Текст книги "Знакомьтесь: мой друг Молокосос"

– Это твоих рук дело? – сердито сказала мама. Кто это в костюме? Лука, это ты? Когда ты пришел? Как я могла не заметить?

Мама подошла к Молокососу и начала дергать того за клюв и тянуть за голову, пытаясь снять, по ее мнению, костюм.

– Так, тютя, – сопротивлялся пернатый. – Не надо меня трогать. Я, конечно уважаю женщин, но если они ведут себя как мужчины, то я за себя не отвечаю.

– Ладно, Лука, хватит, я узнала тебя.

Мама хоть и перестала стягивать с него «костюм», но стояла рядом в ожидании того, что тот сделает это сам.

– А разве Лука не выше ростом? – тщательно всматриваясь, проговорил отец. Где-то на полметра.

– Мы ждем, когда наш, точнее твой, Филимон, друг снимет этот маскарадный костюм. – Может быть кто-нибудь поможет мне.

– Сына, помоги маме, – попросил отец. – Я бы с радостью, но не могу.

– Дело в том, – начал я.

– Давай потом, сынок, – торопила мама. – Сначала расчехлим, а потом поговорим. Хорошо?

Так, сейчас все это и произойдет. Бум и все! Что ж, значит так надо. Рано или поздно. В данной ситуации рановато, конечно. Но… упссс уже произошел. Итак, дорогие родители…

– Дело в том, что он не в костюме.

– Так, интересно, – хором попели родители.

Наконец, мама оторвалась от Молокососа и с интересом взглянула на меня. Я в свою очередь смотрел на «глиняного бога» пытаясь выказать то недовольство, которое бушевало во мне. Но тот видимо ничего не понял. Его сейчас интересовали мамины выходки.

– Это что сейчас было, тютя? – шел на маму пернатый, приподнимая свои крылья и мотая клюв как оружие без ножен.

– Как ты ко мне обращаешься? – защищалась мама, схватив с туалетного столика керамическую вазу и замахиваясь на нападающего.

– Я говорю, тютя, – не унимался Молокосос. Его не напугал устрашающий взгляд женщины и эта ваза, которая могла опуститься ровно на его темени. Это что это со мной вы сейчас делали?

– Я не могу больше, – ревела мама, опуская вазу.

– Браво! Браво! – восклицал отец. У него получилось повернуться так, чтобы обозревать все, и он не мешал «актерам» в этом интереснейшем выступлении.

Молокососа понесло. Он хоть и был внешне спокоен, но внутри у него бушевал вулкан, который не замедлил извергнуться.

– Если у вас принято дергать за нос и отрывать головы незнакомцам, тогда я приму меры, я буду кричать. Да, вы еще не слышали мой крик. Он не просто оглушительный, как труба. Как тысячи труб.

– Еще не хватало, чтобы весь дом собрался, – подумал я. – Ладно, Лука. Пошли.

– Какой такой Лука? – пренебрежительно фыркнул пернатый. – Я Молокосос.

Отец уже не мог спокойно лежать на кровати. Он поворачивался с одного бока на другой и казалось, что он забыл про свою боль.

– Гениально. Давно я так не веселился.

Раздался звонок. Отец даже немного забыл о своем недомогании во минуту назад, но сейчас, когда прозвенел звонок, он примерно лег на кровати, поправил подушку.

– Это врач. Откройте.

И как только мама отправилась открывать дверь, он вытянул большой палец правой руки и произнес.

– А вы молодцы.

Я был на ни жив ни мертв от страха. Но папа – молодец. Хороший мне достался отец. Попался какой-нибудь жадный банкир или ботаник-педагог, тогда что? Скука, а не жизнь. А у меня папа – фантазер. Мне иногда кажется, что папа тоже – инопланетянин. Но он в этом не признается. Ну и ладно. Может быть когда-нибудь он мне в этом признается.

Глава 7
Секреты нашей семьи. Почему мама хотела стать одним человеком, а стала совершенно другим

Мы так бываем рады, когда приезжает папа. И мама, и я. Однажды папа приехал под новый год. За пятнадцать минут. Едва успели сесть за стол, зажечь свечи. Нас за столом было девять человек. Дядя Коля, его жена, с маминой работы три женщины с удивительными праздничными прическами, мужчина с двенадцатого и женщина с тринадцатого этажей и мы с мамой, конечно. И вот только мы садимся за празднично накрытый стол и начинаем раскладывать салаты оливье по тарелкам, как раздается стук, только мы не сразу поняли откуда он – то ли в стену, то ли на улице от бесконечных петард или в дверь. Стук тут же повторяется, и источник стука не дожидается, пока на него среагируют и раскрывается сам. В квартиру входит папа, прокопченный, бородатый на указательный палец.

– Дед Мороз? – спрашивает мужчина с двенадцатого.

– Папа! – с восторгом кричу я.

Часы торопятся объявить начало нового дня и года, поэтому в считанные секунды шампанское было разлито на компанию в количестве десяти человек.

– Я думал, не успею, – говорит папа хриплым голосом. – Так гнал сейчас такси.

– Так вы разве не на оленях? – удивлено спрашивает женщина с тринадцатого.

– Олени подустали, – иронично отвечает глава семейства. – Я их отпустил. А таксиста нет. Но я ему такой подарок вручил. Рог племени Вентура. Звучит так, что хоть всех святых выноси.

– Кого выноси? – спрашиваю я.

– Святых, – отвечает папа. – Громко звучит. Но у меня и для вас подарок есть.

У папы всегда есть подарки для нас и дело не в том, что мы ждем его подарков, хотя это, конечно, тоже, дело в его непосредственном присутствии. Пусть его прокопченный свитер и обветренная кожа обращают на себя внимание, зато он был с нами. Не за тысячи миль, а за десять сантиметров. И все его качества, которые я так люблю, тоже громоздились в одном человеке, забравшись на плечи, голову, в карманы рубашки и брюк.

Добрый, интересный, неординарный, спокойный, компромиссный.

Отец не любит ругаться. Но если все же что-то дает повод, он просто уходит на кухню, делает себе кофе в турке, наливает сваренное в банку, затем насыпает следующую порцию и так до тех пор, пока не успокаивается. А эти запасы кофе, он ставит в холодильник, а в течение недели их уничтожает. Иногда я ему помогаю. По мне лучше холодное кофе, чем горячее.

Родители редко выясняют отношения. Но однажды…

Мама не всегда мечтала быть парикмахером. Я заметил за ней одно постоянство – чтение дедективов. На полке – томики Чейза, Кристи, Конан-дойля, фильмы Хичкока и Финчера. Я открыл великую тайну. Моя мама хотела быть криминалистом. Человеком, который расследует криминальные дела. Решив сразу задать вопрос маме, в тот момент стряпающей порцию вареников, я еще подумал:

– И вот эта женщина в спортивном трико хотела быть опытным криминалистом? Расследования, интриги, преследования, загадочные убийства, а порой и цепочка убийств, за расследование которых берется инспектор-криминалист…

– Что ты хотел, сына? – спросила мама, когда я вошел на кухню.

– Мам?! – робко начал я.

– Да? – пропела мама, слушая очередной хит, под который поют все отдыхающие на горячих пляжах планеты Земля.

– Можно тебе серьезный вопрос? – осторожно притронулся я к объекту своего исследования.

– Валяй, – пропела мама, кивая головой, давая понять, что под такую музыку она готова говорить на любую тему.

– Мам, – медлил я.

– Ну, не тяни, – говорила мама, срываясь, то на говор, то на вокальное исполнение. – Говори.

– Ты могла быть Пуаро в юбке? – спросил я.

Об этом они как-то говорили с отцом. Это было на повышенных тонах, поэтому это был скорее не совсем разговор, а изрядное потягивание связок.

– Ты бросила институт. Когда я с тобой познакомился, ты мечтала о отъявленных негодяях, как ты будешь им уши откручивать и сажать голым местом на красный перец.

– Из-за кого это произошло? Позволь напомнить. Ты примчался как метеор. Два билета на поезд. Карпаты. Вопрос: ты со мной и все.

– Но ты согласилась.

– А что я должна была делать? Ты же был таким…

Я смотрел на маму и мне казалось, что она счастлива. Да, пускай не криминалист. Парикмахер, зато у меня самый шикарный причесон во дворе. Да и выгодно знаете ли.

– Это было давно, – ответила она мне, забыв о горячей песне.

– А ты бы могла все бросить и только этим заняться? – добрался я наконец до главного вопроса.

Наверное, я решил проверить маму на прочность. Если она когда-то взяла и уехала к черту на кулички, не сделает ли она повторного шага. Мама ничего не ответила, она только поднесла к моему рту горячий с пылу-жару вареник и дала попробовать.

– Вкусно? – спросила она.

– Вку-у-сно! – сказал я, обжигаясь, но жевал вкусное и сочное тесто с начинкой.

Мама мне не ответила на вопрос, но ответ итак был ясен. Чертовски хотела. Но что я мог сделать? Мне это неподвластно.

Глава 8
Знакомство с доктором. Почему Смугляков не любит улыбчивых пациентов

Доктор Смугляков всегда звонил очень настойчиво. Он нажимал кнопку звонка и не убирал с него пальца, пока не слышал шаркающих шагов в прихожей и слов «сейчас, сейчас» или «иду, иду». Странно, но так он привык и считал это единственно правильным. Видимо никто не говорил ему, что от непрерывного звонка гудит голова (это я так считаю), да и это в конце концов не этично (так считает мама, а папа согласен со мной и с мамой одновременно). Но он был доктором, а доктора сами решают, что этично, а от чего голова болит.

Доктор Смугляков вошел в комнату. Помимо, его странной привычки со звонком, он также относился к такой категории людей, которые никогда не смотрят в глаза, когда входят в помещение. То есть вошел, и сколько бы людей не находилось в комнате, бросил взгляд куда вздумается – на люстру, пятно на стене, блики на экране выключенного телевизора, только не в сторону человека. И его брошенный (я бы отметил непослушный, недисциплинированный взгляд) был направлен вниз, вверх, вправо-влево (и все мимо живого существа, даже кошка избегала с ним встретиться) как будто у него глаза располагались не как у всех, и ему нужно так смотреть, иначе он ничего не увидит, и только тогда, когда он помыв руки, оказывался возле пациента, одевал очки, висевшие на веревочке, сделанной из бинта, поднимал голову и спрашивал:

– Как мы себя чувствуем?

На этот раз, когда он вошел, то снял шляпу, стряхнул с нее капли дождя, вытер руки носовым платком с интересной футуристической вышивкой и почему-то посмотрел на меня. Я стоял как раз возле кровати, где ожидаючи расположился отец. Молокосос в это время прятался за моей спиной, точнее я пытался укрыть его под одеялом и под подушкой, что я принес для отца, но тот постоянно вылезал, не желая оставаться без кислорода.

– Хорошо, пусть остается с кислородом, – решил я, да и шума больше, когда он находился под одеялом – мог чихнуть, ворчать и елозить в самый неожиданный момент.

– На что жалуемся? – начал осмотр доктор. – Ну-ка откройте ротик. Так все нормально. Ротик чудненький. А что у нас с дыханием, давайте послушаем вас.

Я не ожидал, что доктор будет так прыток, но при чем тут я? Хорошо, я открыл рот, показал ему свои чудненькие гланды, но обнажать живот, чтобы он меня послушал, ну, нет.

– Я ни на что не жалуюсь, – отошел я от него и тем самым не желая того, открыл Молокососа, который в этот момент все также совершал попытки пробурить консерву своим клювом. Он не обратил внимания на то, что сейчас все смотрят на то, что он делает. Доктор Смугляков нагнулся и, исходя из того, что его рост был не намного выше моего, но значительно выше роста Молокососа, стал похож на ученого обнаружившего новый микроб, который нагнулся, чтобы взять с него пробу.

– А кто же жалуется? Он?

Хоть и казалось, что Смугляков находится на пределе своих возможностей и малейший изгиб приведет к плачевным последствиям (например сломается, а вдруг?), он продолжал приближаться к уже испуганному существу, который, наконец, обратил внимание, что к нему приближается странное существо в очках с неизвестной целью.

– Кто? – попытался я вновь закрыть собой объект интереса.

– Вот этот? – доктор приблизился настолько к Молокососу, что его разделяло расстояние величиной в обгрызанный карандаш. – А кто это?

Тут его лицо вытянулось, доктор вернулся в исходное вертикальное состояние, снял очки, вынул из правого кармана своей белой рубашки темно-желтый платок, протер очки, снова одел и вновь нагнулся до расстояния обгрызанного карандаша.

– Вот он, – уверенно проговорил доктор, словно застал собачку за поеданием его любимой колбасы, которую пес вытащил без спросу.

Молокосос понимал, что встреча с человеком в белом халате не сулит ничего хорошего – находясь в племени (об этом немного позже), их многому учили и предупреждали, где примерно можно ожидать опасность. Поэтому, как мы выяснили Молокососы вовсе не из дураков.

И наш не исключение. За то время пока доктор протирал очки, наш друг спрятался за штору. И одна очень важная деталь – доктор был очень близорук. Поэтому когда он взглянул на Молокососа, то есть в ту сторону, где он должен был быть второй раз и его не обнаружил, то тогда Смугляков застыл в этой г-образной позе и продержался в ней что-то около десяти секунд. Мне показалось, что это ему нужна помощь и то, что сейчас у папы – больная поясница, это ничтожный пустяк, по сравнению с тем, что сейчас у Смуглякова. Наконец, доктор, замотал головой, посмотрел на меня, потом окинул взглядом комнату:

– А где же?

– У нас папа жалуется, – взяла его за руку мама и провела к стулу, который предусмотрительно поставила около кровати.

– А кто у нас папа? – еще не пришедший в себя после увиденного, мямлил Смугляков. – Вы разве не папа? – показал он на меня, сперва посмотрев на маму, согласовывая с ней сказанное и не согласуя, посмотрел на папу. – А, ну да. Помню. Мы же так редко видимся, – начал он оправдываться. – И тем лучше. Да я не о том, я о другом. Я же вот о чем. Чем реже мы видимся, тем оно лучше. Значит вы не болеете и мое присутствие исключено.

Он повернулся к кровати, где лежал папа. Папа к тому времени улыбался. И даже не просто улыбался, он смеялся, правда, успев прокрутить самое большое колесо смеха, пока не видел доктор. Его рассмешила вся эта ситуация, которую устроили мальчики. Папа, как и мама думали, что это все подстроили мальчики, и уже продумывали как «наградить» детей за этот фееричный спектакль.

Но знал бы наш папа, как доктор из больницы номер 4 не любит улыбчивых пациентов. По его мнению, если человек болеет, то он должен лежать и не проявлять должных эмоций. Ведь больному грустно от того, что там и там болит, иначе бы он считался симулянтом или того хуже транжирщиком времени у врачей. Хотя и первый и второй случаи встречаются вместе. Но последний он самый жуткий, по мнению нашего неулыбчивого доктора.

– А почему мы улыбаемся? – очень строго спросил доктор Смугляков. – Мы что себя уже хорошо чувствуем?

Если бы доктор подошел на минут десять раньше, то он бы понял отца. Может быть хорошо, что папа начал улыбаться, это немного отвлекло Смуглякова и я смог провести Молокососа в свою комнату. Я тащил за собой любопытствующего Молокососа, который кажется и не собирался покидать родительскую комнату. Наконец он сдался и поплелся за мной, не забыв захватить с собой два пакета молока и две банки сгущенки.

Доктор приступил к своим должностным обязанностям и уже не возвращался к теме улыбок – папа видимо вел себя послушно и лишний раз не двигал челюстями, да и мы не производили никакого шума в моей комнате.

Пока доктор осматривал отца, я дал возможность Молокососу подкрепиться. Тот набросился сперва на пакет молока, разодрал его клювом и вылакал его в считанные секунды. Потом взяв второй, он сперва взглянул на меня, протянул его мне, спросил «хочешь?» и, не дождавшись пока я отвечу, распорол клювом как канцелярским ножом пакет с молоком и так же с еще большей жадностью набросился на него.

Перед ними лежали оставшиеся из съедобного две банки сгущенки. Он взял их в руки и понимая, что без сподручных средств ничего не выйдет, жалко посмотрел на меня. На его перьях по всему телу были капли молока, которые он время от времени склевывал как какие-нибудь крошки.

– Что? – хитро спросил я. Хочешь, чтоб я открыл это?

– Ты на редкость догадливый, Фил, – скромно произнес пернатый и протянул мне то одну банку, то другую. – Прости. Очень хочу. Снова прости. Все не могу научиться быть вежливым. Это, наверное, самое сложное здесь. Быть вежливым тогда, когда этого совсем не хочется.

– А есть то хочется? – ехидно спросил я. Мне было его немного жалко, но мне хотелось его немного проучить за сегодняшние проделки, включая показ моим родителям, едва не кончившийся провалом и историю с доктором.

– Ты издеваешься? – еще более жалостливее прохрипел он.

– И да и нет, – прошептал я, держа указательный палец перпендикулярно губам, прислонив к ним вплотную.

– Это нечестно, – захныкал Молокосос. – Нельзя тем же оружием… Ладно, извини. Будь добр, Фил, подсоби голодной птице из далека, иначе она протянет лапы.

Я понимал, что нехорошо манипулировать сознанием других живых существ (хорошо звучит – от дяди Коли, который манипулирует своими игрунами), но в данной ситуации я просто не видел другого выхода.

– Ладно, я открою, – одобрительно изрек я и взял у него обе банки.

– Ура, – скандировал пернатый и пытался обнять меня. – Фил, ты настоящий ого-го.

– Тихо, тихо, – отстранился я от его опасного клюва, подошел к двери, открыл ее, посмотрел все ли спокойно и закрыл снова. – У меня есть определенные условия.

– Какие условия? – прошептал Молокосос, наблюдая за моими действиями.

– Их несколько, – я задернул шторы.

– Да хоть несколько десятков, – таинственно прошептал он в унисон моим конспирированным действиям.

– Так вот, – сказал я затаенно и сделал паузу, которая сделала мои «условия» более загадочными. – Слушай.

– Слушаю и повинуюсь, – терпеливо ожидал моих крепких условий для совершения мировой пернатый в костюме мусорщика.

– Сперва слушай, – вполголоса произнес я, – Потом будешь повиноваться. Первое, что я хочу, то есть нет, я требую, чтобы ты рассказал о себе.

Кто ты, что ты здесь делаешь и вообще, зачем ты у нас появился? Этот вопрос меня так волнует, как ничто никогда не волновало. Даже куда пропадает мусор. Ты понял?

Молокосос присмирел. Он внимательно смотрел на меня и в первый раз за сегодняшний день был похож на разумное понимающее существо.

– Второе, – показал я пальцами правой руки знак «виктории». – Никаких контактов с родителями, докторами, кошками.

– Кошками? – повторил он за мной «победный» знак и почесал голову обеими крылами. – Не помню, чтобы я с ними контактировал.

– Да, у нас есть кошка, – обрадовал я его. – Ее пока ты не видел, она у нас уличное создание. Пару дней ее может не быть. Она только что была и думаю ушла по причине твоего появления. Надеюсь, тебе не придется сталкиваться с нею. Она не очень жалует птиц, и за всю свою жизнь не одному голубю шкурку потрепала.

Мой друг сжался и, казалось, что стал таким же маленьким как глиняная фигурка.

– И третье, – резюмировал я. – Тебе надо где-то жить. Но я думаю, это мы решим после того, как ты мне расскажешь всю свою подноготную (странное слово, послушанное на приеме у врачихи-тыквы – под ногтем, там же грязь или нет).

– Может потом? – ожил мой слушатель. А то родители, да и доктор что-то подозревают. А?

– Ничего, – вытянул я руку, давая понять, что можно не беспокоиться. – По крикам, которые издает отец, можно понять, что все озабочены его позвоночником, а не твоим появлением. Тем более родичи думают, что ты Лука в костюме.

– Ага, – недовольно произнес он. – Твои родичи малость того.

– Но-но, – парировал я. – Не трогай их. Это нормально, что ты вызываешь некий шок. Пришел к нам и даже не предупредил.

– Так, вождь же сказал, – оправдывался пернатый.

– Твой вождь дал информацию без перевода, – перебил я. – Где мой отец должен был искать перевод? Боюсь, словаря племени Харида не существует.

– Существует, – сказочно сказал Молокосос, вкладывая в эти слова все грудное дыхание, от чего его грудь снова стала напоминать шар. – Только он существует в голове. В моей голове.

– Как здорово, – улыбнулся я. – То есть для того, чтобы узнать то, что сказал вождь из племени Харида, нужно отправиться в это племя, выкрасть глиняную фигурку птицы и поставить рядом с ней молоко. Элементарно, голубь.

– Я не голубь, – недовольно пробурчал пернатый и посмотрел на себя – сперва вниз, затем по контуру тела наверх, словно вспоминая, что же у него может быть общего с голубем.

– Так кто же ты, свиристель? – продолжал дерзить я.

– Перестань! – еще с большим недовольством бурчал он и даже пытался закрыть уши.

– Пока ты не расскажешь всю свою историю, боюсь, я не успокоюсь, – я вел себя как докучающий маму ребенок, которому взбрела в голову новая блажь. – Я знаю еще не одну птицу. Начнем на «а». Аист, амурский кобчик. На «б». Беркут, балобан, большой козодой.

Спасибо Луке, который мне открывает новые слова, жаль что пока только слова. Запомнить-то я их запомнил, а вот как они выглядят не знаю.

– А! Хватит! – заголосил Молокосос. – Достаточно про них. Я к ним не принадлежу, да и они ко мне не имеют никакого отношения. Лучше послушай.

Молокосос сидел на кровати, перед ним лежали две банки сгущенки, одна из которых была со следами взлома – как свидетельство своего откровения и, держа свои крылья домиком готовился начать свой рассказ, разминая клюв.

– Я слушаю, – приготовился я и сел на подоконник.

В этот миг за дверью раздался крик. Кричал папа. Мама что-то говорила едва слышным голосом, а доктор монотонно нравоучительно что-то бормотал. Я открыл окно, чтобы звуки с улицы могли заглушить посторонние звуки из родительской.

– Я начинаю, – собравшись с духом проговорил Молокосос.