, что подвиги с далеким целевым горизонтом нам вполне по плечу, но начнем с другого – с разоблачения секретов его могучего соперника, зефирного мышления.

Как зефирное мышление управляет поведением человека

Мы сидим в оксфордской кофейне с нейробиологом Мортеном Крингельбахом, всемирно известным экспертом, изучающим центры удовольствия нашего мозга, и мне не терпится обсудить с ним способность человека к долгосрочному мышлению. Он заказывает брауни и, когда десерт приносят, ставит тарелку передо мной. Я отказываюсь, объясняя, что встал на путь здорового питания. Однако, бросив взгляд на лакомство, я с ужасом понимаю, что оно смотрит прямо на меня. Мы переглядываемся еще несколько минут, пока наконец я не отламываю кусочек, не в силах более противостоять своей шоколадной зависимости.

В человеческом мозге, говорит мне Мортен, есть система, которая заставляет нас искать удовольствия и вознаграждения, а также побуждает избегать боли. Многие из таких удовольствий играют положительную роль в нашей жизни, например ощущение солнечного тепла, успокаивающий эффект объятий или наслаждение, которое мы получаем от общения и бесед. Однако порой система удовольствий дает сбой и в ней начинают преобладать краткосрочные желания и импульсы, которые могут легко трансформироваться в пристрастия вроде зависимости от сахара или видеоигр. Мортен подчеркивает, что аддиктивных состояний, подобных моему пристрастию к шоколаду, стоит особо остерегаться, поскольку они чреваты недальновидностью и пагубными последствиями. Подобная импульсивность с признаками зависимости как раз указывает на зефирное мышление, названное мной так по причинам, которые станут ясны дальше.

Первое представление о том, как функционирует зефирное мышление, было получено в новаторском исследовании 1954 г. Ученые имплантировали электроды в гипоталамус крыс и подключали их к рычагу, с помощью которого крысы могли самостоятельно получать электрическую стимуляцию мозга. В результате наслаждение буквально порабощало крыс, заставляя их жать на рычаг почти непрерывно – до 2000 раз в час – и забывать о таких жизненно важных вещах, как еда, вода и инстинкт размножения. Это исследование, воспроизведенное неоднократно, позволило предположить, что существуют определенные области мозга, связанные с аддиктивными желаниями, и что химическое вещество дофамин играет ключевую роль в процессе передачи нервных импульсов в них[21]21
  Morten Kringelbach, The Pleasure Centre: Trust Your Animal Instincts (Oxford University Press, 2009), pp. 55–56; Kent Berridge and Morten Kringelbach, 'Affective Neuroscience of Pleasure: Reward in Humans and Animals', Psychopharmacology, Vol. 199, No. 3 (2008); Morten Kringelbach and Helen Phillips, Emotion: Pleasure and Pain in the Brain (Oxford University Press, 2014), pp. 124–131.


[Закрыть]. Нравится нам это или нет, но около 80 млн лет назад у людей с крысами были общие предки, поэтому не стоит удивляться тому, что более поздние исследования выявили аналогичные зоны и в человеческом мозге[22]22
  Maureen O'Leary et al., 'The Placental Mammal Ancestor and the Post-K-Pg Radiation of Placentals', Science, Vol. 339 No. 6,120 (2013); https://www.nytimes.com/2013/02/08/science/common-ancestor-of-mammals-plucked-from-obscurity.html?_r=1&.


[Закрыть].

Биологи-эволюционисты предполагают, что наша склонность к краткосрочным желаниям, удовольствиям и вознаграждениям развилась как механизм выживания в условиях дефицита пищи и повышенных рисков для жизни. Еще задолго до изобретения шоколадных десертов наш мозг обзавелся системами обработки информации, которые предписывали съедать все, что можно съесть, и убегать, как только в поле зрения появится хищник. Вот почему мы не задумываясь наклоняемся над свежеиспеченным пирогом, чтобы вдохнуть его аромат, и инстинктивно разворачиваемся, готовясь дать деру, если видим, что в нашу сторону мчится ротвейлер[23]23
  John Ratey, A User's Guide to the Brain (Abacus, 2013), p. 115.


[Закрыть].

Если нам трудно противиться соблазну, будь то еда, наркотики или что-то еще, важно понимать, что это, скорее всего, включился наш древний аддиктивный мозг. Когда мы проводим пальцем по экрану смартфона, проверяя новые сообщения, то в некотором роде уподобляемся крысам, одержимо жмущим на рычаг, чтобы испытать мгновенные острые ощущения от выброса дофамина. Этот механизм был намеренно заложен в технологию социальных сетей. Точно так же, когда на вечеринке после пары бокалов мы не можем устоять и затягиваемся предложенной сигаретой, это не что иное, как зов древних предков. Но оправдывает ли это нас?

Фактически бо́льшую часть явлений, составляющих повседневную потребительскую культуру – от обжорства до давки покупателей на распродаже, – можно проследить до инстинктов, которые являются частью нашего эволюционного наследия. «Склонность к чрезмерному потреблению, – утверждает нейробиолог Питер Уайброу, – является пережитком того времени, когда индивидуальное выживание зависело от жесткой конкуренции за ресурсы… Мозг древнего человека, который мы унаследовали, развивался в условиях дефицита, управлялся привычками, ориентированными на краткосрочное выживание, и плохо приспособлен к изобилию современной материальной культуры»[24]24
  Peter Whybrow, The Well-Tuned Brain: A Remedy for a Manic Society (Norton, 2016), p. 6; http://www.zocalopublicsquare.org/2015/09/18/low-interest-rates-are-bad-for-your-brain/ideas/nexus/.


[Закрыть].

Люди часто удовлетворяют сиюминутные желания за счет своих долгосрочных интересов. Очевидный пример – курение, сюда же можно добавить пристрастие к жирной пище, которое ведет к сердечно-сосудистым заболеваниям, и отдых на Карибах вместо накоплений на черный день. Когда дело касается личных временны́х горизонтов, наши будущие «я» часто отходят на второй план перед лицом сиюминутных удовольствий. Как правило, мы предпочитаем меньшую, но быструю награду более крупной, но отдаленной. Это когнитивное искажение называется гиперболическим дисконтированием[25]25
  Whybrow, pp. 112–113.


[Закрыть].

Одним из самых частых аргументов в пользу нашей тотальной импульсивности, нашего безусловного стремления к быстрому вознаграждению служит так называемый зефирный тест. В 1960-х гг. психолог из Стэнфорда Уолтер Мишел клал аппетитный зефир или подобное лакомство перед детьми в возрасте от четырех до шести лет. Мишел сообщал, что если они не съедят его в течение 15 минут, оставшись со сладостью один на один в комнате, то получат еще один зефир. Тот факт, что примерно две трети детей не смогли устоять и съели оставленный перед ними зефир, часто воспринимается как свидетельство нашей врожденной склонности к получению быстрых результатов.

Такая интерпретация «зефирного теста» как минимум неполноценна. Для начала стоит признать, что треть детей в эксперименте Мишела все же побороли искушение. Более того, повторные тесты показали, что способность откладывать удовольствие во многом зависит от контекста. Например, дети с большей вероятностью съедают зефир, если не верят, что исследователь вернется. Оказывает влияние и социальный статус: детям из более богатых семей легче противостоять соблазну. В то же время недоверие и нужда могут склонить нас к краткосрочности[26]26
  Walter Mischel, Yuichi Shoda and Monica Rodriguez, 'Delay of Gratification in Children', Science, Vol. 244, No. 4,907 (1989): pp. 933–998; http://behavioralscientist.org/try-to-resist-misinterpreting-the-marshmallow-test/; Kringelbach and Phillips, pp. 164–165; http://theconversation.com/its-not-a-lack-of-self-control-that-keeps-people-poor-47734.


[Закрыть].

Однако – и это признают нейробиологи, включая Мортена Крингельбаха, – люди устроены несколько сложнее, чем крысы, жмущие на рычаг, и не являются похитителями сладостей по умолчанию. Древнее зефирное мышление сосуществует с более молодыми системами нашей нейроанатомии, которые позволяют думать и планировать в долгосрочной перспективе.

Познакомьтесь: желудевое мышление

Около 12 000 лет назад, в период раннего неолита, наш безымянный предок сделал нечто экстраординарное: вместо того, чтобы съесть найденное семя, он решил сохранить его и посадить следующей весной. Этот момент стал началом сельскохозяйственной революции, поворотной точкой в развитии человеческого разума и символом долгосрочного мышления.

Предусмотрительность, необходимая для того, чтобы сохранять семена и возделывать сельскохозяйственные культуры, а также умение воздержаться от употребления их в пищу в голодные зимние месяцы демонстрируют выдающуюся способность Homo sapiens мысленно переноситься из настоящего в будущее и осуществлять проекты с дальними временными горизонтами. Эта особенность отражается на нашей нейрологической организации и заслуживает названия. Желудевое мышление есть у каждого, но как именно оно работает, откуда взялось и каковы его возможности?

Желудевое мышление стало предметом изучения нового направления в науке – перспективной психологии, которая утверждает, что людей делает людьми именно способность мыслить долгосрочно и «исследовать» будущее. Психолог Мартин Селигман так и называет нас – Homo prospectus (человек перспективный) и утверждает, что мы являемся видом, который «ориентируется на воображаемые альтернативы будущего»[27]27
  Martin Seligman, Peter Railton, Roy Baumeister and Chandra Sripada, Homo Prospectus (Oxford University Press, 2016), p. ix.


[Закрыть]. Хотя Фрейд ставил во главу угла путешествия в прошлое, наш разум естественным образом нацелен на противоположное. Мы постоянно рассматриваем воображаемые перспективы, строим планы и мысленно очерчиваем контуры будущего, ближайшего и отдаленного. Как метко выразился психолог Дэниел Гилберт, мы «приматы, смотрящие вперед»[28]28
  Daniel Gilbert, Stumbling on Happiness (Harper Perennial, 2007), p. 9; Seligman et al., p. xi.


[Закрыть].

Доказательства наличия у нас желудевого мышления более чем убедительны. Ни одно другое животное не планирует свое будущее так же осознанно, как люди. Белки закапывают орехи на зиму, но они делают это инстинктивно, когда световой день начинает убывать, а вовсе не потому, что составили план своего выживания. Исследования поведения животных показывают, что у некоторых видов, таких как крысы, отлично развита память, но при этом они могут думать лишь на полчаса вперед. Хотя шимпанзе и обрывают листья с веток, чтобы они легче проникали в термитник, нет никаких доказательств, что они заготавливают такие ветки для использования в будущем[29]29
  W. A. Roberts, 'Are Animals Stuck in Time?', Psychological Bulletin, Vol. 128, No. 3 (2002): pp. 481–486; Roland Ennos, 'Aping Our Ancestor', Physics World (May 2014).


[Закрыть].

А вот человек стал бы делать именно это. Мы – феноменальные любители планировать. Мы планируем отпуск на следующий год, проектируем сады, которые будут выглядеть, как задумано, лишь через 10 лет, копим деньги на высшее образование детям, а кое-кто даже составляет саундтрек для собственных похорон. Все это – результат желудевого мышления. Именно способность видеть перспективу позволяет нам выживать и процветать. «Наша исключительная предусмотрительность создала цивилизацию и поддерживает общество, – утверждает Мартин Селигман. – Сила предвидения – вот что делает нас мудрыми. Взгляд в будущее, осознанный или неосознанный, является центральной функцией нашего головного мозга»[30]30
  https://www.nytimes.com/2017/05/19/opinion/sunday/why-the-future-is-always-on-your-mind.html.


[Закрыть].

Все начинается в раннем детстве. Примерно к пяти годам дети уже могут представлять будущее, предсказывать события и отличать их от прошлого и настоящего. Как раз в этом возрасте мои близнецы начали составлять небольшие списки подарков, которые они хотят получить в день рождения, и заблаговременно, за несколько месяцев, сообщать мне об этом. К тому времени, когда они достигнут подросткового возраста, у них развивается сложная способность к мысленным путешествиям во времени, которая позволяет видеть и планировать в долгосрочной перспективе, осознавать вековые горизонты истории и даже представлять себе собственную смерть[31]31
  Thomas Princen, 'Long-Term Decision-Making: Biological and Psychological Evidence', Global Environmental Politics, Vol. 9, No. 3 (2009): p. 12; David Passig, 'Future Time-Span as a Cognitive Skill in Future Studies', Futures Research Quarterly (Winter 2004): pp. 31–32; Jane Busby Grant and Thomas Suddendort, 'Recalling Yesterday and Predicting Tomorrow', Cognitive Development, Vol. 20 (2005).


[Закрыть].

Сколько времени ежедневно мы тратим на размышления о будущем и планирование? Оказывается, гораздо больше, чем принято считать в традиционной психологии. Одно из исследований на эту тему, в ходе которого 500 жителей Чикаго опросили с помощью мобильного приложения, о чем они думают в течение дня (моменты для опроса выбирались случайным образом), показало, что около 14 % времени бодрствования людей занимали мысли о будущем и только 4 % – мысли о прошлом. (Остальное время их мысли были заняты либо настоящим, либо не были привязаны ко времени.) При этом три четверти времени, уделенного размышлениям о будущем, приходилось на составление планов[32]32
  Roy Baumeister et al., 'Everyday Thoughts in Time: Experience Sampling Studies of Mental Time Travel', PsyArXiv (2018), p. 22, p. 45.


[Закрыть]. Таким образом, мы думаем о будущем примерно в три раза больше, чем о прошлом, а из каждых семи часов наших размышлений один час посвящается тому, что еще не произошло.

Основная часть нейронной активности, связанной с мыслями о будущем, приходится на лобную долю мозга, которая располагается спереди, над глазами. Люди, у которых эта область повреждена, зачастую могут казаться совершенно нормальными, весело болтать о погоде за чашечкой чая и даже успешно проходить тестирование памяти. Но в делах, связанных с планированием, они бессильны и, например, не могут сказать, что будут делать вечером, или решить головоломку, требующую просчитывания ходов. Лобная доля, и особенно ее участок, называемый дорсолатеральной префронтальной корой, – это операционный центр желудевого мышления, машина времени, позволяющая нам рисовать в воображении ситуации, которые могут произойти через несколько недель или даже десятилетий, и планировать длительные процессы.

Любопытно, что лобная доля – это относительно новая область мозга, получившая развитие лишь в последние 2 млн лет. (Мозг появился у живых существ около 500 млн лет назад.) За этот период масса содержимого черепной коробки человека увеличилась более чем в два раза: с 0,6 кг у Homo habilis до почти 1,4 кг у Homo sapiens[33]33
  Homo habilis (лат.) – человек умелый; Homo sapiens (лат.) – человек разумный. – Прим. ред.


[Закрыть]. При этом мозг увеличивался неравномерно: основная часть роста пришлась на его переднюю область, поэтому низкие покатые лбы наших далеких предков постепенно выдвигались вперед, пока не достигли почти вертикального положения, как сейчас. Именно эта часть мозга отвечает за перспективное планирование и другие исполнительные функции, такие как абстрактное мышление и решение проблем[34]34
  Gilbert, pp. 10–15; Ricarda Schubotz, 'Long-Term Planning and Prediction: Visiting a Construction Site in the Human Brain', in W. Welsch et al. (eds), Interdisciplinary Anthropology (Springer-Verlag, 2011), p. 79.


[Закрыть].

Несмотря на эволюционный прогресс нашей способности думать на перспективу, в основном мы сосредоточены лишь на самом ближайшем будущем. Чикагское исследование показало, что около 80 % мыслей о будущем касаются текущего дня или следующего за ним, 14 % охватывают год или несколько лет, и только 6 % имеют горизонт более 10 лет[35]35
  Baumeister et al., p. 20.


[Закрыть]. Таким образом, хотя желудевое мышление, безусловно, является частью нашей функциональной нейроанатомии, доминирует все же краткосрочное зефирное мышление.

Эта ситуация чревата серьезными последствиями. По словам Дэниела Гилберта, одного из основоположников перспективной психологии, если бы инопланетяне захотели уничтожить наш вид, они не стали бы посылать на Землю армию зеленых человечков – это быстро активизировало бы наши отлаженные защитные механизмы. Гораздо эффективнее запустить что-то вроде глобального потепления, которое попросту ускользнет от нашего внимания, поскольку человеческий мозг на сегодня не слишком хорошо справляется с долгосрочными угрозами. Хотя мы неплохо умеем уворачиваться от бейсбольного мяча, летящего в голову, в борьбе с опасностью, которая проявится через несколько лет или десятилетий, мы куда менее искусны. Тем не менее сама способность мыслить в долгосрочной перспективе «является одним из самых потрясающих приобретений мозга», как утверждает Гилберт. Просто необходимо понимать, что эта опция находится на ранней стадии развития[36]36
  http://www.randomhouse.com/kvpa/gilbert/blog/200607.html.


[Закрыть].

Как и любое млекопитающее, мы отлично распознаем реальные опасности в настоящем, но вдобавок к этому за последние пару миллионов лет обрели еще одну способность или, как минимум, находимся в процессе ее освоения. Наш мозг, в отличие от мозга других видов, научился оперировать будущим так, как если бы оно было настоящим. Мы можем предвидеть выход на пенсию или визит к стоматологу и, соответственно, уже сегодня делать пенсионные накопления или пользоваться зубной нитью, чтобы не пришлось лечить кариес через полгода. Но мы только учимся подобным вещам. Эта способность – новейшее приспособление в животном мире, и пока мы владеем ею не так хорошо, как хотелось бы[37]37
  https://www.npr.org/templates/story/story.php?storyId=5530483.


[Закрыть].

Дело вовсе не в том, что мы не в состоянии мыслить в долгосрочной перспективе, ведь это было бы поистине катастрофическим недостатком, который в принципе не позволил бы нам реагировать на экологические, социальные и технологические угрозы, маячащие на горизонте, будь то конфликт из-за водных ресурсов или риск кибератак на оборонную систему страны. Проблема заключается в том, что пока мы делаем это недостаточно хорошо. Впрочем, примеров прогресса немало – от представителей целого ряда коренных народов, которые принимают важные решения с расчетом на семь поколений, до инженеров, проектирующих мосты со сроком эксплуатации более века, и космологов, изучающих свойства и эволюцию Вселенной. Однако большинство из нас все еще напоминают цирковых собачек, пытающихся разучить сложный трюк.

Желудевое мышление человека обладает огромным потенциалом, и если мы надеемся стать хорошими предками, то должны научиться использовать его мощь. Само осознание того факта, что оно у нас есть, уже является первым шагом в этом направлении. Но возникает справедливый вопрос: а откуда у нас взялось желудевое мышление?

Когнитивный скачок к долгосрочному мышлению

За последние 2 млн лет наши предки совершили невероятное: они обрели мозг, который позволил разорвать оковы настоящего и превратиться в некотором роде в резидентов будущего. Эволюционные психологи и археологи предполагают, что способность думать и планировать в долгосрочной перспективе дала эволюционное преимущество, став тем самым механизмом, который компенсировал нашему виду недостаток в силе, скорости и ловкости[38]38
  Peter Railton, 'Introduction', in Martin Seligman, Peter Railton, Roy Baumeister and Chandra Sripada, Homo Prospectus (Oxford University Press, 2016), p. 4.


[Закрыть]. Этот грандиозный когнитивный скачок оказался возможен благодаря четырем основным факторам: умению ориентироваться в пространстве, «эффекту бабушки», социальному взаимодействию и инновациям. Каждый из этих факторов представляет собой важный эпизод в медленно разворачивающемся сюжете человеческой эволюции.

«Наша природа такова, что требует непрестанного движения; полный покой означает смерть», – писал мыслитель XVII в. Блез Паскаль. Это весьма меткое наблюдение, ведь наши далекие предки с самых ранних времен непрерывно кочевали в поисках воды и еды, мест для охоты, мигрировали в зависимости от времен года и приспосабливались к меняющимся условиям. За тысячелетия они выработали навык выживания, известный как ориентирование в пространстве. Частью этого навыка было создание в уме когнитивных карт, которые помогали запоминать ключевые ориентиры, выбирать знакомые маршруты и благополучно возвращаться домой. Однако для ментальной картографии требовалось не только запоминание пространственных ориентиров, но и учет времени. Охотники экономили драгоценную энергию и зачастую сохраняли свою жизнь, планируя помимо маршрута еще и время, необходимое для перемещения. Как объясняет эколог Томас Принсен, именно в результате этого люди начали приобретать навык планирования: «Когнитивная способность представлять в уме ландшафт и время, необходимое, чтобы добраться до определенных мест, одновременно была географической (как расположены по отношению друг к другу ручей и лес) и темпоральной (сколько нужно дней и ночей, чтобы дойти до них)»[39]39
  Princen, 'Long-Term Decision-Making', p. 13.


[Закрыть].

За последнее столетие антропологи обнаружили у коренных народов разнообразные системы навигации, такие как палочные карты с изображением опасных рифов и сложных приливных течений, которые жители Маршалловых островов еще не так давно использовали для плавания на каноэ по Тихому океану, или песенные линии, также называемые следами сновидений, благодаря которым аборигены Австралии передвигаются по обширным территориям, напевая названия последовательно возникающих ориентиров[40]40
  https://www.nytimes.com/2016/03/20/magazine/the-secrets-of-the-wave-pilots.html; Sander van der Leeuw, David Lane and Dwight Read, 'The Long-Term Evolution of Social Organization', in David Lane et al. (eds), Complexity Perspectives in Innovation and Social Change (Springer, 2009), p. 96; Jerome Barkow, Leda Cosmides and John Tooby, The Adapted Mind: Evolutionary Psychology and the Generation of Culture (Oxford University Press, 1996), pp. 584–585.


[Закрыть]. Мы являемся наследниками традиций, подтверждающих нашу когнитивную способность планировать путешествия не только в пространстве, но и во времени благодаря особой темпоральной системе навигации.

Второй фактор, получивший название «эффект бабушки», связан с биологической особенностью нашего вида, а именно с длительным периодом зависимости ребенка от взрослых. Детеныши большинства млекопитающих начинают ходить уже через несколько часов после рождения, а в течение первого года созревают и могут размножаться. У людей все иначе. Первые несколько лет жизни мы довольно беспомощны и уязвимы, а относительно независимыми и половозрелыми становимся лишь к подростковому возрасту. При этом не только родители участвуют в воспитании детей, чтобы те в конечном счете тоже смогли передать гены потомкам. Исследования показывают, что присутствие бабушек и дедушек – особенно бабушек по материнской линии – заметно снижает показатели младенческой и детской смертности. Подобно тому, как наличие самок пострепродуктивного возраста в стаде оленей увеличивает шансы на выживание оленят, поскольку их опыт помогает найти пищу и воду в период ее нехватки, бабушки вида Homo sapiens обеспечивают заботу, передают знания и оказывают иные формы поддержки юному поколению[41]41
  Princen, 'Long-Term Decision-Making', pp. 14–15; Kristen Hawkes, 'The Grandmother Effect', Nature, Vol. 428, No. 128 (2004): pp. 128–129.


[Закрыть].

Похоже, то, что наши бабушки живут намного дольше своего репродуктивного возраста, является не чем иным, как результатом естественного отбора, ведь их присутствие во многом помогло нам выжить. Именно благодаря эффекту бабушки наши предки образовали родовые сообщества, включавшие несколько поколений, что, в свою очередь, породило этику заботы и ответственности, а также расширило временны́е горизонты примерно до пяти поколений: на два поколения назад и на столько же вперед[42]42
  http://longnow.org/seminars/02011/feb/09/live-longer-think-longer/; Bateson, pp. 14–15.


[Закрыть].

Эффект бабушки был дополнен и усилен третьим фактором – мощным инстинктом социального взаимодействия. На протяжении как минимум трех столетий, начиная с Томаса Гоббса и Джона Локка, нам внушали, что люди по своей природе эгоисты и индивидуалисты[43]43
  Roman Krznaric, Empathy: Why It Matters, and How to Get It (Rider Books, 2015), pp. 4–5.


[Закрыть]. Однако эволюционные биологи сегодня признают, что мы относимся к числу млекопитающих, наиболее развитых в социальном плане. Дарвин хорошо понимал это. «Общее повышение уровня нравственности… несомненно, дает огромный перевес одному племени над другим», – писал он в «Происхождении человека» (1871 г.) и считал, что успешность племени возрастает, если его члены «всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы»[44]44
  Charles Darwin, The Descent of Man (Appleton and Company, 1889), p. 132.


[Закрыть]. Иначе говоря, естественный отбор работает не только на уровне индивидуума, но и на уровне группы: когда не хватает еды или вокруг рыщут хищники, сотрудничество – лучший способ выжить. Это объясняет, откуда у нас взялись такие черты, как взаимопомощь, эмпатия, альтруизм и доверие. Как заметил в нашей беседе приматолог Франс де Вааль, «эмпатия и солидарность уже заложены в нас»[45]45
  https://www.romankrznaric.com/outrospection/2009/11/14/152; см. также главу 1 моей книги «Эмпатия» (Empathy (2015)), в которой обсуждаются исследования нашей эмпатической природы в рамках эволюционной биологии, нейронауки и психологии развития.


[Закрыть].

Но какое это имеет отношение к долгосрочному мышлению? Социальное взаимодействие требует определенной доли воображения, чтобы заглянуть в будущее. Доверие и взаимность возникают, если люди знают, что оказываемая кому-то в настоящем помощь, скорее всего, вернется им в будущем, когда они сами будут в ней нуждаться. Время встроено в общественный договор, оно буквально вплетено в саму ткань взаимопомощи. Точно так же эмпатия зиждется на способности предвидеть нужды, чувства и цели другого. Когда друг теряет работу, мы стараемся представить его эмоциональное состояние и то, какую поддержку могли бы оказать. При этом мы заглядываем в будущее, моделируя множество возможностей. На самом деле большинство аспектов общественной жизни требуют способности мысленно катапультироваться вперед: социальные эмоции, такие как вина и стыд, основаны на предвосхищении собственных переживаний. Обещание, данное кому-то, превращается в долговременное обязательство, а оценка чьих-то намерений основана на определении возможных вариантов будущего. Мартин Селигман справедливо спрашивает: «Как бы мы координировали свои действия и сотрудничали, если бы не могли формировать точные представления о том, что будут делать другие в тех или иных ситуациях? Откуда бы взялись верные ожидания относительно того, что мы сами будем в состоянии сделать и будет ли у нас мотив для этого?»[46]46
  Seligman et al., p. 5. Также см.: Railton, pp. 25–26 и Roy Baumeister, 'Collective Prospection: The Social Construction of the Future', in Selegman et al., p. 143.


[Закрыть] Вывод напрашивается сам собой: наша социальная природа развивалась в тандеме с искусством мысленных путешествий во времени.

Последний фактор, который ускорил эволюционное развитие долгосрочного мышления и способности к планированию, переключает наше внимание с области человеческих отношений на технологии, на наш непревзойденный талант изготавливать инструменты.

Должен признаться, что раньше, всякий раз оказавшись перед музейной витриной с орудиями каменного века, я таращился на них, не видя ничего, кроме грубо отесанных кусков кремня. Однако все изменилось, когда я познакомился с исследованиями археолога Сандера ван дер Леу, мирового авторитета в области технологий каменного века. Оказывается, сколы на каменных орудиях служат индикатором нашей когнитивной эволюции и наиболее известным на сегодняшний день свидетельством роста способности человека к многоэтапному планированию. По словам ван дер Леу, технология производства каменных орудий труда прошла в течение 2 млн лет ряд этапов. Самыми примитивными были инструменты с естественными заостренными краями. Но затем наши палеолитические предки научились сами заострять камни, ударяя ими о другую твердую поверхность. Далее они перешли к созданию инструментов с двусторонними сколами, образующими режущую кромку, до чего другие приматы так и не додумались. После этого около 20 000 лет назад они научились делать инструменты и оружие, откалывая камень под определенными углами, чтобы получилось острие в точке пересечения трех плоскостей.

Какую информацию о развитии человеческого мозга могут дать нам эти технологические достижения? Изготовление инструментов не было случайным раскалыванием камней без заранее продуманного плана. По мере того как инструменты становились все более сложными, требовалось и более четкое представление о готовом изделии, а также способность просчитывать этапы его производства в обратном направлении. Например, в технике обработки камня Леваллуа каждый скол был одновременно подготовкой к следующему. Добиться этого можно было, только развивая способность инвертировать в уме причинно-следственные связи: «А вызывает Б, поэтому, чтобы произошло Б, я должен сделать А»[47]47
  Van der Leeuw, Lane and Read, pp. 88–92; Sander van der Leeuw, 'The Archaeology of Innovation: Lessons for Our Times', in Carlson Curtis and Frank Moss (eds), Innovation: Perspectives for the 21st Century (BBVA, 2010), p. 38; David Christian, Maps of Time: An Introduction to Big History (University of California Press, 2005), p. 160.


[Закрыть]. Такое сложное планирование характерно, скажем, для скульптуры, когда форма, которую представил себе скульптор, проявляется в камне в результате удаления лишнего материала.

Достижения в технике откалывания, утверждает ван дер Леу, отражают пошаговые изменения в человеческом сознании:

В процессе приобретения способности представлять в уме и изготавливать трехмерные каменные орудия наши предки освоили ряд других орудий, концептуальных. Одним из них являлась способность планировать и выполнять сложные последовательности действий… Таким образом был преодолен порог, и с этого времени развитие контроля над материалом значительно ускорилось[48]48
  Van der Leeuw, Lane and Read, p. 91.


[Закрыть].

По его мнению, само возникновение сельскохозяйственных общин более 10 000 лет назад было бы невозможно без этого когнитивного скачка. Способность строить сложные планы, включающие несколько последовательных процессов, и разрабатывать стратегии, направленные на достижение конкретных целей, позволила людям эпохи неолита заниматься деятельностью с долгосрочными горизонтами, такой как севооборот, одомашнивание дикорастущих злаков, разведение животных и, в итоге, строительство первых городов. В концептуальном смысле не было особой разницы между поэтапным изготовлением каменных орудий в течение нескольких часов, выращиванием урожая в течение месяцев или строительством пирамиды в течение десятилетий. Как пишет ван дер Леу, «мы видим те же самые закономерности, что и при изготовлении артефактов: удлинение временны́х последовательностей и разделение во времени производственных этапов»[49]49
  Там же, p. 96.


[Закрыть]. Другими словами, каменные орудия, которые пылятся в музеях, на самом деле скрывают величайшую из тайн – тайну возникновения цивилизации.