Текст книги "Без права на жизнь"

К такой экстремальной ходьбе Овальд вскоре привык и шел по мосту, как в обычной жизни.

– Знаешь, я в детстве любил играть в одну игру, напоминающую всю вашу философию, – сказал Овальд. Истинный с любопытством обернулся к нему. – Гуляя во дворе, я собирал различных насекомых в пластиковую баночку из-под витаминов. Стригуны, долгоносики, кузнечики, мухи, малярийные комары, пауки…. Все, кто попадался мне на глаза, отправлялись в банку. Каждого вида по одному экземпляру. Я наглухо закупоривал баночку и уносил ее домой. Найдя укромный уголок, я прятал ее там. Моя цель была проста – я просто хотел узнать, кто окажется сильнее всех. Мне казалось, что как только я закрываю баночку, насекомые начинают устраивать гладиаторские бои. Поедают друг друга, сражаются за право на жизнь. Заканчивалось это всегда тем, что я забывал про свою заветную банку. Мама, во время очередной генеральной уборки, случайно находила мой «сюрпризик». Едва только она откупоривала крышку, желая узнать, что в баночке, и, как она вообще сюда попала, как в нос ей ударял сногсшибательный аромат. Она постоянно спрашивала меня, зачем я это делаю? Раздосадованный, что я в очередной раз забыл проверить результаты своего эксперимента, я молчал, а затем снова шел на улицу и собирал новых бойцов.

– Ты намекаешь на то, что мы живем как эти твои жуки? – спросил истинный.

– Я ни на что не намекаю. Я просто рассказал историю из детства – развел руками Овальд. – Возможно, истинные правы. Но никто не даст гарантии на то, что чья-то мама тоже откроет нашу баночку-вселенную, брезгливо понюхает наш пропахший гнилыми телами мир и смоет нас в унитаз. Эксперимент будет окончен и не важно, кто будет победителем в этой банке.

– Ты пессимист! – Заметил истинный.

– Ты тоже. – Парировал Овальд.

– Я-то почему?

– В твоем рассказе, тоне и кислой физиономии не чувствуется веры в победу истинных, – заметил Овальд. – Либо, ты на самом деле веришь во все это, просто агитатор и оратор из тебя никакой.

Истинный хотел что-то ответить, но его порыв прервал мужской грубый голос, который раздался неизвестно откуда. Овальд и истинный сначала замедлили шаг, а потом и вовсе остановились.

– Овальд, у тебя осталось пять минут – с нотками звонкой стали объявил голос.

– Какие еще пять минут? – спросил Овальд, глядя по сторонам.

– Это было обращение не к тебе, – хмуро ответил истинный. – Меня тоже зовут Овальд. У наших родителей были одинаковые предпочтения и вкусы…. Это мне дали еще пять минут на общение с тобой.

– А что будет потом?

– Это зависит от твоего ответа: откажешься ты от своей идеи покидать Землю или нет.

– Нет. Не откажусь.

– Тогда все кончено – как-то с облегчением сказал истинный.

– Что произойдет через пять минут? Меня убьют?

– Нет, не убьют. Просто будут держать в изоляции до тех пор, пока истинные не одержат победу над другими расами.

– А что будет потом? – спросил Овальд, заранее догадываясь, что и потом его не ждет ничего хорошего.

– Потом тебя уничтожат, как и остальных клонов, поскольку люди будут больше не нужны. – объяснил истинный.

– В общем, не жизнь у меня, а просто сказка… – едва слышно произнес Овальд.

– Ты сам в этом виноват.

– Я? И в чем моя вина? Разве я виноват, что меня слепили с прототипа-идиота со скверными мыслями?

– В чем-то ты прав – задумчиво произнес двойник. – Ты опасен для мира людей и истинных. Я – тоже проклятье для своего мира. Извини, но такими мы с тобой созданы, ничего с этим не поделать и нас с тобой не изменить.

– А чем ты опасен для своего мира?

– Я тоже против войны и господства нашей расы над другими, совершил тоже много глупостей здесь. Когда мое сознание просканировали – сразу же заинтересовались и тобой. Тебя хотели просто убить, но я пообещал им, что смогу отговорить тебя. Мы оба опасны, Овальд. Все, что я рассказал тебе про наш мир – это правда. Я знаю тебя, как самого себя, поэтому я не тебя отговаривал, а наоборот, пытался разжечь в тебе ненависть к истинным.

– Тебе это удалось – признал Овальд. – Только какой в этом смысл, если мне сейчас настанет конец?

– Смысл в том, что мне теперь будет жить легче, зная, что я не один такой.

– Тварь трусливая, к психологу бы лучше сходил и поплакался!

Истинный ничего не ответил. Отвел взгляд и, развернувшись, пошел прочь по мосту.

– Время окончено – раздался голос.

Тело Овальда моментально застыло, кровь в теле словно закипела. Ощущение было такое, как в артерию засыпали горсть толченого, острого стекла. Все внутренние органы норовили вывернуться на изнанку. Он чувствовал, что при желании может пошевелиться, но это желание отпадало само собой из-за боли при малейшем движении. Мысленно Овальд проклинал себя за то, что он в последний момент, перед тем как застыть, вытянул одну руку вперед. Поза была явно не идеальной, для долголетнего паралича. Он хотел что-то крикнуть вслед уходящей прочь фигуре истинного Овальда, но не успел, только лишь безнадежно протянул руку…. Все попытки поменять позу были тщетны. Острая боль моментально яркой вспышкой била по всему организму. Когда Овальд был неподвижен – боль отступала. Хорошо, что дышать ему позволили безболезненно.

Обездвижимый Овальд смотрел в спину уходящего двойника. Почувствовав тяжелый взгляд, истинный обернулся и посмотрел на Овальда. Их взгляды встретились. Игру в «гляделки» выиграл Овальд, поскольку не мог даже моргнуть. Истинный Овальд сдался и, опустив взгляд, пошел обратно к человеку. Подойдя вплотную к нему, он произнес:

– Сердечный цикл человека двойной: первое сокращение сердца – служит для самого человека, а второе – это фантомное биение сердца истинного – прототипа. Этот факт не поддается никакому объяснению и логике. Мы с тобой, как единое целое, с одним на двоих сердцем. Сказав это, истинный положил прохладную ладонь на лоб Овальда и прикрыл глаза.

Овальд почувствовал, что он свободен. Он безболезненно сделал шаг назад, увидел, как по лицу двойника прошла болевая судорога.

– Беги… – едва слышно прошептал двойник.

Овальд увидел в его глазах страшную, нестерпимую боль, которую он сам испытал несколько секунд назад.

Боковым зрением он уловил какое-то движение. Повернув голову, увидел, как к нему приближаются четыре существа с вполне человеческими фигурами, только не из плоти и костей, а из жидкой, раскаленной лавы. Их тела бурлили огнем, и жар был всех оттенков красного. Темные, маленькие пятнышки остывшей породы перемещались по всему телу. Овальд заворожено смотрел на этих существ, вглядываясь, как черные пятнышки утопают где-нибудь в огненной груди, а потом выныривают где-нибудь на ноге…

Четыре стражника надвигались на Овальда, не ускоряя и не замедляя шаг.

– Беги, идиот… – послышался тихий, слабый голос истинного Овальда.

Обращение было обидным, но совет все же был дельным. Засунув подальше обиду на «идиота», Овальд ринулся прочь от стражников и тут же остановился. С другого конца моста, как в зеркальном отражении, к нему приближались четыре точно таких же существа.

Хороший совет бежать, вот только куда, если ты стоишь на навесном мосту, окруженный огненными тварями, находясь в сотне километров от поверхности Земли?

Овальд медленно попятился обратно к своему неподвижно застывшему прототипу.

Стражники сомкнули круг и остановились в паре метров от Овальда. Один из них подошел к истинному Овальду:

– Ты неисправим – сказал огненный стражник. Овальд узнал голос с нотками стали, который ранее сообщал о том, что осталось пять минут до ареста. – Властью данной мне небом и землей, тьмой и светом, я признаю тебя виновным в предательстве своего народа и пособничестве к бегству твоего клона из мира истинных. Наказание будет исполнено незамедлительно.

Двойник Овальда молчал, не подавая признаков жизни. И только Овальд различил в его взгляде насмешку…

– Стойте! – крикнул Овальд. – Вам нужен я!

– Всему свое время. У тебя есть в запасе еще одна минута для жизни. Не трать ее на разговоры – махнул на Овальда рукой огненный стражник. От этого взмаха руки, несколько капель раскаленной лавы упали на мост и зашипели, превращаясь в темные кусочки глянцевого обсидиана.

Все произошло очень быстро и до безобразия просто. Кипящая лава стекла с головы стражника, оголив лицо. Оно было вполне обычным и человеческим. Русые волосы до плеч, зеленые глаза, высокий и чистый лоб. Он положил свою огненную руку на голову истинного Овальда и через мгновение, на ковролиновом покрытии моста, лежала маленькая горстка черного пепла.

– Теперь твоя очередь – объявил стражник, сделав шаг к Овальду. – Властью данной мне небом и землей, тьмой и светом…

– Землей и небом, говоришь?! – нагло перебил его Овальд. – А ты видел хоть раз в жизни небо?

– Нет, – ответил стражник, слегка растерявшийся от наглого вопроса человека.

– Небо не могло дать тебе власть, поскольку ты его не видел. Вы бросили его на произвол судьбы, и теперь оно принадлежит мне. Властью, данной мне небом, я вас уничтожу, если смогу выбраться отсюда.

Услышав эти слова, стражники ринулись на Овальда со всех сторон. В последний момент, Овальд подпрыгнул на месте и полетел вниз…

Хвала вертикальным мостам и всесторонней гравитации. Овальд вовремя вспомнил, что он находился не на земле, а на вертикальном мосту.

Раскинув руки, Овальд камнем летел вниз. Наверное, он сильно кричал, но до конца в этом был не уверен, поскольку свист ветра закладывал уши, напрочь лишая возможности слышать даже самого себя. В широко раскрытый от ужаса рот, залетал тугой струей воздух, царапая и раздувая легкие в груди.

Он пикировал, пытаясь рассчитать траекторию падения, чтобы приземлиться прямо в небольшой фонтанчик, из которого он попал в этот мир.

Тело опять парализовала уже знакомая боль. Хоть и с опозданием, но стражники догадались включить этот извращенный режим дизейбла.

Падать оставалось не более двухсот метров, а до спасительного фонтанчика было еще далеко, поскольку он находился чуть в стороне.

В голове у Овальда промелькнула паническая мысль о том, что ему никто не давал гарантии на то, что вода телепортирует его обратно на поверхность, в мир людей.

Тело было парализовано…

Спасительный фонтанчик с тухлой водой был в стороне…

Закричав, Овальд замахал всеми своими конечностями, как плывущая собака, отгребая в сторону.

Боль.

Страшная боль.

От боли в глаза ударила яркая вспышка света и ослепила. Ощущение, словно каждый позвонок вертелся вокруг своей оси, перетирая, словно жернова межпозвоночные диски. Желудок вывернулся наизнанку. Все кишки завязались в тугой узел и душили сами себя. Каждая артерия, каждая вена в теле сузились настолько, что тромбоциты не могли в них пролезть, не порвав их…

***

– Ну вот, еще и куртку заблевал мне! – Овальд услышал незнакомый, гнусавый голос.

Приоткрыв глаза, он увидел, что лежит на чьем-то согнутом колене. Рвотные водяные массы растекались по земле и туфле незнакомца, который, судя по всему, спас Овальда.

Судорожно закашлявшись, Овальд выпустил еще немного воды из легких и, утерев рот рукавом куртки, встал на ноги.

Как это ни странно, но Абаддон не утонул. Птенец мирно прыгал по краешку фонтана и долбил клювом шелуху от семечек.

Его спасителем оказался молодой худощавый парень, двухметрового роста, который теперь сидел на краешке фонтана и, сняв испачканный туфель, полоскал его в воде. Заложив ногу на ногу, парень бодро помахивал разутой стопой, облаченной в дырявый носок. Лицо его было болезненно бледным. На голову был натянут капюшон от черной толстовки, которая была поддета под джинсовую куртку. Если посмотреть на него в профиль, то из-за капюшона будет виден лишь его тонкий нос, с чувствительно подрагивающими ноздрями. Все остальные части лица утопали в жерле капюшона.

– Спасибо, что спас меня, – поблагодарил Овальд.

– Забей, все огонь! – Прогнусавил спаситель, надевая туфлю на ногу. – Сижу я такой, сижу, залипаю на то, как ногти на руках растут…. И тут твоя тушка всплывает из воды. Я сразу кумекнул – хороший ты человек, раз всплыл.

Услышав подобный сленг, Овальд понял, что его спасителем был заядлый наркоман. Теперь стало понятно, почему у него такое бледное и худое лицо. Спасителей не выбирают, поэтому Овальд молча подошел к нему и твердо пожал его тонкую, слегка синеватую руку.

– Меня Арчи зовут. Слыхал? – представился парень.

– Нет, не слышал. А меня Овальдом зовут.

– Давно на дурь подсел? – гнусаво спросил Арчи.

– Дурь? Нет, что ты! Я вообще не по этим делам – отмахиваясь, как от нечистой силы, ответил Овальд.

– Да ладно тебе, в натуре… Я же видел, как тебя накрыло. Орал, кричал, обратно в фонтан порывался занырнуть. У тебя даже пульс от передоза странный какой-то…

Овальд приложил руку к груди и обомлел. Его сердце выдавало одиночные удары.

Тук… Тук… Тук…

«Значит, не наврал истинный. Я остался один, без своего прототипа. Сердце теперь бьется только за одного» – думал Овальд, присев рядом с наркоманом.

– У большого Сэма петрушку брал? – отвлек от мыслей противный голос Арчи.

Овальд не сразу понял, про какую петрушку спросил Арчи.

– Нет, у бабушки Сэма. Все знают, что лучшую петрушку продают бабушки на рынке – уныло пошутил Овальд.

Розыгрыш был так себе, но видимо у его спасителя интеллект давно упал ниже плинтуса, поэтому он все принял за чистую монету.

– Да ладно? Не знал, что у него есть бабушка. Ему же самому лет шестьдесят…. Сколько же тогда лет его бабуле? – удивился Арчи.

Заторможено уставившись на свои пальцы, наркоман немного «позависав», начал медленно их загибать, что-то бормоча при этом.

– Получается, что ей не меньше ста лет! – Объявил результаты подсчетов, пораженный до глубины души Арчи.

– Так и есть. Травка у нее не простая, а молодильная.

– Да ладно! – совсем удивился наркоман, открыв рот от удивления. Пару минут он посидел с открытым ртом. Овальд увидел, как вязкая слюна побежала по нижней губе наркомана, и отвернулся в сторону.

– Надеюсь, искусственное дыхание ты мне не делал? – спросил Овальд, на всякий случай, вытирая отворотом куртки рот.

– Не… Я тебя из воды вытащил, по морде пощечины надавал, пару раз коленом заехал по бурдюку. В общем, принял все реанимационные меры при передозе от куземяки или шмыги.

Арчи резко вскочил на ноги и начал бодро вышагивать туда-сюда перед Овальдом.

Овальд не стал спрашивать, что такое «куземяка» и «шмыга», в общих чертах, смысл этих слов он понял.

– Судя по твоим познаниям в оказании помощи пострадавшим, ты врач? – усмехнулся Овальд.

– Нет. Нет. Нет – повторяя одно слово и наматывая челночным бегом перед Овальдом, ответил Арчи. – Я – фермер.

– Как это я сам раньше не догадался… Ладно, было приятно познакомиться, Арчи. Спасибо, что спас – вставая с влажного бордюра фонтана, сказал Овальд.

– Ты куда? – спросил Арчи, застыв на месте.

– По своим делам.

– А молодильная петрушка у тебя еще осталась? – застенчиво прогнусавил наркоман.

– Нет, не осталась, но не советую тебе ее даже пробовать, – ответил Овальд.

– Почему?

– Галлюцинации от нее страшные. Знаешь, мне вот привиделось, что Землю захватили страшные твари и только я могу спасти от них всех людей планеты.

– И что ты стал делать?

– Ничего. Я испугался и прыгнул в воду, – пожал плечами Овальд.

– Трус, – брезгливо и презрительно сморщив губы, заключил Арчи.

– Я испугался, что я остался один. Один в поле не воин. Я ничего не мог поделать.

– Трус, – повторил Арчи и сплюнул на асфальт. – Что значит один? Ты, энергетика всех людей мира, молодильная петрушка, да еще и Бог в помощь! Целая банда уже сколотилась.

– Я не герой. Струсил и убежал – опустив голову, признался Овальд.

– Мне тоже как-то раз приглючилось, что я в ад попал. Знаешь, черти с вилами и сковородками, все как полагается. Ситуация была безвыходная, но я не сдался. Отнял у одного вилы и давай их колоть! Бился, как лев! Было страшно, но я не спасовал. А когда очнулся, то оказалось, что я бегаю по гаражу с одноразовой вилкой в руках. Но все равно, это был поступок. Как говорится, тяжело в учении – легко в бою.

– Ты молодец, Арчи. Благодаря таким героям, как ты, нас до сих пор и не уничтожили какие-нибудь инопланетяне, – сказал Овальд и пошел прочь, оставив мотающегося туда-сюда наркомана наедине с самим собой.

Глава 5. Штурмуя небеса

На лестничной площадке, как и полагается в старых домах, было четыре квартиры.

Овальд пару раз бывал в гостях у Вердена, когда они учились в летном училище. Улицу, дом и подъезд он запомнил хорошо, а вот с этажом дела обстояли сложнее, поэтому побродив немного вверх и вниз, он смог интуитивно найти нужную лестничную клетку. Пришел черед более сложной задачи – вспомнить номер квартиры.

Следуя простой логике, он сразу отмел две двери, поскольку было видно, что они были недавно установлены: трехсантиметровая сталь, без противосъемных штырей, с тремя контурами уплотнителя. Новизну дверей выдавала строительная пена, безобразно выдавленная наружу. В общем, все как полагается, двери дорогие и заграничные, а монтаж быстрый и отечественный. Старику Вердену не к чему было устанавливать дорогостоящую дверь под старость лет. Две другие двери на площадке были старыми и ветхими. Овальд подошел к одной из дверей и прислушался. В квартире играла бодрая молодежная музыка. Учитывая то, что Верден жил один, маловероятно, что он мог отплясывать какой-нибудь бодрый «тектоник» шаркая по-стариковски по квартире с газеткой в руках.

Оставалась лишь одна дверь, за которой была тишина. Не найдя звонка, Овальд постучал костяшками пальцев по дверному деревянному косяку.

Некоторое время ничего не происходило. Овальд постучался еще раз и тут же услышал какое-то шевеление за дверью.

– Кто там? – послышался голос Вердена.

– Ты открой, а потом вместе посмотрим, стоит меня запускать или нет.

Старик немного растерялся и замер, не издавая никаких звуков.

– Открывай, давай. Херувим это, с огненным мечом. Пенсию тебе принес.

– Овальд! – послышался радостный голос Вердена.

Хрустя многочисленными замками, хозяин квартиры быстро открыл дверь. Стоя в проеме дверей, Верден, широко улыбаясь, протянул руку Овальду. Рукопожатие было, не по-стариковски, крепким. В любой квартире существует свой специфический и неповторимый запах. Бывают отвратительные квартирные запахи, которые зачастую издают малоприятные жильцы. Но гораздо реже бывают едва уловимые, тонкие для восприятия, запахи. Едва Овальд вошел в квартиру, его обволок теплый запах свежевыпеченного хлеба.

– Ты чего счастливый такой? Про пенсию я обманул тебя, если что, так что зря радуешься – усмехнулся смущенный Овальд.

– Ты отстал от жизни, Ови. Пенсию уже давно не разносят по квартирам. Она автоматически списывается за коммунальные услуги. Излишков нет, чтобы разносить.

– Неприятное чувство, когда седовласый старец говорит тебе о том, что ты устарел… – пробурчал Овальд. – Обувь снимать?

– Конечно, снимать. Мы не в заграничных фильмах живем. Дерьмо, как и раньше, на улицах настоящее, а не декоративное.

– Просто подумал, что может быть теперь грязь на обуви лечебной стала. В совок ее потом заметешь и отвар какой-нибудь целебный забодяжешь. Двадцать второй век все-таки… – сказал Овальд, расшнуровывая кроссовки.

– Все по-прежнему: грязь все такая же грязная, жизнь все такая же тяжелая, а ты все такой же брюзга.

Верден внимательно осмотрел босые ноги Овальда и ногой придвинул ему пушистые тапочки:

– Обувай, полы у меня холодные.

Овальд неуверенно засунул ступни в теплые тапочки.

– Это тапки для гостей, а поскольку гостей у меня не бывает – они новые. Так что не брезгуй и со спокойной совестью рассаживай в них грибок.

Квартира была однокомнатной. В комнате был когда-то давным-давно модный «антистрессовый» интерьер: вся мебель была со скругленными углами, ее было не много – пара кресел, диван, деревянный журнальный столик на кривых резных ножках. Три стены комнаты были окрашены краской градиентным способом, четвертая стена, которая отделяла комнату от кухни, была сделана в виде огромного аквариума, наполненного речной пресноводной рыбой.

Хозяин квартиры бренчал посудой на кухне. Его хорошо было видно из комнаты сквозь стеклянную стену, наполненную синеватой водой.

Овальд подошел к аквариуму и всмотрелся в этот домашний водный мир. Пресноводные рыбы были не столь красивы, как традиционные яркие аквариумные рыбки, но в этом была своя прелесть. Неформальный окунь с ирокезом на спине, беспризорниками шмыгали ерши, ленивые сомики слепо обшаривали дно, хлопали беззубым ртом толстолобики. В этой стене-аквариуме было много видов рыб, но всех Овальд не знал. Его внимание привлек маленький рак с одним усом. Второй его ус был, судя по всему, утерян в бою. Рак забился в угол аквариума и, воинственно подняв синеватые клешни, бдительно наблюдал за плавающими рыбами.

– Нравится? – спросил подошедший со спины Верден.

– Очень – искренне ответил Овальд.

– Это интересней любого телевизора. Менять воду в нем каждый день слишком дорого, но на этом я не экономлю – сказал Верден, встав рядом с Овальдом.

– Само собой на этом не стоит экономить, поскольку в тяжелые времена всегда можно будет полакомиться жареной рыбой, не выходя из дома. И браконьерствовать можно не опасаясь штрафов. Хоть сетями лови, хоть динамитом глуши, когда соседей дома нет.

Верден широко улыбнулся и укоризненно покачал головой:

– А ты все такой-же. Ладно, пошли есть.

Они прошли на кухню.

– Кстати, я не один, – спохватился Овальд, вытаскивая из кармана потрепанного Абаддона. – Прошу любить и жаловать – это мой друг Абаддон.

Верден молча сгреб Абаддона с ладони Овальда и усадил его на подоконник. Порывшись в подвесном шкафчике, Верден насыпал птенцу горсть пшена.

У каждого уважающего себя человека есть свое постоянное место за кухонным столом. Овальд нерешительно остановился возле круглого стола с четырьмя стульями, не зная, куда ему пристроиться.

– Садись, чего застыл?

– Пытаюсь понять, на каком месте обычно обедаешь ты сам.

– Вон там мое место – сказал Верден, указав пальцем на стул, стоящий у окна. – Но я на нем не сижу.

– Тогда почему оно твое?

– Когда у меня была семья, я всегда сидел там, у окна. Напротив меня сидела моя жена Дини, а слева и справа – мои дочери Синди и Киби. Когда я остался один, то не могу уже сидеть на прежнем месте. Сам не знаю почему…

Овальд уселся на место у окна и оглядел стол. Стол был сервирован в виде ромашки: в центре стола стояла глубокая тарелка с порубленным на небольшие кусочки жареным мясом, а вокруг лепестками были выставлены еще семь тарелок поменьше, в которых лежали аккуратно порезанные свежие огурцы, помидоры, перцы, различная зелень и свежей выпечки хлеб.

Глядя на всю эту красоту, Овальд почувствовал, как от увиденного у него моментально голодным спазмом свело желудок.

– Прошу к столу – радушно пригласил Верден, доставая из висящего на стене шкафчика бутылку красного вина.

Мясо было пожарено давно и подано к столу в размороженном виде. Не идеал, конечно, но для голодного Овальда оно было само совершенство.

– А ты неплохо живешь, как я погляжу – пробубнил Овальд с набитым ртом.

Натужно засипел подрагивающий электрический чайник. Верден есть не стал, он налил себе в огромную кружку горячего чая и, периодически заглядывая в посудину со свойственной старикам дальнозоркостью, неспешно прихлебывал.

– С чего такие выводы? – спросил старик.

– Мяса на столе в малоимущих семьях не бывает, а у тебя его просто целая гора.

– Мясо сейчас самый дешевый продукт. Оно дешевле соли и хлеба.

– Вот как? – удивился Овальд, взглянув на кусочек мяса, подцепленный на вилку. На сою это было не похоже. Самое что ни на есть натуральное мясо. – Никогда бы не подумал, что мы доживем до таких времен.

– Все не так радужно, как тебе кажется. Чем дешевле мясо – тем ближе война.

– Не улавливаю логики, – пожал плечами Овальд.

– Форма для солдат по-прежнему производится из шкур крупного рогатого скота – рассказывал Верден, задумчиво постукивая чайной ложечкой по стенкам кружки. – Бывали времена, когда военную форму изготавливали из синтетики. Эпоха порохового оружия прошла. Настала эра плазмы. Любое легкое ранение в руку или ногу всегда приводило к смерти – синтетика начинала оплавляться и сжигать человека заживо. Шкуры животных – не горят. Максимум получат дырочку, диаметром в пару сантиметров, которую заштопают и дадут донашивать живым бойцам.

– А причем тут дешевое мясо? – напомнил Овальд.

– Связь самая что ни на есть прямая. Перед готовящейся войной начинаются массовые заготовки шкур и шерсти, а мясо рассовывают по магазинам. Чем больше скоропортящегося товара – тем оно дешевле. В новостях про готовящуюся войну не сказано ни слова. Люди набивают досыта себе брюхо и думают, что наконец они живут в достатке. Набирают еще больше кредитов под благополучное будущее, копая тем самым себе еще более глубокую могилу.

– Понятно. Пожинаем пряники, перед ударом плетью, – мрачно заключил Овальд.

– Овощи я сам выращиваю на балконе. Покупаю муку и хлеб пеку сам. Так экономней получается. Так что особо на еду я не трачусь. Да и не приходится мне тратиться. Все доходы уходят на кредиты – сказал Верден, и на правах хозяина решил переменить тему. – Что мы все о мрачном? Давай лучше о тебе поговорим. Ты ходил к Дональду Старку?

– Ходил – ответил Овальд, с аппетитом похрустывая огурцом.

– И что? Устроился на работу?

– Нет.

– Как так? Не может быть, что бы для тебя не нашлось вакансии. Ты же здоровый мужик! На тебе пахать можно! – негодовал старик.

– Пусть на тебе пашут. Борозды не испортишь, а пахать глубоко все равно нынче и не нужно – все равно ничего не выращиваем и не производим в нашей стране.

– Ничего не понимаю. Ты не понравился мистеру Старку?

– Понравился настолько, что он даже мне доверил охранять своего дебильного сына.

– Так в чем тогда дело?

– Проблема в том, что мне не понравился Дональд Старк, и я ему прямо об этом и сказал.

– Работодатель и не должен нравиться. Он предложил тебе отличную, непыльную работу, а ты, осталоп, ее прошляпил! – словно малого ребенка, старик отчитывал Овальда.

– Это страшный человек. Поверь мне Верден.

– Он современный человек. Не более того.

– Доброта и совесть никогда не были в моде. Дело не во времени, а в самом человеке. Алчность не оправдывается годами.

– И что ты теперь будешь делать? На что жить? – тревожился Верден.

– Выстругаю удочку и буду рыбачить в твоем аквариуме, пока ты бьешь баклуши на работе. И еда и досуг в одном флаконе – пошутил Овальд.

– А если серьезно? – нахмурился Верден. – Скоро начнется война. Нахамив мистеру Старку, ты добровольно лишил себя «брони». Ты хоть знаешь, с кем тебе придется сражаться?

– Понятия не имею. И если честно, то и знать не хочу – отмахнулся Овальд, и после недолгой паузы сказал – У меня есть предложение для тебя, Верден.

Старик никак не отреагировал.

– Я предлагаю тебе улететь со мной на поиск подходящей для людей планеты.

Верден засмеялся.

– Ничего смешного. Поверь, грядущая война не стоит и выеденного яйца, существуют проблемы посерьезней.

– Я уже не в том возрасте, когда хочется приключений. Меня многое не устраивает в нашем мире, но трезвый рассудок говорит о том, что так и должно быть.

– Как там у Шекспира? Весь мир театр, а люди в нем актеры… – процитировал Овальд и, взяв бокал с вином, одним махом осушил его. – Слишком пресно сказано. Мне кажется, что весь мир механические часы, а мы лишь шестеренки. Вернее будет сказать, не часы, а старинный механический будильник. Те шестеренки, что побольше, медленно, вальяжно вращаются, наблюдая, как их толкают более мелкие. Судьба мелких шестерней незавидна – они быстро изнашиваются от бешеного вращения и их выбрасывают на помойку, быстро заменив на другие. Чинить такие детали нерентабельно, проще закупить несколько штук про запас и хранить их в комоде.

– Это ты на себя намекаешь? – спросил Верден. – Комод – это криоконсервация?

– Я ни на что не намекаю, а лишь рассказываю про механизм часов, ну а какие выводы сделаешь из этого ты – уже зависит не от меня. Так вот, большие шестерни слишком дорого менять на новые, поэтому их будут чинить до самого конца. Они будут беззубо цепляться за другие диски, давать пробуксовку, а мелкие детали будут с удвоенной силой продолжать толкать эту обузу, лишь бы весь механизм не остановился. Если будильник остановится – им всем настанет конец, и они все вместе отправятся на свалку вместе со своим домом. Существуют детали, которые не предназначены для вращения, например валы с встроенным молоточком. Основная их задача создавать больше шума, чем дела. Не зная для чего, не зная почему, мы продолжаем циклично делать свою работу в своем мирке. И кто знает, что произойдет, когда настанет время и пружина запора звонка вылетит из паза, издав резкий звук звонка. Вполне возможно, что наш мир окажется не безобидным механическим будильником, а страшной бомбой с таймером, которая уничтожит не только свои шестеренки, но и все галактики во вселенной.

– А кто ты в этом механизме?

– Я – мелкая деталь, с острыми зубчиками. Я мог бы исправно крутиться и не знать забот, но не могу. Вернее сказать, могу, но не хочу. Я скриплю, упираюсь всеми силами, сам не знаю, что мне вообще нужно. Обычно, таких как я, достаточно смазать чем-нибудь, поплевать, постучать ногтем и они перестанут ерепениться… Меня уже пробовали смазать благами, плевали.. Скоро начнут щелкать ногтем по голове. Только они что-то медлят, боятся, что я могу выскочить из паза, в котором сижу.

– Может проще поменять такую деталь в механизме? – спросил Верден.

– Я не знаю, Верден. Прошли считанные часы после разморозки, а у меня уже голова кругом идет от всего происходящего. Я ничего не понимаю, что происходит в нашем мире!

– Если жизнь пробует тебя на прочность, берет на излом, в надежде, что ты дашь трещину и переломишься пополам, как бумажный солдатик, это означает что ты счастливый человек.

– Тогда почему же я не чувствую себя счастливым? – спросил Овальд.

– Ты просто этого не осознаешь. Именно в такой безысходной ситуации появляется невыносимая тяга к исправлению этого мира. Хочется взять иглу справедливости, вдеть в нее нить разума заштопать этот дырявый, безумный и несуразный мир, словно любимые трусы, с прорехой на неприличном месте. В такие моменты и воздух пахнет по-другому, и мозг работает как четко отлаженный механизм с хорошо смазанными шестеренками. Поверь, если бы сидел сейчас в своей уютной квартире, окунув ноги в таз с теплой водой, окруженный любящей тебя семьей, то у тебя не возникло бы желания решать судьбу всего человечества. Вместо этого тебя мучила бы мигрень и депрессия от безделья и сытости. Поверь, я знаю, о чем говорю.