Текст книги "Шепот дневного сна"

Саида

«В этом слабая сторона слов. Они заставляют нас чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления».

Дон Хуан Матус, индеец племени яки

Я слушал ее очень внимательно, пытаясь разгадать каждое слово, заставляя себя видеть вокруг ее глазами, стараясь незаметно скользить между буквами, с помощью которых она создавала непонятный мне узор мироздания. Она говорила так много и так безумно коротко, что я, теряя контроль, вдруг оказывался в новом, парадоксальном и страшном бытии: я – повешенный, раздроблен череп, отсечены руки и ноги; я – расстрелянный, задушен газом и растоптан; я – сожженный… Она продолжала говорить, или писать, или смеяться, или прыгать возле меня, а я воображал, что она – настоящая ведьма и понимал, что ошибаюсь.

У нее не было обыкновенного человеческого голоса. Может быть, он казался мне бесцветным, а, может быть, она позаимствовала голос у какого-нибудь вурдалака или несмышленого бесенка.

– ГДЕ МОЯ МАМА? ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? – задавала она один из любимых вопросов. – ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? ГДЕ МОЯ МАМА? ХОЧУ УМЕРЕТЬ! ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? ГДЕ МОЯ МАМА? ГДЕ МОЯ МАМА? ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ. ПТИЦУ ФЕНИКС. Я ХОЧУ ДОМОЙ. Я ХОЧУ ДОМОЙ. Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? РАЗВЕ МОЖНО БЫЛО ТАК? ГДЕ МОЯ МАМА? Я К МАМЕ ХОЧУ. ХОЧУ К МАМЕ. ХОЧУ К МАМЕ.

В тетради шариковой ручкой она нарисовала женские головки. Самый первый удался, поскольку напоминал какую-то актрису, но все остальные были обезображены независимо от того – в профиль или в фас сделан портрет. Да и не портреты она рисовала. Так, карикатуры всякие. И снова ее голос ложился на бумагу:

– МИСТЕРИ /зачеркнуто/. ФИЛЬМ /зачеркнуто/. ФИЛЬМ. ЕРАЛАШ. ЕРАЛАШ. ЕРАЛАШ. ВОДКА. КЛАДБИЩЕ. РАСКАПЫВО. УРОД. УДРОД /зачеркну-то/. ЧЕРНЫЕ КОНЬКИ. ЧЕРНЫЕ КОНЬКИ.

И часто-часто просто-таки с наслаждением записывала свое имя-фамилие-отчество. И опять женский портрет. Как рисуют те, кто не умеет держать в руках карандаш. Как ребенок. Но это «как» – жалкая попытка одним словом подчеркнуть ее образ, ведь у нее-то целый водопад:

– КНИЖ. КНИЖКА. ТЕРРОР. ЗА – ГРАНИЦА. ЗА – ГРАНИЦА. Я НЕ – НАВИЖУ ВАС. ГОДОВЩИНА. Я НЕ – НАВИЖУ. ГОВОРИТ /женское лицо/. ХВАТИТ. ПРИЛЕТЬ /зачеркнуто/. КОБРА. КОБРА. КОБРА. КОБРА. ТЫ ОТКУДА ПРИЛЕТЕЛА. ХВАТИТ. ЧТОБ ВСЕМ РЕБЯТАМ. РАДИО. РАДИ. РАДИО НЯНЯ. У НЕЕ ЗАДАЧА. А ТЫ. ОБНАРУЖИЛО ДЫРУ. РАДИО. ДЫРУ.

Иногда вместо портретиков появлялись звезды. Пятиконечные, шестиконечные, в кружках и квадратиках. Или какой-нибудь заяц с длинными локонами и странным галстуком, заканчивающимся не то огромной юбкой, не то большой копной волос. Она давала рисункам названия:

– У ВРАЧЕЙ. У ВРАЧЕЙ. НА ВЫСОКИХ ЧУВСТВАХ.

Сидя однажды у меня в комнате, в кресле, показала пальцем на плакат-календарь с моим изображением, который я привез из Одессы, и засмеялась:

– Ты – дьявол?

И снова в тетради:

– БОЖЬЯ ДОЧЬ. БОЖЬЯ ДОЧЬ. ПРИЛЕЗЛА. БОЖЬЯ ДОЧЬ. ИЗЛЕЗАЛИСЬ /зачеркнуто/. ПРИЛЕЗЛА. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. НАКРАСИЛАСЬ. НАКРАСИЛАСЬ. НАКРАСИЛАСЬ. НАКРАСИЛАСЬ. РЕБЕНОК /после того, как я сказал ей, что она ребенок/. НАКРАСИЛАСЬ. ЗАУМНАЯ. ЗАУМНАЯ /неразборчивая фамилия/. ЗАУМНАЯ. ЗАУМНАЯ. УТКНУЛИСЬ В ЭКРАН. СИДЯТ. ПОЕЗД /цветок из трех чашечек/. НАВСЕГДА ПРОШЛИ ГОДА.

Ее мать-пророк, бывший лидер одной из малоизвестных политических фракций, заходит в комнату. На ней зеленые брюки, верблюжья безрукавка поверх клетчатой рубашки.

– Саúда, наверно, ты хочешь спать?

Саида поднимается, заполняя собою все пространство. Она действительно здоровая, крепко сложена, размеры тела и головы раза в два больше моих – русская баба. Я повторяю громко: «Русская баба!» Ее мать обижается. Когда они ушли, я заглянул в тетрадь, где Саида успела передать мне новую информацию:

– ДЖИНСЫ. ДЖИНСЫ. ДЖИНСЫ. ТРИКО /рядом женское бородатое лицо или просто избитое лицо/. ДЖИНСАУ. 2. 2. 2. 2. 2. 2. СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ. СОБАЧЬО. СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ. 2. ЕЛКИ. МАТЬ УБИЛА. СНОВА. ОТЦА. КРИСТИНА. ВОСК. КРИ /рядом свое имя-фамилие-отчество/. НОСИТЬСЯ.

На следующий день мать – Фаридá – зашла ко мне с естественным вопросом: «Ты не видел Саиду?». Саида обычно по ночам ходит коридорами и ищет свою мать. У меня складывалось впечатление, что Фарида вовсе не мать Саиды или каким-то таинственным образом искусственная мать. Фарида рассказывала свою жизнь: нет дома (якобы отец выгнал ее с дочерью на улицу), нет родины, нет приюта, нет ничего, чтобы Саида могла выздороветь: несколько психиатров сошлись на мнении, будто в Саиде открылась вторая память, память того человека, кем она была в прошлой жизни. И мать теперь считает, что Саида в той, далекой и мрачной жизни была проституткой, воровкой-налетчицей и кем-то там еще, иначе откуда столько злобы и ненависти появилось в характере и манере ее дочери. А я в ответ делаю вид, что не понимаю, о чем идет речь – Саида здорова, достаточно остроумна, хитра и «имеет свой нормальный порядок в обществе». «Это нормально, – парировала Фарида, – кидать в свою мать тяжелыми предметами, называть ее плохими словами, а также нигде не учиться, нигде не работать и ничем не заниматься?.. Впрочем, Роман, она пишет стихи!»

Объявилась Саида поздно вечером, уставшая, злая, легла на кровать, закрылась с головой покрывалом – и нет ее. Целыми днями находится она в таком положении, не шелохнется, не двинется, не произнесет ни звука, и только спустя долгое скучное время встанет, обязательно ночью, и пойдет искать свою мать, хоть та и будет лежать по соседству на другой кровати.

Я никогда не видел Саиду без платка. С белым куском материи, которым она скрывала часть головы, ее можно принять за церковную послушницу, только несколько располневшую и не в меру разговорчивую. Я спросил Фариду о платке. Она долго объясняла, но так и не раскрыла сути, потому что она, вообще, предпочитает говорить лишь на три темы. Во-первых, автобиография. Пока мать рассказывает о бредовых похождениях, дочь не вслушивается, но словно бы и не отстраняется, одновременно записывая свои «стихи»:

– ПОЙДЕМ ОТСЮДА. КОЛЯСКИ ТАКИЕ ХОРОШИЕ БЫЛИ. ТАНГО. ТАНГО. ТАНГО. РОДИШЬСЯ. РОДИШЬСЯ. С УЛА. ПРИШЛА. ПРИШЛА. ПРИШЛА. РИШ. АРИШ. /и еще какие-то каракули, словно писала на арабском – мать заверила, что Саида такого языка не знает/. ПРИШЛА. ВЫШЛА. ВЫШЛА. ВЫШЛА. ВЫШЛА. ЛЮБИТ. ЛЮБИТ. ЛЮБИТ. ВЫШЛА. ВЫШЛА. ВЫШЛА. ВЫШЛА. ЛЮБИТ. ВЫШЛА. ЛЮБИТ. ЛЮБИТ.

Во-вторых, истинная цель появления здесь: я уже проболтался насчет «пророка». Фарида-святоша предполагала встретить Антихриста и сразиться с ним. Вопрос: именно здесь, в общежитии? Однако, безоговорочно приняв игру в Пророков и Спасителей, впоследствии увековеченных в Гиперновом Евангелии, я задался еще одним вопросом, что уместно ли, благоразумно ли в столь ответственный момент перед человечеством брать с собой дочь с нечистым прошлым? На это Фарида еще раз повторила, что у них никого нет, что не с кем Саиду оставить вот уже который год, с тех пор, как… У Саиды был мальчик, хороший такой, не то вместе учились, не то вместе гуляли, и вот мальчик сделал ей предложение. Все бы путем, если бы до заявления в Загс не произошел неприятный случай, в котором Саида так избила своего жениха, что тот еле ноги унес. Из-за чего произошла ссора – никто не ведает, только стали обходить Саиду стороной-сторонкой: ни вам печали, ни нам обиды.

– ЖЖЕНЩИНЫ – говорила Саида. – ЖЕНЩИНЫ. ВОДКА. ВОДКА. ВОДКА /женский портрет, очень жирно накрашены губы/. ХОРОШО. ХОРОШО. НЕ Я А КТО /лицо в профиль – не то мужчина, не то женщина/. МАРИАННА /кажется, успела где-то посмотреть телевизор/. ЭЛЬ. ИЛЗ /еще несколько неразборчивых имен/. УБИВАТЬ. ЧУЖИХ. ЧУЖИХ. ЧУЖИХ. ЧУЖИХ. ЧУЖИХ. ЧУЖИХ. /лицо в профиль с острым подбородком/. 2. 2. УДОВЛЕТВОРЕНЬ /зачеркнуто/. 2. СОБОЙ. 2. СОБОЙ. КУРОЧКА. КУРОЧКА РЯБА. КУРОЧКА. УПАЛА РАННЯЯ. УПАЛА В ПОЛЯХ. 2. 2. 2. 2. КОГДА ЭТО БЫЛО. КОГДА ЭТО БЫЛО. ЯЗЫК. ЯЗЫК. ЯЗЫК. ЯЗЫК. ЯЗЫК /опять рисунки – звездочки, зайчики/. КАКИЕ-ТО ЯЗЫКИ. НАХАЛКА. Я ВООБЩЕ. НАХАЛКА. НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ. НАХАЛКА. НАХАЛКА /неразборчивая фамилия/.

Их выгнали с третьего этажа, забрав чужие картины, продукты, предметы быта – со скандалом, с милицией, с шизоидными воплями, которые издавала Фарида и тем самым напомнила мне тех психов, тех политических душевнобольных, разогревающих толпу на демонстрациях и митингах. Саида с матерью сначала обитали в коридоре, затем пустились в длительный путь из комнаты в комнату, ни разу при этом не заглянув ко мне, да я и не звал их. Иногда, правда, Фарида заскакивала что-то предлагая: суп, хлеб, чай, а то и тушенку, яблоки, полуфабрикат – то, что сама где-то раздобыла: в общежитии да в церквях. Она предлагала взамен – это была беседа или тема номер три.

С Саидой я встречался в коридорах, захаживал в те комнаты, где она лежала, целыми ночами разговаривал с ней, когда находил ее где-нибудь на ступеньках между этажами. В один прекрасный момент, после нескольких проявленных ею случаев безумия, ирреальности, я испытал к ней чувство нежности. Странность, непонятность – такие детали в поведении женщин разогревают желание и возбуждают аппетит. Саида имела ту маску агрессивного абсурда, которая привлекла мое внимание:

– ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ /свое имя-фамилие-отчество/. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. ФАШИЗМ. МАШИНА. МАШИНА. РАНИМАЯ. РАНИМАЯ. МАШИНА. НА ВАШЕМ МЕСТЕ. НА ВАШЕМ МЕСТЕ. ЧТО ВАМ ЕЩЕ НУЖНО. ЧТО ВАМ ЕЩЕ НУЖНО.

Дикая мысль переспать с ней не давала мне покоя, но ничего не случилось. Тогда шел уже третий месяц выдачи ваучеров, этот чек выписывался на каждого члена семьи, и поскольку нежелательно было упустить шанс иметь нелишние деньги, то, со слов Фариды, отец ее прислал телеграмму, в которой раскаивается за содеянное перед дочкой и внучкой, берет свои проклятия обратно и просит вернуться. Фарида и Саида прожили здесь еще некоторое время и уехали домой, в Казань.

И сейчас мне смешно вспоминать события той зимы, смешно и странно, что я не сразу разгадал прóклятый отцом Фариды ребус, в котором Саида играла не последнюю роль. И я понял еще, что у меня была возможность войти в подземный мир бестий и дьявольских кричащих чудовищ, ведь проводником туда и являлась Саида.

Три дня в Москве

День первый.

Мы собрались у меня в комнате, чтобы провести сеанс. Нас было семеро, я рискну назвать имена.

В единственном кресле под окном сидел невозмутимый Господь Бог Фáиг. Кровь – Бюль-бюль Оглы, взгляд – Джон Леннон. Он знал толк в английском языке и частенько проявлял свои педагогические способности, когда я перед экзаменами пытался разобраться с этими проклятыми глаголами.

Напротив – через стол – беглый солдат Господь Бог Рустам набивал «беломорову» гильзу травкой. Покинув родную часть, он благоразумно захватил для нас немного плана. Где-то далеко на Востоке его ждала добрая жена и послушный ребенок. Рустама во время сеанса мы звали Командором.

Травка, конопля индийская – седьмой участник сеанса.

По правую руку Командора сидели, загипнотизированные колдовским действом, Господь Бог Димка и Господь Бог Гарей.

Димка был театралом-неудачником. Несколько раз подряд он пытался поступить во МХАТ, в Щуку и еще куда-то, постоянно проваливаясь на этих бесчисленных конкурсах, кругах и актерских водоворотах. Теперь он навострил лыжи в Питер, ни с того ни с сего решив, что именно там-то он уж сумеет, наконец, поймать удачу. Девушки любили ему рассказывать свои личные медицинские истории. Особенно про аппендицит. Не знаю, почему.

Гарей же готовился стать маститым писателем. В одно время он прорвался на вгиковские экзамены, неплохо их сдал, но судьба не спешила раскрыть перед ним свои лавровые объятия. Он попытал счастья на том же поприще, но в другом институте. И, скажу вам, сегодня он нашел верное место среди таких порядочных Богов как я, Фаиг и другие.

Опять через стол, или по другую руку Командора, рядом со мной сидел на шатком стуле Господь Бог господин Петкевич. Он, как и обаятельный Димка, тоже мечтал стать актером. С любовью читал Баратынского и Зощенко, ценил заработанные законным путем деньги и не очень плохо играл на баяне. Баян, кстати сказать, был незаменимым участником многих попоек, совершавшихся в нашей общаге.

Зачем нам Инь? Зачем нам Ян?

У нас есть чумовой баян!

Итак, мы готовились сдвинуть точки сборки.

С утра до полудня в голове у меня вертелась одна строчка из ранней цоевской песенки: «Уходи, но оставь мне свой номер…». Театрал Димка сбивчиво описал новую свою подружку, у которой, разумеется, тоже вырезали аппендикс. Мудрый Фаиг вдруг говорил: «Как в том фильме» или: «Как в том романе». А Петкевич между тем рассказал историю про гареевского земляка, приезжавшего в Москву из Лениногорска.

Этот путешественник по прибытии имел при себе все мужские достоинства. Однако, познакомившись с господином Петкевичем, Господь Бог Альберт, так звали молодого человека, оставил одно из своих достоинств в общаге, то есть спустя неделю уехал домой в буквальном смысле лысым. А дело было так. Альберт, изрядно накачавшись пивом, неожиданно обнаружил азартные качества, чем и воспользовался наш баянист. Сначала он выиграл у Альберта в карты, а затем предложил ему пари, что сможет пролезть сквозь бумажку размерами двадцать на пятнадцать сантиметров. Окосевший Альберт с размаху поставил на это дело свою роскошную шевелюру, сказав, что готов стать лысым, если ему продемонстрируют сие чудо. Тогда господин Петкевич схватил ножницы, и через минуту клочок бумаги превратился в приличную непрерывающуюся окружность, в которую мог поместиться не только он, но и его любимый баян, иногда издававший популярную мелодию известной еврейской песенки «В семь сорок он приедет».

Пока Альберт недоуменно зевал и хлопал лениногорскими ресницами, Петкевич, недолго думая, обкорнал теми самими ножницами незадачливую голову путешественника. А закончил он это безжалостное дело бритвой в туалете.

Мы ржали как лошади.

Трава уже ждала нас, и Командор напутствовал перед дальней дорогой:

– Главное – это поймать ха-ха! Точнее, в данном случае, удержать его. Удержаться за ха-ха. Могут быть другие состояния. Умняк, например. На измену можно нарваться. Из комнаты лучше не выходить! Только в случае крайней необходимости… Желательно, воду не пить. Пробьет на хавку – жрите сколько влезет!

Он встал и направился к письменному столу. На нем среди кипы бумаг, учебников и другой литературы стоял будильник, показывающий 15 ноль-ноль. Командор развернул его циферблатом к стене.

– Немного эксперимента не помешает, – сказал он загадочно. – У кого есть часы, снимите и положите на стол. Не боись, воров здесь нет, все свои!

Когда, наконец, мы сделали по несколько затяжек, наступила гробовая тишина. Мы таинственно переглядывались, но ничего не происходило. Стало скучно. Я смотрел, как дымится моя сигарета, которой я, так сказать, закуривал дозу сладковатого плана. Фаиг откинулся на спинку кресла, почему-то слегка приоткрыв рот. Он раскраснелся как помидор, стараясь подольше задержать отраву в легких. Сквозь зубы у него выходили струйки дыма. Димка с удивленным лицом повернулся к Гарею и сказал: «Я расскажу тебе крыловскую басню», потом неожиданно рассмеялся, и все посмотрели в его сторону.

– Ну? – произнес господин Петкевич, передавая гильзу с травой Командору. – Какая басня?

– Что? – хихикнул Димка.

– Ты хотел что-то о Крыловой рассказать, – предположил Гарей.

– Я? – смущенно пролепетал Димка. – А кто это?

– Ты – это ты! – уверенно заявил мудрый Фаиг.

– А кто такая Крылова? – спросил я.

Гарей принял у Командора косяк, втянул в себя дым и держал его в груди до тех пор, пока лицо у него не стало красным и напряженным.

– Может в карты сыграем, – предложил он, доставая из кармана пачку крапленых.

– Точно, мужики, – подхватил Командор, – давай в карты!

Гарей начал раздавать.

Я взглянул на Командора и увидел, что он сидит на шконке, свесив в проход ноги, и рожа у него такая, будто он десятый год на Колыме, и семейники зовут его не иначе как «пахан». Я смотрю на него, смотрю и понимаю, что на самом деле просто уставился на него как сумасшедший.

Фаиг рассказывал анекдот про наркомана. К наркоману стучатся в дверь, он возвращается из транса и спрашивает: «Кто там?». За дверью отвечают: «Я!». Наркоман в ужасе восклицает: «Я?!».

Фаиг ждал результата. Никто не смеялся. Я пытался понять, как наркоман мог быть одновременно внутри комнаты и за дверью.

Командор вдруг протянул руку, указывая на стол. На столе между хлебом, вареной картошкой и второй гильзой уже были раскиданы карты, и почему-то была бита, и задумчивый Гарей забирал себе взятку…

Хотя никто не играл.

Командор протрубил и свалился под стол, и долго оттуда не мог вылезти. Развеселившийся Петкевич заулюлюкал и замахал руками как птица, желающая немного полетать. Димка вытаращил глаза. Он испуганно спрашивал, скорее, самого себя: «У меня что, уже крыша поехала? Уже едет крыша?». Мудрый Фаиг как ни в чем не бывало понятливо кивал головой и улыбался. Теплая воздушная масса бросила меня на пол и потащила в сторону кресла. Спустя какое-то время я обнаружил себя под креслом, а Фаиг меня с любопытством разглядывал и вытаскивать не хотел, и затем я почему-то оказался у него на коленях, а он ласково бубнил под нос: «Плывешь, рыбка, плывешь!».

И когда Командор выбрался из-под стола, он как будто что-то вспомнил, демонстративно поднял обе руки вверх и сказал:

– А давайте, братва, узнаем, сколько же сейчас времени!

Я сидел за столом и жевал картошку. Куски вареного картофеля проталкивались по пищеводу к желудку. Я следил, как они двигаются, не толкаясь, по очереди, доставляя моему телу невероятное удовольствие.

– Пять часов! – с уверенность сказал я.

И принялся за сигарету.

– Ну, не-ет… – усомнился Гарей. – Я сейчас точно тебе скажу… Четыре или полпятого!

– Да проще простого! – крикнул Петкевич.

Он двинулся в сторону письменного стола. Там стоял будильник, и лежали чьи-то наручные «Полет».

– Стоп! – остановил его Командор. – Сколько по твоим внутренним?

– Где-то четыре…

– От силы сорок пять минут, – сказал Фаиг.

– Хорошо, – сдался Командор, – посмотрим.

Он подошел к будильнику и развернул его. Я увидел время и вслух произнес: «Остановились!». Будильник показывал 15 часов 10 минут.

– Не остановились! Вон на «Полете» такое же время!

Действительно, времени прошло всего ничего. И я вспомнил, что курю вторую сигарету, потому что первую так и не смог докурить, она сама истлела в пепельнице. Я вспомнил, как она казалась мне какой-то «долгоиграющей», километровой. Я курил ее, курил, курил, а она все не кончалась и не кончалась. Я так устал ее курить, что бросил и забыл о ней.

Фаиг поставил «Пинк Флойд», и мы продолжили сеанс. Без Димки. Он спал, уткнувшись лицом в подушку. Второй косяк пошел быстрее. Пытались догнать первое состояние. Командор и Петкевич наперебой, как дети, рассказывали свои ощущения. И как было странно двигаться. И думать. И какая глубокомысленная пауза между намерением что-либо сделать и самим этим действием. И какие глупые заторможенные у всех физиономии.

– В конечном итоге, – изрек Гарей, – все, что мы можем объективного – это смеяться.

– Все из-за женщин, – сообщил я, смутно выразив какую-то давнюю идею. – С тех пор, как в мире появилась женщина, мир стал серьезен.

– Весь мир – бардак, все бабы – Нади! – сказал Петкевич.

Димка зашевелился на кровати, что-то пропел и снова умолк. Фаиг добивал косяк.

– Мы, между прочим, могли бы объединиться и создать партию! – воскликнул неожиданно Командор.

Повисла некоторая пауза.

– На зависть всем врагам, – подхватил Фаиг. – Я и название нашей партии придумал. Партия Ха-Ха!

– Гы-гы-гы! – это Димка подал голос.

– Ин-нтер-ресн-ная мысль! – с трудом сказал я. Или подумал, что сказал. Слово оказалось ужасно «долгим».

– Ты что-то хотел предложить? – спросил Командор, глядя на меня.

– Он хотел сказать, что поры бы занять в этой партии какие-нибудь должности! – заметил Гарей.

– Главный хахаист, лидер Российской партии Ха-ха – Командор! – сказал господин Петкевич. – А я буду первым заместителем главного хахаиста!

– Ромка у нас будет секретарем по общественным вопросам! – вставил Гарей.

Я благодарно посмотрел на него и в свою очередь ответил:

– Гарей у нас будет отвечать за архивы партии!

– Ура! – обрадовался Гарей.

– Начальником по развитию нового «ха-ха» предлагаю назначить Фаига, – сказал Командор. – Кто за?

– Единогласно! – пискнул Димка, приподнял голову и тут же спрятал ее под подушку.

– Димка! А ты кем хочешь быть?

– Я?… А ты кто?

– Командор!

Все посмотрели на Командора. Он вдруг встал и направился к выходу. «Ты куда?» – спросили мы в один голос. «Отлить», – просто сказал Командор и удалился.

Только он вышел, как все разбрелись по кроватям. К Димке отправился Гарей, а на пустующую – Фаиг с господином Петкевичем. Я прибавил громкость, «Пинк Флойд» с помощью какого-то неестественного звука вызвал во мне летающие разноцветные миры, и я повалился в кресло…

В дверь постучали.

Я открыл глаза и сказал довольно убедительно и громко:

– Открыто!

Однако своего высказанного слова я не услышал, а вместо этого увидел полупрозрачный предмет неуловимой формы, олицетворяющий смысл слова «открыто», который полетел от меня по прямой. Я ждал. Предмет растворился в музыкальных коридорах «Стены».

В дверь постучали.

Я ничего не сказал и пошел открывать, хотя дверь не была заперта – Командор-то вышел на секунду.

На пороге стояла Богиня Лю. Это была сказка! И она только начиналась. Лю моя Бовь только что закончила школу, только что поступила в Литературный институт, только что издала первую свою книжку стихов. Но уже успела подружиться со столичным бомондом, потусоваться с музыкантами и телевизионщиками, журналистами и бизнесменами. О, она всего добьется, всего, чего сама пожелает! Она казалась мне набоковской Лолитой, Наташей Ростовой и маленькой Верой одновременно. Была она ростом в те самые пять футов и один дюйм, ослепительно улыбалась и элегантным взмахом руки поправляла на лбу каштановые локоны.

Она сделал шаг навстречу, однако я остановил ее, не пропуская в комнату. Мне стало неловко и даже стыдно, что у меня валяются не нажравшиеся в стельку друзья, а обкуренные соратники по партии, представляющие лучшую часть интеллигенции.

– В чем дело? – слегка раздражаясь, спросила Богиня Лю. О, я готов был слушать ее эротичный бархатный проникающий лекарственным бальзамом в сердце голос бесконечно! – Ты что, забыл?

В смутной тревоге я пытался сообразить, о чем она говорит. Когда мы виделись последний раз? Вчера! Где я был вчера? Вчера я с методологами справлял чей-то день рождения на квартире недалеко от Пушки. Так. И она там была, и я там был… Мед-пиво пил. Тьфу, черт! Я же пропил золото грузинской княгини! Мать честная! Коньяк, водка, шампанское, шашлыки!.. Та-ак… Потом я долго дегустировал сбитень. Как мне объяснили. Потом я дико кривлялся перед видеокамерой. И кричал, что всех люблю! У-у-у!.. Потом, потом-потом… Подходит Богиня Лю и увлекает меня в ванную. О, господи!

Я вздрогнул с ужасом и… отвращением к самому себе. Я заглянул в ее бескорыстные жемчужные глаза, полные обиды и непонимания. И… ма-аленькой надежды.

Как же тут забыть! Ведь меня подвел мой маленький друг, не пожелавший протрезветь в самый ответственный момент! Фу, какая пакость!

Я почувствовал, как разгораются мои щеки и уши.

– На чай не пригласишь? – еле выговариваю слова, – а то здесь беспорядок…

Я взял ее под руку, и мы двинулись по коридору в другое крыло.

Идти было трудно. Легче было плыть, но плыть мне не удавалось, поскольку ноги не хотели превращаться в ласты. Мысли в голове представляли собой крупные пузыри, которые толкали меня из стороны в сторону, сбивали с пути. Богиня Лю заботливо вытаскивала меня из самых немыслимых поз, случавшихся ненароком с моим телом. Она поддерживала мой боевой дух, напевая знакомую песню, но слова почему-то выстраивались в совершенно неподражаемый ряд: «Отражая плоскости. Стояли законы. Наблюдая с переменным углом. Слова, лишенные пейзажей». «Ты что это?» – спрашиваю я, опираясь на мягкое, но уверенное плечо подруги. «Я?» – переспрашивает она.

После ее слов мне пришлось совсем плохо. Как вчера у методологов. О, дурак, заявивший себя Нагвалем! О, псих, утверждавший, что видел руки во сне! Ну, пьяный, чего с него взять! Мы зашли с ней в комнату, и она энергично заперла дверь. Соседки ее дома не было. Свет не включила, шторы занавешены. Мы добрались до постели в полной темноте.

…Спустя минуту-другую партия Ха-Ха в моем лице потерпела поражение. И по довольно-таки понятным причинам, между прочим. Эти мои эксперименты с духом («Спирт, шиза и анаша здесь правят бал!») никак не вязались с физическим миром.

Помощь с ее стороны также не принесла результата.

– Ну, – расстроившись, говорила Лю, ловко подбрасывая моего маленького глупенького друга на своей ладошке. – Не хотим? Совсем не хотим? Ты же не импотент! Я же знаю твои истории, мне девчонки рас…

Тут она будто бы случайно прикусила губку.

– М-м… ой! Давай немножко поработаем, а? Давай?

– Радость моя, придется и этот рейс отложить…

И тут я вспомнил об одном очень важном деле, не терпящем отлагательства. Пока у меня оставалось еще немного денег (от княгини), в срочном порядке необходимо было купить последнюю вышедшую книгу Кастанеды (вчера узнал от методологов). Не сегодня, так завтра она уже будет стоить вдвое или втрое дороже. И тогда я вряд ли смогу ее достать. Пока не поздно!

Решительным движением я вскочил на ноги и включил свет. Милая жемчужная Лю и вовсе опечалилась. На ходу натягивая брюки, я лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. Сунув руку в карман, я обнаружил там запасной ключ от своей комнаты и сказал:

– Послушай, моя птичка. Я знал до сего времени три вида ключей. Первый – символический ключ от города. Второй – золотой ключик от кукольного театра. И третий – ключ от квартиры, где деньги лежат. Сейчас, глядя на волшебное создание под именем Богиня Лю, я обнаружил четвертый вид – ключ от дверей моего восприятия!

Она, увидев, что я достаю ключ и говорю столь святые слова, немного потеплела. Она любила Моррисона, Берроуза и Гребенщикова.

– Зайди ко мне завтра на рассвете, – сказал я, целуя ее в алые губки. – Это будет сексуально!

Я выбежал из общаги.

Москва в этот час погружалась в вечерний полумрак. Я опомнился. Какие книги! Вот придурок-то! Скоро ночь, а я книгу по Москве искать собираюсь. На ночь глядя-то! Вдруг на троллейбусной остановке я увидел Димку. Мы завизжали от восторга. Будто мы не виделись миллион световых лет и смертельно соскучились друг по другу! Он направлялся к своей девушке. Нам было по дороге, и в метро мы спустились как родные братья, обнявшись и чуть не целуясь.

– Правда, что ты золото продал? – спросил он.

Я поспешил сменить тему.

– Ой, Дим. В самую больную точку!.. А что, партийцы дрыхнут? – вопросом на вопрос.

– Командор куда-то пропал, Гарей ушел писать следующий роман, а остальные – точно, дрыхнут без задних ног.

И когда мы зашли в вагон подземки, крыша у нас наконец-то поехала окончательно. Это было такое легкое плавное безрассудное настроение, немного отстраненное, но счастливое. Реальность позволяла нам делать неадекватные действия. Я подпрыгнул, как в фигурном катании, совершил умопомрачительный «тулуп», коснулся рукой потолка и мягко опустился на сиденье. Димка за меня раскланялся перед зрителями и сделал «ласточку». Меня подбросило вверх, и я замахал руками-крыльями, представляя собою журавля. Я курлыкал, кажется, минут пятнадцать. Димка побывал в роли морских волн, в роли задумчивой русской березки, в роли пробегающего мимо голодного волка. Народ реагировал не однозначно. Кто-то хлопал. Кто-то убежал в другой вагон. Кто-то грозился вызвать милицию. А когда в вагоне вырубился свет, думаю, без нашего вмешательства, мы с Димкой превратились в призраков, пробирающихся сквозь полутьму к свету, к солнцу…

День второй.

…Проснулся я у себя в общаге на следующий день. Проснулся оттого, что кто-то играл прямо на мне в карты. Присмотревшись, я увидел Лю и Фаига.

– Игра такая, – щебетала моя птичка, – называется «верю – не верю». Я тебе карту рубашкой вверх и говорю достоинство с мастью, а ты, если не веришь, проверяешь…

Фаиг шмыгал носом: «Попробуем, попробуем». В комнате был еще кто-то, я приподнялся, карты полетели на пол. Лю помогла мне сесть поудобнее. Я прислушался.

– Кто здесь?

– Это – мы, а это – Летов, слышишь? – ответила Богиня. – Все идет по плану! Нам тут «Оборону» принесли послушать, нравится?

– О-о! Замучили вы меня!..

– И мне – не очень!

– Слушать можно, – сказал Фаиг.

Карты вновь появились на кровати, и Фаиг не поверил, что у Лю был туз трефовый, и она захохотала. А в это время из магнитофона раздался дьявольский скрежет Егора: «Красные смех гуляет по стране!!!». Я подавился первой утренней затяжкой, стал кашлять, они принялись меня лупить по спине, я заорал благим матом.

Кастанеду не купил, денег совсем не осталось, учебу забросил, с головой перестал дружить, да еще сигареты мне попались – сено болгарское… Весь этот поток чувств прошел сквозь меня локомотивом, покуда друзья наслаждались игрой в карты.

– Остальные-то где? – спросил я, восстанавливая в памяти прошлые события. – Где Рустам, наш доблестный Командор?

– Ты не слышал еще? – подскочил Фаиг. – С ним произошла одна забавная история… Да и не только с ним!

– Ес, ес, обэхээс… – подбадривал я умудренного английским языком Фаига. – Как говаривал Федя из «Джентльменов», или нет…

– Гаврила Петрович, – закатилась Лю. – Хмырь!

– Я и говорю… Ладно-ладно! Рассказывай!

А дело было так. Фаиг очнулся вчера вечером и обнаружил, что в комнате никого кроме господина Петкевича нет. Он разбудил его и попросил что-нибудь от головы. «Голова у меня трещала как спелый арбуз!». Петкевич долго решал, где такое можно достать, чтобы голова не трещала. И вот они вдвоем отправились к господину Белокопытову, у которого гостила некая Марина из МГУ, гостила в нашей общаге вот уже вторую неделю и была известна как психотерапевт, а психотерапевт – это то же, что и доктор, значит, анальгин-то у нее точно найдется. Прибыли, постучались, были приняты. Богиня Марина оказалась шикарной брюнеткой, высокой, стройной, моделеподобной, прямо из глянцевого журнала «Америка», все поняла, всем диагнозы поставила, добрых партийцев успокоила. Попыталась даже уложить их по кроватям, загипнотизировала Петкевича, по-матерински погладила его по голове, подложила под голову подушку, сняла с него тапочки, а Фаиг вежливо отказался, присел на пуфике. «Я смотрю, на другой кровати лежит пьяный Белокопытов, носом в стенку». Успокоив добрых партийцев, она предложила им нечто под названием «циклодол». Его можно глотать сразу по десять штук, и память никуда не исчезнет, и голова пройдет. Пять таблеток Фаиг проглотил незамедлительно, запив их любезно преподнесенным лимонадом. Петкевич был уже в полной власти психотерапевта, увязнув в ее спокойных и методичных словооборотах. Но мудрого Фаига так просто не проведешь! Он поблагодарил хозяйку, обещал зайти, захватил упаковку циклодола и с благородством удалился.