Текст книги "Авантюрист"

– По форме доложись! – я чуть повысил голос, продолжая проверку и заодно проясняя положение вещей. Вышло вроде убедительно.

– Осади, вашблародь! – отмахнулся Буян, опасливо вглядываясь в чащобу – рост позволял делать это из оврага. – Ох и зря нашумели вы, ох и зря. Не отступятся теперь поганые.

Вот наглец! Зато вроде свой наглец. Стоном-покряхтыванием привлек к себе его внимание. Русин тут же помог мне подняться на ноги и выбраться на противоположную сторону оврага. На несколько мгновений стрелок задержал мою ладонь в своей грубой мозолистой клешне. Полагаю, в моем взгляде он уловил удивление, в его же голубых глазах мне почудилась незлая усмешка.

– Старшие по званию есть? – перейдя на шепот, поинтересовался причиной неучтивого ответа «моему благородию». Накосячил я с погоней, не вопрос, но вдвоем-то легче отмахаться?

В ответ Буян повернулся левым плечом, молча демонстрируя нарукавную повязку и абсолютно пустой погон. Так, а где очередная посылочка с информацией? А то я в здешних воинских званиях не силен. А сабля полагалась простым чинам или боец ее затрофеил? Нет ответа.

Отошли на дюжину шагов от оврага – здесь в корнях гигантского дуба мой спутник оставил свою котомку из мешковины и тубус с болтами к арбалету.

– Сымайте ранец, надо пулю достать.

Как-то тревожно поворачиваться спиной к незнакомому человеку. Но выбора-то нет. Двум смертям не бывать…

– Надо бы тебе руки продезин… помыть.

– Не извольте беспокоиться. Прислонись к дереву. Полегчает.

Буян помог мне снять ранец, а с рубахой мне пришлось возиться самому. Разве что, видя мои мучения, солдат плеснул немного воды из своей фляги на прилипший к коже участок ткани. Затем я встал на колени и ухватился обеими руками за шершавую кору векового гиганта. Русин покопался в своей котомке, пошуршал какими-то бумажками, затем обратился ко мне:

– Вашбла-ародие, дозвольте, ранец гляну. Небось у вас берлист имеется.

Снова я оказался в тупике. Как ответить на вопрос, который не понимаешь? Правильно, промолчать. Благородиям позволено падать в обмороки? А то ветерок рану «ласкает», браслет опять руку высушил, а солдатик отчего-то копается. Когда же мне полегчает, а, дуб кудрявый?

– Нафол. Потерпи, вашбродь, фейчас, – сообщил мне Буян. Я не видел, но каким-то образом знал, что говорить ему мешал оказавшийся между зубами край бумажного пакета с… пластырем. Или Бернадотовой бумагой, он же Бернадот-лист, по фамилии врача-изобретателя, сокращенный неграмотными солдатиками до «берлиста». Снова сами собой всплыли в моей памяти знания, которых никогда там не было. Прежде чем я подумал, что одному недостреленному долбодятлу-попаданцу сказочно повезло заиметь суфлера-всезнайку, как самозваный медбрат засадил мне в рану раскаленной кочергой. Я совсем не по-мужски зарыдал в голос, но быстро спохватился и прикусил многострадальную губу. Говорят, малая внезапная боль отвлекает от большой, но мне не особо помогло. Однако не стоило указывать сквернавцам наше местонахождение, да и обогащать лексикон Буяна простыми русскими словами также нежелательно.

На мох перед глазами упал окровавленный кусочек металла. Как там говорится про «мал золотник да дорог», только сильно наоборот?

– Шушяс-шушяс, – Буян чпокнул пробкой, но против предположений не плеснул алкоголем в рану, а смочил край полотняного бинта и обтер кровь вокруг горящей огнем выбоины в моем организме.

Самочувствие мое стремительно улучшалось: браслет прекратил свое непонятное воздействие на руку, камень продолжал светлеть прямо на глазах. Боль ушла на задворки сознания, где оказалась на правах бедной родственницы – вроде терпимое беспокойство, а хрен ты ее выгонишь, поселилась на несколько следующих дней. Шепот Буяна доносился сквозь набившуюся в уши вату. Измученный болью и пережитыми ужасами разум пал легкой добычей нового пьянящего состояния. Но с действием алкоголя сравнивать это ощущение было примитивным кощунством. Я плыл на волнах чистоты и радости. Я воспарил над действительностью с удивительной силой. И тело, и разум, и душа мгновенно настроились утолять жажду жизни.

– Хватит, нельзя много брать! – оборвал мою медитацию Буян, отняв мои конечности от прохладной шершавой коры. Пока я радовался жизни, напитываясь жизненными силами мощного и мудрого дерева, мой товарищ закончил обработку раны и заклеил ее пластырем.

– Идти нам надо. Молчун их недолго задержит. – Буян вытер и поместил в ножны «свинорез» приличных размеров. Это им он пулю из меня доставал?

Несмотря на пережитое единение с деревом, ноги в коленях вдруг потеряли силу, а тело одолел озноб – то ли от приличной кровопотери, то ли от вида испачканных моей собственной кровью орудий убийства. Все ж права та медсестричка, слабый мы народ, мужики, плохо вид крови переносим. Собственной. Потому как месячные нам с ней никогда грешить не мешали.

Вновь не туда помчали скакуны моих мыслей шальных. Вон Буяну строго параллельно, что своя кровь, что чужая, которой его суконный кафтан заляпан сверх меры. Нож в руках держал, как профи, и выражение лица при том сохранял невинное: мол, людей, бывает, им режу, но хлебушек чаще. Пули иногда из попаданцев достаю. Работа у меня такая, ваше благородие.

Первым делом, как добрался до ранца, я напился воды. Осушил свою флягу до дна – и ведь не хватило. Тоскливо стрельнул взглядом на Буянову емкость, но сами знаете, чем просить и унижаться… Кроме того, неизвестно, сколько нам еще идти и встретится ли нам источник воды.

Я достал из ранца чистую рубаху и, превозмогая себя, оделся. Окровавленную рубаху скомкал и было собрался сунуть под куст, да наткнулся на неодобрительный взгляд Буяна – как ни прячь, а получится знак для погони. И сунул мокрый комок на самое дно, стараясь избежать его контакта с продуктами, аптечкой и запасными бриджами.

Чтобы согреться, развернул скатку одеяла из шерстяной ткани тонкой работы. Благодаря заранее сделанному отверстию с обметанными краями, оказалось возможным надеть его как пончо. Даже не подпоясанный ощутил, как плечи, а затем остальное тело постепенно укутало ласковое доброе тепло. Одеяло порадовало и разумным зеленовато-серым цветом – маскировочным и немарким. Чем больше я вступал в нежданное, но весьма богатое наследство, тем сильнее уважал бывшего владельца.

Сдвинув в сторону пенал с письменными принадлежностями, блок чистых прошитых листов для записей, пробитый пулей точно посредине, запустил здоровую руку в распотрошенный грубыми клешнями Буяна бумажный пакет-аптечку. На свет извлек сушеный листик не больше лаврового, оторвал половину и бросил в рот. Вторую бережно и аккуратно положил обратно. Возникло стойкое ощущение, будто в тот момент кто-то другой руководил моими действиями.

Буян сам без просьбы взял мой ранец, помог застегнуть на спине трофейный патронташ. Я поднял винтовку, автоматически проверил, застегнута ли кобура револьвера. Машинально поднял сплющенный свинцовый комок и сунул в карман. Надо при случае обязательно вернуть владельцу. Так чтоб наверняка, без мучений. Далекий ружейный выстрел ударом кнута подстегнул нас к быстрому шагу.

– А Молчун как же? Не будем его ждать? – вопрос задал с целью узнать про нового персонажа, а вовсе не из-за тревоги за незнакомца.

– Не впервой. Поводит супостата за нос, добудет снеди какой и прибежит, – охотно пояснил Буян. И добавил: – Не бывало такого, чтобы без прибытка возвращался.

– А с чего взял, что я «ваше благородие»?

– Так известное дело – фигулька на руке мажеская. А еще лицо бритое да руки холеные. Что спина не поротая, зубы целехонькие и тело гладкое – это я уж опосля разглядел. Али не угадал?

Спасибо, что пояснил. Значит, маги здесь, можно сказать, люди первого сорта, носят отличительные знаки вроде моего браслета. Жалуют ли здесь чародеям и волшебникам дворянство? Не испытывают ли простолюдины к одаренным людям классовой ненависти? И как тут обстоят дела с инквизицией или аналогичными органами? Если бы только это! Столько вопросов! Жаль, не спросишь напрямик. Не время, не место, и не в тех мы отношениях, чтобы доверительно беседовать. Все-таки очень наблюдательный тип этот Буян. Надо держаться с ним осторожнее. Уж как минимум не одолевать пустяковыми вопросами, когда ребром стоит вопрос жизни и смерти.

– Прости, браток, от боли и с перепугу совсем разум помутился, – слова лились сами, и я с удивлением заметил, что стал подражать речи собеседника. – За малым не убили меня проклятые. А насчет снеди в ранце запас есть.

Мое щедрое предложение осталось без внимания – у стрелка котомка тоже не пустовала. Мы вплотную приблизились к непроходимым зарослям. Здесь Буян по обыкновению замер и осмотрелся, после чего сделал шаг прямо в ветви и совершенно пропал из виду! Я храбро шагнул следом и оказался в темном и стиснутом с обеих сторон тонкими стволами пространстве. Три шага вперед, поворот налево с наклоном, еще пришлось сделать три или четыре шага в полуприсяде, затем ход повернул направо, и дюжина шагов привела к просветам в листве. Вот так: вплотную не увидел, а если бы проводник не полез первым, то и я бы тоже не отважился. Если б не коты да изверги, поставил бы годовое капральское жалованье против банковских сбережений, оставшихся на Земле, что сквернавцам нас нипочем не сыскать. Мысленно одернул себя: сам-то понял, с кем и на какой заклад спорить собрался?

Пейзаж в очередной раз изменился. Через полсотни метров вековая чаща оканчивалась подлеском, в просветы которого виднелось мертвое редколесье. Ветер донес запах сырости и гниющей растительности. Неужели прямо по курсу болото?

– Где мы, Буян?

– Не шуми. – Арбалетчик замер и сделал знак остановиться.

Погоня осталась далеко позади, ни выстрелов, ни командирского «ревуна» мы уже давно не слышали. Впрочем, пением птиц и прочими звуками дикой природы лес нас не баловал. Мы затаились за последними мощными деревьями, после чего мой проводник издал горлом птичий крик. Из зарослей донеслись два ответных. Кажется, нас опознали. Кому как, а мне одной пули на сегодня хватило по самые брови. Получить еще от своих будет смертельно обидно.

– Буян, ты? – из кустов донесся молодой голос.

– Мы. Выходим, не стрельните там, – тихо, но достаточно четко отозвался мой проводник.

Вот мы и у «секрета», выставленного перед тропинкой, ведущей к последнему приюту разбитого батальона. Двое мальчишек-рекрутов, один вооружен арбалетом, а второй неизменным ружьем системы военного инженера и имперского лорда Дербана. Сила.

– А с тобой кто? – судя по иному тембру голоса, спросил второй часовой. Положение обязывало.

– Подофицер, – важно обронил Буян. И торопливо добавил: – На посту болтать не велено.

Ребята – солдатами этих светловолосых мальчишек называть язык не поворачивался – вытянулись по стойке «смирно».

– Кхм-кхм, – многозначительно выдал я. Пусть сами додумывают, что имел в виду господин «подофицер». Что в таких случаях говорят настоящие, а не ряженые военачальники? Приказывают подчиненным привести себя в порядок? А видок-то у ребят еще тот: высокому нескладному арбалетчику серьезно досталось по лицу, возможно, прикладом, отчего один глаз заплыл, а губы кривились от боли. Странно, что нет симптомов сотрясения. Воротник мундира оторван и висит на честном слове. В дорожной пыли изваляли паренька изрядно.

А второй – невысокий подвижный крепыш, из каких получаются замечательные спортсмены – тяжелоатлеты и боксеры. Арбалет, на мой взгляд, лучше бы ему вручили, а не «дербанку», ствол которой приходился выше русой макушки. Как ухитряется заряжать-то? Мундир его годился только на тряпки: располосованный то ли о сучья, то ли об острые железяки, но аккуратно, без большой крови. Вдобавок уцелевшую поверхность покрывали крапинки ожогов, виднелись обгоревшие полы и спина. Интересно, чем это его шарахнуло: магией или тут зажигательные гранаты в ходу? На ногах ребят стоптанные до последней крайности ботинки из грубой промасленной ткани на деревянной подошве. Без слез не взглянешь. У «боксера» обувка тоскливо «просила каши», а утративший пуговицу единственный погон сиротливо свисал с плеча. Ремни, пульницы, тубус с болтами да неказистые «арестантские» шапчонки с княжеской эмблемой сохранили. Похвалить бы их за сбережение казенного имущества, да только этого ли от меня ждут? Словом, оба красавцы писаные. Почти как я, если «по-чесноку». Из офицерских признаков только револьвер в кобуре, козырные сапоги и магический девайс. Плюс в активе моего авторитета расцарапанная рожа.

– Пошли, госпожа ждет, – настойчиво предложил мне Буян.

Вот те раз. С каких пор солдаты с непонятными повязками младшим офицерам указывать стали? Чем дальше, тем больше в этом уравнении неизвестных появляется. То Молчун, то «госпожа», следующим кто будет? Захотелось поинтересоваться, не водит ли он совершенно случайно знакомство с неким Арагорном Московским? Есть к тому дельце, что не терпит никаких отлагательств. Пускай бы свел лучше с ним.

– Благодарю за службу, молодцы! – похвалил часовых, не столько искренне желая их поддержать, сколько чтобы исполнить хоть что-то осмысленное в навязанной мне роли командира.

Узкая тропинка от «кочки к кочке» привела нас на небольшой островок, окруженный стоячей водой и мертвым лесом. Здесь я очутился в неумелой импровизации на тему полевого лазарета. Полтора десятка людей сгрудились в небольшом пространстве, олицетворяя старую истину: «Где солдаты, там бардак». Кто-то бесцельно сидел в полнейшем ступоре, кто-то стоял с тем же эффектом, кто-то пытался перетянуть свои собственные или раны товарища какими-то жалкими тряпицами, кто-то плакал, кто-то стонал, кто-то молился, кто-то безадресно бранился. На первый взгляд все чем-то заняты, на второй – форменный бардак под соусом из безнадеги.

Оружие и экипировка хаотично лежали на земле. Хоть с честью из боя вышли, не побросали. Еще радовало, что плачущие беззвучно размазывали слезы, сквернословы ругались вполсилы. Очевидно, сознавали опасность своего обнаружения.

– Офицер на плацу! – тихо и зло выплюнул Буян. Царившая в лагере пораженческая атмосфера на него тоже действовала удручающе. Бойцы подобрали оружие и медленно встали в полукруглое подобие строя.

С тем мы и приблизились к отдельно расположившейся группе из двух солдат и закутанного в потрепанное солдатское одеяло тела. По фигуре и контексту угадывалось, что лежит женщина. По закрытому тканью лицу, проступившим пятнам крови и скорбящим позам двоих, единственных, кто позволил себе не вставать по команде Буяна, стало понятно, что покойная.

– Выходит, не успели мы, госпожа… – выдохнул Буян.

Ситуация до боли понятная. Самого ножом по сердцу резануло так, что глаза остались сухими просто чудом.

– Не вставай, браток, да что же ты! – бросился я к усатому пожилому солдату, который, превозмогая себя, пытался подняться, опираясь на толстую суковатую палку. Дядька с неглубокой, но страшной рубленой раной бедра шарахнулся от меня как от изверга. А люди меж тем стояли плотно и робко тянули ко мне руки, стремясь удостовериться, что я не морок, что глаза их не обманывают. Чтобы ненароком никого не задеть – на некоторых, без преувеличения, не осталось живого места! – пришлось изобразить трюковой номер эквилибриста. Вышло хреново – чуть было не грохнулся на задницу. Что ж такое?!

– Так, братцы, дело не пойдет! – от досады на собственную неуклюжесть и растерянность вышло качественно рявкнуть на других. – Что ж вы делаете?! Вы же стрелки! Вы же… Я видел вашу работу! Я видел, как вы умеете сражаться. Не слышу наш девиз!

– Победа или смерть! – поддержал меня Буян и еще несколько слабых голосов. Проводник, как заправский хоровой дирижер, регулировал громкость за моей спиной – дабы какой балбес от излишнего рвения не рыкнул на все болото.

– Русины вы или сброд? – распалился я.

Следующая попытка озвучить «командную кричалку» вышла увереннее. Пусть угрюмые лица солдат не посветлели, но мне как минимум удалось привлечь их внимание.

– Итак, братцы. Зовут меня Богдан. Я подофицер четвертого класса… Армии Освобождения. Был придан вашему батальону для усиления ставкой Светлейшего Князя Белоярова.

«Спасибо, камрад, вовремя помог красиво соврать».

– Я принимаю командование. Теперь отвечаю за каждого из вас. – Перевел дух и окинул взглядом свое воинство, стараясь на всей траектории повстречаться взглядами с возможно большим количеством подчиненных. Боже милосердный, я ведь понятия не имею, что следует делать в такой ситуации! – Мы в большой беде. Не время причитать и богохульствовать. Все зависит только от нас. Мастер-стрелок Буян!

Камрад только сейчас истолковал мне смысл повязки на левой руке Буяна. Мужчина являлся старшим солдатом, за плечами которого не менее пяти лет непорочной службы или подвиг. Глядя на Буянову рожу, скорее верилось в пять подвигов, чем в один год без нареканий со стороны вышестоящих.

– Слушаю! – откликнулся боец.

– Есть ли среди личного состава фельдшер или хоть кто-то, знающий толк в ранениях?

– Я лекарь, – прежде чем Буян ответил, подал голос один из «скорбящих».

Я присмотрелся, так и есть – не солдатского покроя на нем наряд. Просто сукно некрашеное вкупе с общей мешковатостью ввели в заблуждение. Головной убор опять же неуставной – тонкие бледные пальцы пожилого мужчины теребили широкополую шляпу. А еще возраст – седая борода ненадежный показатель, но вместе с морщинами на лбу и у глаз гарантировала ему бронь от призыва на военную службу.

– Представьтесь, уважаемый, – предложил я.

– Фома Немчинов, – послышался легкий акцент.

– Фома, я уважаю ваше горе… но прошу немедля приступить к вашим обязанностям!

– Господин подофицер, дело в том, что я в суматохе потерял свою сумку… – потупил взор лекарь, хотя интуиция подсказала мне, что дело не только в этом. Мужчина не был напуган и растерян, он очень сильно устал, словно исполнял какую-то тяжелую и более важную, чем уход за ранеными, работу.

В ответ сделал жест Буяну, чтобы он поставил мой ранец перед нами. Достал все наличные медикаменты и протянул их лекарю.

– Посмотрите, что можно сделать со всем этим… – свои дальнейшие намерения я не озвучил, а полез разорять трофейный хабарник. Да и сам лекарь уже подставлял ладони под струю воды из солдатской фляги. Поливал ему второй, еще недавно скорбевший, совсем молодой юноша в неприлично новом и чистом мундире стрелка и добротных сапогах.

– Значит, слушай мою команду все! С тяжелыми ранами остаетесь на месте. Остальные три шага назад.

Солдаты выполнили приказ. Вот она, магия армейской дисциплины. Работает!

– Мастер-стрелок Буян! – Воодушевленный первыми успехами, поймал себя на странной мысли, что готов фонтанировать приказами, как, пардон за тавтологию, фонтан в городском парке Ньюкасла. Триумфальный каскад которого имеет семь уступов и семь порогов, а общая мощность шедевра гидротехнической мысли прошлого столетия составляет тридцать пять тысяч литров воды в секунду. Откуда эта хрень в голове? Камрад, да ты никак ржешь над моими потугами?

– Слушаю! – откликнулся русин, возвращая меня в реальность.

– Провести перекличку личного состава, учитывая состояние, – раз. Посчитать оружие и боеприпасы – два. Обеспечить костер без дыма и горячую воду – три. Еще «старшие» в лагере есть?

– Мастер-стрелок Молчун совершает разведку, – отрапортовал Буян.

– Господин подофицер, разрешите представиться, кадет Евгений Белов! – уверенно и четко произнес юноша. Он успел совладать со своими чувствами и передать флягу кому-то из солдат. – Прошу мной располагать.

Я опешил, пытаясь сообразить, кто такой кадет и с чем его едят. Если он обратился ко мне как к равному, а это явно проистекало из уверенного тона юноши, то почему он не взял на себя командование? Убит горем? Растерян? Ни одно из предположений не выглядело убедительным. Зато юноша один среди всех носил кобуру с пистолетом. Значит, все-таки не простой солдат. Своевременно появился кадет Белов, а то у меня фонтан приказов уже собирался иссякнуть.

– Вы готовы взять на себя охранение? – осторожно поинтересовался я.

Юноша согласно кивнул.

– Это вам средство усиления. Надеюсь, разберетесь? – С этими словами передал ему «мастерворк» и «бандольеро» с пулями. – Через положенное время мастер-стрелок Буян подберет смену.

Оба в унисон ответили: «Есть, разрешите идти?» – с чем и отправились исполнять приказы.

А я собрался помочь Фоме исцелять ранения. Колотые, резаные, пулевые и ожоги. От одного вида которых становилось дурно. Еще бы знать, как к ним подступиться… Неуклюже опустился на колени. Чего-то худо мне. Никак ответственность за полтора десятка жизней давить начала.

– Я посмотрю вашу рану, – встрепенулся лекарь.

– Нет, она в порядке. Только после них, – махнул рукой с браслетом в сторону солдат и добавил: – Не обсуждается.

Медик задержал свой проницательный взгляд на магическом камне и продолжил пользовать тяжелораненых. Интересно, а как он узнал, что я ранен? Неужели протекает из-под пластыря? Или по другим признакам распознал? Нет в лесу зеркал, а надо полагать, я не только бледное от потери крови лицо морщу, но и движения стеснены. Мало ли косвенных признаков?

Дотянулся до пакета с медициной и взял пожевать еще половинку волшебного листика. Ничего так вкус, терпкий и горьковатый. Оставшийся запас Фома распределил среди раненых с наказом тщательно жевать и ни в коем случае не глотать целиком. Тяжелые получили по листику, легкораненым досталось по половинке – на этом запас местного аспирина иссяк. А вот завтра… что ж, я-то потерплю, а вот одноглазому с распоротым бедром, усачу с рассеченной грудью, юному рекруту с переломом руки, да и тем, кого попятнали свинцовые картечины, – не позавидуешь.

В сторонке в углублении затрещал сухими веточками костерок. Над огнем, поддерживая друг друга, притулились солдатские котелки. Буян принес Фоме все бинты и условно чистые тряпки, собранные с миру по нитке.

Затем расторопный боец подробно доложился по ситуации, благодаря чему удалось подвести невеселые итоги. Под моим началом оказалась инвалидная команда в составе восемнадцати человек. По моему мнению, слабовооруженная и не способная к дальнейшей ретираде методом форсированного драпа по лесисто-болотистой местности. Держать оружие и сражаться могли двенадцать человек. Плюс ценный и мобильный, но, увы, классический некомбатант Фома Немчинов. Что-то с математикой у меня хреново, себя вот забыл посчитать среди боеспособных. На двенадцать потенциальных носильщиков имелись пятеро неспособных самостоятельно двигаться. Я тащить никого не могу и не буду, как бы меня самого не пришлось завтра кантовать. Вот выйдет весь адреналин, улетучится активное вещество обезболивающего – и привет.

На всю честную компанию, без учета моего арсенала, приходилось одиннадцать единиц стрелковки и три исправных арбалета. Из холодного оружия Буян почему-то особо выделил две «боевые косы», хотя сам вооружен кинжалом и короткой саблей с массивной гардой, а многие солдаты таскали в ножнах тесаки, здорово смахивающие на мясницкие ножи с длинной ручкой. К десяти гладкоствольным ружьям системы Дербана имелось ровно десять пуль, но по причине полной разрядки магических батарей, гамионов, в состоянии поражать врага стрельбой только половина. Боекомплект драгунского двуствольного пистолета, которым владел юный кадет, составлял четыре пули. К арбалетам в наличии по шесть болтов. Если принять во внимание неисправный арбалет, то можно порадоваться дисциплине моих солдат – никто не бросил оружия, даже стволы тяжелораненых вынесли вместе с их владельцами.

Что до скудости боезапаса, то подсказчик в моей голове поведал любопытный факт – батальон выступил в поход с половиной штатного боекомплекта.

Запасные гамионы к оружию хранились вместе с пулями в обозе под надзором подофицеров. За несколько дней до похода в батальоне произошла замена всего командного состава на присланных из Империи амнистированных преступников из числа бывших военных. Большинство из них незадолго до нападения перешли на сторону бандитских шаек. Отдельные капральства и вовсе остались без огнестрельного оружия перед лицом врага.

Степень военного маразма перешла грань политического предательства. Батальон стрелков цинично послали на убой. Захотелось плюнуть в глаза Светлейшему Князю Белоярову.

Итак, две единицы холодного древкового, а именно глефы, поименованные «боевыми косами». Тут необходимо остановиться подробнее. Я и сам слегка «подзавис», переваривая очередную порцию интеллектуальной помощи подселенца попаданцу. К глефам прилагались два необычных одинаковых с лица мужика богатырских размеров. В качестве защитного снаряжения гигантам служили стальные помятые кирасы поверх стеганых фуфаек все той же светлой расцветки, украшенной теперь жуткими узорами бурых пятен. Предплечья окружали подобия буфов, отчего казалось, что у «глефоносцев» гротескно перекачаны бицепцы. Локти закрывали наручи с гибкой пластиной, защищающей тыльную сторону ладони поверх грубых кожаных перчаток. Защиту головы обеспечивали стальные шлемы-каски с козырьками и пластинчатой защитой шеи.

Титаноподобные бойцы в лексиконе моего суфлера фигурировали под названием «древичей». Нет, они не являлись каким-то особым воинственным племенем, проживающим в дебрях, чащах и пущах русинских княжеств, в силу жизненных обстоятельств или божественного произвола получившие роль «швейцарцев». Несомненно, они являлись живыми людьми со всеми их сильными и слабыми сторонами. Несомненно, они обладали душой и разумом. Вот только появлялись они на свет не вполне естественным путем. Их отцы – колоссальные деревья, Асени. Посмертные воплощения великих героев и мудрых правителей русинского народа. Сохраняя мой когнитивный процесс в деловом русле, процесс оплодотворения, как и все прочие, суфлер оставил за кадром.

Под моим началом оказались два опытных, хорошо обученных воина первой линии. В наемных отрядах им бы гарантированно платили двойное жалованье. Ходячие мясорубки. Способные остановить несущегося на пехотное каре драгуна или любую тварь, порожденную колдунами Скверны. Способные без устали, игнорируя раны, перемалывать в рукопашной любую пехоту, кроме, пожалуй, наемных латников и панцирников имперской гвардии. Готовые сражаться до конца в самой безвыходной ситуации, заставляя врага дорого заплатить за их жизни…

Имелся лишь один недостаток. Парни туговато соображали и нуждались в приказах. Лишенные цели и командира, они совершали массу тактических ошибок и теряли возможность дать отпор паршивому сквернавцу.

А причина крылась в базовом запрете на убийство разумного существа. Русинские божества создавали защитников своей земли, а не машины для убийства и завоеваний. Поэтому без жесткой направляющей воли воеводы эти воины, увы, самостоятельными боевыми единицами являлись весьма условно. Что ж, теперь они получили приказ привести в порядок оружие и снаряжение.

Раньше мне не раз доводилось успешно решать задачу по транспортировке волка, козы, капусты. Но никогда от моих решений не зависела ничья жизнь. И в первую очередь моя собственная. Когда у тебя над головой свистят матюги отмороженного начальства, это одно, а когда вплотную к тонкой коже воздух режут смертоносные свинцовые плюхи, совсем другое. Только теперь, когда довелось сравнить, я начал постигать истинную цену своего решения. Эх, есть ли здесь такой бог, который бы мог отмотать время вспять или заставить господина Арагорна вернуть все, как было? Ведь это не игра. Здесь возможность сохраниться не предусмотрена. Поэтому права на ошибку у меня тоже нет.

Положа руку на сердце признаюсь, мне виделся единственно возможный выход – оставить раненых и рвать когти как можно быстрее, пока нас не обложили в этой западне… Если понесем всех с собой, следовательно, десять человек – а многие сами легкораненые – впрягутся в носилки, мы потеряем единственное наше преимущество – скорость.

– Яр и Тур вызвались нести госпожу, – в мои тяжкие думы вмешался лекарь. – Я прошу вас учесть этот факт, господин подофицер.

Отлично! Я тут живых не приложу ума как спасти, так меня еще мертвой госпожой нагружают. Если принять во внимание, что они ее из боя вынесли наравне с ранеными и оружием, за потерю которого назначено суровое наказание, то глупо предполагать, что тело бросят на болоте. Еще одна задачка…

Так, стоп. Решаем проблемы по мере их поступления. Точнее, разгребаем завал. Вместе с пониманием ситуации пришло единственное разумное решение официально узаконить привал. О чем незамедлительно объявил солдатам.

Вытащил из ранца листы и перо для письма. Когда-то мне на шестнадцатилетие матушка подарила паркеровскую ручку с золотым пером. Вот похожую по конструкции приспособу я и извлек из пенала, чтобы переписать личный состав. Насколько мне известно, в зоне боевых действий вести записи запрещено, но как, черт возьми, я должен организовать свою работу? Суфлер на этот счет молчал, и я приступил к опросу вверившихся мне людей.

Рядового Емельяна назначил кашеваром. Выдал ему полкраюхи хлеба, сухари и мешочек крупы из своего ранца. Трофейный хабарник пополнил наш стол свертком с вяленым мясом, кульком вареных в меду орешков и солью. Солдатские котомки и ранцы, несмотря на третий день похода, тоже не пустовали, но сохранить их удалось не всем. Сегодня нам голод не грозил, а вот завтра…

Буквально с первых шагов столкнулся с новой проблемой – фамилиями солдат. Вступая в ряды княжеских стрельцов, русины их лишались. Считалось, теперь бойцы принадлежат душой и телом князю Белоярову, и прошлая жизнь для них окончена. Отдаленно традиция напоминала обычай смены фамилии во французском Иностранном легионе на Земле. Впрочем, ни по фамилии, ни по именам называть солдат здесь не принято. Обычно офицеры редко обращались к рядовым напрямую, но если приходилось, то в лучшем случае военнослужащий слышал: «стрелок», «солдат», «эй, ты», «морда», «скотина», «мужлан» с различными эпитетами. В худшем – и вовсе нецензурно. Если офицер служил с личным составом достаточно долго, то придумывал стрелкам клички, а если фантазии не хватало, обозначал их числами и буквами. Поэтому я слегка опешил, когда русины стали называться как попало: Большеротый, Чурбан, Сапог, Нос, Третий, Храп и тому подобное. Временно решил в своем подразделении обходиться именами и званиями, благо у рядовых их целых три: рекрут, собственно рядовой или стрелок и мастер-стрелок.

Рядового Прохора озадачил отливкой пуль к «дербанкам», для чего пожертвовал извлеченным из меня свинцом. Рядовой озадаченно посмотрел на столь смехотворное количество металла, потом почесал перебинтованную голову, взял шапку в руки и пошел по кругу: