Текст книги "Морские КОТики. Крысобои не писают в тапки!"

Глава восьмая,
в которой котектив попадает в лёгкий переплёт

Лучиана, словно пушистая гибкая тень, скользнула вокруг Ричи, прижатого к полу тремя парами крепких лап. После беглого осмотра хвостатого нарушителя она разочарованно мяукнула:

– Этот гражданский выглядит не опасней копчёной селёдки. Да слезьте вы уже с него!

«Маусхантеры» нехотя выпустили Ричи из своей хватки, но далеко не отошли, а расположились кружком, недовольно урча из темноты корабельного трюма. Котектив, не теряя ни секунды, принялся приводить в порядок шёрстку, пострадавшую во время неприятного инцидента. Маршал чуть подался вперед и, прищурив жёлтые глаза, презрительно оглядел задержанного:

– Ты что здесь ррразнюхивал на закрррытой террриторррии? Для вас, гррражданских, есть верхние палубы, вот и сидите там со своими «двуногими».

Такое пренебрежение обидело Ричи не на шутку, он даже почувствовал, как шерсть на загривке встаёт дыбом от недовольства. Что бы этот надутый котяра тут ни воображал, он, Ричи, не какой-нибудь одуревший от безделья отдыхающий, случайно залезший в трюм.

– Вообще-то, – он старался выглядеть максимально солидно и внушительно, – я занимаюсь расследованиями и в данный момент осматриваю корабль на предмет безопасности. Исследую помещения трюма.

Маршал пренебрежительно фыркнул и несколько раз резко махнул хвостом.

– На «Агиа Елени» работает команда прррофессиональных «маусхантеров». За безопасностью здесь следим мы, морррские котики, так что нечего тут исследовать. Мой тебе совет, гррражданский, беги в каюту к своему «двуногому» и исследуй там свою миску на предмет сухого корма. Ха-ха-ха!

Морской котик, довольный своей шуткой, даже несколько раз стукнул передней лапой по полу, мол, вот умора. Великан Элефант тоже потешался от души. Даже невозмутимый Рон хмыкнул пару раз. Но Ричи не привык просто так отступать перед всякими заносчивыми котами, даже если они котофицеры в группе отважных морских котиков. Да и ударить в грязь мордочкой перед загадочной поджарой кошкой, которая с интересом следила за разговором, гордость не позволяла. Он смело сделал шаг вперёд, навстречу Маршалу, и как ни в чем не бывало продолжил:

– Я тут услышал краем уха, что вы готовите боевую операцию, и решил, что могу пригодиться вам в этом опасном деле. Я не робкого десятка, и лишние лапы вам не помешают.

Но в ответ последовал лишь новый взрыв хохота, котики, к досаде Ричи, чуть не покатывались со смеху:

– Гррражданский, ты что-то перепутал, здесь проводится спецоперация, а не охота на воробышков. Это работа для прррофессионалов, и гррражданским здесь не место. Нам неохота возиться с тобой, беги скорее наверх, не то мышки хвостик отгрызут!

И Ричи оставалось только поплестись прочь, глухо урча от обиды. Ничего, он им ещё покажет, ещё посмотрим, кто мяукнет последним.

Элефант поглядел вслед странному незнакомцу и снова фыркнул со смеху:

– Вот ведь повезло нам с пассажирами, сплошные клоуны! Ха-ха!

Но в этот момент все кошки одновременно насторожились, Лучиана мгновенно запрыгнула на ящик с грузом и навострила уши – из соседнего отсека слышались возня и гадкий писк. Маршал взмахом хвоста отдал группе приказ собраться.

– Вперрред! Атакуем с разных сторон, согласно плану! – прошипел он командным голосом, и коты бесшумными тенями двинулись, каждый на свою позицию.

Ричи обернулся, привлечённый шумом, и замер, вглядываясь в темноту. Из отсека, куда направились котики, раздался дикий крысиный писк и визг, сопровождаемый грохотом падающих ящиков и победным кошачьим мяуканьем. Это здоровяк Элефант прорвался к тёмному иллюминатору и спихнул башню тяжёлых ящиков на копошившихся внизу крыс.

Остальные котики тоже не отставали, с трёх сторон отлавливая пытавшихся спастись бегством серых грызунов. Но вскоре у отважных котиков прибавилось противников. Ричи разглядел, как из-под поддона с мешками сплошным серым потоком полезли огромные боевые крысы, жившие в перекрытиях судна. Эти твари были каждая размером не меньше болонки и с длинными жёлтыми зубами. Рон и Маршал, опытные борцы с грызунами, чьи шкурки украшало множество шрамов, полученных в поединках с крысами и другими котами, смело выступили против грозного врага. Но численный перевес явно был на стороне серого войска. Осатанело пища, боевые крысы потеснили разрозненные силы «маусхантеров», и вскоре котектив услышал, как Маршал мяукает отступление.

Морские котики один за другим появились в отсеке и собрались кружком, тяжело дыша и вылизывая потрёпанные в передряге шкурки. Маршал отвлёкся от своей укушенной лапы и скомандовал:

– Перррегруппироваться! Мы сражались отважно, но пррротивник применил тяжёлую пехоту и вынудил нас совершить ммм… эээ…

– Бегство? – ехидно осведомилась Лучиана.

– Отставить! – возмутился Маршал. – Это было не бегство! Это было наступление назад! Нам просто нужно немного изменить тактику и снова идти на прорыв.

Лучиана хотела было возразить что-то, но в этот момент заметила Ричи, затаившегося между ящиков.

– А, гррражданский, снова вынюхиваешь что-то! Тебе же велели уносить лапы отсюда!

Маршал грозно сверкнул жёлтыми глазами и двинулся в сторону надоедливого чёрного кота. Но между ними неслышным мгновенным движением оказалась гибкая фигурка Лучианы. Кошка смерила замершего Ричи зелёным сияющим взглядом и неожиданно обратилась к нему, мелодично мурлыкая:

– Погоди уходить, гражданский. Может быть, от тебя и вправду будет толк. Хочешь показать, на что ты способен? Пошли с нами в следующий прорыв, или боишься, что хвост отгрызут?

Ричи, которого после такого вызова волна решимости захлестнула до самых кончиков ушей, стремительно выпрыгнул из темноты своего укрытия и грозно мяукнул:

– В прорыв… Что ж…

Морские котики за спиной у Лучианы возмущённо замяукали на разные лады, недовольные такой наглостью. В этот момент, привлечённые шумом, подали голос крысы. Они возмущённо пищали, лишившись возможности отомстить обидчикам, но покидать тёмную часть трюма не решались, скаля гадкие зубастые морды на границе света и тени. От этого жуткого зрелища вся решимость Ричи куда-то мигом испарилась. Он резко развернулся и, будто вспомнив о каком-то очень неотложном деле, резвой рысью поспешил к спасительному люку.

Лучиана смотрела ему вслед с таким видом, будто на неё вылили ведро холодной воды. Мордочка вытянулась, а в глазах читалось недоумение. Наконец она выдавила из себя:

– Куда же ты?!

– Я неожиданно вспомнил о своём расследовании, то есть исследовании, – мяукнул на бегу Ричи. – Я услышал странный звук, нужно срочно проверить.

Последние слова прозвучали уже из люка, в который он энергично запрыгнул. Лучиана, всё ещё растерянная, повернулась назад и увидела, что остальные морские котики валяются на полу от смеха.

– Странный звук он услышал! Наверное, это был звук, который он произвёл, делая под себя лужу! Ха-хах-хааа!

Элефант с трудом выдавливал из себя мяуканье в перерывах между судорогами хохота. Лучиана, опустив голову от досады, отошла в сторону. Мысли заставляли раздражённо морщиться нос. Как же так? Ведь этот чёрный кот внушал доверие, а в таких вещах она редко ошибается. И тут… Лучиана неожиданно услышала загадочный звук, очень нежный и печальный. Звук был похож на забытую песню кошки-матери или на тихий плач. Она обернулась назад и убедилась, что звук ей не почудился. Остальные котики тоже замерли, навострив уши.

Глава девятая,
в которой смеху противостоит танец

Рыжик дремал, досматривая яркие цветные сны. Шелест разноцветных кустов, залитых закатным красным и синим светом, клубок запахов, бликов и полутеней сворачивался перед ним в трубочку, и кот бежал ему навстречу, пока от клубка не остался один лучик света в пустоте. Через секунду мир опять развернулся перед ним в шуме моря, крике чаек, мерном покачивании корабля на волнах. Лёгкий бриз, бортовая качка, череда зелёных островков на горизонте.

Он ещё плыл круизом на Кипр, средиземноморское солнце всё так же неумолимо жарило, а эффект валерьянки начинал проходить. Рыжик моргнул сначала одним глазом, потом двумя, зажмурился, почувствовал неприятный кисловатый привкус во рту и снова открыл глаза. Он лежал на подоконнике каюты, его «двуногий», измученный качкой и красным креплёным, сопел, раскинувшись на кровати в неестественной позе. Его живот вздымался и опускался в такт качке.

Оценив обстановку, Рыжик пришёл к неутешительному выводу, а именно: он изнывает от невероятной скуки.

– А не прогуляться ли нам, мсье Рыжик? – промурчал он сам себе под нос и сам же ответил, глупо хихикая: – Давайте прогуляемся, мон шер…

После чего соскочил с подоконника, несколько неловко, то ли от качки, то ли от валерьяны и недавнего сна, пробрался на палубу, побрёл на корму и там занял наблюдательную позицию на полке с какими-то верёвками. Палубой ниже располагался бассейн, в котором плескались дети, вокруг на лежаках прожаривались взрослые и сновали официанты, умудрявшиеся не разливать разнообразные напитки, которые разносили пассажирам.

А за кормой бурлило рассекаемое кораблем море, и только где-то на горизонте зеленели маленькие греческие островки.

Этот праздник, с полуобнаженными на топчанах у бассейна, с шумом музыки и напитками, навеял рыжему образ греческой симпозии – древнегреческого пира. Его «двуногий» рассказывал об этом на каждой попойке: как древние греки собирались в трапезных и, возлежа, обменивались шутками и историями, юноши разбавляли густое ионийское вино и наполняли им чаши причудливых форм. Лилось вино, звучали и смех, и музыка, и песни в прохладных и загадочных средиземноморских сумерках. Гостей развлекали поэты с их звонкими лирами, танцоры и танцовщицы, вальяжные и высокомерные жрицы любви – гетеры в откровенных нарядах. И среди этой роскоши хитрые, остроумные, благородные, жадные, смелые, коварные, окосевшие, наивные бородатые греки плели бесконечную сеть интриг. Время от времени шум прерывался, когда кто-то, выпив лишнего, начинал буянить. Или когда поэту или музыканту удавалось привлечь внимание собравшихся. Или когда пара лицедеев, подобных Рыжику и его «двуногому», неожиданно откалывали смешной трюк, ну, или, что тоже случалось, надоедали достопочтенной публике неуместными шуточками настолько, что их вышвыривали вон, как нашкодивших котят. Впрочем, второе было Рыжику хорошо знакомо.

С тех пор как умерла жена «двуногого», в их жизни настала чёрная полоса, и дело не только в том, что в его рационе отварное мясо заменил сухой корм, а Галкин и вовсе перешёл на полуфабрикаты, «доширак» и портвейн. И не в том, что всё их скудное однокомнатное хозяйство приходило в состояние живописной разрухи и запустения. Чёрная полоса была, за редкими исключениями, тотальной. В творчестве дела обстояли не лучше. «Двуногий» просто помешался на народной комедии – теме кандидатской диссертации его покойной супруги. Галкин свято верил, что обязан воплотить её видение в реальность, и использовал для этого своего мурчащего спутника – Рыжика. А это значило, что не видеть ему больших ролей, как своих ушей. Прощай, Эсхил, да здравствует балаган, буффонада, травестия и прочий низкий жанр!

Но и это само по себе не проблема, кот может и потерпеть ради своего «двуногого». Но провал словно следовал за ними по пятам. Вместо смеха их номера вызывали непонимание и возмущение. Один раз на Арбате на них с «двуногим» накинулась толстая тётка, пытаясь сдать рыжего в питомник, а «двуногого» в полицию за жестокое обращение с животным.

– Это я-то животное? – хмыкнул про себя Рыжик. – Этот бегемот свою рожу-то видел?

В полиции они всё же побывали, но за то, что хвостатый артист чуть не выцарапал «защитнице» глаза.

В другой раз во время акробатических трюков на детском дне рождения Рыжик ненароком вцепился в люстру, а после сорвался с ней в обнимку в именинный торт, испортив праздник и реноме.

В цирк после нескольких просмотров их и вовсе перестали пускать: не зрелищно, говорят, не видно ничего, приходите с тиграми… И множество других, менее красочных провалов и провальчиков.

По правде сказать, приглашение на фестиваль в Греции было пока единственным светлым пятном в их безупречном списке поражений. Но он, уже немолодой кот, все же верил в успех, и именно сейчас впереди их ждал загадочный остов Кипр. И греки, потомки тех самых бородатых проходимцев из историй его «двуногого», которые любят смех, театр и вино, как, по правде сказать, и они с Галкиным. И тут, где между жарким солнцем и пьянящим вином, Дионисом и Аполлоном, трагичным и комичным, высоким и низким, тут, где смеялись и плакали сотни поколений греков, неужто не найдётся места одному в меру упитанному коту, с его в меру упитанным «двуногим», и их смешным и трогательным номером!

Рыжик настолько возбудился, что и сам не заметил, как соскочил на нижнюю палубу к бассейну и сразу оказался в центре внимания. «Двуногие» отвлеклись от своих дел, чтобы посмотреть на игривого толстого кота. «Это мой шанс!» – подумал он.

– Дамы и господа! – крикнул в толпу Рыжик. – Меня зовут Дионисий, и я – кот виноделия!

Толпа продолжала внимательно смотреть на прыгающего орущего кота.

– Я плыл к вам верхом на дельфине! Но дорога дальняя, и, проголодавшись, я его проглотил! – И, вытянувшись на самых кончиках лап, он завалился на спину, потрясая внушительным пузиком.

«Двуногие» залились гомерическим хохотом. «Наконец-то у меня получается!» – радовался кот, крутясь юлой, вытягиваясь и переворачиваясь, вызывая всё новые взрывы хохота. Как всё-таки жалко, что «двуногие» ни слова не понимают, думал он, продолжая рассказывать всем своим телом историю чудесных похождений.

Через некоторое время смех и аплодисменты всё же стали стихать, и Рыжик, потихоньку очнувшись от своего вакханального транса, мурлыкнул в знак благодарности, раскланялся и побрёл в тенёк под навес. Там он просидел какое-то время, отдыхая и осмысливая происходящее. Чем же отличалось его выступление тут от выступления где бы то ни было еще? Неужели публика здесь насколько другая? Или обстановка корабля всех меняет? Или волшебное греческое солнце? Рыжик не мог понять, но предвкушал нечто интригующее и захватывающее где-то там, за горизонтом.

И, словно вторя его мыслям, по палубе поплыла нежная мелодия. Кто-то затейливо играл на свирели. Эти переливчатые звуки трудно спутать с чем-то другим. Как заворожённый, Рыжик побежал на зов. Звуки доносились из каюты где-то на этой же палубе, но все двери были закрыты… Определить источник звука оказалось легко, но как же посмотреть, что там происходит? Коту-трюкачу нипочём препятствия! Он вспрыгнул на трубу, проходившую между иллюминатором и дверью, и, осторожно уцепившись за неё, взглянул в окошко.

Увиденное буквально ослепило его. В каюте под аккомпанемент «двуногой» танцевала эта прекрасная незнакомка, сведшая с ума всех представителей мужского пола на корабле, – Афина! Рыжик, не отрываясь, наблюдал за грациозными и изящными прыжками, взмахами лап, изгибами стройного поджарого кошачьего тела. Афина как будто взлетала, порхала, как птичка, по каюте, музыка словно подхватывала кошечку и несла её за собой по волнам, а корабельное покачивание добавляло ощущение полета. Воздушная, невесомая кошечка и такая же музыка! Рыжик не мог заставить себя отвести взгляд. Это был балет, настоящий кошачий балет, высокое искусство!

Рыжик буквально замер в неудобной позе у иллюминатора. На глазах выступили слёзы от восхищения и преклонения перед настоящим талантом. Он смахнул их лапой, но музыка уже затихла, а Афина грациозно вспрыгнула на койку своей «двуногой» и удобно устроилась там, отдыхая. Бросив на каюту прощальный взгляд, Рыжик слез со своего наблюдательного пункта. У него было такое ощущение, словно он увидел какое-то таинство, не предназначенное для таких простых котов, как он.

Глава десятая,
в которой Сиринга рождает Вселенную

В который раз Афина изогнулась, как связка сосисок, и многозначительно сверкнула глазами. В приоткрытой пасти сверкнули, как зубчики серебряной вилки, её резцы. На этот раз получилось идеально. Фотини закончила игру на свирели и убрала её в футляр.

Сегодня они репетировали особенно долго. Сначала «рождение хаоса» никак не удавалось передать сразу изящным и дерзким. И снова и снова извлекала упорная «двуногая» тонкие трели из драгоценной дудочки. Опять и опять Афина совершала скачки «лягушечкой», проползки «ужиком», кувырки «ёжиком», прыжки «заинькой» и стойки «петушком» – так её артистические движения прозвали мелкие детёныши «двуногих».

Пожалуй, с таким номером они в силах победить на фестивале. Там они изменят не только своё будущее, но и весь мир!

Волшебная всё-таки дудочка. Как её «двуногая» могла столько лет жить рядом с ней и не знать о том, какое сокровище лежит у неё на чердаке среди прочего хлама непонятного назначения, который, впрочем, следует тоже изучить повнимательнее – мало ли какие редкости таятся в застёгнутых чемоданах, коробках, сундучках и тубусах? Неужели она настолько была увлечена своей собственной печалью, что и думать забыла, кем был её дед – археолог с мировым именем, великий Константинос Христопулос, страстный исследователь греческих эпосов? Эту самую дудочку он нашёл на развалинах древнего театра, где выступал сам Еврипид. Ритуальная свирель, на которой – а всё указывает именно на это – играл сам Пан ещё до того, как его обманул Аполлон! Вот ведь потешный был чудак – вроде и «двуногий», а на лапах копыта! Настоящие, как у деревенских козликов. А ещё эти рожки! Но даже они не помешали Афине испытать к нему некоторое уважение и сочувствие. Мать Пана бросила его за то, что «двукопытец» родился, прямо скажем, не красавцем – одной бороды уже было достаточно для того, чтобы напугать кого угодно, а тут ещё эти ороговевшие пятки и рога! А отец Пана отнёс его в горы. Богов тех времён таким не удивишь, впрочем, полюбили они его не только за особенности внешнего вида, но и за душевное тепло и задор, с которыми крошка Пан развлекал всех жителей Олимпа. Однако, знатно повеселившись и развеяв всем и всякому тревоги праздностью, Пан очень сердился, если его тревожили во время отдыха, и мог наслать на неосторожного визитера панический страх или даже паралич. И будь ты нимфа или сатир, что вчера лихо отплясывали под дудку Пана «Яблочко» и «Джигу», – разбудив его, ты превращался в печёночную котлету с разумом застрявшего в мышеловке хомяка. Афина даже думала, что сиеста – отдых в жаркий знойный полдень – есть не что иное, как наследие Пана. Время, когда никто не выполняет шумных и тяжёлых работ, а просто позволяет себе отдохнуть. Когда спят леса, поля и города под палящим солнцем, а жители их укрываются в тени или у воды.

Так вот эту самую свирель – Афина была убеждена, что именно ее, – сделал сам Пан, что это – сама Сиринга. Так звали прекрасную нимфу, в которую влюбился такой неуклюжий, уродливый, неуравновешенный для многих Пан. Когда он после стольких дней терзаний и самобичевания решился к ней обратиться, она стремительно убежала от него. Глупая маленькая птичка! Добежав до реки, она попросила бога реки переправить её на другой берег, но тот отказал ей. Тогда она попросила превратить её в тростник, и бог реки согласился. Когда Пан, чувствующий свою вину за испуг прелестной Сиринги и проклиная себя за свою некрасивость, добрался до реки – сердце его словно оборвалось. Он бережно срезал тростник и сделал из него свирель, назвав её в честь своей любимой. Сиринга продолжила свою жизнь в нематериальной форме – она осталась навсегда прекраснейшими звуками, мелодиями и образами, трогавшими души тех, кто слышал пение свирели.

Именно эту красоту и услышала Афина, когда, обнюхивая пыльную дудочку, чихнула прямо в неё, и та издала очень слабый, но очень нежный звук. На этот звук отреагировала и «двуногая» – так свирель и нашлась…

Афина решила, что неплохо бы немного прогуляться, поэтому подала «двуногой» сигнал, торжественно прошествовала к корзинке и села в неё, высоко задрав нос. Фотини аккуратно убрала чехол со свирелью в чемодан на колесиках, подхватила корзинку и уверенным шагом вышла из каюты.

Конечно, обе они устали – репетировали слишком усердно и долго, но знать это никому не нужно. Когда «двуногая» устроилась в шезлонге у бассейна, Афина поводила головой по сторонам и заметила на палубе выше жирнющего рыжего кота. Интересно, а правда ли у рыжих нет души? Что такое душа? Интересно, а есть ли душа у другого субчика, который потоньше, сам чернее ночи, но с белой манишкой на груди? Зачем они оба на неё уставились? Афина неспешно отвела голову и наткнулась на ещё восемь горящих огоньков – целых четыре пары глаз уставились на неё из-под какой-то конструкции. Эти поклонники такие бесстыдные, подумала прекрасная Афина и покинула корзинку. Она решила немного подремать на коленях у своей утомлённой Фотини.