Текст книги "Янмэйская охота. Том I"

Стрела – 1

4 мая 1775 г. от Сошествия

Фаунтерра

Прибытие Алериданского экспресса всегда вызывало оживление и на столичном вокзале, и на привокзальной площади. Первыми приходили в движение извозчики – самые прыткие изо всех дельцов и трудяг, кто кормится от рельсовой дороги. Еще за двадцать минут до поезда (в 11-30 по гигантским латунным станционным часам) извозчики устремлялись к выходу вокзала и выстраивались в очередь. Двуколки, брички, кареты, тарантасы – здесь были экипажи на любой вкус, сходные лишь одним: пустыми сиденьями. Кто-нибудь, особо молодой либо наглый, пытался впихнуться вне очереди – и неизменно бывал изгнан в самый хвост, под ругань и насмешливый свист. В 11-40 вокзальный констебль проходил вдоль вереницы экипажей, проверяя, чиста ли одежда на извозчиках, расчесаны ли гривы лошадей, имеются ли под конскими хвостами мешки для экскрементов. В то же время торговцы без места допускались на станцию и разбредались вдоль перрона с тележками и лотками, а торговцы с местом гнали их подальше от своих законных основательных прилавков. В 11-45 на площадь влетали разом несколько фургонов и, подкатив к булочным лоткам, разгружали горячие пирожки – над площадью душистой волной разливался аромат сдобы. Торговцы чаем и горячим вином подсыпали угля в топки телег-самоваров. Зазывалы выкрикивали названия гостиниц – пока умеренно, без надрыва, затем лишь, чтобы размять голос.

В 11-50, предваряемый долгим гудком, на станцию въезжал экспресс.

Тут же перрон вскипал движением. Друзья и родичи прибывающих, лакеи и секретари, охранники и носильщики стремились к нужным вагонам – кто по пути поезда, кто навстречу. Людские потоки смешивались, закручивались, оглашались суетливыми покриками. Величавый и равнодушный к суете, экспресс степенно докатывал последние ярды, с гулким лязгом замирал, распахивал двери, сбрасывал лесенки. Пассажиры выбирались из вагонов и застывали, оторопев от многолюдия. Те из них, кому посчастливилось быть встреченным, оказывались в объятиях родных и друзей; прочие становились добычей торгашей и носильщиков.

В полдень волна выкатывалась на площадь. Неопытные и суетливые путешественники поскорей кидались к наемным экипажам, спеша покинуть площадь до затора – и, конечно, сами же создавали затор. Понукаемые седоками: «Живее! Живее!» – извозчики сталкивались на выезде и надолго застревали в копытно-колесной неразберихе. А бывалые пассажиры не спешили. Вверив багаж носильщику или слуге, они обходили площадь по периметру, угощались чаем, выбирали по запаху самые вкусные пирожки, у книжных лотков узнавали новости: «Свежие известия в «Голосе Короны»! Ее величество помиловала Подснежников! Лорд-канцлер откроет заседание Палаты!» К этой группе пассажиров относились трое, прибывшие экспрессом 4 мая. Мужчина в плаще и шейном платке, седой дед со странной дудкой за ремнем и крепкий белобрысый молодчик, тянувший багаж своих спутников, – вот такая была троица. Лица всех троих заросли щетиной, а плащи покрылись пылью, будто путники пробыли в дороге не одну неделю. Зазывалы дорогих гостиниц и книготорговцы обошли их вниманием, не подозревая наличия монет в их карманах. Но седок одного невзрачного экипажа приметил путников и дал приказ извозчику, и, нагнав троих, усадил их к себе в кабину. Экипаж избежал затора, свернув в незаметный переулок, проделал пару сотен ярдов и остановился у мрачного кабака «Ржавая рельса». Пригнув головы под чугунной вывеской, путники спустились в кабак, за ними последовал и седок экипажа, и извозчик. Извозчик почему-то был вооружен мечом и кинжалом; худой седок носил темный плащ с капюшоном, а под плащом – нечто длинное и острое. То были довольно странные парни, но обслуга «Ржавой рельсы» давно привыкла и к странным парням, и даже к очень странным.

Усевшись в самом темном углу, худой парень в капюшоне оглядел обстановку. Задержал взгляд на покрытом сажей потолке, на люстре, сделанной из колеса, на оконце с трещиной посередине и плевком в углу, на столешнице, искромсанной ножами. Втянул носом душного кислого воздуха и сказал:

– О, да! Это то, что надо!

Остальные воззрились на него, и худой пояснил:

– Мы с сестрой обожаем приключенческие романы. В них первая глава всегда устроена почти одинаково. Главный герой – честный бедный паренек – пускается в дорогу с самой невинной целью: например, продать овечку на базаре или послать письмо любимой. Он еще не знает, что на его пути находится грязный притон, и там как раз в это время собираются мрачные личности, чтобы обсудить свои темные делишки. Волею судьбы паренек попадает в притон и слышит кусок злодейской беседы, и теперь уж никак не может продолжить свой путь, а просто обязан помешать планам негодяев. Так вот, – худой вскинул палец к черному потолку, – это и есть тот самый грязный притон, а мы – темные личности.

Он ткнул пальцем в своего извозчика:

– Тебя, например, зовут Лезвие. Мы все зовем друг друга на «ты», у негодяев так принято. И никогда не говорим настоящих имен, поэтому ты – Лезвие.

Указал поочередно на деда, мужчину в шейном платке и крепкого молодчика:

– Ты зовешься Седым, ты – Платок, а ты – Малыш. А меня автор книги старается вообще не называть, чтобы создать интригу. Но потом кто-то из вас пробалтывается, и главный герой узнает: я – Худой Король, самый опасный из негодяев.

– Парни, вам чего вообще? – окликнул их кабатчик прямо из-за стойки.

– А что пьют темные личности? – спросил у спутников худой.

– Эль, – без колебаний ответил Лезвие.

– Элю всем! – крикнул худой как можно более хриплым голосом.

– А деньги есть? – усомнился кабатчик.

– Боги, как колоритно! – шепотом восхитился худой, порылся в карманах и развязно швырнул на стол глорию. – Я сказал: элю! Пошевеливайся, лентяй!

Худой сумел произвести впечатление, и кабатчик действительно поторопился. Скоро все пятеро держали в руках тяжелые лихие кружки с элем.

– Такою убить можно, – одобрил худой. – Итак, парни, приступим к обсуждению наших темных делишек. Выкладывайте все. Кто эти ублюдки? Где мое золото?!

– Золото?.. – удивился Малыш. Седой дал ему подзатыльник и что-то шепнул на ухо. Малыш кивнул: – А, ясно.

Парень в шейном платке придвинулся к худому и заговорил зловещим шепотом:

– Худой Король, я скажу то, что тебе не понравится. Если я что-нибудь знаю о людях – а я о них знаю все – ты будешь в ярости. Золото взяли не обычные ублюдки, а самый главный подонок. Тот, которого ты хочешь схватить за задницу.

– Самый главный подонок? – прошипел худой. – Почем знаешь?!

– Седой не даст соврать: у меня вагон доказательств. Когда будешь иметь очень много времени, я их выложу. Но сейчас-то мы не в суде, чтобы улики считать. Скажу коротко: все золото – у главного подонка. Пусть меня повесят, если вру.

Худой долго помолчал, хлебнул мерзкого элю.

– Повесить – это хорошо. Если соврал, клянусь, я тебе устрою пеньковое ожерелье. Но пока поверю на слово. Значит, говоришь, главный подонок все забрал?

– Именно. Он заранее знал, что ты наведешь шороху в столичке. Ты нашумел – он под шумок обтяпал дельце.

– М-да. И кто же он, этот главный?

– Мамой клянусь: не знаю.

– Стало быть, где золото – тоже не знаешь?

– Знаю. У главного ублюдка.

Худой грозно откашлялся.

– Не доводи меня до злости, крысеныш. Золото у главного, а главного мы не знаем – значит, и про золото ничего не ведаем.

– Нет, Худой, кое-что знаем. Я выяснил, зачем подонку золото. Он его переплавит чтобы сделать одну серьезную штуку.

– Переплавит?!

– Не совсем переплавит, – пояснил Седой, – а как бы соединит вместе. Из нескольких золотых слитков выйдет одна штуковина.

– А так бывает?

– Все в мире соединяется, чтобы получилось что-то другое. Из огня и руды выходит меч; из мужчины и женщины – ребенок; из вора и монеты – преступление; из судьи и злодея – справедливость.

Худой помолчал, осмыслил. Толкнул извозчика с мечом:

– Думаешь, такое может быть?

– Да, – кивнул тот.

– Положим. И какую штуковину собрал главный ублюдок?

Парень в платке наклонился еще ближе и прошептал еще страшнее:

– Бессмертие!

– Как – бессмертие?

– Так, чтобы не умирать!

Платок рубанул себя пальцем по шее, захрипел и рухнул на стол. Полежал немного, потом дернулся, уперся в столешницу и с жутковатой ухмылкой поднялся.

– Бессмертие, понял?

Худой дал себе несколько минут на раздумья. Прикрыл глаза, чтобы спутники не отвлекали его своим видом; пальцами машинально поглаживал царапины на столешнице – наверное, их причудливый рельеф отвечал хитроумному току его мыслей. Затем человек в капюшоне встряхнулся, хлебнул элю и сказал:

– Что ж, в этом есть смысл. Главный подонок труслив – значит, должен мечтать об избавлении от смерти. А его душа грязнее сапог бродяги – значит, на Звезду ему лучше не попадать.

– Верно, – кивнул Седой.

– И того оружия, что он имел в декабре, уже хватало расправиться со мною. Но он велел своим людям забрать золото и бежать из столицы. Значит, имел цель заманчивее власти. А что заманчивей всего для труса?

– Верно, – повторил Седой.

– Тогда скажите мне, – Худой обратился ко всем, но пристальным взглядом припек парня в шейном платке, – кто же этот бессмертный трус?

Платок вскинул ладони:

– Уволь, Худой. Я же сказал – не знаю. Имею на сей счет размышления, но не имею чем их подкрепить. А без доказательств лучше промолчу.

– С каких пор ты боишься говорить бездоказательно? Раньше слова лились с твоего языка, как молоко из дойной коровы!

– Уже полгода служу тебе. Считай, кое-чему научился.

Худой хмыкнул. Он был недоволен, что Платок темнит, но получил удовольствие, узнав причину. «Кое-чему научился» – приятно. Не каждому дано хоть чему-нибудь научить такого ушлого типа, как этот Платок.

– Ладно, тогда вот что скажи. Подонок уже стал бессмертным?

Парень в платке явно обдумал ответ заранее, но помолчал минутку, чтобы не обесценить слова поспешностью, а уж тогда ответил:

– Думаю, нет.

– Отчего так?

– Во-первых, его люди сильно берегли схему бессмертия. А если б она уже сработала, то зачем ее беречь? Подонок стал бы почти что богом, и никого уже не боялся.

– А во-вторых?

– Больно тихо в мире. Со дня смерти владыки – покой ему на Звезде! – ничего не случилось ни жуткого, ни таинственного. Подонок притих. Ждет, видать, пока бессмертие сработает.

Худой скривился, и отнюдь не от скверного эля.

– Здесь ты неправ. Случились Подснежники. Как нарочно, чтобы выманить мою ватагу из столицы и затянуть в капкан. Это ли не проделка главного гада?

– Нет, Худой, прости. Подснежники – одно, главный гад – другое. Я ездил по городам и селам, много повидал и голодных, и нищих. Вон Седой не даст соврать – на свете хватит обиженных бедолаг, чтобы устроить восстание по-честному, без подвоха.

– Вот только восстание поднялось ровно тогда, как я обосновался в столичке!

– Нет, раньше, в декабре. Просто ты о нем еще не знал.

– А ничего, что крестьянам кто-то подсуетил искровые самострелы? Недовольных полно, тут ты прав, а недовольных с искрой много насчитаешь?

– У мужиков была искра? – поразился Платок.

– Я иногда могу соврать, но не в честной бандитской беседе за столом грязного трактира. Крысеныш по имени Могер Бакли принес им самострелы!

– Х-ха! – улыбнулся Платок. – Коль мы с тобой пьем дрянной эль, как честные проходимцы, то и я скажу без вранья. Знаю я этого Могера Бакли. Он всю жизнь ел с руки Жирного Дельфина… то бишь, с плавника. Ты же не думаешь, что Жирный Дельфин и есть главный гад!

Худой попытался подумать именно так, но не сумел.

– Ты уверен, что Бакли служит Дельфину?

– Праматерью клянусь.

– У тебя нет Праматери.

– Тогда матерью. Дельфин дал искру серпам, чтобы они сделали тебе неприятности. А главный гад здесь вовсе не при чем.

Пока длилась их беседа, за стойкой кабака произошли некоторые маневры. Сперва кабатчик взялся протирать стакан. Он делал это впервые за неделю и явно не стремился к равномерной чистоте всего стакана. Умерил свой пыл сразу, едва добился прозрачного донышка, и смог сквозь него невзначай рассмотреть посетителей. Затем кабатчик трижды хлопнул по стойке, побудив мальчишку-разносчика выбежать из кухни. Кабатчик шепотом выдал мальчишке поручение, тот не расслышал. Кабатчик влепил ему подзатыльник, мальчишка осознал, что понял вполне достаточно, и убежал. Вскоре в зал спустилась хозяйка «Ржавой рельсы». Она была высока, пряма, как жердь, покрыта веснушками и грязно-рыжими волосами, и видом своим заставляла задуматься о подлинном происхождении названия трактира. Кабатчик и с нею поговорил шепотом, после чего хозяйка также ощутила потребность протереть стакан. Убедившись в прозрачности донышка, она ткнула кабатчика в бок. Тот ринулся к столу посетителей, украсив лицо масляной улыбкой:

– Уважаемые гости, не желаете чего-нибудь еще?

Как раз в тот момент Платок оканчивал реплику, и кабатчик услышал про Дельфина, серпов и искру, но ничего не понял. Ответил ему северянин с мечом:

– Дай-ка нам бочонок чудесного эля. Такой вкусный, что нельзя оторваться.

– Правда?

– Нет. До сего дня я мог поклясться, что в жизни не пил ослиной мочи. Теперь не поручусь.

– Эмм… какой уж есть… Может, еще чего хотите? Колбасы? Бобов?

– Мы уходим, – отрезал северянин и поднялся.

Он не сделал ни одного лишнего движения, просто встал на ноги, но кабатчику почему-то стало тесно и даже слегка душно. Следом за северянином поднялись другие и вскоре покинули гостеприимный кабак «Ржавая рельса». Проводив их, хозяйка раздала несколько приказов. Мальчишка убежал искать зазывалу, рыжая хозяйка осталась принимать заказы, а кабатчик вышел на улицу и обратился к прохожим:

– У нас только что выпивал парень, похожий на лорда-канцлера! Заходите, хлебните эля – сами станете как генералы!

А бывшие посетители уже мчались в своей неприметной карете по направлению к Дворцовому острову. Худой скинул капюшон, открыв солнечному свету благородный агатовский профиль. Заговорил без тени развязности, очень вежливо и страшно.

– Сударь Марк, я возьму одни сутки, чтобы проверить ваши улики и доводы. Если вы солгали хоть в чем-нибудь, то поступите благоразумно: покиньте столицу ближайшим поездом и больше никогда не показывайтесь на глаза никому из северян. Но если вы честны, проведите эти сутки с пользой: вступайте в курс дел, готовьтесь принять управление.

Мужчина в платке сглотнул и весь подобрался.

– Тайной стражей, я полагаю?

– Через неделю начнется заседание Палаты. Если Кукловод еще не нанес удар, то заседание даст ему неплохую возможность. Сорок лордов – в одном зале. Один залп Перстов – и Империя рухнет в хаос.

– Понимаю, милорд. Этого не случится.

– Все въезды и выезды должны быть под вашим контролем. Каждый торговец, курьер, путешественник, каждый артист, нищий, вор или бродяга, каждый конь или пес должен быть осмотрен и проверен. Вы лично ответите за каждого, кто въедет в город.

– Так точно, милорд.

– Полиция получила такой же приказ и будет действовать независимо от вас. Два батальона кайров получили такой же приказ и будут действовать независимо от вас и полиции.

– Я не ошибусь, милорд, если скажу то же и о воровской гильдии?

– Не ошибетесь, сударь. О каждой подозрительной личности, въехавшей в Фаунтерру, я узнаю из четырех источников. Вы должны быть первым из них.

– Я не подведу вас, милорд.

Когда карета проезжала мост, лорд-канцлер выглянул в окно. Удвоенный караул на воротах вытянулся по струнке.

– Слава Агате! – рявкнули гвардейцы, перекрывая звон подков.

Слуги, подметавшие аллею, и садовники, подстригавшие кусты, замерли в поклоне перед экипажем.

– Слава Агате!

Солдаты оцепления вокруг дворца щелкнули каблуками, вскинули руки в салюте:

– Слава Агате!

Командир оцепления был северянин. Дежурный офицер на воротах был северянин, как и дежурный офицер на каждом этаже, в каждой башне, на каждой подъездной дороге. В гвардии достаточно северян. В гвардии достаточно офицеров, у кого есть родичи на Севере. А кайров во дворце достаточно, чтобы к каждому лазурному плащу приставить красно-черного.

Кайр Сорок Два салютовал Эрвину, едва тот вышел из кареты.

– Происшествий не было, милорд. Ее величество написала два письма и провела три беседы. Отчеты на вашем столе.

– Благодарю, кайр. Знакомьтесь: перед вами Ворон Короны. Приглядывайте за ним до завтра. Если я не прикажу обратного, завтра он станет главой протекции.

– Так точно, милорд.

Следом за Вороном из кареты вышел Седой. При его появлении Сорок Два хлопнул глазами, раскрыл рот, закрыл, щелкнул каблуками.

– Желаю здравия, милорд судья…

Седой отмахнулся:

– Я больше не судья, кайр. Зовите меня Дедом.

– Как будет угодно, милорд!

Эрвин отвесил поклон в адрес Седого.

– Милорд Дед любезно согласился оказать помощь в нашей охоте. Завтра он займет место помощника главы протекции. Полагаю, он станет идеальным человеком, чтобы наладить взаимопомощь между тайной стражей и войском.

– Почту за честь работать с вами, – поклонился кайр.

– Не стоит слишком много говорить о чести, – нахмурился Дед. – Послушайте-ка. В городе Лиде служил один судья, который очень любил слова «ваша честь». Он велел, чтобы все и всегда его так звали: истцы и ответчики, слуги и торговцы, отец с матерью, супружница. Вот однажды его жена понесла дитя. Отходила срок, пришло время разрешиться от бремени. Вызвали лекаря с повитухой, и судья им говорит…

Эрвин слушал невнимательно, ибо давно знал эту историю. Оглянулся по сторонам, чтобы еще раз полюбоваться железным порядком караулов и оцеплений, но уперся взглядом в альтессу-тревогу. На ней было неприлично фривольное платьице в розовый цветочек.

– Ах, как же я ждала весну! – мурлыкнула она, отбросив косу за голое плечо.

– Ты слыхала? – спросил Эрвин.

– Ты прекрасен в роли бандита!

– Я не об этом.

– И ты растешь, милый. Твоим врагом был кайр, потом император, за ним Хозяин Перстов, теперь – бессмертный Хозяин Перстов. Даже не знаю, хочу ли знать наперед… Пожалуй, предпочту сюрприз… Нет, скажи сейчас: как ты намерен убить бессмертного врага?

– Он еще не бессмертный.

– Откуда знаешь?

Действительно, откуда? Из доводов Марка? Доводы – вещь округлая, можно повернуть по-разному. Кукловод затаился – это ничего не значит, он всегда любил таиться. Быть может, давно обрел бессмертие, и ждет только открытия Палаты, чтобы нанести удар.

– Я внук Агаты, – сказал Эрвин. – Я чувствую.

– Кстати, любимый, ты же понимаешь, что Кукловод, даже бессмертный, больше не главная из твоих проблем?

* * *

Бессмертие – серьезная штука.

Глупо звучит, не те слова. Бессмертие – дело сложное? Тоже нет. Невероятная выдумка? Опасная находка? Все не то, нет подходящего эпитета. Бессмертие – нечто настолько чуждое, что не дать ему ни оценки, ни сравнения. Мозг не приспособлен думать о таких вещах.

А обдумать нужно, и очень тщательно. Даже обсудить.

Вопрос первый: с кем можно говорить об этом?

Ионы нет. Как жаль, что нет Ионы.

Матери довериться нельзя: она уже пыталась сговориться с Кукловодом, чтобы вылечить отца. А тут – не просто лекарство, но избавление от смерти. Сам отец, конечно, не даст слабины, но может рассказать секрет матери, а она – вне круга.

Аланис шепталась со Знахаркой. Покривила душой, чтобы вернуть красоту. Всего лишь красота, а тут – бессмертие.

Барон Стэтхем – человек проверенный. Но он – очень сильный феодал; заполучив бессмертие, сможет побороться за Первую Зиму. Зачем создавать соблазн?

Судья? В мыслях Эрвин никак не мог звать его просто Дедом. Судья надежен и мудр, но отравлен логикой Ворона. Если Ворон ошибся – случайно или намеренно, – то уже заразил судью ложными доводами.

Остались: Роберт, Джемис, Сорок Два. Надежны, как скалы, и достаточно презирают смерть, чтобы не продать душу за вечную жизнь. Вот с ними и побеседуем.

Вопрос второй: верить ли в возможность бессмертия?

Трое кайров удивленно выпучили глаза, когда Эрвин передал им рассказ Ворона. Роберт даже не сумел вымолвить привычное: «Ага». Сорок Два вернул вопрос Эрвину:

– Милорд, но такого же не бывает?..

Эрвин ответил:

– Не бывало прежде. А еще никто из смертных не стрелял Перстами Вильгельма, не ломал мечи двумя пальцами и не говорил с собеседником за тысячу миль. Нужно понять: бессмертия не может быть никогда, или просто не случалось прежде?

– Если кто и знает ответ, то только Праматери.

– Верно! Потому сейчас мы вспомним все их слова, какие слыхали.

Каждый поларийский дворянин изучал труды Праматерей. Классическое воспитание включает их в себя так же неизбежно, как грамотность и знание геральдики. В первую очередь: книги Праматери твоего рода, «Архивы» Максимиана (ценнейший исторический источник), «Поздние дневники» Янмэй (если надеешься стать землеправителем) и «Рука, держащая меч» Вильгельма (если намерен изучать военное дело – а это почти наверняка). Затем – «Песни Софьи» и «Слезы Ульяны». Это сборники молитв, читаемых при рождении ребенка, посвящении юноши в веру, обручении влюбленных и проводах умирающего. Как внук Праматери, всякий дворянин должен уметь исполнить главные церковные обряды. И наконец, хорошим тоном считается глубоко изучить жизнь и творчество близкого тебе по духу Прародителя. Многие выбирают на эту роль Мириам, Глорию, Елену или Эмилию – самые светлые фигуры среди Праматерей. Таким образом, если тебе посчастливилось получить благородное воспитание, то ты прочел и досконально изучил по меньшей мере восемь книг, написанных Прародителями. Роберт Ориджин, Джемис Лиллидей и Харви Хортон – выходцы лучших домов Севера – раскрыли Эрвину свои познания священных текстов.

Джемис Лиллидей очень любил мать. Из почтения к ней и ее Праматери назубок выучил «Слова о милосердии» Глории-Заступницы. В детстве так храбро кидался защищать маленьких и слабых, что мать плакала от умиления. Но остальные заветы Заступницы Джемис воспринял философски: стал первым дуэлянтом и задирой во всей северной армии. Никогда он не принимал роды, не приобщал юношей к вере и не обручал влюбленных, потому большинство обрядов забыл за ненадобностью. Только отходную Ульяны Печальной слышал столько раз, что помнил до буквы.

Харви Хортон до неприличия рано стал интересоваться девочками – лет в шесть. В девять, едва научился бегло читать, тут же проглотил «Любить душою» Эмилии. К тринадцати дозрел и до «Искусства свободной любви» Мириам. Изучил, запомнил, принялся применять на практике. На какое-то еще священное чтиво времени больше не нашлось: до одури тренировался ради двуцветного плаща, а если оставались силы – тратил их на заветы Мириам.

Роберт Ориджин в детстве честно старался освоить «Мгновения» Агаты. Месяц прокорпев над этим кладезем иносказаний и метафор, пришел к отцу за советом. Родитель Роберта тридцать из сорока лет своей жизни провел в доспехах, потерял в боях правый глаз и кисть левой руки, и скверно слышал после контузии. Роберт не мог вообразить себе высшего авторитета.

– Лорд-отец, позвольте спросить. Я пытаюсь одолеть «Мгновения», но никак не могу справиться. Не поможете ли советом: как все это понимать?

– Чего?! – рыкнул отец.

Роберт показал книгу и повторил вопрос громче.

– А! Я тоже с нею попотел, пока не понял главное: Светлая Праматерь учит нас сражаться. Все, что написано в книге, понимай с точки зрения войны. Вот гляди, например. «Время слишком быстротечно, а попытки догнать его приносят лишь печаль» – это значит, на войне вечно спешка, но ты не беги, а хорошо подумай, иначе плохо будет. Или вот: «Вступать в неизведанные земли стоит только с верою в успех». Значит, сначала вдохнови солдат, дай им веры в победу, а тогда атакуй. Или здесь: «Ничто так не успокаивает душу, как постоянное и незыблемое». Понимаешь, о чем это?

– Да, лорд-отец! Чтобы быть спокойным, займи замок и размести в нем гарнизон.

– Молодец, сын.

Так хорошо легла на душу Роберту эта трактовка, что он прочел еще и «Фантазии», и «Иллюзии», где нашел сотни тактических советов – и ничего другого.

– Глубокие познания, – констатировал Эрвин.

– Зачем больше, милорд? – Ответили кайры. – Здесь есть все, что нам нужно.

– И что вы скажете по поводу бессмертия?

Роберт ответил, что Праматери определенно были смертны – взять хотя бы Ульяну. И старели, и теряли детородную способность – это общеизвестно. Когда предчувствовали роковой день, то запирались в Храме Прощания, а оттуда и вовсе уходили из мира, оставив лишь последнюю реликвию – унцию своей крови в пузырьке.

Эрвин спросил: да, были смертны, но верили ли в возможность бессмертия?

Джемис помянул заветы Глории. Защищать слабых и мелких – то есть, в первую очередь детей, – это явно логика смертных. Пусть я погибну, зато дитя продолжит род. Бессмертные мыслили бы совсем иначе.

Сорок Два взял первую из Главных Заповедей: «Свое место в мире прими с достоинством». Это значит: если ты родился бедняком, то проживи жизнь честного батрака или слуги, умри с незапятнанной душою – и на Звезде сполна получишь награду за свою чистоту. Но для бессмертных заповедь лишается смысла. Какой толк родиться нищим – и на целую вечность нищим и остаться?

Сам же Эрвин обдумал слова Агаты о печальной быстротечности времени. Если бы Агата верила в возможность бессмертия, то не печалилась бы с приближением кончины, а злилась: кто-то может жить вечно, а я – нет!

По всему выходило, что Праматери даже не подозревали ни о каком Абсолюте, дарующем бессмертие. Похоже, Ворон ошибся в расчетах, и каторжник Инжи Прайс – тоже. Сорок Два спросил:

– Мы можем быть свободны, милорд?

Кайр по сей день не забыл заветов Мириам и крутил страстный роман с некоей придворной барышней. Вместо ночных совещаний его ждало занятие повеселее.

– Меня не устраивает «похоже», – отрезал Эрвин. – Я должен твердо знать, что когда я воткну меч в сердце Кукловода, он не выдернет клинок из раны и не снесет мне голову. Убедите меня так, чтобы не осталось никаких сомнений! До утра изучите эти книги и найдите все, что можно.

Эрвин раздал вассалам тома священных текстов. Джемису досталась «Рука, держащая меч» Вильгельма Великого, Харви Хортону – любимый им трактат Эмилии, Роберту – история жизни Праматери Сьюзен. Последняя слыла покровительницей здоровья – где и искать рецепт бессмертия, как не у нее?

Сам Эрвин взял три книги Светлой Агаты: «Мгновения», «Фантазии», «Иллюзии». Едва раскрыл первую, сразу же провалился в чтение и забыл о присутствии вассалов. Он чувствовал так, будто после долгих скитаний вернулся в родной теплый дом. Он вырос на сочинениях Агаты, в мысленных диалогах с нею находил и утешение, и совет, и поддержку, и пищу для ума… Но сейчас – не время для ностальгии. Следует не наслаждаться красотою мысли Праматери, а искать малейших зацепок о хваленом Абсолюте. Итак.

«Мгновения» – первый и самый знаменитый из трудов Агаты. Он полон философских рассуждений о мире и человеке, о связях между событиями, о причинах и следствиях, о форме и содержании, о внешности и сути вещей. Изобилующий метафорами текст каждый понимает по-своему. Воин видит здесь стратегию, правитель – политику, женщина – искусство отношений, мать – советы о воспитании детей. Эрвин понимал так, что «Мгновения» – обо всем сразу. О том, что все на свете связано, и высочайшее искусство – видеть связующие нити. Как в любом философском трактате, слова «вечность» и «смерть» часто встречались в «Мгновениях». Но при всем старании Эрвин не обнаружил ни намека на бессмертие.

За полночь он перешел к «Фантазиям». Эта книга – рассуждения Праматери о будущей истории Полари. Несмотря на серьезность темы, написана она легко, с подлинно агатовской иронией, полна остроумия, тонких наблюдений и блестящих предвидений. Именно в «Фантазиях» Агата предсказывала открытие искры, изобретения печатного станка, рельсовых поездов и волны; писала даже о том, что до сих пор не сбылось, – о судах, идущих без весел против ветра, и о кораблях, летающих над землей. Однако возможности соединить несколько Предметов воедино Агата не предвидела.

Ближе к рассвету Эрвин добрался до «Иллюзий». В отличие от почти игривых «Фантазий», то был тяжелый текст. Агата писала о том, как часто люди обманывают сами себя, как старательно верят в сладкую ложь, какие усилия прилагают, чтобы скрыть от себя любую неудобную истину. Люди обожают собственное невежество, люди терпеть не могут напрягать мозги, люди ненавидят всякого, кто заставляет их думать. Далее Агата развенчивала ряд самых сильных иллюзий (например, веру человека в свою исключительность, безусловную материнскую любовь, способность самому выбирать свой путь). Даже агатовцы читали эту книгу скрепя сердце, в глубине души думая, что не знавшая ошибок Праматерь уж здесь-то наверняка ошиблась. А отпрыски иных родов избегали «Иллюзий», как кислого вина.

Эрвин перечел самые видные отрывки из книги и поймал себя на странном чувстве. Ранее думал, что «Иллюзии» просто наполнены мрачными мыслями. Теперь понял: книга звучит сумрачно еще и потому, что Агата писала ее в унынии. Блеск собственной мысли, коим Праматерь раньше любовалась, здесь не доставляет ей удовольствия. Она избегает лишних доводов и рассуждений, хотя ранее охотно приводила их. Высказывает тезисы скупо и безжалостно метко, хотя прежде баловалась метафорами. Агата писала «Иллюзии», будучи во власти сильного разочарования. Вроде бы, так и должно быть, учитывая содержание книги. Вот только Агате на тот момент исполнилось восемьдесят лет! Глупость и невежество людей – никак не новость для нее в таком-то возрасте! А значит, причина разочарования – иная. Тьма сожри! Что, если Светлая Агата надеялась на бессмертие в награду от богов? Что, если вера в эту награду была ее собственной иллюзией, которая теперь болезненно рухнула?

На первой странице «Иллюзий» красовался портрет восьмидесятилетней Агаты, списанный с прижизненного рисунка. Юность Праматерей длилась полвека; в пятьдесят лет Агата могла поспорить красотою с леди Аланис. Но теперь, в восемьдесят, на ее внешность легла первая тень старости. Еще не уродливая, но уже достаточно заметная. Ответ богов на мольбы Агаты о вечной жизни?

Эрвин закрыл глаза и обратился к ней напрямую. Странно, что раньше не подумал об этом. Он всегда был любимцем Агаты, Праматерь несомненно услышит!

– Здравствуй, Светлая. Позволь задать тебе вопрос, он очень важен для меня. Ты веришь в бессмертие? Конечно, я не о вечной душе на Звезде – в этом сомнений нет. Я о бессмертии тела.

Агата возникла перед ним. Не такая, как в «Иллюзиях», а в образе прекрасной юной девушки. Нежно улыбнулась, ласковым жестом протянула ему руку, маня к себе. А затем…

Другою рукой Агата коснулась собственной скулы, зажала пальцами кожу и потянула.