Текст книги "Самый умный, или Новые бойцы невидимого фронта"

ГАИ Юлий Цезаревич

Гаишники попортили Геннадию Петровичу немало крови. Эти, в общем – то, одноклеточные существа в одинаковой одежде, обрюзгшие, уставшие, пропахшие городским смогом и выхлопными газами, часто психологически обставляли самого главного пиарщика Москвы. Было просто обидно расставаться со своими честно заработанными денежными купюрами ради людей, которые блюдут, но при этом сами редко соблюдают, более чем условные правила, написанные и сто раз переписанные в тоненькой брошюрке. «А давайте, я какую – нибудь белиберду напишу – типа ходить только в головных уборах – и буду смотреть, кто это не соблюдает, штрафовать. Да у меня внутри все протестует, когда я ничему и никому на дороге не помешал, а эти ублюдки мне чего – то там предъявляют!» – быстро пронеслись сто раз обдуманные экзистенциальные мысли Геннадия Петровича.

Гнев закипал, но сердце уже не замирало при виде «продавцов полосатых палочек и уродских фенов». Гнев надо было быстро гасить, чтобы сохранить боеспособность. Геннадий Петрович вспомнил случай, который ему рассказывал Фридрих Иванович, аналитик «РосПиара», когда – то постоянно проживавший в Ленинградской области.

Ехал однажды Фридрих Иванович по какой – то почти проселочной дороге, без прав, что называется, «немного нагруженный» и без талона техосмотра. Он любил решать проблемы без денег – кучей бумажек: этому написать, что «тот мудак и плохо несет службу», тому написать, что «это мудак и вообще на работе болт забивает». На Фридриха Ивановича смотрели, как на сумасшедшего – склочник всегда получал свое. Он все решил в этом году, кроме получения талона технического осмотра. Но при этом права забыл дома, хряпнул сто фронтовых грамм и поехал расслабляться на дачу. Машина была дорогая, престижная, вся тонированная, немного грязная, номера так вообще были заляпаны ленинградской грязюкой.

С одной стороны, штрафовать или «доить» Фридриха Ивановича можно было по полной программе. Но с другой стороны, он тогда бы не был Фридрихом Ивановичем. Но вот злой демон решил испытать судьбу склочника – на дороге возник экипаж ГАИ. Взмах жезла – остановка с визгом тормозов.

– Второй батальон ДПС. Сержант Юрий Семенович Гари. Ваши документы.

«Прям ГАИ Юлий Цезаревич. Ужас», – прочел по губам Фридрих Иванович. И попробовал применить жест, используемый кем – то из товарищей, приближенных к Обкому. Он открыл на окно на одну четверть, высунул руку ладонью вверх, щелкнул пальцами: «Мол, ваши документы!»

Гаишник растерялся, посмотрел по сторонам, напарник был занят переговорами по рации. Пожал плечами и начал рыться в карманах куртки. Достал документы, протянул в окошко Фридриху Ивановичу. Он повертел их в руках не больше десяти секунд: «А то подумает, что переписываю. А я чисто так, проверяю», – и вернул.

– Все в порядке. – Единственная фраза, которую произнес Фридрих Иванович за всю встречу, стараясь не дышать в окно.

Гаишник отдал честь. Окно закрылось. Машина тронулась.

«Они же – инфузории – туфельки, – уверял собеседников Фридрих Иванович. – Если перед гаишником водятел – его надо «иметь». Если начальник – надо «подставлять жопу». Я просто показал, что перед ним начальство. Тумблер у всех сотрудников органов Министерства внутренних дел переключается подобным образом».

Геннадий Петрович затормозил. Открыл окно наполовину.

– Ваши документы.

Разговор велся на английском.

– А ваши документы? – Попробовал сопротивляться Геннадий Петрович. Сейчас скажет: «Я первый спросил» и что делать?» – начал опасаться он. Видимо, страх полицейскому передался, и он рванул в наступление.

– Мне повторить?

Геннадий Петрович протянул пачку документов.

– Москва, что ли? Фамилию вашу не разберу. Shtyk – le…

– Штык. – Геннадий Петрович почему – то решил произнести свою университетскую кличку.

– Штык? Тут вроде букв побольше.

– Штык. Пять букв. Окей? Пу – тин. Пять букв. Окей?

Полицейский «завис». Протянул обратно документы. До предъявления нарушения скоростного режима дело не дошло.

– До свидания. – Геннадий закрыл окно. С визгом тронулся. Позволил улыбнуться: «Вот ведь, не думал, что случай из анекдота сработает! Юмор – наше все». Согласно народному юмору гаишник должен был отчитаться напарнику, почему он его отпустил: «Однофамилец Путина».

Геннадий расплылся в блаженной улыбке победителя окончательно. Включил магнитолу, Фрэнки продолжал в образе великого переводчика продолжал:

«Я пришел на работу в МИД уже после исторического поворота в биографии нашей страны. Я имею в виду доклад Хрущева на 20–м съезде Коммунистической партии Советского Союза, где он развенчал Сталина.

Впервые я увидел Хрущева в 1956 году, без малого через месяц после поступления на работу в Бюро переводов МИДа. В начале зимы, помнится, отмечали национальный праздник Албании. Здание посольства было небольшим, и поэтому албанцы решили устроить прием в гостинице «Метрополь». Я работал на этом приеме.

Приехали мы к самому началу приема. Гости постепенно собирались. Вдруг широко раскрылись двери. Вспыхнули софиты. Застрекотали кинокамеры. Все повернулись к входящим в зал. Никогда не забуду этот момент. В зал входили «ожившие портреты» – люди, которых я с детства привык видеть на полосах газет, на плакатах, висящих на фасадах зданий, во время демонстраций. Хрущев, Маленков, Каганович, Молотов, Микоян. Вот они – в трех метрах от меня…

Первое впечатление – все они одинаково невысокого роста. Все сверх нормы упитаны, за исключением, пожалуй, довольно худощавого Микояна. В одинаковых костюмах темно – серого цвета, белых рубашках с какими – то незапоминающимися галстуками. Они прошли в зал, где были накрыты столы. И началась моя работа. В общем, первое впечатление – Хрущев хороший, нормальный мужик. Все «ожившие портреты» на том приеме открылись с неожиданной стороны – доступные, улыбчивые, общительные.

Вот таким было мое боевое крещение. Мне было 23 года, и я еще способен был идеализировать многое, восхищаться многими. На следующий день – снова прием. И снова я рядом с Хрущевым. Правда, сам прием я плохо помню, как и многие другие приемы, встречи, беседы. Ничего не записывал. В молодые годы не думаешь, что когда – нибудь сядешь писать мемуары…

Встречи с сильными мира сего стали просто работой. Со временем я уже стал почитать за счастье, когда меня не посылали вечером на очередной прием, и я мог, как все люди, после рабочего дня идти домой.

На одном из приемов – в английском посольстве на Софийской набережной – я был рядом с Маленковым. Он разговаривал с послом Великобритании, и тот поднял бокал за здоровье советского руководителя. Маленков в свою очередь выпил за здоровье посла. Потом они выпили за здоровье королевы. Маленков обернулся ко мне:

– Давайте теперь выпьем за Ваше здоровье.

«Вот, – подумал я, – какие у нас, однако, человечные руководители». А через несколько месяцев Маленкова назначили директором Усть – Каменогорской ГЭС. Перевели на другую работу, так сказать.

ШОУ – ТАЙМ…»

Лосенок

Литовские леса и поля неслись в окне с приличной скоростью. Полуденный асфальт уже начал показывать миражи – дорога, как будто плавилась на горизонте. Магнитола голосом сумасшедшего Фрэнки продолжала рассказывать о советских лидерах глазами переводчика. Речь уже шла о Никите Сергеевиче свет Кукурузове:

«Помню интервью, которое состоялось у Хрущева с Уильямом Херстом – младшим, сыном владельца крупнейшей газетно – издательской империи США, одного из королей медиа. Я впервые так долго работал – интервью длилось около четырех часов. Хрущев сразу сказал – «Сколько нужно, столько я Вам времени и уделю». Журналисты не поверил своему счастью. Но было поставлено условие: публикация интервью полностью, без купюр.

В меру своего понимания Никита Сергеевич на все вопросы давал исчерпывающие ответы. Считая, видимо, про себя, что он просто ведет курс ликбеза с этими «безграмотными капиталистами».

Когда заранее заготовленные вопросы иссякли, журналисты стали выдумывать на ходу самые неожиданные. Помню один – об отношении коммунистов к религии. Вы, мол, коммунисты – атеисты, а как быть тогда с множеством людей во всех странах, которые верят в Бога? Хрущев пустился в рассуждения:

«Вот читал я еще в юношеские годы рассказ. Не помню, правда, чей. И там была изложена такая история. Шел путник по дороге. Его подкараулили разбойники. Двое. Напали на него и убили. Шли – шли, устали и решили сделать привал, а заодно и посмотреть, что в котомке убитого имеется. Нашли кусок сала. Один вытащил нож и начал сало это резать. Сейчас, думает, закусим. А второй и говорит: «Нельзя сегодня. Сегодня – пятница – день постный». Вот вам и вся религия: человека зарезали, а мясное есть не стали – религия – де запрещает».

Кстати, автора и названия рассказа, который читал Хрущев, ни Институт мировой литературы, ни Пушкинский дом в Ленинграде, ни Союз писателей не нашли. Так никто и не узнал, что за рассказ читал в юности Хрущев. И уж конечно, осталось тайной, читал ли он его вообще. ТРАМ – ТАРА – ТАРАМ…

В 99 случаях из 100, когда со мной встречаются журналисты, они просят рассказать про «Кузькину мать». Понимаю. Но «закрыть тему» мне никогда не удается – то ли журналисты стали неумными, то ли не начитанными, а может, такими они были и всегда… Одним словом, дело было так…

В связи с отменой поездки Хрущева в Диснейленд организовали автомобильную экскурсию по Лос – Анджелесу. Хрущев с интересом посматривал направо и налево. И, конечно же, заприметил американок, щеголявших в шортах. Для Лос – Анджелеса это совершенно обычное явление, Хрущев сказал:

– Интересно тут у вас… Женщины в коротких штанишках. У нас такое не разрешили бы.

Он не разъяснил спутникам, кто такие те, которые «не разрешили бы»… ТРАМ – ТАРА – ТАРАМ…

Насмотревшись из окна автомобиля на частные дома Лос – Анджелеса с ухоженными лужайками перед фасадами, с непременными авто у каждого дома, Хрущев высказался:

– Да, конечно, все устроено аккуратно, чисто, люди хорошо одеты… Но ничего. Мы еще покажем кузькину мать…

«Кузькина мать» – одно из любимых выражений Хрущева. По – моему, публично в первый раз он употребил его несколькими месяцами раньше в знаменитом «кухонном споре» с тогдашним вице – президентом США Ричардом Никсоном. Случилось это при осмотре первой Американской национальной выставки, которая разместилась в московском парке «Сокольники»».

Геннадий вспомнил, как он почти три года жил рядом с великим московским парком, парком, где охотились цари. «Вот было время», – мечтательно начал думу Геннадий Петрович, но его отвлек звук неясного происхождения: «Пик – пик», и что – то красное загорелось на панели управления. «Бензин, сука, кончается. Надо же! Никогда в жизни не кончался! Ну, еще километров тридцать протяну», – решил Геннадий Петрович, но на всякий случай выключил фары ближнего света (что в Европе не допускалось), нажал «офф» на магнитоле и решил убавить кондиционер. Через десять километров он выключил охлаждение совсем.

Не дотянул.

Машина самозаглушилась, руль резко стал неповоротливым без гидроусилителя, Геннадий завернул на обочину. Обочины – гордость Прибалтики – заасфальтированные, непыльные, почти как многие российские дороги. Сразу за обочиной начинался зеленый ковер даже не пожухлой травы – машин – то мало. А через пять метров – уже хвойный лес. Был почти полдень, солнце разогревало чистый лесной воздух, и он наполнялся ароматами детства, а именно, пионерского лагеря. Запах был сладок, приятен, так как маленький Геннадий много времени провел в этих детских лагерях. Он знал одного парня, из соседнего класса, который часто попадал с ним в одну смену. Ему с вожатыми не везло, и запах смолистых сосен и солнечной хвои у него ассоциировался с лагерными лишениями и унижениями, попросту его тошнило.

Геннадий вышел из машины, потянулся, посмотрел назад, бросил взгляд вперед – решил ждать попутных машин, чтобы добраться до заправки. И вдруг из леса выбежало нечто. «Лось, что ли? Да нет, маленький. Олененок или лосенок. Вот это да! Ради этого бензину стоило кончиться именно здесь!» – Геннадий просветлел в мыслях. Хотел подойти поближе, но лосенок несколько секунд посмотрел на нежданного гостя, топнул копытцем и прыгнул обратно в лес.

«Даже на мобильный телефон забыл снять. Ну ладно, думаю, мне и так поверят – не враль», – Геннадий направился к машине, чтобы включить «аварийку». Надо было ждать попутчика.

Из – за поворота показалась легковушка, старенькая иномарка. Геннадий махнул рукой, машина проехала мимо, но оттормозилась метров через пятьдесят, дала задний ход.

Внутри обнаружились грибники. Четыре хлопца ехали с полными корзинками в сторону Вильнюса, уже порядочно под хмельком, не исключая в меньшей степени и водителя.

– Братаны, бензин закончился. Не подкинете до заправки?

– Садись!

Мудрость дальнобойщика

Геннадий Петрович без проблем залил бензин в канистру, точнее – пластиковую пятилитровую тару, которую сами заправщики и предоставили. «Понимаем, тут такое часто случается».

Геннадий лил дорогущий евро – бензин на фактически европейской заправке, но система отпуска была такой же, родной и понятной. Не успев нажать на пистолет, цифры полетели бешеным аллюром как в игровых автоматах и спустя доли секунд, но вполне поддающиеся счету, начал заливаться усиливающейся струей бензин. Цифры летели как обычно, но к концу процесса струя уменьшилась, а под самый занавес вообще превратилась в капли. Цифры же работали как часы. – «Вот и тот самый гарантированный недолив. Теперь понятно, почему в пластиковую тару нельзя отпускать – она просто прозрачная, все махинации очевидны».

Спорить Геннадий не стал. В конечном счете, его выручили. Он даже оставил чаевых. «Вот это по – русски, – поймал себя на мысли Геннадий Петрович, – дали лажу, а ты еще и благодарен. В хлебало, по идее, надо давать, а не на чай. Ну да ладно».

Теперь надо было добраться до покинутой машины. На заправке завершал кормление хозяин большой двух – прицепной коровы: на тенте были нарисованы заливные луга и пасущиеся стада – отсюда и ассоциация.

– Молочник, подкинешь километров пять? У меня бензин кончился, вот – набрал, надо обратно.

– Без проблем. Залезай. – На чистом русском ответил молочник, хотя номера были польские.

Геннадий Петрович впервые оказался в кабине настоящего дальнобойщика. Он и сам одно время, после нескольких поездок на тысячу и две с половиной тысячи километров, начал мечтать о карьере дальнобойщика. Но когда ему рассказали на Интернет – форуме, что с заменой одновременно даже четырех баллонов в дождь не сравнится ни одно удовольствие на свете, Геннадий как – то поостыл и на редких популярных ресурсах для дальнобойщиков (больше, конечно, для логистов, выросших из дальнобойщиков) не общался.

В «комнате» шофера было, в принципе, уютно, но грязно, как в холостяцкой берлоге. Чайник какой – то, мятые журналы, пустые бутылки, диски, три мобильных телефона, надорванная упаковка презервативов и водительские прибамбасы: рация, радар – детектор, часы с секундомером, карта и прочее.

– Слухай, а чё самолет с вашим президентом упал? Какие в народе настроения? – Геннадий Петрович решил сразу перейти к вопросам политическим. Потому что про закончившийся бензин мужику на траке от мужика с пластиковой бутылкой и налитой туда желтой жидкостью ничего объяснять было не надо.

– А чё, ну чё, чё тут скажешь? На русских думать – это как в лужу пердеть – слишком логично. Спецслужбам других стран это падение вообще параллельно. Нет интересов. Я думаю, как. Ведь на земле же не только есть воля спецслужб, воля народа, или там коммерция. Есть же еще и Бог. Черт их знает! Может, просто случайность – хоп!

– Слушай, в натуре. Я даже и не думал. – Геннадий повертел головой. Увидел над козырьком, защищавшим от света, не иконку, как у всех водителей это обычно сделано. Там висела бумажка – милиметровка с аккуратно написанными фразами: «Не тормози. Не жалей. Не ругай».

И дальше неразборчиво, хотя бумажка и была заламинирована вручную – прозрачным скотчем. «А водила не так прост!»

– Не верь, не бойся, не проси?

Дальнобойщик ухмыльнулся:

– Твоя машина?

– Ага.

– Ну, бывай!

– И тебе доброго пути.

Новые друзья разве только не обнялись. Геннадий зачем – то протянул визитку.

– Хорошо, – еще, но уже добрее и вежливее улыбнулся дальнобощик. – Виктор Степаныч меня зовут.

– Пока, Виктор! Даст Бог, свидимся.

Геннадий направился к своей машине. «Какое удивительное утро, какой денек! Лосенок, дальнобойщик…» – Геннадий любил неожиданно приятные знакомства. Все же к дальнобойщикам он испытывал противоречивые чувства. Терпеливые ребята, уж очень терпеливые – от маршрута отклоняться нельзя, в пробках по обочинам не разгонишься, все хотят «откусить» что – то от груза. Ну что делать? Геннадий бы не вытерпел столько лишений в узких прокрустовых ложах неремонтированных российских дорог.

Мать Кузьмы

Геннадию Петровичу теперь предстояло заправить несчастные пять литров из пластиковой бутыли в самозакрывающийся бак иномарки. Он поискал на земле что – то вроде прутика – нашлась погнутая спица использованного электрода. «Кто ищет, тот всегда найдет», – в эту истину Геннадий верил свято. Порой, свято до безобразия. Однажды, в кризисный 2008 год, начав искать деньги на земле, он не мог остановиться до сих пор. Надо сказать, это стало уже его личной приметой.

Деньги – такая штука: когда они нужны, их нет. Когда есть, смотришь на эти пачки, скрепленные небрежно чуть ли не резинкой от трусов – уже и желания – то особого пользоваться и пользоваться, и использовать их по полной программе – нет. Как с женщинами, одним словом. Когда ты к ним безразличен – к деньгам и к женщинам, – вот они, пожалуйста. Валяются под ногами. Примета Геннадия Петровича состояла в следующем: если на земле оказывалась монетка – обычно достоинством до пяти рублей включительно, новыми десятирублевыми желтыми кругляшками еще никто не начал разбрасываться, – значит к небольшой прибыли. Если на земле обнаруживалась банкнота – к хорошей прибыли. Самое большое, что удавалось найти Геннадию, это сторублевые российские деньги. Через неделю он заключил контракт на пятьдесят миллионов рублей. Доллары и евро Геннадий Петрович еще ни разу не находил.

Электродом была бережно вогнута вовнутрь заслонка в топливном бачке. «Эх, подержать бы кому», – мечтательно подумал Геннадий. Но трасса была пуста, даже животных не наблюдалось.

Пяти литров хватило с лихвой, чтобы добраться до той же самой заправки и залить полный бак. Геннадий не преминул оставить чаевые. Сел, поехал. Продолжил слушать аудио – книгу. До Вильнюса оставалось километров сто двадцать, сто сорок.

«Я был в это время с Громыко в Женеве. Мой коллега Юрий Лепанов, сопровождавший в тот день Хрущева, придерживался своего способа перевода идиоматических выражений: сначала все дословно переводил, а затем уже разъяснял. И тогда, на выставке, он сперва перевел «мы вам покажем мать Кузьмы», а потом пытался объяснить, что это значит, но кажется, не очень удачно.

Узнав об этой истории, а также вспомнив свой опыт общения с Хрущевым, я сделал вывод, что Никита Сергеевич вкладывал в это народное выражение совсем другой смысл, нежели растолкованный Далем как «наказать, сделать зло». Показать кузькину мать – в его понимании – означало показать свою силу, лихость, дать жару.

Как раз в данном смысле я перевел полюбившееся ему выражение во время поездки по Лос – Анджелесу. Хрущев вдруг сказал мне:

– Ну что, небось, опять не так с «кузькиной матерью» получилось? А это очень просто. Ты объясни – это значит показать то, чего они никогда не видели. – Оказалось, я был прав. Жаль, что Никита Сергеевич только мне одному, а не широкой публике, растолковал то особое, личное, а не словарное значение любимой фразы.

«Мы вас похороним» – второе любимое выражение, на которое «клюют» журналисты. Что он имел в виду, когда произносил его? Да, всего – навсего лишь объяснение исторической неизбежности победы социализма над капитализмом. Кто – то же должен «хоронить труп» умершего своей естественной смертью капитализма, в конце – то концов?

Удивительное дело, но фразе Хрущева о «похоронах», видимо, до сих пор суждено оставаться непонятой. Ладно несведущие западные журналисты, но даже у нас ее переводят уже обратно – с английского «we will bury you». Получается – «мы вас закопаем». А Хрущев вообще этого не говорил! Вместо чинного могильщика в цилиндре явился грубый мужик с лопатой. Вот она, сила слова, переведенного слова.

Да – да, еще все помнят историю с башмаком. Вообще, веселая тогда была Ассамблея в ООН, 1960–ый год…

Да, он стучал башмаком по столу. Это был даже не ботинок, как писали потом многие газеты. Хрущев очень любил башмаки, что – то наподобие сандалии, с несколькими ремешками на носке… Дааа. Тупоносую коричневого цвета обувь Никита Сергеевич тогда любил носить в теплую погоду. Но я отвлекся.

В зале прямо перед Хрущевым сидела делегация франкистской Испании. А перед его отъездом из Москвы пребывающая в эмиграции в СССР Долорес Ибаррури, деятель испанского и международного движения, обратилась к нему с просьбой: пристыдить и разоблачить франкистов. И вот после выступления министра иностранных дел Испании он, Хрущев, выполняя просьбу, стал выкрикивать слова против Франко и для большей убедительности стучать ботинком по столу. Просьба выполнена. Цель как бы оправдывала средства.

Но есть и другая версия истории с «ботинком». Хрущев так бил кулаками по столу, – его реально выбесил испанский оратор, – что часы на руке остановились. «Черт возьми, еще и часы сломал из – за капиталистического холуя»… Хорошо, что еще башмак уцелел. ТРАМ – ТАРА – ТАРАМ! Но почему – то мало кто помнит, что именно тогда, останавливая Хрущева, Глава Сессии ирландец Болланд так стучал председательским молотком, что его головка, кувыркаясь, полетела в зал. Потом молоток заменили более крепким, норвежским. Сломать его было не просто, тем более что таких возмутителей спокойствия в ООН с тех лет как не было, так и нет до сих пор.

ШОУ – ТАЙМ.

Я работал с Фиделем Кастро, четой Кеннеди, Неру, Ллойдом, Макмилланом, Вильсоном, Рэнольдом Черчиллем, Наесером, Индирой Ганди, четой Трюдо, Ховейдой, Мухаммедом Сиадом Барре; и с нашей стороны соответственно – с Молотовым, Микояном, Фурцевой, Ворошиловым, Косыгиным, Громыко.

А работать с премьером Израиля Леви Эшколом, как вы понимаете, мне не пришлось. На самом деле, его звали, Лева Школьник из города Николаева – ТРАМ – ТАРА – ТАРАМ».

«Вот ведь – были же люди. А почему были, Виктор Суходрев – речь шла именно от его лица, Геннадий Петрович догадался после сюжета про Кузькину мать, – был жив и здоров. Ему рассказывали, что сейчас он живет, как тихий пенсионер, на даче. Дача на Рублево – Успенском шоссе и прекрасные соседи, люди искусства – это, пожалуй, все, что оставил Советский Дракон в наследство старому служаке. Хорошо, хоть не расстрелял, правда? Теперь и будет жить в этих нерастрелянных сердцах ложная благодарность режиму, как обычное следствие стокгольмского синдрома. А почему ложная? Может, и искренняя. Факт остается фактом – жизнь сохранена, условия жизни сохранены, светлые минуты в памяти вообще никто никогда не отберет. Все отлично! Жизнь продолжается, Кузькина мать ее дери».