Текст книги "Знакомьтесь: мой друг Молокосос"

Глава 9
О папиной проблеме и немного о моей. Перед тем как услышать рассказ гостя

Вас наверное интересует, почему такой здоровяк, как папа страдает такой странной болезнью, как ревматизм? Представьте, что вы спите на земле, даже если в спальном мешке, с самого детства. А земля только летом, да и то днем нагревается и очень сильно только в пустыне (а папа же не в пустыне рудименты и прочие ископаемые искал). Вот и заработал себя болячку – холодные микробы (холодрыги или мерзлуны) из самой земли пробрались на папу и устроили чехарду. Папа и получил от них это… ох-ух-эх (такие звуки папа издавал, когда неосторожно упал). Вот и привязалась к нему эта «чехарда». Мама связала для него шарф, свитер и пояс – теплый, что я даже стал завидовать папе и мне захотелось, чтобы у меня тоже заболела спина и мне что-нибудь связали. Я даже спал на полу несколько раз, но холодрыги не хотели меня знать, а мерзлуны не желали играть на моем теле в чехарду. Папа любит, чтобы я ходил по его спине. Да, такой массаж. Я представляю себя великаном, который наступая на спину, давит всех мерзких существ, которые хорошо устроились на спине у папы – построили дома, развели овец, пасут, пьют чай с леденцами и горя не знают. А папа мучается. Вот я их и давлю. Папа вскрикивает, но мне кажется, что это кричит не он, а эти маленькие Охи, Ахи и Эхи. И я радуюсь: «Ура! Повержен еще один. Так берегись! Все покинуть свои жилища. Показывайте ваши документы! Что нет документов? Вы не имеете права жить без бумажек с кругляшками и треугольниками. Поэтому на выход! С вещами!» Вот паника у них начинается, наверное. Холодрыги суетятся, мерзлуны судорожно пакуют чемоданы, они бегают, сталкиваются лбами, ругаются, но я же хожу и наступаю то на один дом, то на второй… Папа доволен, но почему-то через некоторое время он снова ходит и не может согнуться и разогнуться. У меня есть теория на этот счет. Как только я ухожу – все «неприятели» возвращаются и вполне вероятно они не уходят – представьте себе, что у них дома оборудованы против моих наступов (шагов) и других соприкосновений. Тут нужна горячая вода и грубая щетка. Авось поможет.

Папа тоже принимает пуговички (только они у него фиолетового цвета)

– от боли. Но он это делает не каждый день. Мне же приходится не забывать о положенных на стол пилюлях и обязательно перед едой за час съедать. То есть их есть не надо – как-то я решил разжевать пуговичку и распотрошить торпеду, ничего хорошего из этого не вышло. Горько и противно. Как будто я съел гнилое яблоко. Похожие ощущения. Или яблоко с червячком. Как-то раз я решил не послушаться маму и не пить лекарства. Мне не хотелось. От них у меня вялость и тянет в сон.

Не хочется чтобы после ночи тебя снова тянуло к подушке. Вот и я решил сделать так – не пить, но сохранить все пуговички и торпеды чтобы потом если что, если мама будет ругать, сразу все выпить и тем самым успокоить маму. Мне это понравилось и действительно мама заметила во мне перемены. Дело в том, что когда я их не принимаю, то звучит музыка. Музыка – это очень хорошо. Музыку я люблю. Только когда она самая разная. Не просто Пугачева поет «Арлекино», а к ней примешивается «Антошка» и «Взвейтесь кострами». И вот такой компот получается. Они все поют, перебивая друг друга, а я ничего кроме этого не могу услышать и только звуки: мамины – что-то спрашивающие меня, папины – объясняющие мне жестами. И чтобы не расстраивать маму и папу, я все выпил. Не знаю, что произошло. Я просто уснул тогда и очнулся в кровати, рядом сгрудились несколько человек и что то там делали у меня в животике. Потом я снова уснул и проснулся уже на диване дома. Рядом сидела мама, около окна ходил папа, точно помню – открывал и закрывал занавеску (он был неспокоен). У мамы были красные глаза. Я знаю, что красные глаза бывают или от смеха или же от слез. Но мама не может плакать. Она такая веселая, как и папа. Поэтому мне стало интересно.

– Ты смеялась? – спросил я.

– Да, – согласилась мама.

– А что тебя рассмешило? – спросил я.

– Маму рассмешил твой животик. Вот эта бороздка будет напоминать тебе о том, чтобы ты слушался маму.

– Эту бороздку поставила мама, чтобы я ее слушался? – спросил я и стал разглядывать след на животе и не мог понять каким инструментом мама это сделала. Мама не ответила и погладила меня по головке. Тогда я дал слово, что буду слушаться маму и никогда ее не расстраивать.

Глава 10
История Молокососа. Что хотела от него скворчиха и вопросы святых на городской свалке

– Я не глиняный бог и никогда им не был, – начал свое повествование Молокосос. – Точнее я стал им, конечно, но это другое. Первоначально я был простой дикой птицей и летал, как и полагается всем птицам с одного дерева на другое, добывая себе еду и не особо забочась о завтрашнем дне. Ведь как живут все пернатые: появляются из яйца, да, вылупляются, а потом, если все нормально, если есть мама, то можно сложить крылья и ни о чем не беспокоиться – она всем жизненным премудростям учит. Если же нет, то приходиться самому, как-то методом проб и ошибок карабкаться. Шишки себе набиваешь, ссадины. И это только цветочки.

– Что после того как набьешь шишку, у тебя цветочки появляются? – удивился я. – У тебя такая особенность?

– Да нет, – сказал пернатый. Когда он говорил, это я только сейчас заметил, он открывал десятисантиметровый клюв и внутри двигался красный язычок, который наверное и отвечал за звуки – он подрагивал, вертелся и я слышал голос и слова. – Это так говорится, что цветочки. А потом будут ягодки, то есть потруднее. Цветы – хорошо, ягодки – посложнее.

– Не понимаю, – удивился я. – Самое вкусное – ягоды. Это они – хорошо, а цветы – никто их не ест.

И правда зачем говорить, когда это похоже на неправду?

– У меня же другая ситуация, – продолжила птичка. – У меня как бы есть и как бы нет родителей. Конечно, они были. Естественно, я появился из яйца, которое выносила птица. Только это яйцо не долго радовало маму-птицу. Тогда начались бесконечные проливные дожди. Помнится, с утра моросил мелкий едва заметный дождь, к обеду он укрупнялся, и к вечеру лил сильным потоком. Ночью дождь был самым опасным. Когда мама засыпала, кто-нибудь из нас мог выскользнуть, выпасть и оказаться на свободе раньше времени. И как мама не пыталась удержать нас, укрепив гнездо по возможности (ветками, веревочками), но из шести моих братьев и сестер я оказался самым «удачливым». Над нашим гнездом был большой навес из попавшего случайно рекламного стенда, который после урагана запутался в ветках. На нем долгое время скапливалась вода и она не переливалась, так как щит крепко удерживался на ветках. Но ветки дерева после такого изобилия небесной влаги так размякли, что не выдержали, прогнулись и произошло то, что должно было произойти – щит накренился и вся вода, скопившаяся там, водопадным потом ринулась вниз, прямо туда, где было наше гнездо. Мама, по возможности крепко удерживала наш дом – ей удалось его спасти, гнездо смогло удержаться на дереве, все были спасены, и только я (удачливый, говорю же) попал в воду и помчался по дождевой реке в неизвестном направлении.

– В неизвестном? – воскликнул я. – То есть ты не знал, куда тебя вынесет? Какие страсти! А вода была очень холодная? И сколько же ты провел в воде?

Молокосос передохнул, вытер клюв крылом и продолжил:

– Так я проплавал около недели – меня вынесло в реку и там я бултыхался, пока не подобрал случайно охотник, который выловил меня не с целью приготовления яичницы или омлета, а для своей родной дочери, которая болела. Около ее кровати я провело примерно две недели. Правда, в виде яйца.

Может быть, я неправильное яйцо – меня совершенно не мучил голод, да и воздуха там было предостаточно – мне казалось, что я дышу сквозь скорлупу и в то же время она, эта белая оболочка, меня оберегала. Девочка по имени Нелли часто брала меня на руки, и мне казалось, что я чем-то ей помогаю. Не знаю, чем она болела, знаю одно, что когда она приближала меня к себе, она прижималась крепко губами и время от времени, наверное даже очень часто отворачивалась и громко кашляла.

К сожалению, девочку отправили лечиться на какой-то западный курорт, а я остался лежать на столе рядом со всякими склянками и упаковками лекарств. Я думал, что меня забыли.

В один из вечеров хозяин пришел со своими друзьями. Они очень веселились, говорили о многом, даже пели песни. И один из друзей, увидев меня лежащего на столе, спросил: а что это? На что хозяин сказал, что с помощью этого талисмана его дочка поправляется. Как только я это услышал, мне стало так хорошо. Хоть я и не знал, что из себя представляю, но у меня уже было свое мнение и это не важно, что я не мог проявить свою радость, я мог ее почувствовать.

Все бы, наверное, хорошо, если бы этот дом не накрыло волной, и я снова не оказался в море. Рыбацкий домик очень близко находился к морю, и при непогоде всегда была пусть маленькая, но угроза большой волны. Волна объявилась. Хорошо, что никого из живых существ не было. Кроме меня. То есть девочка была в лечебнице, отец отправился добывать дикий картофель в лес, и только я находился в этом доме.

Меня снова отнесло в морскую стихию. На этот раз стихия была крупнее дождевой реки. Море. Я проплавал около десяти дней, пока не оказался в рыболовной сети вместе со склизкой и противной селедкой. Меня отправили на кухню и если бы не сорока, которая часто залетала на кухню и воровала то, что плохо лежит, я бы наверное стал частью готовящегося ужина. Она уцепила меня своими лапками и унесла к себе в гнездо.

– Ты снова оказался в гнезде? – засмеялся я. – Вот здорово! Это хорошо, что тебя не съел какой-нибудь любитель сырых яиц или же коллекционер, который обязательно бы поставил тебя на полку, чтобы показывать друзьям. А еще хуже быть под стеклом в музее. Свет, люди, вспышки фотоаппаратов…

– Гнездо было удивительным, – продолжал Молокосос. – Оно располагалось в запретной для людей зоне. Там так и было кругом написано «не входить, убьет, если не убьет, то покалечит». В общем сорока выбрала для себя место видимо из соображения безопасности. Ведь за воровство скажем брошки из коллекции Медичи из тебя не только перья, но и три шкуры сдерут. А тут спокойно. Высокое напряжение, несколько вышек, пара-тройка генераторов высокой частоты и тысячи метров проволоки. Проволока, провода были повсюду. Сорока соорудила себе гнездо из старых ошметков радиопередатчика, которым пользовались лет десять назад электромонтеры. И главное, спокойно. Ни одной птицы, собаки, крысы. И главное, человека, от которого все зло. Так думала сорока. Пусть я и не был согласен с ней, но она меня спасла и зачем-то продолжала спасать.

– А как звали сороку? – спросил я. – Да, я не спросил как звали твою маму, и братьев сестер.

– Да не знаю, – ответил Молокосос. – Просто Сорока и просто Молокосос первый, второй, третий и так далее.

– А ты был первым, – гордо сказал я. – Конечно, первым.

– Я был просто Молокососом, – грустно сказал пернатый. Первый, второй – для тех, кто остался в семье, а я уже не там. Я сам по себе.

– Что же дальше, – нетерпеливо сказал я. – Когда же ты выбрался из белого домика?

– Как это ни странно, но именно она смогла меня высидеть, – сказала птичка. – Сорока. Она терпеливо, на протяжении двух недель почти не отлучалась от гнезда, лишь иногда увидев что-то очень уж яркое и понимая, что если не она, так другая сорока перехватит, улетала. Я пытался с ней разговаривать, но она меня не слышала, и лишь иногда под вечер пыталась опередить события, сама клевала яйцо, проверяя прочность и надеясь, что я одумаюсь и вылезу раньше срока.

Но я не думал вылезать раньше. Я очень долгое время провел в яйце и оно для меня стало домом. Не таким комфортным, но домом. Мне не на кого было надеяться, разве что на эту сороку-спасительницу.

А это, о чем ты спрашиваешь, произошло ночью. Почему у меня все самые важные события происходят именно ночью? Разлучение с матерью, обретение нового дома. Я почувствовал, что скорлупа перестала быть такой прочной, да и что-то очень жарко и тесно стало мне в ней, и я бесцеремонно вылез и заявил о себе громким похлопыванием крыльев и чириканием. Тогда я еще не умел говорить по-людски, и не был таких размеров. Об этом я еще расскажу. Потерпи.

Сорока, увидев какой я маленький и крикливый, решила меня успокоить, но не тут-то было. То ли от долгого пребывания в заточении, то ли от того, что мне все это время приходилось только слушать речь, звуки, но никак не воспроизводить их, я все не унимался. Наконец, я упокоился и понял, что хочу есть.

Теперь то я понял, для чего был нужен. Ей нужен был ученик, который сможет продолжить ее воровскую практику. Она уже была немолода, и ей хотелось передать свой богатый опыт последующему поколению. Наверное, я понимал, что воровать – это не совсем хорошо, но в тот момент, у меня было единственное существо, которое давало мне кров и еду, и я не мог гордо улететь на верную погибель. Я думал так – научусь, а воровать не буду. Главное, чтобы сороку не обижать. Ведь ей же главное передать опыт. Так я его приму и пусть думает, что отдала в верные руки-крылья. А я пересижу здесь, окрепну, полечу туда, где нет деревьев из железа и проволоки, а есть нормальные леса, где так много птиц, что глаза разбегаются. Я так думал. Мне больше ничего не оставалось делать. Каждый вечер я засыпал в проволочном домике под звуки неисправных высоковольтных проводов и мечтал о другом мире, где есть место для меня. Мне так хотелось найти ту девочку, которой я смог помочь, а иногда вернуться в свой домик из скорлупы, где было хоть и одиноко, зато тепло и уютно.

Прошла неделя, как я вылупился из яйца. Сорока все эти дни носила мне всякие съедобные штуки. Я заметил, что предпочитаю не то, что обычно едят птицы. Например, я не могу питаться мошками, червяками и другими разными насекомыми. Я любил молоко. Понимаешь уже тогда, до того случая. Но об этом несколько позже. В общем, молоко я любил. И сорока меня баловала. Как она меня баловала! Сперва, в клюве, правда не всегда доносила, потом в пакетах. Когда я его пил, у меня словно сверхэнергия появлялась.

А потом я полетел на дело. Это был для меня своего рода экзамен. Если сдам, сорока успокоится и по всей вероятности, отпустит меня. Я должен был выкрасть серебряную ложечку с кухоного стола одной очень интеллигентной семьи. Все бы хорошо. Только то, что я делал ради практики – на лету выхватывал мороженое или блестящую игрушку – это мне казалось шалостью. Да и дети это воспринимали за игру – они, конечно, очень удивлялись этим выходкам, но никогда не вели себя как взрослые. Взрослые в таких случаях, ругаются и пытаются поймать за хвост или кидают чем-нибудь тяжелым. Лучше у детей. И то в шутку.

– Ты что воровал мороженое у детей? – удивился я.

– Да нет, – спокойно сказал Молокосос. – Они и сами угощать были рады. Я… помогал родителям. Чтобы… у детей горлышко не болело.

– И ты сдавал экзамен? – спросил я.

– А что мне оставалось делать?! – ответил пернатый и продолжил, – За столом никого уже не было. Был поздний вечер. На улице не было видно ни зги, и только уличные фонари и редкий свет в окнах домов освещал путь для меня. Я летел, и этот попутный ветер мне нашептывал, что сейчас это сделаешь и все, забудешь навсегда. Такой ветер-говорун. Я бы ему поверил, если бы не неудачи, которые меня преследовали на каждом шагу. То есть все хорошо, ложечку я выкрал и вроде бы полетел назад, но не повезло – запутался в проводах. В тот день моросил мелкий дождик. При соприкосновении ложечки, которая у меня была зажата в лапах, с проводом на телеграфном столбе, произошло короткое замыкание. Во всем квартале погас свет. А так как это происходило поздним вечером, я летел домой наугад, натыкаясь на препятствия по пути – столбы, деревья, дома и уже подлетая к своему гнезду, запутался в проводе, про который я всегда думал «наверное, кто в него попадет, вряд ли когда-нибудь выберется». Я в него попал. Я же «счастливый». И получил второй разряд. Наверное, раз в десять мощнее первого. Я упал в грязь, которая была смешана с радиационными отходами, сливающими местным заводом. Я потерял сознание. Я думал, что это все.

Не знаю, сколько я пролежал в грязи. Помню только, что приехали экскаваторы, грузовики и стали расчищать территорию. Огромные ковши черпали мусор и грязь и сбрасывали в кузов, а потом отвозили куда-то за город.

Так я оказался на городской свалке. Там я немного пришел в себя, правда в голове творилась что-то непонятное. Странно то, что я вообще выжил. Получить два электрических разряда и при этом остаться в живых – во истину, мистика какая-то. Но, сославшись на подарок судьбы, которая меня с первых дней не очень то и жаловала, я подумал о том, что надо выбираться отсюда.

– Но главное ты выбрался из яйца и ушел от сороки, – задорно сказал я. – А свалка… там спокойно. Так ведь?

– Если бы, – сказал Молокосос. – Увы, но городская свалка не пустошь. Здесь всегда очень много жителей. Начиная с крыс, огромных крыс до собак. Собаки здесь собираются стаями и порой становятся опаснее волков. А люди, которые тоже здесь живут, даже похожи на собак. Наверное, все кто живет на свалке, становятся похожими друг на друга.

Я, наверное, мог остаться здесь, но мне был противен этот запах гнили и гари, который здесь был постоянно. Да и жители этого «мегаполиса» не отличались хорошим воспитанием, и не думаю, что я у них был в первых рядах. Здесь надо родиться, чтобы чувствовать себя естественно. Человека, родившегося в другом месте будет всегда тянуть туда, где он родился. Для кого-то свалка – райское место и другого мира ему не надо. Так началась его жизнь. Как началась моя жизнь?

В гнезде. Вот только в каком гнезде?

– Бедненький, – прошептал я. – Но ничего если начать искать это гнездо уже сегодня, то может быть лет через сто найдется.

– Успокоил, Фил, – сказал Молокосос. – Я слишком далеко перемещался, чтобы его отыскать. Да и узнает ли меня мать после такой потасканной жизни? Я вряд ли сейчас похож на птенчика, который провел в хорошем гнезде с мамой около недели, чтобы вылупиться, потом еще неделю, чтобы окрепли крылья, а потом… да что потом, разве я знал, что бывает потом?

– Ты в порядке? – спросил я, понимая, что Молокососу трудно. В таких случаях нужно передохнуть или что? Я не знал, но ведь нужно было что-то говорить. – Сделай остановку.

– Понимаешь, человек, – устало сказал пернатый. У меня возникали вопросы, почему я слишком долго провел в скорлупе, отчего я выжил после такой дозы электричества?

– Да, понимаю, – сказал я и мне стало как-то странно. Я никогда никого не успокаивал. Разве что себя.

– Ведь этого не может быть, – говорил Молокосос, немного успокаиваясь.

– Я ходил по свалке и думал. Мне повстречались несколько существ.

Это была дворняга с примесью овчарки, которая, увидев меня, почему-то опустила голову и прошла мимо, маститая гончая, которая тоже странным образом жила здесь, еще одна дворняга, с примесью лайки.

Все они пробежали мимо, словно я был пустым местом, словно меня не было. Может быть, это и хорошо, думал я, никто меня не трогает, значит у меня такой жалкий вид, что даже и для такого места как свалка, я выгляжу чересчур.

Пока я петлял по этим лабиринтам, я повстречал несколько крыс, которые в отличие от собак, увидев меня, остановились и замерли на короткое мгновение, потом как по старому сценарию, рванули куда-то в сторону, под мокрые картонные коробки.

– Но почему? – удивился я. – Что их так поразило? Ты был грязный? Или наоборот очень чистый?

– Да, видимо, я выглядел как король, только наоборот, – ответил Молокосос. – Интересно, тут есть какой-нибудь водоем, думал я. Я не мог летать. Было бы проще – взлететь и осмотреться. Но я пытался взмахнуть своими крыльями, оттолкнувшись лапками – ничего из этого не выходило. Да и крылья мои были какими-то мне незнакомыми – они выглядели такими крупными, не естественными. Да и я сам ощущал себя несколько странно. Что со мною? Это наверняка последствия короткого замыкания.

Да и с животными здесь явно не полный порядок. Мелкие какие-то. А крысы-то. Не такие уж и крупные. Хотя зубки у них вызывают ужас. Я брел по тропинке, петляющей то в одну то в другую сторону, отпугивал собак и крыс, думал о своей доле. Что меня ждет на этой кошмарной свалке. Остатки еды и борьба за более крупный кусок. Да я уважать себя перестану, превращусь в стервятника. Но я же не в прерии и я не птица, которая поедает падаль. Я существо. А кто я? Я даже не знаю, что я за птица? Выпавшая из гнезда, воспитанная сорокой, дважды заряженная током. Это все что у меня было к тому моменту.

– У меня вопрос, – воскликнул я. – Я ничего не знаю про стервятников. Похоже на нехорошее слово. Слышал, как соседи ругались. Он назвал ее так. А крыс я тоже не видел. Только знаю сказку про Щелкунчика. Там они большие и злые… Ладно, продолжай.

– Шел я, шел и наткнулся на какое-то строение, – продолжил Молокосос.

– Зайду, думал я. Может, что найду там. Как хотелось молока. Я отворил старую скрипучую дверь и вошел в помещение, напоминающее сарай. В центре стоял стол, сделанный из коробок от бананов, а по бокам стояли кровати – конечно, так называемые, которые были также покрыты двойным слоем картона. На столе сидели мои старые знакомые – крысы. Увидев меня, они в точности повторили те же манипуляции – замерли, пару секунд без движения и на третьей рванули в закрытую дверь, заставив ее скрипнуть еще раз противным звуком.

Я увидел на столе горбушку хлеба и огурец. Молока нигде не было видно. И так как я питался исключительно молочным и преимущественно жидким молочным, то в этой халупе для меня ничего не было. Поэтому я решил выйти. Но как только я направился к двери, я замер, повторив крысиный номер. Я замер. Передо мной стоял человек, высокий как шкаф. Он был одет в темно-серый плащ, не исключено что тот был когда-то белым. На лице была жуткая растительность – это была не просто борода, это была растительность, которая выступала отовсюду – из ушей, из носа, не говоря уже о щеках и подбородке. На ногах у него были желтые рваные штиблеты, из-под которых торчали яркие зеленые носки. Он вытащил из-за пазухи нож и направился на меня. Я понимаю. Выживает сильнейший. Надо драться. И тут я закричал:

– Остановитесь! Вы же не будете убивать беззащитное животное, которое зашло к вам в дом, чтобы выпить чашку молока.

Не знаю, как у меня это получилось. То есть я говорил. Говорил на языке, который понимают люди. Интересно, давно это я умею, – подумал тогда я.

У мужчины выпал нож из рук. Он упал на колени и стал молиться. Наверное, он меня принял за какое-то божество. Он говорил:

– Наконец-то. Ты меня услышал. Прости, что я встретил не радушно твоего архангела. Я не должен был нападать на него с ножом.

Мне показалось это смешным, но если честно меня мало интересовало то, что делает этот мужчина. Меня, конечно, удивило, что я способен говорить на языке людей, но все могло быть – проведенный в морской стихии, потом подзаряженный электротоком, я уже ничему не удивляюсь. Я просто решил воспользоваться моим завидным положением.

– Архангел хочет выпить молока, – проговорил я немного высокопарно.

– Конечно, конечно. Сейчас, сейчас, – засуетился мужчина, поднимаясь с колен.

– И не менее литра, – отметил я. А что? Если даже мне сейчас достанется по первое число, то я хотя бы буду сыт и доволен.

Он выбежал и помчался по тропинке с тяжелым дыханием. Дверь в очередной раз запела занудливую, скрипучую песенку.

Через пять минут у моих ног была весь народ со свалки. Я не думал, что их будет такое большое количество. Меня подняли на какой-то подиум, наспех сколоченный из старых досок, подложили два листа картона и ждали моих речей.

Я не знал, что им сказать. Все взирали на меня, как на святого и ждали, что я их накормлю и расселю в удобные дома. Животные наряду с людьми смотрели на меня с неподдельным уважением – хоть кто-то их нашего мира, думали они, достиг той выси, о которой они даже и не мечтали.

– Счастливый… – мечтательно сказал я.

– Что я тогда им сказал, – продолжал пернатый. – Что я прилетел с другой планеты, что я обязательно помогу им. Я знаю как им тяжело. В общем, я говорил то, что они хотели услышать, а я получал то, что хотел получить. Да, молока у меня было в избытке.

Так я стал божеством для этой городской свалки. Назвался Молокососом. Не потому, что юный птенец, желторотик, а просто из любви к молоку и особенности его поглощения. Меня кормили пять раз в день. А я же просто сидел на деревянном возвышении, который мне усовершенствовали и теперь мой пьедестал был аж на нескольких уровнях – на самом верхнем я сидел большую часть времени, ничего не делая, лишь иногда говорил речи – утром спозаранку и перед сном после захода солнца, на втором разговаривал с подданными – когда отдавал мелкие приказы, например – сгустить простое молоко, правда ни у кого нормально это сделать не выходило и на третьем – принимал то самое молоко. Я думал, они корову для меня заведут, но нет, обходились магазинным. Как мне не нравится это магазинное молоко. Оно ведь обязательно его разбавят водой. Пятьдесят на пятьдесят. Ну, разве это молоко. Молочный напиток. А мой организм не принимает такие эксперименты. Но я терпел и мечтал о настоящем коровьем молоке с хорошей жирностью. Так бы я наверное и жил – так бы и состарился на этой свалке и из моего тела после моей смерти сделали бы чучело и продолжали молиться, как святому, но уже чучелу, но у меня нашлись завистники, которые меня выкрали.

– Тебя выкрали? – удивился я, вспомнив, что со мной произошло почти то же самое. Иногда мне казалось, что многие факты из его биографии совпадают с моими.

– Да, – согласился Молокосос. – Это был профессор Светляков, известный, я бы даже сказал скандальный ученый в своих кругах. Он давно занимался изучением животных, попавших под излучение, радиацию и электричество и при этом не просто выживших, а приобретших новые способности. Его давно признали психически ненормальным в связи с тем, что он пытался обесточить весь город во время сильной грозы. Он хотел направить энергетический заряд в сторону городского зоопарка. У него было почти все готово, и все клеммы подведены к клеткам с животными, но он не учел одного, животных в них не было. Все животные были распроданы за день до этого, и эти клетки стояли пустыми. Когда весь город против него ополчился, у него родился грандиозный план. Он создал свою новую лабораторию. Когда-то у него была маленький кабинет в рамках института, и дома он делал разные опыты, пока его из него не выселили. И Светляков не хотел сдаваться.

Он создал новую лабораторию. Эта лаборатория была засекречена. Под знаком цирка и зоопарка они путешествовали по миру лишь для того, чтобы привлечь еще себе подобных существ.

– Он злодей из кошмаров? – предположил я.

Да, это точно, – согласился Молокосос. – И узнав, что я могу говорить, именно поэтому (а еще почему?) меня выкрали, правильно, Фил, ночью. Меня стали показывать то в одном цирке, то в другом. Так поняв, что я не собираюсь веселить публику, меня просто посадили в клетку и стали гастролировать со мной по свету.

Так я попал на самый край Африки. У меня уже давно созревал план побега.

– Ты был в Африке? – чуть не подпрыгнул я. – Там же так здорово! Жарко и попугаи говорят, говорят. Тебе наверное было интересно с ними пообщаться.

– Было не до разговоров, – сказал Молокосос. – Нужно было линять…

– Это как? – спросил я. – Как наша Патриция? Она линяет каждую весну. По дому ходит Живой Пух.

– Слинять, удрапывать, уканыкивать, убегать или намыливать пятки – одно и то же, – объяснил Молокосос. – Сбежал я как ты догадался ночью. Но готовился к этому ровно три дня. Клетка, в которой я сидел, была очень прочной. Поэтому, чтобы из нее выбраться нужно было ее как следует прогрызть. Заключенных в зверинце было семь, не считая меня. Это была и парочка зайцев, которая попала в радиационную лужу и сросшаяся ушами, после чего их уши стали принимать внеземные контакты, и зебра, которая после того, как съела траву на территории химического завода, стала понимать мысли людей, кот, попавший под разряд молнии, ходивший на задних лапах, искусно виляя хвостом, как женская особь. Здесь еще были щенки, которых не надо было кормить – они могли питаться музыкой. Это произошло после того, как их мама перед их рождением попала в цех по производству барабанов. А забрела она туда по причине того, что этот барабанный звук вызвал в ней охотничий инстинкт. И еще была пони, которая не хотела ни с кем общаться по причине того, что как только она двигалась, она уже производила ток, который не доставлял ей большого удовольствия, а только множественное покалывание в области копыт.

Чтобы справиться с этой клеткой, я решил сделать таким образом: Мне нужно было собрать электрическую цепь из всех, кто способен проводить ток. На это были способны пара зайцев, зебра и пони. Во-первых, никто не хотел участвовать в этой авантюре. На уговоры мне и понадобились эти три дня. Зайцы согласились через полдня, после того, как я им рассказал о возможной жизни за пределами клетки. Зайцы слушали и у них не просто выступали слезы, но и уши приняли форму сырной косички. Пони вообще отказывалась – ее можно было понять. Я ей рассказал о возможности заземления. Сперва пони меня не слушала, но через два дня, она согласилась на этот опыт. Зебра сразу поняла мои мысли, как я только к ней обратился. Она просто закрутила головой и не захотела со мной общаться. Пони понимала, что хочет сделать профессор Светляков, и ей давно хотелось его проучить, но она страшно всего боялась, и это кручение головой в стороны было связано скорее не с тем, что она этого не хочет, а скорее со страхом. Я ей сказал, что возьми от меня храбрости и уверенности в себе – я не знаю откуда я нахватался этих слов, было такое ощущение, что я с этим словарным запасом родился. И знаешь, Фил, на нее подействовало.

– Как ты сказал, – переспросил я, – возьми от меня храбрости и уверенности? Красиво. Храбро, уверенно и красиво.

– И вот той поздней ночью, – продолжил пернатый, – когда кончился очередной рабочий день, нас оставили спать в клетке, высыпав немного пожухлой травы и налив воды. От этой пищи меня всегда воротило, спасибо местным жителям, которые знали, что мне надо и несли молоко из дома, и сегодня я решил тем более не есть, чтобы не мешать чистоте эксперимента.