Текст книги "Стулик"

Я вот сейчас улыбаюсь вместе с нею, и внутри тоже улыбаюсь этой искренней и непрошеной болтовне… и всё пытаюсь определить, имеет ли сей мутный поток отношение ко мне. Скорее, не имеет – ведь это было до… Не едет же она сейчас ни в Италию, ни в Японию, ни в какую-нибудь Турцию… (Из-за меня?..)

– Знаешь, Светик, – говорю задумчиво. – Я даден тебе свыше…

– А я знаю, – отвечает Светик невозмутимо, растушёвывая пудру.

И мы ныряем в дискотеку, мы очень приятно напиваемся, мы носимся по полупустому танц-полу, мы кривляемся под это немного уже провинциальное техно, не замечая никого вокруг, мы дружим с барменом… Мы заходим почему-то в женский туалет (ах ну да, без меня она боится Фредди, Пиздермана и призраков) и выметаемся оттуда с хохотом, заслышав дикие улетающие стоны… («Дрочит девчонка», – комментирует Светик.) Мы встречаем петушка и пытаемся с ним подружиться, но прибегает какой-то щенок и портит нам всю малину. Тогда мы валяемся в ночной сочной траве, тонко и доверчиво говорим о жизни, расставляем всё на свои места. В номере нас ждёт бездонная бутылка мартини и безграничные возможности делать друг с другом разные удивительные вещи, насколько позволяют улётная весёлость и опьянение. Последнее, что помнится – стакан на периле балкона. (Я голый пытаюсь сфотографировать рассветное солнце, ловя его в стакане.) Флэш никак не включается. Всё-таки флэш и солнце – несовместимые субстанции.

Утром разбудил часов в двенадцать шальной звонок – была это давнишняя знакомая, чудом упомнившая мою дату (вот так устроен мир – тебя хотят люди почему-то глубоко тебе безразличные), и Светик тревожно насупилась спросонья, и всё расспрашивала потом, кто такая и что вообще у нас было.

Наконец бассейн, вечные дебаты о шапочках, живительное шампанское из горла прямо в воде, унылый обед с компотом, затем катание на каких-то проблемных лошадках по кругу в тесном загоне… Потный потухший Светик, еле переваливающийся в своих ботфортах – ой, быстрей бы в номер, там, конечно, уже чисто – хоть поспать часок перед ночным мероприятием…

Перед вечерним сном Светик долго читает мне свой дневник. Скороговоркой, как бы стесняясь. Да, иногда, когда ей плохо, она пишет дневник, она взяла его с собой, чтоб почитать мне… В нём всё самое-самое, она не показывала ещё никому!

Ну конечно. Признания в любви к Марине.

Что-то вроде:

…Я чувствую, как теряю самое ценное – тебя. Я так хочу от тебя избавиться, но от этого только больней. Я не могу так больше. Не будет тебя – не будет меня.

…Я живу прошлым. Я думаю о том, что самое приятное, – а это всё, что связано с ней. Вспоминая её, я делаюсь неуправляемой… Я хочу, чтобы она меня любила так же, как я её люблю. Объясняю, почему это нереально, – потому что моя любовь тоже нереальна. Она огромная до нереальности, просто необъяснимая.

…Я никому не хочу верить. Они все говорят неправду, все эти Фиса, Варька, Артист. Они все просто завидуют. Я верю только себе. Зачем же они говорят всю эту херню?… Значит, они не поняли главного: что ЭТА любовь мне – дороже всего на свете!

…Мне хочется исчезнуть. Взять и испариться. Я была уже готова, я уже одной ногой была там – Фиса просто вовремя вышла на балкон. Значит, пока не судьба.

…Почему, когда я тебя вижу, мне хочется тебя обнять и никогда не отпускать? Наверно, потому, что я тебя теряю. И вот опять я плачу на слове «теряю»…

…девочка, пытающаяся понять, что же такое любовь. Любовь, любовь, потеря, боль, мучения, реальность – нереальность, опять любовь… Всему этому, конечно, не хватает глубины и минимальной зрелости. Примитивный поток воспалённого детского сознания, как в той испанской песне, налетевшего на розин шип. Простые – и затёртые, миллионы раз говоренные слова барахтаются в необъятном озерке чувства, захлёбываясь в своей неадекватности.

…и ведь пытаешься выразить себя, ну пусть хоть так – вон сколько исписала…

…странно – я воспринимаю почти нормально однополость этих признаний, в однополости этой она органична, пусть даже по отношению к чёрной дьяволице…

…ведь чувство, к кому бы оно ни было, достойно уважения?..

– Светик. Марина… всё равно как-то держится за тебя. Потому что понимает, что такой искренности она не найдёт. Ты для неё – как соломинка, лучик в тёмном царстве!..

– Ну да, наверно, – с достоинством признаёт лучик. – Теперь уже всё равно. Теперь друзья – и точка. Вот!.. – протянула мне листок, с которого читала. За секунды, пока я говорил, уже успела нарисовать в нём что-то.

Это была, конечно, лошадка. Игривая такая лошадка – вместо подписи под свежайшим документом:

«Роман!! 1 апреля 2005 года я выйду за тебя замуж!»

(Ну что делать человеку. День рожденья вот первого апреля.)

Но что ведь интересно, я уже почти верил в это! Уже почти ощущал, что моя искрення молитва была услышана там, наверху – и таил в себе уверенность, что наша дружба со Светой, её малообъяснимая приверженность мне – не что иное, как зародыш будущей серьёзности, этакий плод божественного благоволения, призванный воздать мне, страждущему и натерпевшемуся вдоволь по женской линии… и уже и подрасслабился невольно, принимая почти как должное знаки её преданности.

– …Ромик! Ты можешь так?.. – вот опять она голая, с выпирающими косточками бёдер, в умопомрачительном мостике изогнулась посреди уже светлой комнаты. (Приехав, мы так и не ложились – всё бесимся.) Ну, а я – я в небывалом ударе, я смакую её, сейчас она уже в восхитительной берёзке с расставленными в воздухе ножками – и в огромном зеркале шкафа, куда она так любит посматривать между стонами и где так классно отражается наш паук – здоровый мужской силуэт, сверху таранящий хрупкий, тонюсенький, девичий – в моём рассветном розовом зеркале полыхнут иные зарницы, когда из пресыщенных труб забьёт опять этот острейший фейерверк, а вспухшие натруженные губки неутомимо примут его весь – без остатка.

Проснуться пришлось уже часа через два, так как Светик резво выметалась к десяти на встречу со своей Алькой – в ясеневский аквапарк. С серьёзным видом она попросила у меня взаймы триста рублей и обещала, что обязательно в следующий раз отдаст, чем очень меня позабавила и сразу прогнала остатки сна. Одев своё укороченное платье, она каждые пять минут названила и докладывала обстановку с приставаниями. Она звонила и смеялась о чём-то по пути, она рассказывала мне какой-то анекдот, отвлекая от моих рабочих запарок, будоража и напрягая милой чепухой. Ромик, может, мы даже увидимся ещё с тобой сегодня!.. Ромик, аквапарк – фигня, четыре горки. Ромик, нас тут подвёз парнишка на мерсе, мы у него стибзили… кассету Круга! Ромик, мы в кафе. А хочешь, зайдём с Алькой ненадолго?.. Ромик, приезжай за нами! Ну где ты – тут уже пол-улицы машин выстроилась в очередь за нами!.. Ромик, алё, ну ты где – у тебя эклипс или что?! Ура! Ромик, я тебя уже вижу! Вон ты, красненький!.. Представляешь, мама разрешает мне остаться ещё на ночь!…

– Вот. Ромик, это моя лучшая подружка, Алька! Я – это она, а она – это я, мы всё-всё чувствуем одинаково!!

Алька оказалась совсем малышом. Разукрашенным чёрною тушью под Медузу Горгону. Такое недоразумение. Своим роковым и стеснительным видом она говорила: простите, я ещё не особо интересная, я тут посижу сзади, а вы займитесь… На ней была какая-то курточка, и я предложил ей раздеться.

– Раздеваться? Совсем?..

И пока я соображал, совсем или не надо, нарезая что-то под шампанское, они резвились по комнате, и дурачились с поцелуйчиками, и делали всякие там стойки, и кувыркались как-то по-своему, а когда я вошёл с подносом, две феи драже вытянулись застывши щека в щеку в некой мультяшной позе, известной только им – Света уже, конечно, в одних трусиках… – нет, малышня, втроём секса не будет, совсем детишек я не могу.

Девчата прыснули.

У Альки родители очень богатые и очень жестокие, держат бедняжку в невозможной узде. Потому через час бурных Светиных увещеваний и раздумий, как бы оставить подружку ещё, мы посадили её на такси.

– Будешь моим свидетелем на свадьбе? – спросила Света на прощанье.

– Ну… если это любовь… – протянула Алька неопределённо, заставив меня насторожиться насчёт каверзной девичьей породы.

14

А вот Светины мама и папа, представьте, абсолютно лояльны к её времяпровождению. То есть не прямо уж к любому… «Если куда вечером, только с Романом», – говорит строго мама Анна. Ну просто откровенно ко мне благосклонны. (Чувствуют ведь – взрослое, разумное, любящее.) Спросив как-то в полушутку у дочери, насколько она девственница и получив в полушутку ответ, что не совсем, мама Анна взволновалась и схватилась было за корвалол, но тут же успокоилась, выяснив, что первый мужчина у нас – Роман. Порозовела и даже по-подружечьи поинтересовалась, большой ли у него член.

Всё это несказанно воодушевляет меня. Часами могу я выслушивать выдержки из дочкиного детства и отрочества. Правда, дочка говорить долго не даёт. Что-то скулит, недовольно вставляет, иронизирует родным закадровым голоском…

– Мам, отстань от Романа! – вырывает трубку.

На выходные всё равно приходится прикрываться какими-нибудь «Алыми Парусами» (такое воздушное наименование очередного гипотетического дома отдыха). А родителям вроде так и лучше даже, – Света ухмыляется, что неспроста, последнее время довольные такие ходят – в её-то присутствии не получается расслабиться… Вот и кочует Светик, как челночок – пол-недели дома, а пол-недели у Романа. Называет она это своё необычайное и волнительное состояние «каникулами Бонифация».

У меня дома – зверинец. Ситуация для меня совершенно экстраординарная, но приносящая неподдельную радость моей зоофилке – а потому терпимая.

1. Кот Ксён, кастрат, рыжий увалень. (Доставлен от моей мамы по просьбе Светы.) Днём она теребит его, учит всему, меняет ему песочек, а ночью лунный силуэт бродит туда-сюда по перилам балкона, и Светина головка со страху вся зарывается мне в подмышку.

2. Перепёлка… пока без имени. Жалкую, с бьющимся сердечком и подрезанными крыльями, мы выменяли её на сто рублей у какого-то пацана возле «Макдоналдса», и Светик, довольная, что спасла «такого классного чела», то подбрасывала, то нянчила её – дарила радость прохожим, пока мы гуляли по Тверскому. Дома она «свила» ей гнёздышко из коробки, нарезала бумаги, засыпала «Трилла». Возможностей для интересного общения перепёлка пока не обнаруживает, так как всё время норовит удрать. Ну и сиди на своём балконе, обиделась Света. Кот её боится. Я же нахожу создание это на редкость нейтральным и по-птичьи безликим, хотя и похожим на авокадо.

3. Попугай. Не подумайте – не какой-нибудь там неразлучник, а настоящий, большой, австралийский, отливающий радугой, правда, без хохолка…

Ну, это история тёмная.

На днях Светик решила нарастить себе ногти. Она же уже большая! Я, конечно, сделал всё, что мог – я рассказал про Фису, которая только и делала, что наращивала и снимала, наращивала и ломала. Тем более всё же ещё ребёнок: кувырок или там берёзка – и двух ногтей не бывало… Но овны (овечки) – упрямые челы. Выделил 150 долл. И что же?.. Через пару часов впархивает Светик обратно со своими родными искусанными ноготками и с огромной золотой клеткой, а в ней… пёстрая царственная особь, разгневанная, орущая, жутко, утробно каркающая на весь мир, что-де за дел-ла – кр-р-рылья не р-р-распр-р-равить! (Это он считается говорящий.) Вот, Ромик, тебе подарок – ты же мечтал в детстве!.. Знаешь, какой дорогущий – 400 баксов! (Ну, я ещё заработала же в агентстве…) Назовём его Лавром – как нашего будущего сына, помнишь, ты говорил, тебе нравится это имя?..

Такие у нас живые игрушки. Ну а что с ней делать – надо любить.

Вот притаилась Света в туалете, уже как минут пятнадцать… Светина рука в 5 см от орлиного носа, взгляд доверительный, гипнотизирует злодея, вникает в дикое птичье сознание. Лавруша… Лавруша… Хоро-о-оший… Миг – рефлекторный выброс клюва, истошный Светин визг, невыносимые попугаевы крики, крыло опархивает кафель… Ну вот, а ты говоришь – ногти…

Дубль два. Вылупленные круглые зенки теряют агрессию, он даже головку накренил, о чудо!.. Вдруг самолично, по-деловому так, пересаживается с жёрдочки на предложенную палку. Ты чувствуешь душу их, Светка, ты – гений дрессировки!..

И – какашки, разноцветные отметины, по всей ванной.

– Р-ро-о-о-мик! – Это она так, проверка связи. Перед зеркалом, снимает макияж. (Я у неё внутри.)

Душа встаёт и разворачивает знамёна.

Снимая макияж, она использует пятнадцать ватных шариков!.. Чуть коснувшись вздёрнутого носа, бросает их в унитаз. Девственно чистые, изумлённо падают они в толчок – один за другим.

Она разбрасывает вещи по комнате. Раздеваясь, оставляет всё где попало – «Ну Ро-о-омик, потом уберу». Так шортики-маечки и валяются по полдня вперемежку с фантиками да жёрдочками, доставляя мне, аккуратисту, невыразимые муки.

– Светик, ты хочешь нас сглазить?! Осталось только походить вокруг против часовой стрелки, – говорю я, нечуждый колдовского знания.

Она пропадает в ванной минут по сорок. Что можно делать в ванной сорок минут?! Мне-то достаточно пяти! Н-ну, как ты думаешь, Р-р-ра-ман-н… Знаешь, какой кайф, чисто механический, душем, напор побольше… Хочешь посмотреть?…

– И кого же ты себе при этом представляешь, – говорю упавшим голосом, готовлюсь к худшему.

– Ну кого – конечно, тебя!.. Ой, ты уходишь! Ну приходи быстрее, а то вот чем я тут без тебя буду заниматься!.. – Задирает юбку, ложится, отодвигает трусики, расставляет ноги к зеркалу… – Что, твоя Фиса так не делала?.. Ага. Вот ты уже и не уходишь…

Третий день обещает убрать на балконе – всякие каки, перья и другие отходы жизнедеятельности подзабытой перепёлки. Морщится, смеясь сама над собой. Вздыхая, надевает резиновые перчатки… Через час балкон сияет, а перепёлка снесла со страха яичко – в тёмную крапинку.

– Ну, как вам моя овечка? – между делом задаю вопрос домработнице Ольге Александровне.

– Взгляд у неё тяжёлый, – хмуро отвечает Ольга Александровна. – Уже не овечка.

Увидев балкон, расплывается, кивает заговорщически:

– Хорошая, хорошая девочка. Красивая.

Ей нравится всё моё. Красные тёртые джинсы. Седина в висках. Выемки на задней дельте. Зимняя резина, сложенная штабелями в предбаннике. Чем от меня пахнет. Мой старый телефон «Sony», у которого отвалилась крышка и потому больше такого, щербатого, ни у кого нет. Ну, и, конечно, эклипс, лучшая в мире машина. А как же «Ауди ТТ»?!.

– Фи-и, тэ-тэ. Пылесос!

Лето на исходе, надо же загорать! Надо же вообще принцессу куда-то прокатить. Мама Анна: вы не против, Роман, если я возьму её на юг – на недельку?.. Светик смеётся, делает мне губами: против, против. (Лучше с тобой в этих лужах, чем на море без тебя.) Я же молчу загадочно, считаю деньжата, готовлю сюрприз.

И так насыщены наши дни суматошной активностью, что загорать-то уже поздновато становится. А тем более ехать куда в хорошее место. Вот сегодня. Знойный, душный полдень. Чуть проснулись – Свету наращивать ногти (чем бы дитя ни тешилось), сам в спортзал. Покатались на лошадке – уже семь. Ну, солнце вообще-то до одиннадцати. Везу Светика в местный тропарёвский водоём, где работяги с пивом. Купаться с ними и с лягушками она мне не разрешает. А всё равно весело: шампанское из горла, весовые терпкие оливки, «Алхимик» Коэльо… Всерьёз-то его не почитаешь, открой наугад, пальцем ткни – везде овечки.

(А ногти действительно красивые – длинные, с золотыми розами.)

И в обязательном порядке – остановка возле ларька. Киндер-сюрприз! Один – Светику под нос, другой – под сиденье про запас.

– Ура-а-а! Я загадала желание: если купишь мне яичко – значит, ты меня любишь!..

На рынке Коньково – ажиотаж. Сногсшибательное зрелище. Золотой олешек!.. Почти голый!! Декольте спереди, декольте сзади, ноги стройнющие (от ушей прямо) – в золотых, опять же, копытцах!.. Это Света примеряет новый выходной наряд. Платье и туфли, давно облюбованные мною. (Как на заказ – всё под цвет ногтей.)

Румянец возбуждения. Вся в зеркале. Сутулится – нарочно. И жест – два пальца в рот. Ну-ну. Это, значит, восторг так подкатывает к горлу – но неудобно за себя, вчера ещё пацанку в клешах… Стесняемся юной шибающей прелести перед экстазами продавщиц.

Дома – генеральный стриптиз под «Снэп». (Смешные милые дрыгания – ну не умеем мы танцевать!) Под платьем, конечно, ничего… Про душ после секса забыла, час уже перед зеркалом – теперь уж можно вдоволь оценивающе поизгибаться. Пооткрывать в себе женщину.

«I’m not a girl, Not yet a woma-a-a-an…» – напевает механически любимую Бритни Спирс.

И, как проснулась, смотрит на меня, сияет счастием:

– …а уже блядь!..

(И всё же: что можно, спрашиваю я вас, сказать о человеке, который всерьёз без ума от Бритни Спирс или там от Алсу?!!)

* * *

Здесь, наверху, в меховой утробе «Цеппелина», насыщенный лиловый мрак. Здесь всё ясно, чётко и уверенно. Волнами распирает грудь свобода. Мы сидим (или лежим?) на ворсистых подушках, нагнетаем обмен энергий. Сверху почему-то пристроился Дима (наш старый знакомый). Чувство такое, что вот сейчас улетим, но можно и не вставать. А кругом всё мех, мех…

Ах да. Мы угощаем Диму чаем. (Дима – любитель чая.)

Я смотрю на огромный Димин зрачок. Неужто и у меня такой же?! У тебя он нереальный, просто огроменный, успокаивает Света. У неё зрачок оранжевый, во весь глаз. Она блестит вся новым платьем, как вода на картинах Куинджи. И ещё ножки так разбросаны, что, наверно, всё там видно, а, пускай.

Это тебе не экстази, Света. Это версаче. Версаче круче.

…ну что, на этот раз, пожалуй, вставило?!.

Напротив развалились хлюпики кудрявые – это Дима у них берёт. А так и не скажешь, что тюрьма-то по ним плачет – золотая молодёжь. Оживлённо беседуют, очарованные все меж собою, глазки бегают доброжелательно – но в пределах опять же своего замкнутого пространства. Ну идиллия.

Дима нас просвещает, пуская дым колечками.

– …не, кокс – это другое. Кокс – это реальная уверенность мысли, свежесть, острота. Просветление сознания колоссальное. То есть ты реально держишь сразу несколько идей. Углубляешь их, развиваешь… Ну, тут проблема какая: нет притока свежей информации – гоняешь одно и то же.

– Ой, точно, – вставляет Света, ложась щекой мне на коленку, – вот мы с Маринкой в Амстердаме. Я такая уже сижу на толчке в гостинице, отключаюсь – бум головой о перегородку, Маринке говорю: «Ты чего?» – она: «Я? Ничего. А ты чего?» Сидели так, тормозили… Прикольно было.

– …вон напротив, – продолжает Дима, пуская дым колечками. – Дилеры мои. Те сразу ясно, накурились. Ты видишь, как тащатся друг от друга. Хохочут, как от щекотки… Столько шмали, а не сторчаться. Потому что профи.

– …не, я больше по таблетке, – продолжает Дима, пуская дым колечками. – Таблетка – она даёт проникновение. То есть как бы обмен энергий с партнёром, контакт на таком высоком внутреннем э-э-э… подъёме.

– …поэтому и секс, – продолжает Дима, пуская дым колечками. – Вот, например, общаешься с девушкой. Так просто общаешься – вроде чего-то не хватает. А потому что таблетка. На таблетке хочешь её раз в десять сильнее. Причём необязательно прямо трахаться – есть такое понятие: виртуальная близость…

Тут я, конечно, сомневаюсь и требую уточнений, но оставляю фразу незавершённой, так как слева проплывает большой зелёный Перчик. (У, привет, давно не виделись.)

Светин глаз зажёгся изумрудным.

– А ты обалденная девочка, Света, – говорит Дима.

– А ты обалденный мальчик, Дима, – говорит Света.

Грех, повисев, не догнаться в «Миксе». «Микс» – он на то и «Микс». Солнце бьёт в неспавший глаз. Часам к шести только слетается под неприметное крыльцо на Новинском бульваре страждущий активный народец со всех концов зевающей, прокуренной, обдолбанной Москвы. В тесном грохочущем мраке не дают покоя промоутеры – а добро пожаловать в «А-приори», не забудьте, афтер-пати сегодня в двенадцать!..

Больше полузала под разнообразным кайфом – этих сразу видно, скачут заведённые, дрыгаются, как дергунчики. Не остановить ничем. В воздухе повис вопрос: у тебя есть?! Ищутся, встречаются обнадёженно светлыми глазками, качают головой: нет, нету. (Семейственность!) Света на корточках рядом с урной, выставив голые ноги: «Боже, как же классно». Ну, а я всё гоняю и гоняю вопрос другого рода, прокручиваю и обратно в мясорубку: что же такое за виртуальная близость и почему это она в настоящий момент отсутствует у нас со Светой?.. (Ведь имела же она, по-видимому, место – прямым сразившим меня намёком – в её сальном перегляде с этим мерзким, никчёмным бонвиваном?!)

Склонился к Свете некий кролик, сказал ей что-то. Света просветлённо закивала ему в ответ.

Кролика я, конечно, тут же прогнал, а недовольную Свету скоро и молча увёз домой.

Вопрос его был:

– Хочешь половинку?..

Тоже ведь виртуального хотел, подлец.

* * *

– Алё, Роман?

– Здравствуй… Фиса.

– Извини, забыла поздравить тебя с днём рожденья.

– Ничего. Спасибо, вспомнила.

– Желаю счастья… в личной жизни.

– Спасибо.

– Ну… пока?

– Пока.

Ночь коротка. Ложимся под рассвет. В девять мне вставать, бодрыми телефонными трелями зарабатывать зыбкую уверенность в сегодняшнем дне. Встаю несвежим – тягостно, муторно.

Где Света?! Нет рядом её родного тельца, как всегда, беспробудного, посапывающего до часу с жалобно полуоткрытыми губками. Нет его нигде, ни на кухне, ни в туалете, и в холодильнике тоже нету.

Света на балконе. Голая и заплаканная, забилась в угол. В красных глазах неподдельное горе. Её трясёт. Я никогда не видел её такой.

Хватаюсь за сердце. Что случилось? Господи, что?!.

– Сколько ещё мне терпеть всё это?! Фиса, Фиса… А вот Фиса… Мы с Фисой… А вот у Фисы… Ты всё равно будешь любить свою Фису!! (Тихо, обречённо.) Что нужно было этой с-с-суке?..

Я долго гладил, успокаивал её на кроватке, говорил, что давно ничего не чувствую, что она – маленький Стулик! – сумела затмить великолепную мою мучительницу, а когда она уснула, вытащил ту Фисину фотографию – с порочным ртом и огромными глазами – обсмотрел всю её и сжёг на балконе.

В воскресенье брусчатый Столешников пуст, а пешеход редок. Витрины бутиков туповато отражаются друг в друге. А продавщицам делать нечего, вот и выглядывают на нас, подзывают коллег, провожают улыбками. Конечно – Света в совсем короткой розовой юбчонке – сама купила, «для меня», да ещё и поправляет её всё время, подтягивает, чтоб только-только на попку хватало. Вошла во вкус девчонка. (Вот приятно как Роминому вкусу потакать – а заодно и другим нравиться!..)

Они, продавщицы, наверно, думают – ну пара. Небось, снял её да водит теперь по магазинам – спонсирует. Теперь ведь модно, чтоб мужчина при деньгах – да с совсем молоденькой. Вон их сколько развелось, пятнашек. (Нервным подсознанием женским чуют, стало быть, потенциальную угрозу.)

И невдомёк им, продавщицам, что блузочка и брючки, так очаровательно легшие на озорную фигурку, куплены на предпоследние деньги, от души, по самому что ни на есть внутреннему призванию и, что вообще интересно, против воли маленькой хищницы.

А хищница всего-то хотела кожаный амулетик.

Зачем он ей – какой в нём прок?!

Негодующий румянец на щеке. Слеза!.. Ну просто – маленькая смерть!

– Что ты, Светик, бог с тобой! Ну давай вернёмся быстрее!..

– Теперь уже не надо. Другие купят.

Я не верю. Какие, кто другие?!

– Другие. Желающие сделать приятное!…

Всё когда-нибудь кончается, учит нас жизнь. Надо везти обратно рыжего кота. Я выношу его за шкирку, чтоб не вырвался, другой рукой держу у уха телефон – веду беседу с мамой, получаю наставления по уходу при транспортировке.

– …и ни в коем случае не клади его в багажник.

– Хорошо, мама, – говорю я, захлопывая багажник с погребённым в нём котом.

Когда я забыл о его стонах, переключившись на тревожные мысли о каких-то ещё других, он, наверно, как-то продрался в салон, потому что очутился вдруг рядом, на Светином сиденье – и очумело, безмолвно глядел на ночную Москву.