Текст книги "Детонация"

Роман Сенчин
Детонация

Ближе к пятидесяти годам Свечин стал замечать, что становится не то чтобы трусоват… Вот говорят же: человек с годами мудреет. Наверное, мудрость проявляется не Детонация в способности мгновенно отличать добро от зла, находить истину, прекращать спор одной фразой. Скорее, всего, мудрый человек в первую очередь осторожен. Это хорошее качество. Оно удерживает его самого и близких к нему от совершения ошибок.

До недавнего времени Свечин был уверен в себе. Еще младшим школьником ощутил внутри нечто вроде теплого, твердого камешка. Это было знание. Не накопленное жизненным опытом, а словно вложенное природой. И оно помогало не сбиваться с пути, не отвлекаться на разные миражи. Двигаться по жизни целеустремленно и смело.

Нет, конечно, путь был не проторенный другими. На самом дело это было бездорожье, часто вязкое, опасное, но камешек внутри ободрял: идешь правильно, все будет нормально.

Свечин плохо учился в школе, потому что камешек убеждал: тебя учат не тому, бери с полки такие-то книги и читай их. Свечин пошел служить в армию, хотя тогда армии боялись, от нее усиленно отмазывались и косили, и даже в военкоматах офицеры и врачи с готовностью – нередко без всяких взяток – выдавали военные билеты с отметкой «негоден». Но Свечин явился по первой же повестке, не смотря на дедовщину, множащиеся горячие точки, страх недавнего Афгана. Просто знание подсказало: пригодится, много чего увидишь, узнаешь, не бойся. Отслужил, вернулся целым и невредимым.

После армии много где пробовал учиться, в том числе на истфаках в двух педах. Бросал, переезжал из города в город, жил на вписках, а иногда и вовсе бродяжничал, ночуя на вокзалах и в аэропортах, мылся в городских банях, где заодно стирал вещи, а потом сушил их на веревках во дворах или на ветках деревьев. Камешек нашептывал: так надо, так надо.

Когда стал писать, оказалось, что это природное знание ему мешает. Сомневающиеся персонажи, их душевные переломы, размышления получались с трудом. У самого Свечина убеждения, опять же не приобретенные, а врожденные, что ли, не менялись, музыкальные, литературные, даже политические пристрастия оставались такими, какие были в пятнадцать, тридцать, сорок лет. И иногда он с достоинством говорил: «Я человек в плане мировоззрения статический».

Камешек знания не вел его к тупикам и ошибкам, даже если его указания казались странными, нелогичными, опасными. В девяносто шестом году Свечин, уже взрослый, двадцатипятилетний, оказался в Москве, и вместо того чтобы принять предложение дружка по армии торговать на Горбушке дисками, поступил в Литературный институт. На втором курсе женился, на пятом у него вышла первая книга. А дружку дали пятерку – кроме дисков, как оказалось, продавал экстази.

Двадцать лет Свечин прожил в Москве, работал в газете, публиковался в журналах, частенько получал премии, книги издавались почти ежегодно, права на некоторые покупали за рубежом. Вроде бы всё отлично, жизнь устоялась. И тут, во время очередной ссоры с женой, камешек внутри стал печь, жечь, давить: всё, хватит, собери вещи и уезжай! Не сомневаясь, Свечин сунул в сумку ноутбук, тетради с начатыми текстами, носки, зубную щетку и шагнул за дверь.

Стоял у ближайшей станции метро, курил и выбирал, куда поехать. Родителям на глаза вот таким, вышвырнутым псом, показаться было стыдно, а больше его вроде бы никто не ждал. Набрал номер молодой женщины из Екатеринбурга, с которой не так давно случился так называемый командировочный романчик, спросил: «Серафима, можно к тебе приехать?» Без всякой надежды спросил, но будто ему продиктовали эти слова. И она ответила: «Ну приезжай». Ответила, не удивившись, как-то так равнодушно. Он приехал, и вот шестой год они вместе. Женились, у них отличная квартира в новом доме; Серафима ждет ребенка…

Но постепенно камешек стал растворяться. Как кусок соли в воде.

Может, и правильно – полтинник, пора притихнуть, больше размышлять, чем говорить и писать.

Работая в газете, Свечин выдавал в неделю по два-три материала на разные темы. Еще и колонки вел то в одном издании, то в другом. И везде высказывал свое мнение, критиковал, одобрял. А нынче по многим вопросам не мог занять позицию. Сомневался, отмалчивался… Раньше активно писал в «Фейсбуке», теперь же в основном читал чужие посты, комментировал осторожно, взвешивая, какую реакцию поставить – «нравится», «супер», «возмутительно», «сочувствую»…

И вот наступил день 24 февраля, когда высказаться, определиться стало необходимо. Солдаты его страны перешли границу соседней. В большинстве средств массовой информации и в соцсетях это тут же назвали войной, но власть объявила: «Началась специальная военная операция». А за «войну» пообещала наказывать.

Как заметил Свечин, для многих, особенно тех, кто отвык или не научился смотреть телевизор, случившееся оказалось полной неожиданностью, повергло их в так называемый шок. Ну были какие-то сложности, какая-то напряженность, но чтобы ракеты, танки, снаряды… Свечин не удивился. Испугался – да, но без удивления.

Он всю осень и начало зимы провел в деревне у заболевших родителей. Интернет там ловил очень слабо, поэтому приходилось включать телевизор. Смотрел в основном смешные сериальчики вроде «Универа», «Саши-Тани» – нужно было отвлекаться от гнетущего ощущения, что мама и отец умирают, – но иногда, чаще по просьбе ненадолго выбиравшихся из полузабытья родителей – «как там в мире?», – переключал на центральные каналы. И везде утверждали: власть в соседней стране захватили нацисты, бандеровцы, там строятся базы НАТО, скоро прибудут ракеты, которые направят на нас и в любой момент смогут нажать на кнопку.

В общем-то, подобное, правда не с таким напором, не с такой яростью, говорили на протяжении восьми лет, с того момента, когда у соседей свергли президента и началась, по сути, гражданская, с элементами этнической, война. В итоге полуостров, омываемый Черным морем, вошел в состав России, части двух областей объявили себя суверенными республиками, и с тех пор соседнее государство их периодически атаковало ракетами, живой силой, пытаясь то ли вернуть, то ли наказать, а республики им отвечали; русский язык у соседей, где говорящих на нем жило больше восьми миллионов, постепенно утратил всяческий статус…

Стоп – какой итог? Никакого итога нет, есть страшное продолжение.

Впрочем, за три дня до двадцать четвертого Свечину и, как он успел заметить, многим другим показалось, что он, итог этот, близок. Президент подписал указы о признании Россией республик независимыми, были заключены договоры о дружбе, взаимопомощи. Появилась надежда, что соседнее государство перестанет претендовать на эту территорию – испугается нашей силы.

Сначала было объявлено: республики признаются в фактических границах, а через несколько часов пришло уточнение: в границах областей. И запахло войной. Правда, небольшой, скорее всего, локальной. Но утром 24 февраля, включив радио, Свечин услышал о точечных ударах по аэродромам, частям ПВО, командным пунктам соседей, а следом о том, что с юга, востока и севера в глубь их территории двинулась бронетехника.

И зазвучали сводки из зоны боевых действий с названиями городов, которые у Свечина – бывшего пионера и студента истфака – ассоциировались в первую очередь с осадами, котлами, пожарами, катастрофами, эвакуациями: Киев, Харьков, Херсон, Чернигов, Одесса, в которой готовятся сейчас отразить российский десант…

Сначала ожог, потом онемение, потом боль. Это была реакция организма на опасность, а врожденное знание молчало, не давало знак, как реагировать. В голове заискрили картинки, термины, исторические факты, фамилии, даты: смерть… ООН… 1941… 1914… пляж в Орловке под Севастополем, где так хорошо отдыхалось прошлым летом… Ковпак… Шухевич… знакомый поэт из Киева Александр Кабанов… Небесная сотня… обгоревшие трупы в Одессе… ночной парк Артёма в Харькове, бутылка портвейна, второй курс Литинститута, Лимонов наизусть… Олег Скрипка с предложением создать гетто для нежелающих учить украинский… специальная военная операция… НАТО, высокоточное оружие… вторжение… глаза умирающей женщины в Луганске…

Проснулась жена. Вошла на кухню такая милая, уютная, в короткой ночнушке.

– Доброе утро, – сказала.

– До… – по привычке начал было Свечин и проглотил продолжение слова; хрипнул: – Началось.

Не было разговоров, обсуждений, слез, стенаний. Сидели по разным комнатам, лежали рядом на широкой кровати и листали, листали, листали в своих телефонах посты в соцсетях, слушали «Эхо Москвы», смотрели «Россию 24», выпуски «Редакции», снова листали… Мейн-кунша Инесса, все четыре года почти не замечавшая их, видимо, считавшая унизительным просить корм, устроилась между ними. То ли ища защиты, то ли защищая.

Дни стали короткими и пустыми. Ночи длинными, с прерывистым сном, проверкой, как там в мире. Да, слова родителей теперь наполнились смыслом. Они, старые люди, родившиеся в ту войну, наверняка предчувствовали эту…

Свечин пытался спрятаться, защититься песнями, книгами, на которых вырос, найти в них совет, ответ, выход. Не помогало. Всё сделалось бесполезным, обесценилось… Заглядывая в телефон, каждый раз надеялся, что закончилось. «Задачи выполнены, угрожающая России военная инфраструктура уничтожена», «Это была ошибка, мы признаем неправомерность применения силы, предлагаем начать переговоры о путях выхода из создавшейся ситуации» – что-нибудь такое. Нет, война наоборот разгоралась…

Его тянуло общаться, и в то же время он догадывался, что общаться опасно. Что одно не то слово, усмешка могут привести или к ссоре, или вообще к разрыву. Серафима, словно чувствуя это, а может, и испытывая то же самое, огранивалась фразами о привычном, обычном. Звала к столу, просила купить то-то и то-то, провожая Свечина в магазин. Но выглядела пришибленно, стала будто ниже ростом, чаще держалась за округлившийся живот, и когда он обнимал ее, прижимал, чувствовал, как она дрожит. Мелко и часто.

Может, если бы у него были друзья, он бы позвонил, или пошел в гости, или к себе пригласил. Даже не разговора хотелось, а понимающего молчания в трубку, за бутылкой. Но одни друзья умерли, другие перестали быть друзьями, третьи потерялись по ходу жизни.

Правда, в «Фейсбуке» тех, кто имел статус друзей, было две с половиной тысячи. Их посты Свечин читал сотнями. Одни рыдали, другие молились о мире, третьи сообщали, что уезжают из страны, четвертые проклинали российского президента, пятые – президента и созданный им режим, шестые – всю Россию целиком, седьмые желали смерти нацикам и бандеровцам, восьмые требовали не прощать внутренних врагов, девятые выставляли умные цитаты из Камю, Стругацких, Станислава Ежи Леца, Платона, Столыпина, десятые занимались математикой: «у них там население тридцать шесть миллионов, миллион-другой уедет в Европу, миллион – в Россию, миллион явных противников спецоперации, воюющих или в соцсетях на диване, или с оружием в руках, остальные дожидаются финала, и они примут тот порядок вещей, какой им предложат»…

Свечин порывался отвечать и первым, и вторым, и десятым. И каждый раз отдергивал руки от клавиатуры. Растворяющийся камешек внутри журчал: да, бесспорно, ввод войск на территорию независимого государства с законно избранным президентом, которого признало и наше государство, это преступление, но… Но – это преступление не всех, кто живет в России, не все поддерживают. Но – американцы бомбили, вводили войска в Ирак, Югославию, Афганистан, Сирию, Панаму, Гренаду, Вьетнам, Корею… И этих «но», каждое из которых, в общем-то, было не таким уж весомым по сравнению с тем, что происходило сейчас в соседнем государстве, оказывалось так много, что спорить с кем-либо казалось невозможным. Была бы у него убежденность, он бы спорил, он бы отстаивал свое мнение, а так… Так, получается, в любом случае лишь подольет масла в огонь.

Свечину предлагали подписать открытые письма. Разные стороны. Он уклонялся, объясняя – «с моей кочки ситуация видится несколько иначе». У него просили комментарии из газет и интернет-изданий. Он говорил, что обдумает ответ и перезвонит, и не перезванивал. В конце концов заблокировал прием звонков. На телефон ему давно почти никто не звонил, разве что мама с отцом. Но их теперь нет. А остальные, кому надо, найдут в соцсетях, напишут в емейл…

Дела не делались, рассказ о взрослом сыне, ухаживающем за больными родителям, который он начал писать в октябре, застопорился. Писал тогда, пытаясь не только заботой, уходом, но письменным словом вернуть им здоровье, продлить жизнь. На примере своих книг он не раз убеждался в том, что слово материально. Но на этот раз не помогло, не сработало. И дописывать рассказ стало слишком тяжело, да и как-то бессмысленно.

А когда он не писал несколько дней, начинал болеть.

Это была странная болезнь – крутило суставы, давило и кололо в голове, внутри – в животе, в венах будто заводились черви, сосали кровь, соки, силу; глаза слезились, во рту было кисло, еда в пищеводе стояла колом, кожа чесалась… Свечин в шутку называл себя графоманом. Может, это была и не шутка. Потребность писать у него наверняка граничила с манией. Или была ею. И когда обстоятельства мешали этой мании, организм разрушался…

Каждый день он ходил в ближайший супермаркет. Не с целью сделать запасы. Просто нужно было хоть немного прогуливаться, а заодно посмотреть, что происходит за стенами его дома.

Да, набивать шкафы и холодильник на пресловутый черный день казалось диковатым – магазин был заполнен товарами. Еще помнилась та ирония, с какой он, Свечин, наблюдал давящихся в магазинах в начале коронавируса, выдергивающих друг у друга упаковки гречки, туалетной бумаги, а пустые полки в 1998-м, в конце советского времени представлялись почти сказкой. Страшной сказкой. Такого повториться не может.

Но вот опустела полка с дешевой гречкой. На другой день – с макаронами, сахаром. Гречка и макароны то появлялись, то исчезали, а вот сахара по-прежнему не было. Свечин почувствовал что-то вроде паники и принес домой два пакета продуктов. Жена встретила это с молчаливым одобрением.

– Может, памперсы купим? – спросил он.

– Говорят, не стоит заранее…

– Да. Ладно.

Кончился февраль, с ним и зима, весна наступила. Но в Екатеринбурге по-прежнему лежал снег, было морозно, хотя и солнечно. А где-то под Харьковом снег посыпал тела, лежащие рядом с сожженной БМП. Украинские СМИ утверждали, что это трупы российских солдат, а российские – что украинских. Данные о числе убитых поступали разные, очень примерные. По федеральным каналам говорили о единичных потерях.

И вот второго марта, просматривая в своей комнате – «кабинете», – как называла ее жена, новости в «Яндексе», Свечин увидел официальное сообщение Министерства обороны России: «498 военнослужащих погибли, 1597 получили ранения». Эти цифры оглушили. Одно дело видеть в соцсетях или оппозиционных СМИ предположительные тысячи, а другое, когда… Почти пятьсот человек, крепких мужчин, уже точно, наверняка, безвозвратно.

В этом своем оглушенном состоянии Свечин открыл «Фейсбук» и сделал запись: «498 российских солдат погибло за неполную неделю. Спецоперация…» Выплеснул горечь и боль. И действительно, когда нажал «Опубликовать», стало легче. Задышалось.

Сразу, мгновенно, будто там, в айфоне, сидели и ждали его, посыпались желтые рожицы со слезинкой, распахнутым ртом, сдвинутыми бровями и покрасневшим лбом, кружочки с поднятым пальцем, сердечки…

А следом выпал первый комментарий:

«Ферзев Александр. Несете ложь».

Свечин хотел было ответить, что это официальная информация, но его опередил некий Кирилл Радыгин: «Увы. Заявление Минобороны».

«Ферзев Александр. Я имею полную достоверную информацию. Настаиваю – это ложь».

Стало интересно, кто этот осведомленный человек. Свечин заглянул на его страницу. Благообразный человек лет шестидесяти, окладистая борода. Нет рабочих мест для показа. Нет школ для показа. Нет места жительства для показа.

«Alex Junin. Вы транслируете информацию преступников!»

Так, а это кто?.. «Живет г. Лондон. Из г. Кандагар». На аватарке украинский флажок.

Пока Свечин решал, стоит реагировать или нет, появился комментарий знакомого переводчика из Москвы Григория Мозера: «Вот ссылка на сайт Минобороны РФ».

Да, ссылка. Свечин ткнул в нее пальцем, открыл. Но читать не стал. Не было сил. Закрыл. Положил айфон на стол, глотнул чаю, поднялся, пошел на лоджию покурить.

Небо почернело, а город светился белыми, желтыми, красными, фиолетовыми огнями. Шумел проспект Малышева, из труб котельных поднимался густой белый дым… Внизу проехала машина, из которой колотило техно. Не любил Свечин этих хамов – мало самим слушать, так надо, чтобы весь район на уши встал…

Когда вернулся в «Фейсбук», обнаружил целое сражение. Вернее, несколько веток-боев.

Наталья Благова, совсем молодая девушка: «Зная новояз, смело умножаем на 10, как бы трешово это не звучало!»

«”Ни”, – мысленно, на автомате, поправил Свечин. – Ни звучало».

«Егор Колчин Наталья Благова. Смотрите, чтоб вас смело не умножили.

Наталья Благова Егор Колчин. Это угроза?

Егор Колчин Наталья Благова. За дезу и паникерство во время войны – к стенке.

Наталья Благова Егор Колчин. Поймай меня, если сможешь, дебил.

Егор Колчин Наталья Благова. Этим займутся специальные люди.

Леша Валкич. Это война. Не спецоперация.

Серж Павлов Леша Палкич. Нам запретили употреблять это слово.

Леша Валкич Серж Павлов. А вы готовы подчиняться любому приказу ваших съехавших?»

Свечина царапнуло «ваших», глянул в «Информацию» на странице этого Леши. Нет мест проживания, места рождения. Фотки. Судя по фоткам, кажется, Днепропетровск. Днепр теперь. Днiпро…

«Леша Валкич. Вы реально Кафку делаете былью. В самой «миролюбивой» стране мира винтят людей с плакатами «Нет войне». Что-то у меня с логикой. Или у вас.

Алена Санникова. Высшие силы создали невидимый щит? Иначе было бы больше.

Леша Валкич Елена Санникова. Цифра не окончательная. Это тех, кого уже нашли и вывезли.

Наир Мах. Это заниженная оценка. Погибших больше в несколько раз.

Клавдия Кокшенова…»

О, Свечин ее знает – сердитая критикесса. Когда-то громила его рассказы, потом вроде перестала.

Клавдия Кокшенова Наир Мах. Вы и сюда набежали?

Наир Мах Клавдия Кокшенова. Погибших около 7000 рос. солдат. Данные скрываются.

Клавдия Кокшенова. А вы откуда знаете?»

А тут обмен репликами Alexа Juninа и Григория Мозера превратился в атаку Alexа.

«Alex Junin Григорий Мозер. «В военной спецоперации на Украине не принимают участие солдаты срочной службы и курсанты военных училищ» – запредельная ложь. Огромное количество видео с пленными срочниками, которых буквально обманули, превратили в пушечное мясо. И да, мерзко смотреть, когда люди, которых считал здравыми, становятся буквально зомби…(

Григорий Мозер Alex Junin. Не понимаю ваш посыл. Никаких комментариев к заявлению Минобороны я не сделал. Ни за, ни против.

Alex Junin Григорий Мозер. Ваша армия бомбит города, деревни. Убивает мирных, дети, старики, женщины сидят по подвалам. А вы не понимаете посыл? Вы не можете заглянуть в свою душу? Сердце? Их вырезали у вас?»

Ссылки на ролики с пленными. Свечин не стал смотреть – уже насмотрелся.

«Григорий Мозер Alex Junin. А с чего вы взяли, что я или Олег Свечин горячо поддерживаем эту кампанию? Право, вы не там тратите свой пыл.

Alexander Junin Григорий Мозер. Не поддерживает тот, кто действует. А вы все – поддерживаете.

Григорий Мозер Alex Junin. И вообще, раз уж вы взялись меня поучать, должен сказать, что ваша риторика из Лондона в Москве кажется несколько pompous.

Alex Junin Григорий Мозер. Классика жанра. Когда правда явилась и разбила вашу гнусную ложь, самое время обратиться к «лондону».))»

Так, и здесь хлещутся:

«Стас Коробченко. 498? Впереди не хватает одной цифры. Например «5».

Мик Мик Стас Коробченко. 6

Изучать кто откуда было утомительно – читал сплошняком.

Анна Шурыгина. Война без потерь личного состава не бывает.

Леша Валкич Алла Шурыгина. И без потерь среди гражданских, да? Видели как девочка дошкольница после бомбардировки лежала на реанимационном столе? Ее спасали-спасали, спасали-спасали и не получилось.

Анна Шурыгина Леша Валкич. Почему украинские переговорщики не спешат к переговорам? Каждый день гибнут люди. Уже столько жертв. Господи! Как все прекратить? Как спасти людей?

Леша Валкич Анна Шурыгина. Анна, я русскоязычный литератор из города Днепр. И я хочу вам сказать: НАС НЕ НАДО СПАСАТЬ! Нам очень хорошо без вас. Заберите свои войска без всяких переговоров. Мы останемся живы, и ваши мальчики не умрут.

Леонид Колбашев Анна Шурыгина. Хватит лить крокодиловы слезы! Это устроил П. и его банда поехавших крышей, которых вы поддерживаете.

Вячеслав Душнин. Откуда звиздёшь?

Ангелина Коршунова…» О, Ангелина! Тоненькая, хрупкая на вид, но на самом деле решительная, со стержнем. Как героиня Белохвостиковой в фильме «У озера». Лет семнадцать назад они дружили. Спорили о литературе. Ангелина одно время работала в издательстве Сретенского монастыря, и Свечину давала подработать – редактура, анонсы, рецензии. Потом реже стали встречаться, потом Ангелина вышла замуж и уехала.

«Ангелина Коршунова Вячеслав Душнин. Это официальные данные Минобороны, но вы продолжайте слушать свой чайник.

Вячеслав Душнин Ангелина Коршунова. Девушка, вы служили в армии? А может и Пу – это президент, а не преступник?

Ангелина Коршунова. Ой, вы за Украину. Извините.

Клавдия Кокшенова Ангелина Коршунова. Ангелина, а ты за кого?

Ангелина Коршунова Клавдия Кокшенова. Посмотрите мои посты.

Boris Niheenkov. Утром за 6000 перевалило.

Кирилл Радыгин. Boris Niheenkov. Откуда вы беретесь, такие кровожадные? Зачем вам надо шесть тысяч трупов русских мальчиков?

Белозёров Игорь Кирилл Радыгин. Не нам, кремлю…

Boris Niheenkov Кирилл Радыгин. Мне как раз не надо. Это надо их главному. И, судя по всему, Вам.

Кирилл Радыгин Boris Niheenkov. По чему это – «по всему»? Объяснитесь.

Кристина Чермных Кирилл Лодыгин. Не обращайте внимания. Есть независимые европейские оценки потерь. Они полностью совпадают с Минобороны. Впервые, наверное, за историю. К тому же военные консультанты говорят, что при «гибели» 6 тысяч – минимум 8-10 тысяч было бы раненых. А таких не спрячешь.

Boris Niheenkov Кристина Чермных. Спрячешь. Недаром вслед за танковыми колоннами идут мобильные крематории.

Кирилл Радыгин Boris Niheenkov. И по-вашему, в них раненых сжигают?

Boris Niheenkov Кирилл Радыгин. И тех, и других.

Кристина Чермных Boris Niheenkov. Да вы больны!

Boris Niheenkov Кристина Чермных. А вы зомбонуты!

Кирилл Радыгин Кристина Чермных. По мне и пять сотен – это ужас. И мне не понятно, откуда берутся вот эти странные люди, которые хотели бы, чтобы счет шел на тысячи.

Boris Niheenkov Кирилл Радыгин. Я против любого убийства людей. Но кремлевские фашисты забрасывают бомбами города Украины. Их армия безуспешно пытается взять независимое государство. Отсюда и трупы российских солдат. Армия Украины меньше, но лучше.

Alex Junin Кирилл Радыгин. Послушать ваше хныканье, так можно подумать, что Украина вторглась в РФ и убивает русских мальчиков.

Кристина Чермных Кирилл Радыгин. Вы не поверите, но много есть русофобов, которые радуются и сотням тысяч. Главное, чтобы русские. В этом и есть нацизм.

Boris Niheenkov. Дорогая Кристина! Войска рф расстреливают украинские города. Сегодня уничтожали Харьков. Их през ждал «хлеба с солью», а получил сопротивление независимого государства. Так было летом 1941 года.

Кристина Чермных Boris Niheenkov. Нацистская Украина никогда не отмоется от Донбасса и Одессы. Даже не думайте. Не мечтайте. Даже если весь Запад будет выть под это. Это Киев зиговал на площадях. Это Киев хоронил с почестями своих фашистов. Запад может врать об Украине все, что влезет. Это ничего не изменит. Как это ничего не изменило в 1945.

Кирилл Радыгин Alex Junin. Если б ты, дорогой, сидел в харьковском подвале под бомбами, можно было б понять. Но ты явно сидишь в другом месте. И если тебе для подпитки твоей злорадной поганенькой радости от гибели тысяч молодых жизней нужно охренеть – хреней. Не могу запретить.

Аля Гладилина Кирилл Радыгин. Вот же вы демагог. Привыкли передергивать?

Кирилл Радыгин Аля Гладилина. Ваша праведная ненависть тоже требует смертей побольше?»

Свечину было и жутко это читать, и какое-то новое любопытство открылось. Нездоровое, самому себе неприятное, но увлекающее дальше и дальше. Тем более что воевали в основном знакомые, близкие даже люди. Вот Аля Гладилина – смешливая поэтесса, с которой часто встречался на разных литературных фестивалях. С Борисом Нихеенковым пересекались в Москве. С Игорем Белозеровым здесь, в Екате…

А вот Андрей Полудоля, автор лиричных рассказов и нежных стихотворений; застенчивый такой парень был лет пятнадцать назад:

«Андрей Полудоля. Олег, Вас не удивляет, что Украина войны нам не объявила до сих пор? Война началась 8 лет назад, погибли в ней уже десятки тысяч человек. И по большей части – мирные люди в Донбассе. Мы могли бы сейчас хреначить ракетами, как американцы по Белграду. И было бы «красиво» и с минимальными нашими потерями. Как раз желание минимизировать потери среди мирных привело к нашим действительно большим потерям. Но иначе, лет через 10 могло бы 50 миллионов за 5 дней».

– Удивляет, Андрей, меня всё удивляет, – пробормотал Свечин, но отвечать не стал. И спорить не мог, и поддерживать тоже.

Равиль Халитов, однокашник по Литинституту:

«Это начальная стадия, когда думали, что по ним особо стрелять не будут. Как в Крыму. А сейчас перестроились, уже таких потерь нет.

Тут же ответ от Михаила Вальмана: «Равиль Халитов. Весь мир уже показал вам, кто вы. Еще санкций подкинуть?

Равиль Халитов Михаил Вальман. Весь мир? Запад, это не весь мир. Тем более, у них все на грани распада. И не вижу, что они нам показали. Что немцу смерть, то русскому забава)

Михаил Вальман Равиль Халитов. Смерть пока косит вас – 6000 солдат захватчиков погибли.

Равиль Халитов Михаил Вальман. Врут.

Михаил Вальман Равиль Халитов. Врать – ваша природа. Про ВОВ тоже говорили: 20 млн. погибших, сейчас говорят аж 42. Ваша история – миф и враньё, когда вы это поймете?»

Появился Денис Сарычев, прозаик, тонкий стилист, душа любой компании, петербуржец.

«Denis Sarychev Михаил Вальман. О! А Вы не только меня приходите «воспитывать», как я посмотрю. Тяжело Вам.

Veronika Winter Denis Sarychev. Дэн, ты уже всё сказал. Тебе бы сейчас надо себя оплакивать.

Denis Sarychev. В смысле?

Veronika Winter Denis Sarychev. Зачем ты подписал бессовестное письмо? Зачем ты оправдываешь преступление?»

Буквально сегодня утром вышел номер главного литературного еженедельника с открытым письмом. Спецоперация, дескать, тяжелый шаг, но необходимый…

«Denis Sarychev Veronika Winter. Дискуссии не будет.

Veronika Winter Denis Sarychev. О чем ты, Дэнчик, какая может быть дискуссия. Вместе же Галича слушали тридцать лет назад «Граждане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле». С моей стороны было бы подло тебя в любые открытые споры втягивать: сейчас у нас положение неравное. Я тут в тепле и безопасности (относительной, конечно, все относительно), а у тебя другое положение. Я не знаю, как тебе помочь – если б знала, то помогла бы. Если что, пиши в личку.

Denis Sarychev Veronika Winter. Того парня уже нет.

Равиль Халитов. Олег, вот из телеграма: Источник ВЧК-ОГПУ рассказал о том, как развиваются события на войне в Украине. По его словам, российские войска взяли в плотное кольцо Херсон, Мариуполь и Харьков и сейчас идет планомерная зачистка этих городов. Киев почти окружен. По словам источника, потери российских войск удалось сильно сократить за счет изменившейся тактики. Теперь тыловые и инженерные колонны усиленно охраняются, в том числе с воздуха, а на захваченных территориях расставляются блок-посты.

Елена Петрова Равиль Халитов. Вы сами понимаете, что вы пишете? Наши войска «захватывают территорию» другого, независимого государства!

Равиль Халитов Елена Петрова. После переворота 2014 года оно уже не независимое».

– Олежек, – позвала жена, – может, спать будем ложиться?

– Да, солнышко. Пять минут.

– Хорошо.

«Равиль Халитов. Чего молчишь, Олег? Прочитал?»

Прочитал. И что? Одобрить изменившуюся тактику, порадоваться тому, что Херсон, Мариуполь, Харьков в плотных кольцах? Равиль наверняка этого и ждет… Как хорошо однажды съездили на пикник в Серебряный бор. Совсем спонтанно получилось – курили перед первой парой во дворе Литинститута, и кто-то вздохнул: «Какой день классный начинается. На бережок бы, шашлыков пожарить». А было действительно прекрасное московское утро середины сентября. И несколько человек – парни, девушки с разных курсов – вдруг поддержали. Опять же кто-то сказал, что знает место в Серебряном бору, там даже мангалы есть… На ближайшем к Литу Палашевском рынке купили мяса, вина, помидоров и так хорошо провели тот день… Это в прошлом, и Палашевского рынка нет, и Равиль из заботливого добряка превратился… Но, может, он только здесь такой – строгий аналитик военных действий, толкователь причин этой войны?..

Кокшенова и Ангелина продолжают поединок.

«Клавдия Кокшенова Ангелина Коршунова. Ангелина, детка, что с тобой сделали в Америке? Ты ведь была патриоткой, я тебя в статьях надеждой русской литературы называла».

Да, Ангелина уже лет десять живет где-то в Штатах. Муж получил там работу.

«Ангелина Коршунова Клавдия Кокшенова. Я давно не детка, и взгляд на патриотизм у нас, судя по всему, разный, Ангелина Антоновна.

Клавдия Кокшенова Ангелина Коршунова. Но ведь ты Родину хаешь, РОССИЮ!»

Ангелина Коршунова Клавдия Кокшенова. Не Родину и не Россию, а режим. С Россией он ничего общего не имеет.

Клавдия Кокшенова Ангелина Коршунова. Ты просто с ума сошла.

Ангелина Коршунова Клавдия Кокшенова. Значит, таких сумасшедших три четверти населения Земли».

Так, надо заканчивать. Умыться, тщательно почистить зубы и лечь спать. Попросить у жены феназепам…

Но продолжал сидеть за письменным столом, за которым уже столько успел написать повестей и рассказов, и даже небольшой роман, и читал, читал комментарии. Словно глотал что-то едкое, может, и ядовитое, и при этом сейчас необходимое. То ли окончательно отравиться нужно, наглотавшись, то ли очиститься – выблевать все, что набилось внутрь за эти дни.

«Наталья Васильева. Не просто безымянных солдат, а ведь это чьи-то сыновья, мужья, братья… Это невообразимо больно!

Кристина Чермных Наталья Васильева. Там работают профессионалы. Конечно – трагедия. Но, увы, необходимая.