Текст книги "Стулик"

Я. Тиграша – это что, Кеосаян?

ОНА. Ой, а ты его тоже знаешь?

Я. Да я-то не знаю, думаю – какого ещё тигра ты этак можешь запанибрата величать…

ОНА. Ну вот. А когда мне всё это, короче, надоедает, когда защемит что-то на душе, когда Маринка долго не звонит – в общем, когда депрессняк, я запрусь в туалете, сижу такая на корточках, курю одну за другой, реву в три ручья и слушаю «Рамштайн».

Я. Это же металлическая группа – и что, помогает? То есть это у тебя такой антидепрессант.

ОНА. Да нет: под «Рамштайн» хорошо плакать, он, наоборот, усугубляет! Его мало кто понимает, а я понимаю. Только надо врубать на полную мощность, тогда поймёшь!.. Ну, а депрессия потом уже проходит как-то сама собой.

Я (с неожиданным вдохновением). Слушай, ты… трагичная девчонка! Я… если хочешь знать, я мучаюсь рядом с тобой! Я даже сплю плохо… Не перебивай! Скажи, то время, что ты мне отводишь, – зачем, для какой цели?! – я не чувствую этого. Может, ты привыкла к вниманию, тебе просто нравится общество мужчин? Я смотрю в твои глаза – и не могу сквозь них пробиться! Я – тебе – нужен?.. Зачем?! Я, наверно, пока никто, чтоб задавать тебе такой вопрос, но всё же скажи, если можешь.

(Паузапауза звенящая пауза звенящая)

СВЕТИК (отступая глазами; потом сосредоточившись, серьёзно). Я скажу. Я не встречаюсь абы с кем, а те, кто мне всё время звонят, – просто знакомые, они просто люди из записной книжки, у меня таких знаешь какая коллекция в телефонах! А если б ты мне не нравился, я бы здесь не сидела.

Я (запальчиво). Что, что, что тебе во мне нравится?

СВЕТИК. Откровенность. Обаятельность. Небанальность.

Я (вытирая пот со лба). А я вот не скажу. Просто нравишься ты вся, какая есть – и всё. (Пауза.) Светик! Можно будет как-нибудь пригласить тебя в дом отдыха, с хорошими номерами, бассейном, дискотекой, лошадками?..

СВЕТИК (кивает, поднимая бровки). Коне-ечно. Только меня мама, наверно, не отпустит.

Я (решительно). Маму я беру на себя. А… можно будет как-нибудь пригласить тебя домой?.. – у меня хорошее вино, вкусная клубника и много-много фотографий!

СВЕТИК (кивает, поднимая бровки).

Я. Я… хочу тебя, как женщину, понимаешь?..

СВЕТИК (кивает, вскидывая бровки).

Я (опять в испарине). Но почему… почему тогда тебе как будто вообще неинтересно – ты сама у меня ничего не спросишь, ты даже не знаешь, что я делаю, где работаю!!

СВЕТИК. Нет, почему же. Просто я ничего никогда не выспрашиваю. И вообще, мне главное – сам человек! А кстати, правда: чем ты занимаешься?..

Я. Преинтересным и весьма прибыльным делом, Светик, ты не поверишь: клипсами для колбас. Знаешь, продавщица перед тем, как батон взвесить, что-то отрезает? Вот ими.

СВЕТИК (в сторону, с растерянной улыбкой). Разве этим можно заниматься?.. (Пауза пауза; вслух.) А они что, железные?

Я. Они алюминиевые, Светик. И, кстати, подразделяются по жёсткости… (Задумчиво.) Но жизнь – жёстче.

6

Я глухо ликовал: так спонтанно возникла ясность по ключевому вопросу!..

Но и беспощадно ругал себя – как всегда, задним числом: мои нелепые чувственные признания, которые вроде как нужно держать до последнего при себе, и это пошловатое приглашение в дом отдыха, и открытый намёк на секс – то сладкое и заповедное, что я лелеял и готовил для особо нежного случая (хоть уже и отчаивался представить толком, какого), – всё сумбурно, разом, прямолинейно и опрометчиво, смазанно и в моей дурацкой запальчивой манере было выплеснуто в её невозмутимое личико! И было принято ею с обезоруживающим спокойствием и пониманием моих проблем.

Я посылал то и дело мысленные благодарения господу за его невозможную терпимость по отношению ко мне, лезущему на рожон, искреннему и небанальному сластолюбцу средних лет. Не иначе как мой ангел-хранитель рассмотрел одно смягчающее обстоятельство – я истинно был настроен выхаживать эту девчонку сколь угодно долго…

…да вообще с ней ничего не иметь, в конце концов!

– Чего ж тогда тебе от неё надо, проиграть ей партейку в крестики-нолики?.. – шевелился было в пику столь благородным, да уже помеченным задним числом намерениям мой добрый Перец, но я не давал ему материализоваться. Кстати, был он по-своему прав: эта нехитрая игра не удавалась мне с детства.

Ну, а правдивые, жёсткие, но ведь и совершенно непосредственные рассказы из школьной жизни, про «скаутов» да про «модельный бизнес» казались мне теперь из её уст просто забавными откровениями.

Главное – я знал, что делать! Первым делом нужно было купить диск «Рамштайна». Сразить её своей внимательностью – и заодно вслушаться в её музыку, попытаться настроиться на её волну, поймать его, рокового страдающего Светика, в воинствующей минорной какофонии.

И так проникся я звонким ощущением важности этой идеи, что просветлённо улыбнулся себе в зеркало и тут же, ясным рабочим полднем кинулся на ярмарку в Коньково.

«Всё просто, – стучало в груди, слепило в глаза, летело за окном машины. – Я наметил себе цель. Цель – это она. Шальная, неспелая, изменчивая, будоражащая – она! Буду открывать её через музыку».

И на излёте моего светлого транса, когда диск был уже в руке, из колыхания коньковских рядов возникла другая мысль, ещё более объёмная, счастливая и важная: я, как творец мне одному вверенной радужной вселенной, могу ведь наполнять её различной сутью, тканью и фактурой. Украшать её, отдавая что-то своё, – и одновременно познавать её – да хоть через новые вещи, красивые и радостные, через свежие запахи духов, через дела, которые интересно и полезно делать вместе…

…ту косточку, оброненную мною, могу я взращивать и поливать, и видеть счастье в мелочных заботах.

…могу лепить свой материал из разных глин.

…могу из воздуха соткать тебе оправу и пригласить тебя в неё, мой бриллиант.

(То есть: сконцентрироваться на этой девчонке и из неё… из неё уже попробовать изменить мир… перевернуть мир – вверх дном!)

Ассоциации пробудившегося творческого инстинкта распирали меня всего изнутри подзабытым чувством силы и уверенности, но игриво уводили в сторону. Коль скоро я на вещевом рынке, то уж начну с лежащего на поверхности, с видимого и осязаемого. Чего-то недостаёт в этом привычном уже милом полумальчишеском облике…

Ну конечно: женственности! Как родная, легла бы на её фигурку обтягивающая лёгкость какого-нибудь короткого летнего платья. Такое здесь почему-то не сразу ещё и сыщешь, несмотря на разгар сезона, и я, всё больше вдохновляясь от первых неудач, нервно тыркаюсь в ряды с заклинанием:

– Открытое мини-платье, стрейч, секси, на девочку, размер 40–42…

Громоздкие торговки качают крашеными головами, перемигиваются и провожают меня улыбками. Как выясняется, хочу я эксклюзив, раритет, который вообще может иметься только у Алёны на D-23. С трудом нахожу Алёну и забираю у неё единственный белый сарафан с синими цветами – «писк сезона». Он кажется мне довольно обычным, слишком недорогим и недостаточно коротким. Но для начала пойдёт и этот, тем более что та же озадаченная моей реакцией Алёна выкатывает мне пару джинсовых босоножек на платформе – цветом что цветы на сарафане…

Я почти уже счастлив предвкушением её реакции. Для полнейшего эффекта мне трамбуют покупки в корзинку, творчески свивают сверху платье бутончиком и помещают в целлофановый пузырь.

Мобильный настойчиво задрожал в кармане. Вот уже час, как нет меня в «офисе», но немножечко не вовремя какой-нибудь клиент всполошился. На определителе… глазам не верю… – «Sveta little» бьётся, долбится ко мне тёплыми душными волнами!

– Рома? Не отвлекаю? Я подумала, может быть, ты свободен вечером? Могли бы где-нибудь попить кофе…

Кто-то – кажется, Кант – говорил, что счастья нет. Лишь проблесками посещает нас это призрачное радостное чувство, да и то существует лишь субъективно, внутри нас – ничего общего не имея с объективной реальностью, от которой происходит.

Ну, пускай так – ради таких моментов стоит жить.

* * *

 
Майн либе киндер зибцвайнахт,
Их бин ди штимме аус дем киссен…
 

…из смертной скорби, из тяжкого дыма после побоища без победителей вылезает, стелется тягучий призрак – и открывается, разверзшись скрипучим, надрывным, нечеловеческим заявлением. Констатирует он, конечно же, победу зла. Мощно, фатально включается разрушительный ударник – и выворачивает, разносит всё на своём пути:

 
МАЙН – ХЕРЦ – БРИНТ!!!
 

– Если бы знать ещё, Светик, что это такое… о чём поют-то вообще…

– Ну… что-то о любимом ребёнке, о моём сердце…

Мы сидим в машине у её подъезда. Светик возбуждена и счастлива, она тыкает пальчиком в магнитолу, быстрей-быстрей пролистать все песни, поставить мне свою любимую.

– Это не так важно, о чём, главное – чувствовать… Ты вслушайся, я тебя научу… Вот!! Песенка о маме!..

Эта начинается издалека, мелодично, минорно. Отчётливо слышатся повякивания грудного ребёнка – в такт им Светик открывает ротик с невинным и жалобным личиком, вызывая у меня очередной прилив нежности. Это, в общем, колыбельная, но из гестапо. Тема усиливается тяжёлыми мелодичными акцентами, напоминающими «Скорпионс», в какой-то момент замирает, повисает в гудящей пустоте…

 
МУТЕР… МУТЕР… МУТЕР?!! МУТА-А-А-А-АААААА!!!!!!!
 

…и обрушивается в неизбежное громыхающее никуда.

– Маму жалко, что-то с ней случилось нехорошее, – говорю я. —…Светик! Что с тобой?!

По её щекам симметрично ползут две неподдельные слезы. (У зайчат катарсис.)

Её личико, уткнувшееся мне в плечо, вдруг – как есть, из такого вот трагического выражения, морщится, делается смешливым, губки распрямляются, слёзы куда-то пропали – и вот она уже беззвучно заливается вроде как над собой, заглядывает в недоумённые мои глаза душевно и просветлённо – ну что с меня взять, Рома, с такой впечатлительной да маленькой!

Зашелестел тёплый дождик по вечереющему стеклу.

– Куда едем, Светик?

– Не-пр-ринципиально.

– Гулять под зонтом по мокрому Камергерскому проезду.

– Яволь, майн хенераль! А можно без зонта?.. Ой, а вот эта? – находит другую песню.

– Та-а-ак… Вступительная лирическая тема льётся тревожно и недолго… Она как бы знает, что скоро по ней дадут кувалдой, – пытаюсь я спрогнозировать развитие. – Ну вот, пожалуйста. Это как в жизни – обречённость перед непреклонной грубой силой. Дух… Духаст… Духастмишь…

И ведь не могу я сказать, что мне активно не нравится – не моё, конечно, но в своём роде очень даже. Что-то типа «АС DC» или «Металлики» – только современнее, тяжелее, бесповоротнее. Злее.

На особо яростном ударнике Светик врубает звук на полную и с озорным интересом и некоторым даже удивлением смотрит за моей реакцией…

Ну – я, конечно, тащусь. Вот теперь-то мы на одной волне!

А там уже кого-то припечатывают, безысходно бьют наотмашь:

 
Н-Н-Н-НАЙН!!!… Н-Н-Н-НАЙН!!!
 

Светик в экстазе. Она выбивает ритм спиной о сиденье. Люди на светофорах понимающе наблюдают за этим танцем. Светику прикольно, как это такой взрослый Рома вникает в её музыку, – и вот уже смеётся и над ней, и над реакцией людей, и над самой собой…

Смеётся незло, тактично. Мне очень нравится она сейчас, разгорячённая и шальная, так нравится, что я даже ощущаю приятное напряжение внизу… что я даже останавливаю машину и топлю девчонку в поцелуе. Хулиганское веселье – признак нимфетки, вспомнилось вдруг набоковское посреди её закрытых глаз. Она хоть и хулиганка и нимфетка, но пока всё очень мило.

– Маринка скоро приедет из Италии, – неожиданно сообщает она. – Звонила мне сегодня. Говорит, загорелая… – добавляет мечтательно.

– И что же это она в Италии делает?

– Просто… с молодым человеком, заодно и моделью работает.

Как всё у них просто и заодно. Я представил себе Маринин зад, отсутствующую Маринину грудь и улыбнулся.

– А ещё… если тебе интересно, я недавно встречалась с Фисой. – Светины глаза испытующе блеснули справа.

Ничто не дрогнуло в моём доброжелательном лице, внимательно следящем за дорогой.

– Фиса сидит такая – у неё же теперь два мобильных – то один зазвонит, то другой… «Алё. Какой Кирилл? А, вчера у „Мариотта“? Встретиться? И что мы будем делать?.. Извини, у меня другая линия… Вадим? Какой Вадим? А, „лукойловский“ Вадим! – сегодня не могу, но завтра обещаю! У-у, з-з-заебали!..»

Светик то и дело посматривает на меня изо всех сил.

Я молчу.

– А ещё она была в какой-то сумасшедшей мини-юбке и с наращенными волосами – по пояс! А потом прыгнула в «Ягуар»!

Видимо, последняя информация была призвана меня убить.

Несмотря на все эти ужасы, мне очень приятно. Почему? Девчонка хочет моей ревности!..

Я усмехаюсь.

– Фиса давно умерла для меня, Светик. Последний раз я долбанул её об стенку – в «Мосту».

– Да, все уже в курсе.

– …?

– Ну, я с ней виделась много раз в последнее время. А вот папа мой сказал – молодец, Роман!..

– …?

– …я бы с ней не то ещё сделал, та ещё эта Фиса стерва! Ну, он же видел фотографии с моего дня рождения, – кстати, я принесла несколько вместе с буком – тебе показать!..

На светофорах я рассматриваю компромат: пьяная Фиса зачем-то снимает штаны и показывает присутствующим свои отпадные загорелые половинки в открытой танге, Фиса с полуоткрытым глазом расстёгивает лифчик, Фиса с Мариной лижутся, длинно выставив языки, вот опять лижутся… Жуть.

– Фиса, конечно, эффектная, что и говорить… – обиженно замечает Светик. – Я её знаешь как к Маринке ревновала!.. – то есть, фу, наоборот – Марину к Фисе! Ну, а теперь всё пропало. Хотя я знаю, что буду любить её всегда!

– Короче. У нас такой… не треугольник, но квадрат. Мы с тобой, Светик, – сторона страдательная, а эти две – агрессорши. Но от перемены мест слагаемых сумма-то не меняется! – весело заключаю я, удивлённый ясности давно напрашивающегося вывода.

Света тоже смеётся. Она, оказывается, недавно даже придумала на эту тему стишок – но теперь забыла. Мы уже шлёпаем по лужам, рассекаем густой озон. Одной рукой я держу её тончайшую податливую кисть, другой – её бук, который сейчас наконец-то рассмотрю. На ней сегодня почти нет косметики, милое детское лицо, вдруг ожившие глазки… Раструб клешей играет лужами. Грудки дёргаются туда-сюда (значит, они есть!!). Досужий народец с летних столиков разглядывает замечательную пару.

Гуляем!..

Здесь как на Арбате, только короче. И чище. Да что там – цивильнее в тыщу раз.

«Арт-кафе» полно чудовищ. Они пялятся с картин и отбирают у нас пространство. И без того тесная древнеримская колоннада тянется к барочному фонтанчику. Я пытаюсь разъяснить Светлане сей вымороченный постмодерн.

(Когда-то был я виноторговец и знавал московских рестораторов. Здесь, видишь ли, всё в традициях средиземноморского стиля, даже хозяин тот же, что в «Театро Медитерранео». Камень, лепнина в ракушках, мрамор, стекло…)

А Светик и без моих объяснений всё понимает. «В своё время» захватывала её история искусства. Ван Гог – любимый художник! Перечитала всё, что про него написано. С упоением рассказывает она историю о том, как он отрезал себе ухо.

Оказывается, она рисует сама – немного даже в импрессионистской манере – и хочет поступать на следующий год в Суриковское, и кстати, по специальности «дизайн интерьера».

…ну разве это пустышка? – чувствует, читает, рисует, интересуется! Стремится!..

А сегодня она вообще особенная… Ага, в лице меньше того сурово-отречённого выражения, которое не пойму я никак. Больше в глазах света. Больше в них ответа. И телефончик почти не звонит.

– Что с тобой сегодня, Светик?

– Ничего. Просто… рада тебя видеть.

…бог мой. Неужто дождался?!

Всё вокруг наливается смыслом.

Я открываю её бук. Собственно, никакой это не бук – несколько удачных подростковых фото. Пара полуобнажённых отретушированных снимков из журнала «XXL» (однако!), где она, такая розовая пастельная нимфетка, куртуазно возлежит на шикарном диване. Я вдруг отчётливо и радостно вспоминаю о том, что я же фотограф!.. И уже думаю о том счастливом моменте, когда я творчески её растиражирую, когда моё видение изменчивой этой и прекрасной натуры (целый космос!) украсит её портфолио, отзовётся огоньком понимания и, может быть, благодарности в хулиганских этих глазах.

Кстати, прекрасные портреты на фоне природы получатся в том же доме отдыха! Завтра же буду говорить об этом с мамой.

– А не надо, я уже договорилась.

– !!?

– Да-а, вот как-то отпустила меня мама, хотя такого ещё никогда не было – ну, чтобы одну, с мужчиной, с ночёвкой… А я ей сказала, что мы едем кататься на лошадках. Там ведь будут лошадки, правда?.. То есть не-пр-ринципиально – ничего страшного, если и не будут, мы всё равно поедем, но… я так хочу, чтоб бы-ы-ыли – ну хоть одна какая-нибудь хроменькая! – и жалобно так заглядывает в мои подпрыгнувшие глаза. – Ой, а у тебя я-я-амочки!..

Ну, дела.

Принесли по «цезарю». Под сырной позёмкой схоронили порубленную флору и фауну – не поймёшь, где что. (Боже, что за бред!)

– Ромик… (РОМИК! – Ро-мик!!!)…слышишь, можно попросить тебя не отсаживаться напротив, ты лучше к себе подвинь салат, а то…

(…можно ли попросить, попросить меня… можно?!)

– …а то я – (шёпотом, как заговорщица!) – жутко боюсь всех этих чудовищ, они ведь – смотри, как живые. Вон тот лиловый гад, видишь? – это же Пиздерман! Он, думаешь, просто так свою клюшку держит?! – она ему вместо камеры! А я специально посмотрела ещё на него, когда в туалет выходила, а он на меня… он во все стороны смотрит, он вообще – везде! Так я только руки помыла – и сразу обратно…

…и что случилось за пять минут, что мы вдруг сблизились так стремительно и здорово, что сижу так гудко и торможу так сладко, как сто граммов жахнул без закуски, – и дело не в её джин-тонике, и не в волшебно меня постигшем предвкушении совместной поездки, и даже даже даже не…

– …даже и… так и в туалет не сходила? – (Жалобно качает головой.) – А ну, давай-ка провожу! Буду тебя защищать ото всех.

С ней приключаются разные истории. За Светой все гоняются. Все её хотят.

– Это, Светик, примитивные сущности тонкого мира, всякие мелкие вампиры, не обращай внимания. Обычно их видят дети лет до десяти, но так как ты тонкая натура…

Я говорю о призраках, о полтергейсте, об оборотнях, о дьяволической иерархии, о перевоплощении душ, об антибожественности колдовства… Говорю долго, увлекательно…

Пробиваем овечек на эзотеричность.

Она слушает внимательно, как сказку, и – немного насупившись.

– Вот-вот, ты меня околдовал, – вставляет. – Я даже телефон домашний тебе дала, я этого никогда-никогда не делаю, себе самой удивилась…

…околдовал?!

…на секунду закрыть глаза, окунувшись в тот банальный и благословенный контекст, – и вот предстаёт в замедленной съёмке выхватывание Светика: да, я как бы ни при чём, оно всё невольно происходит, в сопровождении моей бессознательной критической молитвы – так случается с утопающими или терпящими бедствие; время замерло на миг, я растворяюсь в нём, от меня не зависит ни-че-го, мир уходит из-под ног, – и ты и я, улыбка, прыщик на щеке, зрачок в зрачок, – и россыпь цифр, волнуя и кружа, ложится на тебя, моя душа!

…какими прихотями судеб?

…господи, как незаметно, призрачно и жёстко даёшь ты нам одно и забираешь другое!

– …а потом пошла к выходу, там покрутиться, но тебя уже не было… Я даже обидеться уже хотела!..

– Так что ж ты, негодница, столько дней меня за нос водила, всё мы никак не встречались, то у тебя дни рожденья, то…

Смеётся.

– Ну вот я и обиделась. Да нет, если серьёзно… я думала, что мало ли – у тебя к Фисе ещё есть чувство…

Ну что же. Салат вроде надо есть, на то он и салат.

– Скажи мне честно, Света. У тебя сейчас кто-нибудь есть? В смысле, встречаешься ты ещё с кем-нибудь, кроме меня?

(Прости, читатель: наивный банальнейший вопрос. Но – с прицелом на инерцию откровенности.)

Серьёзный Светик отрицательно качает головой.

– Скажи мне честно, Света. Например… день рожденья тебе праздновали в… ресторане ЦДЛ, мне Фиса звонила тогда, – это же крутейшее место, нужны средства – как, откуда?

– Это просто. Может быть, ты слышал имя «Коля»? Нет? Это Маринкин друг, он ещё год назад так заинтересовался мной, говорил – я вижу тебя моделью, сделал мне бук, понакупал всяких дорогих вещей – говорил, для съёмок… А перед днём рождения звонит мне из Швейцарии, говорит, поздравляю, я сам не могу приехать, а стол тебе оплачу – гуляйте, девчонки…

– Хор-роший подарок. Света, скажи мне честно. Ты спала с ним?

– Да ты что, нет, коне-е-ечно! Вообще-то, он намекал, но после разговора с моим папой… понял, что надеяться не на что.

– Бедняга. – (Значит, мне тоже предстоит беседа.) – Столько для тебя сделал – и…

– Ну а он такой. Ценитель красоты. Возился со мной… из любви к искусству.

Светик улыбается.

– Вообще-то… я сама понимаю, как всё это портит, – вдруг говорит серьёзно. – Когда даже просто так вроде, и человек от тебя ничего не хочет, ну, деньги девать некуда, – на, девочка, на мороженое. Потом привыкаешь к тому, что в кармане всегда что-то есть, а когда останется каких-нибудь сто долларов – уже депрессняк…

– …и ты уже думаешь: а, зачем идти учиться, работать, что-то делать… Ты пойми, Светик, – (на меня находит вдохновение, я выстраиваю в памяти богатый образный ряд, оставшийся после бесед с психологом, я всё больше распаляюсь), – девушка ещё школьница, только открывает глазки на мир… А ей уже на мозги капают – да ты такая, самая лучшая, ты что вообще здесь делаешь, да я тебя в Париж… – внешние данные её сами собой вылезут в первый ряд и полностью закроют обозрение. И собственная исключительность взгромоздится на этот эфемерный, но для неё почему-то уже абсолютно незыблемый пьедестал… И что интересно: потребует всё новых и новых доказательств реального своего существования!

Я вхожу в творческий раж. Ну и молодец, Рома, без обиняков, директно ввожу моей девчонке вакцину. Всё это, надеюсь, не звучит сентенцией. Это вливание образной аксиомы в фундамент жизненного строительства (во!). Готовы мы не совершать чужих ошибок?..

Светик то и дело активно кивает. Соглашается.

Вижу, что готовы.

Мой разорённый салатик откинутым листом тревожно топорщит ухо.

Дальше!

– Так вот. Девочку посадили на эту её жёрдочку, сама-то до неё она не доросла естественно, своим опытом… Она вообще никто – рожица да фигурка! И вот он – он льстит ею, сладкой и неопытной, своему самолюбию, он ею самоутверждается! А на самом деле? – ломает! Потому что она уже не может без красивой жизни, как чукча без водки… Чего там – на, девочка, на мороженое… Она – несчастное создание! Узнаёт изнанку жизни, а не видит лица!…

Нет-нет, аплодисментов не было. Бурных покиданий парламента – тоже. Света быстро курила и серьёзно смотрела на меня. А я уже, конечно, корил себя за прямолинейность, запальчивость, вспыльчивость – что ещё?.. Ну, как всегда.

Я закурил (!!!).

– Я не такая.

Я не расслышал.

– Я – не такая, Ромик! Всё, что ты сказал, – правда. Всё-всё правда… Сколько раз я была на месте тех, о ком ты говоришь. И девушки сейчас – ну, я имею в виду, – модельного плана – тьфу, формулировочка! – никогда не останавливаются.

– В смысле.

– В смысле – не будут жить с человеком и ни на кого больше не смотреть только потому, что он им нравится. Они обязательно будут искать ещё одного, а лучше двух – чтобы встречаться раз в неделю, может – в месяц… И иметь всё.

– Кто бы сомневался…

– Вот, например, Латанин. Уж на что страшило, а девчонки, даже, я знаю, из нашего агентства, в очередь к нему выстраиваются. За квартирой-машиной!..

– Да бог с ним, с Латаниным.

– …но я – не такая.

– Да не такая ты, не такая, – смилостивился я. (Девчонка на пути к исправлению! Ура-ура!) – Будем считать, ты счастливое исключение. Ты девочка неглупая, образованная, – у тебя шансов оценить всё это гораздо больше, чем у большинства. Ну, а вообще – у тебя ещё всё впереди.

– У меня уже всё позади! Опыта за два года – выше крыши…

– Скажи. Зачем вообще ты пошла в модели?

– Когда мне было лет одиннадцать, подошёл на улице Стас и дал визитку. Через два года я уже работала. Нет, папа был, вообще-то, против. Не помню, по-моему, мама настояла – «пускай развивается».

– Н-ну да. Откуда бедным родителям знать, что это за болото?!

С ощущением свершившегося прорыва я вывожу Свету на улицу. Дождь опять строчит по лужам. Лужи – чёрные с золотом. Зонт – в машине. Адреналиновая дыра, как после американских горок: всё здорово, я на высоте! Я сказал ей что-то важное, сказал основное, сказал рискуя – и был услышан!

Никого в тёмном Камергерском проезде. Только наездницы в седле переступают на месте ленивым копытом.

– Прокатиться не желаете?..

– Ой, Рома, лошадки! – Светик прыгает в дождь, погладить живую шёрстку, вспаренные лошадиные бока.

– Мужчина, пожертвуйте коням на корм!

Мужчине ничего не остаётся, как прыгнуть следом и пожертвовать сотню (мельче нет).

Света счастлива. (Мужчина не ударил в грязь лицом!) Нежно заглядывает она в печальные лошадиные глаза.

– Рома, Рома, а я в прошлой жизни была лошадкой! – и разворачивается, открывает глазки пошире, конкурирует с лошадками в печали.

Она уже мокрая. Она жива и радостна. Открытым ртом ловит полновесные разноцветные капли. Её пальцы прилипли к моим. Она идёт, как женщина, справа. В моей левой подмышке её бук.

Мне нравится, что она любит дождь.

За это я решил рассказать ей стих. Это единственное, что я сочинил в жизни (в девятом классе на уроке физики). Литературные потуги четырнадцатилетнего отрока с претензией на многозначительность. Речь идёт о некоем портрете с выставки.

Наши слитные шаги чётко ложатся в амфибрахий. Я декламирую выспренно. Мы улыбаемся.

 
…ты – вечно непонятый Иисус,
На вечном мольберте распят!
 

Света останавливается, Света забегает вперёд.

– Это – ты?! Ты знаешь, что ты гений? Повтори ещё последние строчки… В них – всё! Про настоящее искусство – то, что оно вечно, непонято, недосказанно, и всегда-всегда страдает… Как Иисус!..

Я элегантно подхватываю её на руки и несу долго, лёгкую, свежую, податливую. Целую на весу головку.

Становится неудобно нести. (Дурман её разлетевшихся волос уже распирает мне тесные джинсы.)

Аккуратно ставлю статуэтку на асфальт.

– …чем я могу пахнуть! Твоим «Кензо»!

В машине, в багажнике затаился в ожидании встречи с адресатом целлофановый пузырь моей надежды. Всем нутром торжествуя, извлекаю хрустящую сферу. Ловлю в Светиковых потерянных глазах отражение моего фантазийного порыва (лукавого и бескорыстного).

Её лицо выражает абсолютное счастье. Оно сияет нереальностью происходящего. С-с ума сойти. Задарил совсем! Что-то там внутри такое, как гнёздышко. И не стыдно тебе, так охмурять девчонку.

Едем домой в час ночи под вопли «Рамштайна». (Таким треугольником: я, рядом она и впереди рвётся из магнитолы «Рамштайн» – расчищает дорогу.) На светофорах (и не только) обгоняем разом все машины, повергаем Светика в восторг. Считаем Светины биллборды: «То, что нас объединяет»…

Что же нас объединяет? Да, некая безмолвная общность, что-то немое и важное легко и радостно присутствует в нашей болтовне и переглядах… Я знаю – то наш сговор о поездке, то отзвук брошенного в сердце мне: «Я не такая!»

Я провожаю её до лифта, а то вдруг в подъезде какие призраки. Глядя прямо на меня широко открытыми глазами, она влажно чмокает меня: раз, два, и – три-и-и! – уже вдруг развернувшись ко мне спиной, изогнувшись, забросив головку. Её талия и передние тазовые косточки ложатся мне в руки.

(У неё всё там узко, остро и трепетно.)

– Слушай «Рамштайн»!

(«Добро пожаловать в мой маленький мир с чёрного хода!»)

Люблю в одиночестве затаить счастье, посадить рядом и прокатить через ночной город. (Ох, редко это случается!) Стало быть, «Рамштайн» не ставлю – Света, извини, сейчас моё время, полчаса самбы – румбы – ча-ча-ча, сейчас мы с эклипсом танцуем латину. Светофоры нас понимают: чётко в нисходящую тонику «Бомбы» Рики Мартина вспыхивают (наверно) сзади безумным мелкопрерывистым красным огромные спортивные квадраты стопарей… Мы тормозим, чуть спотыкаясь, чуть – нарочно – опаздывая (как незабвенная Фиса на паркете), – но попадая!!

(А о чём там речь?! А ерунда, проглотил какую-то волшебную розовую капельку – и вся жизнь уже как танец, ты уже болен, ты безнадёжно сумасшедший.)

Здравствуйте, родные чёрные в крапинку – вишнёвые-грушовые, мутные, жарко-неоновые проспект Мира – Садовое – Ленинский! Изорванный встречным ветром любимый маршрут…

Кто-то вылетает на джипе вперёд меня (??!) с поднятым большим пальцем – хорошо, не средним. (Что такое?) А, значит, люди понимают, люди сочувствуют!

А вот и моя улётная «Amor de mis amores»! На залихватском гитарном вступлении въезжает мне прямо в пах телефонный звонок – или, скажем так: приятно щекочет мне паховую область. Неожиданно. (То есть самого звонка-то я, конечно, не слышу – телефончик прячется от грохота у меня между ног, ну а потом сползает по сиденью ещё глубже – это единственное место, где его вибрирующие конвульсии не пропадают даром.)

Сейчас это может быть один-единственный абонент МТС из 7,5 млнов. Звонок которого способен окончательно снести мне крышу.

Двумя пальцами извлекаю аппарат за трепещущую антенну.

– Ало, Р-рёмочка! Мы сейчас тут с мамой твоё платье мерим, ты себе не представляешь, мне та-а-ак здорово!.. То есть это вообще-то не моё, у меня таких вещей нет, но…

Восторги растворяются в искромётном припеве. Врубленный на максимум, припев предлагается к прослушиванию и сопровождается кастаньетной чечёткой, выщёлкиваемой на пальцах. (Руль я держу коленкой. Телефон я держу щекой.) Принцесса моя, что ты такое со мной сделала, что…

Простыми и звонкими испанскими словами, синхронно напетыми в трубку моим ошалевшим, рвущимся куда-то сердцем, – припев признавался Светику в любви.