Текст книги "Стулик"

Бездумно, бездушно, бездарно, цинично живу я в тысячный раз свой день сурка. Как ошпаренная белка в колесе, гоняюсь за орешками, дозированно подбрасываемыми мне в клетку уездными мёртвыми душами – коробочками, собакевичами да маниловыми… И кроме орешков этих, ничего вроде и не надо моей усохшей, кастрированной, вечной душе!..

Из очередной тяжёлой прострации возвращает меня раскатистое эхо грома. Ух, ничего себе. Вот ведь как бывает в жизни – сияющее утро незаметно становится жидким молочным деньком, да ещё с разрезанным напополам небом! Выйду на балкон ловить полной грудью предгрозовую нервную свежесть. Сейчас небо задвинется мглой, потом всё засифонит, зашуршит, вдруг долбанёт где-то совсем рядом – и покатится по всему Конькову обновление.

В такие моменты, бывает, нахлынут всякие быстрые незаезженные думки, порою даже отрывая от земли, – как на картинах у Шагала.

(Бедный Махмуд. У него как раз щётки не работали.)

…я, видите ли, убеждённый интроверт. Мне интересно смотреть в себя (особенно когда было куда). И если б не чёрная моя дыра, речь о которой шла в начале этой печальной повести, дыра, образовавшаяся от отсутствия настоящего дела, от отсутствия женщины (заметим: сногсшибательной и преданной одновременно!), был бы я сейчас, наверное, в полной гармонии с собой. Но! При этом ведь – всё время, чуть выйдя на люди, играю роль активнейшего экстраверта, такого рубахи-парня, отъявленного краснобая: с девушками, с клиентами, с дядей Васей, дежурным по подъезду. Играю успешно, профессионально. Но всё же – играю! Или почти уже не играю?..

Это что же получается? Раздвоение личности?

Сплошные дыры. Так с ума сойдёшь. (Что-то писал об этом ещё дедушка Юнг.[11]11
  Юнг, Карл Густав – автор исследований о психологических типах личности.


[Закрыть])

Ну а мой затянувшийся полёт – ясное дело, иллюзия, примитивный самообман сознания, которое, конечно, всё ищет и ищет себе по инерции розового идола?..

Как здорово треснуло прямо над головой! Как заиграло косыми перехлёстами! В комнате инфернальная полуденная тьма. Нет, не сяду я за стол, не зажгу торшер, не заскольжу привычно по клавишам телефона…

Подношу спичку, и пальцы загораются от неровного поначалу огня лампадки, что в углу, над кроватью. Строгий лик Христа нем и светел. Если в него вглядеться, немного закружится голова от нереального, объёмного, мерно идущего во все стороны всепонимания.

Я редко, очень редко смотрю ему в глаза.

Я уже на коленях, немного удивлён себе, распашисто крещусь. Я бью земные поклоны в подушку, истово, истово. Я будто в забытьи.

(Наверно, я смешон со стороны.)

– Господи, я знаю, ты меня услышишь, я верую в мудрость твою, прости меня, грешного, – редко к тебе припадаю, как только плохо совсем или захочу чего очень сильно… Пусть будет у меня с ней всё на едином дыхании. Получится что-нибудь – чтоб возрадовался я и благодарил тебя за каждый подаренный мне с нею миг. Не выйдет – стало быть, на всё твоя воля… Чтоб я за каждое свидание понимал, получал, отдавал! Жил!.. Дай прожить новые встречи достойно, как мужчине, с белого листа. Дай забыть мне мою дьяволицу, дай светлую, искреннюю девочку. И пусть она испорчена уже – я приму её, как есть, она ведь человечек, творение твоё и право имеет быть такой, как создал ты её, и право имеет на любовь! Господи, пускай потянется она ко мне, пусть почувствую я это! Дай окунуться в неё, дай окунуться в новое это чувство!! И чтоб всегда я был на высоте, на мужской высоте, что часто как раз и не удаётся, и чтоб ни-ка-кой ревности, никаких упрёков ни за что, и – чтоб – на – од – ном – ды – ха – ни – и!! И да исполнится на всё воля твоя, господи.

Благоговейная тишина, лишь дождик докрапывает, и посветлело заметно.

Что со мной, так искренне давно не говорил я. Бог, ты меня услышал?..

А за спиной как будто крылышки выросли.

И, уже уверенно покидая незапланированное эзотерическое состояние, я вхожу в нормальный рабочий ритм, кушаю суп с фрикадельками и куриные отбивные с гречкой, аппетитно закусываю «Принципом домино» на 4-м канале, звоню на мобильный Махмуду, который доехал только-только до Орехова-Зуева и еле пережил грозу, молясь Аллаху на обочине, посылаю в себя очередную пригоршню аминокислот и витаминов, справляюсь в банке о последних сливах на помойки и уже размышляю, потягиваясь на диване, как бы лучше закруглить счёт… Обдумываю, сколько бы запулить в четверг на «Клиппром», подсчитываю откаты за прошлую неделю (мама родная, под полтинник!), принимаю звонки от Раисы Ильиничны и Зои Матвеевны, просящих по коробочке пятьсот тридцать пятых и двести сороковых, соответственно… Заигрываю с журналом «Афиша» в поисках лучших культмероприятий, куда пойти со Светой, пытаюсь дозвониться по мойке подошв в Хабаровск, там почему-то всё время факс (при чём здесь факс, дурень, там спят давно!), говорю на повышенных тонах с замдиректора Ростовского МК, на нём пол-лимона висит уже четвёртый месяц…

Света никуда не денется, Света подождёт, Свете можно позвонить и в конце дня – пусть девчонка понимает, что человек работает.

В ежедневнике запись: 17:00. «Самфуд». Совсем забыл я о назначенной встрече. Моя безответственность меня поражает в который раз. (Когда-нибудь это кончится нехорошо, но от явных проколов пока бог милует.)

Однако, уже четыре. Ненавижу вылезать из своей норы, особенно для обсуждения непонятных тем с левыми клиентами. (Ну что может быть такого сверхсекретного или требующего смотрения в глаза, если даже откат я предлагаю по телефону!)

Депрессивные, чёрные пиявки изнутри впиваются в грудь. Я через силу собираюсь, надеваю первую попавшуюся рубашку… Галстука нет даже мысли повязать – вон с полсотни дорогущих удавок печально свисает в углу шкафа… Автоматически беру почти пустой портфель. Обречённо выкатываю из ракушки эклипс.

Я рассекаю по лужам с лицом, подёрнутым тупою неизбежностью. (В панорамном зеркале люди почему-то останавливаются и смотрят мне вслед – я, должно быть, немножко брызгаюсь.)

Позднее солнышко опять слепит глаз, извлекая из неглубокого подсознания изящный, прилипчивый оборотец: «…быть может, виновато лето…» (О! Я Баратынский? Языков?..) Стало быть, четырёхстопный ямб. Лето – Света… имя ласковое – Света. Что-то чистое, искреннее, как капель… как колокольчик?!

Я уже где-то на подъезде, запутался в улицах, времени начало шестого, а, пусть – всё четверостишие шаловливо выстраивается в шеренгу и отдаёт под козырёк. О подзабытый эпистолярный жанр, в современном своём выражении не можешь не быть ты оценен продвинутой девочкой Светой! Останавливаюсь посреди дороги, включаю аварийку, ищу режим «послания» в телефоне… Душа рвётся уже вся наружу, она воспаряет на том единственном, нежном, ажурном облачке, которое вот-вот, через пять секунд, приземлится на предмет нашей зацикленности – вместе с только что набранным SMS:

Bit mozhet – vinovato leto (Proshu – prostite za klishe),

No imya laskovoye «SVETA», Kak kolokol’chik, bjot v dushe!

Yours, R.

…интересно, поймёт ли она, что такое «клише» и при чём здесь вообще клише, но попробуй-ка найди подходящую рифму к «душе», да ещё когда вокруг сигналят, что-де не проехать из-за меня!..

Я вхожу в «самфудовский» офис. Я гляжу на усатого охранника с окрыляющим ощущением красиво преподнесённого сюрприза. Да, сейчас, в этот самый момент она скользит удивлённо по своему экранчику…

…и, конечно, уже тает от попавшей в цель образности, простой и свежей!

Ну, где там как бишь его… механик Кондратенко! Да, здравствуйте. Значит, испанские четыреста десятые не идут, хотите «родные», немецкие… Как же так – везде летят, а у вас даже не идут! Оболочку режут?.. – и уже в громыхающем цехе, в белом халате и глупейшем колпачке: – Юрок, ты говоришь, каждая десятая вылетает?.. так ты полирни разок всю полоску, а я те с каждой клипсы по копейке в конце месяца! А?! Ну-ка, считай-ка!…

Мы механиков заставим уважать испанскую клипсу!

«Спорый денёк, – думаю я, подъезжая к спортивному клубу. – Всё, что надо, вроде как разрулено, подмазано, откачено, слито, впулено, да и Махмуд, хвала аллаху, обратно уже едет».

Нет, не живётся мне, сосёт смутною печалию под сердцем: где-то там Света, что-то долго нет реакции… Да я, пришли кто мне такое SMS, быть может, и ненужный вовсе мне человечек, живейшим образом бы отозвался: хотя бы дань потуге стихотворной – и чувству произвольному, опять же.

– …а, привет, Ром (пр-рьвэ-эт, рём)… – издалека, чуть нараспев, как будто знала, что я буду звонить. (Акцентирует мостиком, по дикторской терминологии – вроде вспархивая вначале, а там и закрываясь спокойно… Соблюдая в итоге полный баланс интонации.)

«Тонкая всё же натура», – мелькнуло.

А сердце, рвущееся куда-то (куда?) непоседливое сердце уже и оборвалось немножко, и съёжилось привычно, готовое вновь ступить во всегдашний вяловатый режим.

– Ты стишок получила?

– Получила-получила…

– Настроение немного… поднялось?

– Поднялось-поднялось…

– Встретимся вечером? – говорю серьёзно. Почти обречённо. (Почему?!)

– Ой, сейчас родители меня уже уводят в гости!

– А… потом? Позвоню попозже?

– Не знаю ещё. Да нет, ты строй свои планы, не рассчитывай на меня…

И я строил свои планы, я не рассчитывал на неё. Я до последнего тягал железо в спортзале, я сидел до одури в сауне, я с расстановкой ужинал под какой-то бандитский сериал, запихивал в себя куриные окорочка с гречкой, закрывая послетренировочную углеводную дыру…

А потом ещё лежал на диване. Телевизор бесстрастно выдавал каналы. Он был в прострации.

Я смотрел на мёртвый маятник часов.

Мёртвый маятник часов… Остановленное время заведённой жизни.

II. ВОСХОД

5

Неделя заковыляла привычно, суетливо и… безответно.

Моя золотая рыбка, окатив меня россыпью живительных брызг, шлёпнула хвостом и дразнила проблесками с мелководья.

День начинался с мысли о ней, потом накатывался всегдашней мелкой текучкой и упирался (где-нибудь часа в три) в сосущую под ложечкой необходимость позвонить, прямо посреди очередной рабочей ситуации. Можно сказать, патологически тянуло напомнить, чёрт возьми, о себе: ведь вот же я, и как это там тебе вроде бы нормально, что ты сама до сих пор обо мне не вспомнишь!.. Названивая клиентам, продолжая автоматом обслуживать свой конвейер, я другою, большей и сокрытой своею частию задавался параллельно вопросом: а почему, собственно, моя потребность услышать её носит столь волнительную бурую окраску и сопровождается учащением сердечного ритма? (Я знал, конечно, почему, но вопросик долбился настоятельно, ища себе отходные лазейки в напрашивающемся ответе.)

А ответ был прост и лазеек не оставлял: ей наши созвоны и встречи нужны были куда меньше, чем мне. И я боялся наткнуться на её холодность, на её «бешеный график»: оказалось, весь июнь с самого утра у неё школьная практика в турагентстве где-то на Пушкинской, потом ещё кастинги, съёмки, работа на какой-то выставке… Я боялся диссонанса наших состояний.

Через несколько минут мазохистского созревания я разрешался своим бременем и непреклонно брался за мобильный, предварительно настроившись на джентльменско-снисходительный лад. Говорить надо было не навязываясь, с обаятельным достоинством, элегантно, как бы невзначай. Слушая долгие электронные гудки, я с раздражением и невнятной злостью на себя слышал учащённый и какой-то зависающий бой сердца.

Я понимал, что внутренне уже был с ней как последний мальчишка. Я уже ненавидел себя за то, что мне было пятнадцать лет, а не ей.

А она спокойно и просто, как любящая свой народ королевна, благосклонно и не без чувствовавшегося в интонациях удовлетворения принимала мои звонки. Но щебетала очень ровно, довольно нейтрально, как с одним из своих знакомых, коим, в общем-то, я и являлся. (А на что ты, собственно, рассчитывал?) Что мне нравилось, она хоть никогда не избегала разговора, брала трубку, не отключалась – а по фоновому шелестению в ухе я безошибочно разбирал, что ситуации, в которых её заставал мой звонок, были весьма различны. Часто находилась она на улице, с людьми, в каких-то компаниях. А как-то вечером звенящий ровный шум закрытого пространства за её безразличным «пр-рьвэ-эт» явственно шепнул мне, уже напряжённому и обмякшему, что в тиши какого-нибудь «Эль-Дорадо» из-за бутылки «Джека Дэниэлса» плотоядно улыбаются моей принцессе холодные глаза очередного поклонника.

…стало быть, просто «привет!» (без имени) – значит, она не одна!..

Впрочем, мне оставалось только гадать и исходить тихим помешательством из-за вынужденного бездействия. (Вот идиот великовозрастный, нашёл себе занятие!) Дело в том, что вся эта неделя была у Светланы строжайше расписана на дни рожденья половины своих подружек! А на мои настойчивые предложения встретить её после – всё равно где, да где угодно, побыть с ней десять минут, довезти её до дому, в конце концов («Я, наверно, слишком назойлив…») – мне тактично отвечалось из гвалта и хохотливых всплесков:

– Нет-нет-нет-нет, нисколечки ты не назойлив, всё нормально… Но ты знаешь, я – одна – выпила – целую бутылку водки! Зачем тебе видеть меня в таком состоянии?!.

«Вот девчонка, вечно ведь преувеличит, – по голосу и не скажешь. Я-то знаю, что такое бутылка водки, хочет взрослость свою показать?..» – думал приодетый на всякий случай я, направляясь тогда уж домой из спортзала с ощущением всё же недаром прожитого дня. (К ощущению этому подмешивалось чувство тихой, необъяснимой нежности.)

Или:

– Нет-нет-нет-нет, ты очень кстати! Я только что из душа, сейчас мне будут сушить волосики! Ой, не дай бог тебе увидеть меня такую!!… Да нет, это здесь рядом на Новоалексеевской, меня девчонки доведут до дома…

В конце недели фортуна наконец-то улыбнулась мне долгожданным хрупким силуэтом. Чуть подпрыгивая – вроде как переваливаясь и одновременно пружиня на тонких ногах – он выдвинулся из знакомого нам уютного подъезда и через мгновения уже растаял у меня в машине живым улыбающимся Светиком. Но надо было торопиться: где-то на центральном входе ВВЦ ждал её тренер по конному спорту, которому она должна вручить подарок по случаю дня рождения.

Мы были там за секунды.

– Кажется, вон его джип. Пожелай мне ни пуха, ни пера… Ты будешь меня защищать, если вдруг будут бить?

– Господи, Светик, да что такое?!

– Понимаешь, у него жена бешеная, она меня ненавидит, называет блядью малолетней, а в прошлый раз сразу кинулась с кулаками. Да-да-да! Ты посмотришь на всякий случай из машины?..

Десять минут ожидания в полной боевой готовности. Джип наполовину спрятан колонной, ещё какие-то люди… Я уже волнуюсь!

Светик вдруг подпархивает откуда-то сбоку:

– Обошлось без мата и кровопролития… Ну понимаешь, она ревнует, думает, что у него ко мне что-то есть, она так и говорила тут недавно: «Девочка, иди отсюда подобру-поздорову, у тебя знаешь сколько мужиков впереди»… типа, «ты поймёшь меня лет через двадцать» – и чуть не плачет… Жалко её, вообще-то. Ой, а это что, соска?!.

Нет, это не соска. В масенькой подарочной сумочке, пестрящей всякими там микки-маусами – женские «Кензо», бьющие в нос юной возбуждающей свежестью.

Она даже зажмуривается… порывисто наклоняется ко мне… выпячивает губки для поцелуя.

– …Но у вас же нет ничего? Ты же не давала тренеру повода в себя влюбиться?

– Нет, коне-е-ечно! Можем сходить для начала в нашу бильярдную, меня тут недавно в бильярд научили играть. Только если что – ты мой старший братик, а то там все меня знают, и из школы много ребят…

Как скажешь, сестричка!

Нам зажигают лампу над столом с разноцветными шарами, приносят, конечно, ром с колой, «Парламент-лайтс», чай. Я разбиваю. Света сосредоточенно трёт мелом кончик кия. Она как-то отрешена и вся в себе, или в игре? Она крутится, высматривает комбинацию. Своей вихляющей походкой, устремлённо наморщась, вышагивает вокруг стола для занятия позиции. Она почти не смотрит на меня. Она пришла играть! Она, как утёнок, тянется к шару, вот открылась из-под майки голая талия, вот оттопырилась попка, чуть нескладная в серых клешах (какая-то хулиганская?)… Она долго прицеливается, напряжённо и всерьёз, замирает… бьёт! – вместо удара кий неловко вздевает поле, и чёрный шар падает на пол, подпрыгивая с костяным треском.

Светик, чертыхаясь, виновато втягивает головку в плечи, улыбается сконфуженно:

– Теперь твои полосатые!

Я играю, конечно, лучше… Вообще-то, я не играю никак. Я ловлю себя на мысли, что в жизни не стал бы я играть в бильярд просто так. Я уныло забиваю подставы. Я ощущаю всем своим широким белым свитером досужее внимание отовсюду. Официантка с барменом, что они пялятся сюда?.. Я у них, наверно, как терминатор… После каждого удачного удара я поднимаю глаза на Свету, чтобы поймать её улыбку, кинуть уместную реплику или многозначительно переглядеться. Удаётся это не всегда. Всё время трезвонит её телефон. Безучастно потягивая чай, я безнадёжно вслушиваюсь в её воркование, доносящееся то слева, то справа (в подвале плохой приём, и она носится между столов недовольная со своим телефончиком, ещё и попыхивая сигареткой).

Через полтора часа мы выходим на свет божий. Я выжат. Я её не чувствую! Глаза её тяжелы и туманны.

Я и сейчас силюсь бодро улыбаться. Каким с тобой быть мне, Светик?!! Куда прикажешь отвезти тебя, чтобы нащупать наконец твою волну?

Она вдруг оживилась:

– Ты знаешь, что папа про тебя сказал? «Симпатичный молодой человек»!

Как я расцвёл… А сколько папе лет?.. Под шестьдесят?! Тогда и я готов сойти за сына! Можно?! А вообще: что такое для папы, когда ухажёр его малышки – с седою грудью и парой разводов позади?.. Ты понимаешь вообще?! В платонические друзья набивается к его девочке?.. О! Как жутко, должно быть, представить своё отеческое чувство осквернённым плотскими поползновениями какого-нибудь плеймена ненамного помоложе тебя самого!..

Светик про всё это слышала, но ей, похоже, всё равно. Подустала она от психологических измышлений.

– А пошли в кино!

В «Пушкинском» тягомотная фантастическая мелодрама. Уличный разбойник случайно убивает возлюбленную героя, а тот в отчаянии конструирует машину времени и то и дело путешествует назад-вперёд в призрачной надежде исправить ситуацию. Всё кажется бутафорным и игрушечным, неподдельно лишь постоянство чувства, проносимого сквозь десятки лет. Или мне так показалось?

У Светика своё мнение:

– Всё это фигня. Два месяца – и все страдания позади.

Вот те на. Каждый судит по себе?

Мы сидим в полупустом зале, хрустя попкорном и всё больше вдавливаясь в мягкие кресла. В финале от Светы остаются два острых бугорка коленок, упирающихся в передний ряд.

– Что-то фильм так грузанул… – зевая, говорит она на лестнице. Я свожу её, полусонную, под руку и раскрываю большой чёрный зонт, потому что начался дождь.

(Для неё это обычно – посидеть с мужчиной в кино. Я для неё – всего лишь один из тех, кому она привыкла нравиться. И для всех, для всех-то в её маленькой душе найдётся уголок!)

В машине мы молчим. Девчонка опять в своей ракушке. Сегодня не мой день. То есть не наш.

Но что-то находит на меня, и я отвлечённо толкую о любви, о непостоянстве преходящего чувства, о том, что человек, влюбляясь, приобретая кого-то, начинает держаться за него, всё больше и больше к нему прилипает, боится его потерять – а в итоге как раз и теряет…

– Не бойся! Это нереально, – вдруг заявляет Светик и, как будто заполняя повисшую эмоциональную паузу, склоняется ко мне для поцелуя.

Я жду, когда она обернётся и помашет мне рукой. Но она посмотрела лишь как-то из-за спины, украдкой, и исчезла в подъезде.

* * *

Опять застрочили дни, как клипсы из клипсатора…

Я старался всячески сбросить с себя осадок кислой неопределённости от недавнего свидания. Её вроде как даже не интересует, кто я, что я?..

…с другой стороны, много ли было возможностей поговорить нормально – за бильярдом да в кино?..

…надо будет в следующий раз опять где-нибудь подробно посидеть, как тогда в трактирчике, ведь было здорово…

Я звонил ей, варьируя интонацию, делал свой голос то просто жизнерадостным, то мужественно-самоуверенным. Я выдумывал ей разные симпатичные прозвания, которые призваны были всколыхнуть её с самого начала разговора, настроить на непринуждённый и отзывчивый лад. Не бог весть что, конечно, – «Светик-семицветик», «попрыгунья-стрекоза», «кузнечик» и т. п. Как-то раз неожиданно для себя самого выпалил: «Пр-рьвэ-э-эт, Светофор!» —…после секундного осмысления она звонко рассмеялась, обдав меня искорками мимолётного счастья, и сказала, что такого ещё не слышала.

Я часто представлял себе её лицо. Так хотелось прорваться сквозь этот зависший серо-голубой туман – перманентную самодостаточность её взгляда.

А она была в своём подростковом времяпрепровождении прямо-таки везде: то с родителями на пляже, то на уроке по конному спорту (говорила с лошадки, запыхавшись, и я, как ошпаренный, отключался – чтобы не мешать), то в «Макдоналдсе» стояла с подружкой в очереди (действительно: слышалось громыхание подносов и «пожалуйста, свободная касса!»), а одним жарким полднем я был просто сражён её непосредственностью:

– Только не спрашивай, где я!.. Угадай!.. Ага, сдаёшься? Я – в фонтане! Так классно – по пояс в воде, у нас сейчас перерыв…

Ну как тут не потерять голову от этого очарованного кузнечика!

Я не вдавался особо в самоанализ, однако с улыбкой размышлял, почему такая вот отвязная девуля ближе мне и желаннее некой потенциальной двадцатипяти-тридцатилетней матроны – с умом, положением, с теми же пресловутыми внешними данными, куда как более «подходящей» мне по всем мыслимым параметрам…

Ведь дело тут не только в синдроме Лолиты?.. – то и дело спрашивал я себя.

Какая-то детская лучистая неподдельность проскальзывала порой в её интонациях, в её жестах, словах, улыбке, даже в сосредоточенно-суровом выражении личика, которое я не понимал и которое меня сбивало с толку. Что-то невинно-искреннее, всамделишное сквозило даже за её тактичными, уклончивыми ответами по телефону, даже в её «страшных» рассказах про себя… И это будоражащее, ещё невнятное, но истинное «что-то» было мне дороже и нужнее логической перспективы – стабильной и пресной – с абстрактной «зрелой» женщиной.

Это как же это?.. Сколько можно жить эмоциями! Очнись, Лукреций, всё ж понятно: игривое подсознание оправдывает и поощряет твою смешную зацикленность!

Что интересно: нельзя сказать, что, выезжая куда-нибудь в разморенный жарой центр, я не обращал внимание на редких газелей, иногда всё же встречавшихся по пути и уже издали бросавшихся в мои глаза. Но я не выскакивал из машины, не кидался, как всегда, в омут милейших импровизаций. Где-то на входе в то слепое и тенистое, что называется лабиринтами души, караулил меня, уже розовея и подбоченясь, некий непонятный оленёнок – стоял и хлопал глазёнками.

А Фиса… Я не то что помнил её и думал о ней – не то: на самом дне этой самой души, разорённой и слепой, лежала она, она мёртвая – мёртвая, но ещё живая, – и стонала, особенно ночью. Поднять тело со дна колодца не представлялось возможным. Я старался не слышать её, не касаться её, дать затихнуть самой.

И всё как-то так у девчонки получалось, что она опять была действительно занята несколько вечеров подряд. По крайней мере, то, что она сообщала мне о своих вечерних планах, по телефону звучало совсем уж убедительно.

Надо ли распространяться о том, что в моей жизни это была, как говорится, целая эпоха? – эпоха безвременья, неопределённости и душевной смуты… (Шутка.)

Зато потом… потом, как говорится, судьба щедро вознаградила меня за моё постоянство. (Тоже шутка.)

И вот!

Она снова напротив, в чёрной совсем уж стройнящей её майке с серыми модными прорезями. Фаянсово-пастельное личико в мягчайшей перламутровой косметике… (Боже, как идёт ей!) Да, это где мы на сей раз? Кажется, в кафе «Москва-Берлин», что на площади Белорусского вокзала. В самом уютном закутке того дальнего зальчика, что аккуратно именуется здесь «VIP-зоной». Мягко сидим на привязанных восточных подушках. Сочно жуём дармовой чернослив и шоколадки «Вдохновение» из стеклянных вазочек. (То есть она жуёт, а я… я-то сладкое не ем, я любуюсь ею.) Всепонимающая миловидная официантка, пряча улыбку, принимает заказ на сто грамм водки с колой, «Парламент-лайтс», фруктовый салат, куриную отбивную, чай… (Понятно, что кому?)

ОНА…я, вообще-то, овечка. Похожа? (Выпучивает глазки.) Да, наивная простодушная овечка – да-да, и этим многие пользуются, особенно мужчины.

Я (в сторону). Ну, если ты овечка, то я божья коровка. (Оценивающе.) А что-то есть, но я бы больше сказал: олешек.

ОНА. Да нет, я на самом деле овечка – по гороскопу. (Пауза.) И ты знаешь, как на меня последний год охотятся? – все набросились, все меня хотят – от Осиновского до Поля Совиньяка, есть один такой, всё на съёмки зазывают, а я-то знаю, что им надо!

Я. И что же им всем надо?

ОНА. Ха, понятно чего! На Осиновского вообще по всему миру целый штат охотников работает!..

Я. Получается, как бы… гёл-хантеров?

ОНА. Ну да, наверно. (Серьёзно, задумавшись.) А вообще-то, они – скауты. Вот, например, Паша Воротулин. Это с ним мы как раз год назад ездили к Осиновскому в Турцию, только я ещё ничего такого не знала… Так просто, потусовалась и обратно приехала, мне даже никто ничего и не намекал, потому что совсем маленькая была, наверно… Потом есть ещё такой – Пиздерман, да-да, его все так зовут девчонки, хи-хи, этот где меня ни увидит – всё щёлкает в упор, я уже закрываюсь от него… Ну так вот, а потом олигархи наши по этим фотографиям себе жертв отбирают, если в каком-нибудь агентстве – на тебя личный запрос… Как меня тут пригласили недавно на три дня в Лондон сняться на каталог… Пять тыщ баксов! – ну, всё понятно… Мы уже с мамой научились такие предложения распознавать, она отвечает, что меня нет и не будет целый месяц – типа работать уехала… Вроде успокоятся – а потом опять: в Рим там или в Милан – что им стоит выехать куда-нибудь позабавиться на пару дней…

Я…

ОНА (затягиваясь сигаретой). Ну вот, а этот Поль, он директор агентства «Face», как-то раз был в Москве, так просто пригласил меня в свой номер в гостинице… Я захожу, такая деловая, вижу – стол накрыт, стоит шампанское – кстати, «Дон Перинье» или как его… Говорю, я сама спешу, а портфолио могу оставить. Так он на бук ноль внимания, сразу шампанского, мне ручки целовать, такой красоты, говорит, я не видел ещё… Еле ноги унесла!..

Я (задумчиво, ковыряя салат). Ты пойми, Светик, что если ты хочешь чего-нибудь всерьёз в этом деле добиться – только деньги, связи или секс. И когда у тебя нет ничего, кроме…

ОНА (увлечённо). А, я в курсе… Да я пока не знаю, чего я хочу – это так, хобби. А волков бояться – в лес не ходить!

Я…

ОНА (увлечённо). А бывает так, что на тебя от того же Осиновского вообще с другого бока вылезут. Есть у меня один знакомый, типа агента, Леонардо, он итальянец, голубой, слава богу… так я тут чуть было с ним не улетела в Милан по контракту. И что ты думаешь? – выяснилось, что это опять он! Как потом Лео извинялся передо мной на всех языках!

Я (задумчиво). Я так полагаю, что Стас не в восторге от этого всего…

ОНА (возбуждённо). Ты что-о, он вообще их всех ненавидит, ты же знаешь Стаса, он – за серьёзную работу! Кстати, Стас в обиду не даст – он сразу сечёт, что где не так, принимает меры.

Я (задумчиво). Стас, наверно, тебя очень любит…

ОНА (возбуждённо). Ещё как любит! Всегда мне – лучшие кастинги… Часто даже мне открывается по-дружески, советуется со мной, обсуждает то, что с женой не обсудишь!

Я (в сторону, горестно). Что бы мы все без тебя делали, девочка!! (Бодро, вслух.) За что пьём?

ОНА. За любовь!

Я (чокаясь чаем). Слушай, ну а в школе-то все мальчишки, небось, влюблены в тебя?

ОНА (смеётся). Небось! (Стараясь быть серьёзной.) Да ну, детский сад. Ухаживать совершенно не умеют. У нас – либо ботаники, либо нахалы. Смешно так: подходит такой полувозбуждённый мальчик в очках, озирается так таинственно, чтобы вокруг не было никого, и говорит так быстро, шёпотом: «Я тебе должен передать одну вещь. Только прочитай, когда уже из школы выйдёшь… И никому-никому не говори, ладно?» – и убегает.

Я. А что в письме – стихи?

ОНА. Если бы! Всякая чушь любовная. Проза. Я сразу рву. Или другая крайность. Есть у нас такой – Фомичёв, он о себе такого мнения, мажорик и вообще симпатичный… Рас…пиздяй, одним словом. Так он просто подходит и лапает везде, прямо у всех на виду, да ещё орёт: «Ма-адель, бля, Ша-нель, бля!» Ну не идиот?..

Я. Может, с ним поговорить?

ОНА. Да ты что-о-о, он же в шутку. А я его бью рюкзаком по голове, хи-хи. Но это бесполезно. А в общем, прикольно учиться. Только после первого урока скучно очень. Так что я в школу без джин-тоника – ни-ни.

Я…??

ОНА (потягивая коктейль). Да ты не пугайся, не каждый день, конечно. Просто есть у нас такое место сбора, где мы с девчонками иногда покупаем очаковскую литровку, для настроения, и пока идём до школы, выпиваем… Ещё в школе у нас есть такое на первом этаже открывающееся окно, о нём охранники не знают, а то бы заколотили (а через нормальный выход не уйдёшь, у них принцип такой: «всех впускать, никого не выпускать»)… И когда совсем тускло становится, я в это окно прыгаю – типа покурить, ну и тогда уж не возвращаюсь. Тогда идём в «Рамстор» – кино смотреть или в баре сидеть.

Я (интроспективно, печально). Да-а, в наше время тоже всё было, конечно, но по-другому совсем. Сейчас вообще беспредел. Всё как-то бездушнее и… жёстче.

ОНА. Да-да, всё правильно. Кстати, по этому поводу у нас такая дурацкая шутка в классе: знаешь, чем жизнь отличается от… ну-у, от… мужского полового органа?

Я (вскидывая брови). Чем же?!

ОНА (загадочно затягиваясь). Тем, что жизнь – жёстче!

(Пауза пауза пауза па)

…Ой, а можно мне ещё пятьдесят грамм?

Я. Конечно! Девушка!..

ОНА (задумчиво, потягивая коктейль). Ты не смотри, что я вроде как маленькая и такая девочка-дюймовочка… Я ведь могу и совсем другой быть, я тоже уже узнала жизнь! Сейчас уже не так, конечно, а пару лет назад ты б видел меня, какая я была боевая! Выступала тогда с рэперами, хип-хоперами – были мощные сборища на Пушкинской, тусовалась с Децлом, несколько раз даже дралась с рокершами!.. (Закатывая рукав.) Видишь, осталось?

Я. И ты! – ты умеешь драться?

ОНА. Ну конечно, умею! Я довольно серьёзно, между прочим, занималась у-шу, а в прошлом году заняла первое место на чемпионате Европы в Голландии, меня наш руководитель вообще считал своей лучшей ученицей!

Я (подавленно). Честно говоря, когда с тобой знакомился, никак не предполагал в тебе столько талантов: модель, конница, тусовщица, ушуистка…

ОНА (задорно).…актриса! – снималась в «Ералаше», в разных рекламных клипах, потом – ещё совсем маленькой – в одном клипе у Пугачёвой… Ой, кстати, Тиграше надо позвонить, он просил о себе напомнить.