Текст книги "Таматарха. Крест и Полумесяц"

Глава 2

Январь 1069 г. от Рождества Христова

Грузия, Джавахети

Скит

Что-то белое выше по течению реки неожиданно привлекло внимание Субэдэя. Не сразу его подслеповатые от старости глаза разобрали косые паруса. А когда разобрали, сердце старого полководца забилось сильнее – урусы привели свои корабли, они хотят сорвать переправу! Нойон закричал, призывая лучников приблизиться к берегу. Нужно помешать врагу протаранить всадников на бродах деревянными бортами своих судов. Ведь если до этого дойдет, урусы окажутся неуязвимы для противника, в то время как их копья, дротики и стрелы с легкостью будут поражать монголов.

Вот уже построились на берегу первые сотни лучников, спешат воины завершить переправу, ведомые вперед железной волей нойона. Впрочем, Субэдэй приказал бы им остановиться, если бы урусы приблизились, вот только они отчего-то задержались, встали в нескольких сотнях локтей выше по течению, бросив якоря. Что это – страх, трусость?!

Нойон уже позволил себе презрительно усмехнуться, как вдруг обоняние его уловило резкий, неприятный и в то же время отчасти знакомый запах – он исходил от воды. Опустив взгляд, старый монгол изумленно воззрился на поверхность Итиля, практически целиком окрасившуюся черным. И откуда-то появившаяся темная пелена практически достигла воинов, переправляющихся через реку… А в следующее мгновение огненный цветок вспыхнул перед кораблями урусов – и в считаные секунды поток пламени стремительно покрыл Итиль, поглотив отчаянно закричавших панцирных всадников. Лучники суеверно отпрянули от берега, думая, что враг сумел подчинить духов огня и воды, а Субэдэй, не понаслышке знакомый с зажигательными смесями и их возможностями… Субэдэй испытал вдруг уже основательно подзабытое предчувствие неотвратимой и скорой беды…

Необычайно красочный, насыщенный сон, сильно отличающийся от являвшихся мне ранее полубредовых, бессвязных сновидений, оборвался резко и неожиданно. Я сразу узнал его, с удивлением отметив, что продолжился он ровно с того места, где прервался в прошлый раз, – когда мы с ратниками держали путь по горным перевалам.

Шок от видения был столь сильным, что я не сразу сосредоточил внимание на окружающей обстановке. И только воспоминание о путешествии моего корпуса из Алании в Грузию вернуло мне ясность мыслей. В голове тут же всплыли подробности разгромной битвы с сельджуками, а перед глазами предстала картина последней схватки, в которой я получил ранение, – и словно в ответ заболели и одновременно начали зудеть ноги. Я чуть приподнялся на жестком ложе и тут же, обессилев, откинулся назад – такое чувство, что все мои мышцы разом одряхлели.

Я осмотрелся по сторонам, пытаясь воскресить в памяти, как сюда попал. Но в голове мечутся лишь какие-то бессвязные образы. Крики, даже вопли, значение которых от меня ускользает, белая пелена перед глазами… Холод. Да, было очень холодно.

Как ни странно, при мысли о холоде меня бросило в жар – раненый, беспомощный, вытащенный Добраном из гущи разгорающейся схватки, я вполне мог обморозиться на снегу. А если так, то это прямой путь к отмиранию тканей и гангрене!

Отчаянная своей необратимой обреченностью мысль вроде бы придала мне сил. Я вновь попытался встать, точнее, сесть, точнее, приподняться… И не вышло. Откинувшись на жесткое ложе, поймал себя на мысли, что мне вдруг стало все равно, будет у меня гангрена или нет. Ибо в настоящем состоянии я просто не способен хоть на что-то повлиять!

Я вновь открыл глаза, когда чьи-то сильные, заботливые руки приподняли мою голову и приложили к губам глиняную чашку с горячим бульоном. Я автоматически открыл рот и тут же скривился, попробовав совершенно несоленую, да еще и отдающую какой-то падалью жижу. Но желудок вдруг явственно заурчал, отозвавшись на столь непритязательную пищу, и второй глоток вышел более глубоким, а вкус варева показался мне уже не столь противным.

Обжигаясь, я жадно допил бульон, помогая Добрану кормить меня, придерживая чашку правой рукой. Когда она опустела, я коротко попросил:

– Еще.

Дружинник настороженно посмотрел на меня, но кивнул и отошел к примитивному каменному очагу, в медном котелке над которым томилась массивная кость с мясом. Костерок под ним уже догорал, но пока еще слабый огонь и ярко мерцающие багровым угли давали неплохой и в то же время мягкий свет. Я наконец-то рассмотрел, где нахожусь. Узкая пещера, максимум метра два шириной и едва ли четыре метра глубиной, с грубыми, плохо тесанными каменными сводами. Как кажется, ее вырубали в пористой горной породе, но завершить дело не смогли или не захотели, не знаю. Удобств минимум – два лежака из тугих гибких веток, пуков сена и набросанных поверх них шкур да очаг. Не печь без дымохода, долго хранящая тепло, а именно открытый очаг, тепло которого окончательно выветрится через два-три часа. Дела…

Между тем телохранитель щедро зачерпнул чашкой бульон, фыркнул, обжегши палец кипятком, и вышел из пещеры, откинув полог из козьих шкур. Кажется, снаружи уже стемнело.

Моего лица коснулось дуновение свежего горного воздуха, показавшегося мне по-настоящему живительным, и тут же шкуры на входе вновь распахнулись, откинутые сильной рукой варяга. Добран подошел ко мне и протянул чашку. Аккуратно принимая ее одной рукой, я ожидал почувствовать сильный жар. Однако первое, что ощутил, была еще прохладная влага, бегущая по глиняным стенкам.

Вот оно что! До меня дошло, зачем Добран выходил, – он зачерпнул снега и бросил его в кипящий бульон, чтобы остудить варево до приемлемой температуры. Кроме того, часть его попала на сосуд и тут же растаяла, заодно немного его остудив.

Я благодарно кивнул телохранителю и практически залпом опустошил чашку, чувствуя, как с каждым глотком тело прогревается изнутри, а мышцы наливаются силой. Сумел даже протянуть пустую посудину варягу прежде, чем вновь опустился на ложе.

– Как ноги, воевода?

– Ноги?!

Вопрос Добрана застал меня врасплох, ибо, кажется, за дни и ночи, проведенные в забытье, я настолько привык к боли в ранах, что она стала привычной. Однако, как и в прошлый раз, когда я впервые пришел в себя, стоило мне только о них подумать, как голени тут же заныли и зазудели.

– Болят.

– Сильно?

Варяг отличается немногословием. Вообще-то ранее я ценил это качество в телохранителе, но все же иногда оно раздражает.

– Да вроде не очень. А где мы?

Дружинник, опустившийся на корточки перед очагом, разбил остатки горящего костра крепкой палкой, растащив пылающие угли ближе к выложенным кольцом камням. Все правильно, так они напоследок наберут побольше жара… На мгновение огонь ярко вспыхнул, осветив словно из камня высеченное лицо варяга, и практически сразу погас.

– В скиту.

– В скиту… – эхом повторил я за ратником и невольно закрыл глаза.

Приятное тепло разошлось от желудка по телу, и, сам того не заметив, я провалился в дрему, а вскоре и вовсе забылся крепким сном.

Яркий луч света коснулся моего лица, а голени обдало потоком холодного воздуха. Открыв глаза, я тут же с непривычки зажмурился. И только десять секунд спустя я осторожно приоткрыл веки.

Над моими ногами склонился худощавый седой мужчина, чей расцвет остался далеко в прошлом. Впрочем, старость его также пока не вступила в полную силу. Скуластый, с сохранившейся в волосах редкой рыжиной, он аккуратно снял повязку и внимательно присмотрелся к ранам и коже вокруг них. Удовлетворенно кивнув, взял приятно пахнущую чем-то травяным мазь из стоящей рядом миски и очень аккуратно обработал ею края рубцов, после чего наложил повязки из обрезков чистой и, надеюсь, прокипяченной ткани. По крайней мере, в Копорье батюшка «бинты» действительно кипятил.

– Спасибо!

Обернувшись на мой голос, монах – а судя по скрывающей фигуру простой рясе, это именно монах – с улыбкой кивнул в ответ. Языка он наверняка не знает, но, думаю, понял благодарную интонацию. После чего мой лекарь встал, закрыв мои ноги шкурой, и жестами показал, что нужно продолжать лежать. Я понятливо склонил голову, и он покинул келью-пещеру; очевидно же, что ее рубили именно как жилище местной братии.

А вот совсем не вставать – это ведь не так-то и просто, учитывая физиологические потребности! Ощутив это через пару минут после ухода монаха, я попытался осмотреться в поисках чего-то, что могло бы заменить мне судно. Добран верно понял мой ищущий взгляд, подал деревянную бадью и выжидательно на меня уставился.

– Ты это… выйди ненадолго, хорошо?

Телохранитель пожал плечами – впрочем, в этом жесте все же читалось легкое удивление, – и, откинув полог, выбрался на свежий воздух. Ну что поделать, времена-то нынче простые, а люди в большинстве своем неприхотливы и бесхитростны… Дети природы! А ведь меня только малая нужда побеспокоила, а как быть, когда… Прочь, прочь от себя эти мысли!!! По крайней мере сейчас.

Но как же стыдно-то…

– Добран!

Варяг неспешно вошел в пещеру, взял бадью и вновь вышел на улицу. Неловко, м-да. Очень неловко.

Но и жить-то ведь как-то надо.

Пока телохранитель отсутствовал, я окинул «апартаменты» скучающим взглядом. Увы, со вчерашнего дня удобств не прибавилось, разве что стало заметно холоднее. Впрочем, это никак не отнести к плюсам. Когда лежишь под шкурами, еще ничего, но стоит им хоть чуть-чуть сползти, как тут же очень свежий воздух заставляет вновь как можно скорее в них закутаться.

Пока я осматривался, на глаза мне все же попалось нечто новое, не замеченное вчера. А именно меч Добрана в потертых ножнах и стоящий у противоположной стенки боевой топор. Рядом с оружием покоился шелом варяга, и… все. Ни щитов, ни кольчуг – а ведь защитное снаряжение было у каждого из нас! – ни, что самое страшное, моего харалужного клинка, подарка Ростислава. По спине протянуло холодом, когда я вспомнил, что непроизвольно разжал пальцы в момент падения в последней схватке.

Неужто варяг не вернулся за моим чудо-клинком?! Впрочем, если память мне не изменяет, телохранитель подхватил меня на руки, как только я упал. У него не было возможности вернуться… А вот сваливший моего противника Дражко спрыгнул вниз, навстречу очередному врагу. Может, он подобрал клинок? Да только за все это время я еще ни разу не видел моего второго ближника… А собственно, вообще не слышал шума находящегося на постое войска – или хотя бы раненых, которых было никак не менее сотни! Ничего, кроме свиста ветра да редкого скрипа снега под ногами монахов и Добрана…

И потом, скит – это ведь не полноценный монастырь. И сколько вообще в скиту может разместиться людей?!

Откинув полог, вошел варяг, прервав мои панические мысли. Он поставил бадью у стенки и бросил на землю вязанку толстых веток.

– Добран, а где рать? Где Дражко? Где все?!

Телохранитель неторопливо снял набитую конским волосом стеганку, служащую воям в том числе и защитой от мороза, и остался в одной рубахе. Он склонился над очагом, складывая в нем ветки, и только после неторопливо и немногословно ответил в своей привычной манере:

– Не знаю.

Тут уж я начал закипать:

– В каком смысле, не знаешь?!

Варяг наконец обратил на меня взор и веско произнес:

– Не знаю, воевода.

Последовала короткая пауза, пока дружинник складывал сушняк и доставал огниво с кресалом, во время которой я с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев… и страх. Наконец Добран вновь заговорил:

– Когда я подхватил тебя, брат бросился вниз, к торкам. За ним последовали вои из наших десятков, все, кто уцелел. Также спустились греческие копейщики – вои в добрых бронях, прикрывающие лучников. На время они потеснили врага от тропы, пока я поднимал тебя наверх.

Ратник прервался, раздувая пламя из высеченной искры, удачно упавшей на пук сена. Как только оно занялось, он положил сверху вначале одну тонкую веточку, потом еще одну и еще, ожидая, когда огонь окончательно окрепнет и сможет поглотить уже что-то более существенное. Я же все это время ожидал продолжения рассказа, закусив губу от раздражения, и наконец не выдержал:

– Ну?! А дальше-то что?

Разгоревшееся пламя осветило желтыми всполохами лицо ободрита, придавая ему какой-то потусторонней загадочности.

– А дальше молодняк из тех, кто поднялся по тропе до нас, увидели тебя, воевода, на моих руках. Они закричали, что ты погиб, что торки вот-вот поднимутся наверх. Меня слушать никто не захотел, да и ветер сносил слова.

Сделав небольшую паузу, мой ближник продолжил:

– Страх сломил их дух, воевода, вначале самых слабых, а после и более сильных, превращая ратников в испуганное стадо. Одни сражались и гибли внизу, а другие бежали прочь, спасая жизни. И когда я поднялся наверх с твоим телом, никого, кто мог бы мне помочь, уже не осталось. Тогда я снял с нас брони и потащил тебя на спине, покуда были силы. Но повалил густой снег, я сбился с дороги. Если бы чудом не вышел на скит, замерзли бы на тропе, и весь сказ. – Варяг пружинисто поднялся и прямо посмотрел мне в глаза. – Так что я не знаю, что случилось с остальными. И где сейчас мой брат.

Голос Добрана дрогнул на последних словах, и мне стало не по себе. Дурак, дурак, дурак!!! Как я мог злиться на спасшего мне жизнь дружинника, потерявшего по моей вине брата! Еще и раздражался!!!

И вообще, ради чего я лез вперед, кого хотел удивить?! Нарвался на вражеский клинок сам, наверняка обрек на гибель телохранителей, так еще и войско мое распалось, увидев смерть воеводы… Вот же дурак!!!

Горькое раскаяние, черная тоска и уныние плотно обступили меня, заполонили душу, сдавили сердце. Все случившееся – это моя вина, от начала и до конца! Еще когда мы прибыли в Грузию, именно я предложил Баграту идти в Джавахети, к Ахалкалаки. Сам царь тогда находился на юго-западе, в Тао[6]6
  Тао, или Тао-Кларджети – историческая область на юго-западе Грузии, именуемая также Картвельское царство. В описываемое время примыкала к границам Византии и являлась одним из политических и культурных центров новообразованного грузинского государства.


[Закрыть], и в реальной истории он позже отступил к Картли[7]7
  Картли, или Шидо-Картли – историческая область на востоке Грузии, граничила с царством аланов.


[Закрыть], в то время как Ахалкалаки защищали только местные азнаури. Все это я случайно прочитал в свое время в «Картлис цховреба»[8]8
  Картлис цховреба – сборник грузинских летописей.


[Закрыть], и вот таким неожиданным образом это пригодилось мне здесь. Пригодилось… Прибывший на помощь Баграту многочисленный русско-греко-аланский корпус вдохновил его на генеральное сражение, а куда послать воинов разведать, где же находится Алп-Арслан, подсказал именно я. И вот она, судьбоносная битва, в которой турки разбили нас на голову. Хотя я пока еще не знаю, что случилось с грузино-аланской кавалерией, какую хитрость применил султан против таранного удара союзников, факт остается фактом – в самый разгар сражения он умело маневрировал и бросал против нас то легких стрелков, то пехоту, то тяжелую конницу, явно бывшую до того в бою. А ведь если бы атака дружин горных рыцарей имела успех, ничего подобного сельджукский лев сделать бы не сумел… И как итог – чистое поражение, фактическая гибель пехотного корпуса Тмутаракани, набранного из стратиотов Таврии. Основы военной мощи княжества, что я должен был вернуть Ростиславу.

Эх, и зачем я пообещал Дургулелю такую многочисленную помощь?! Ну как зачем – пускал пыль в глаза, «впечатлял» мощью княжества, чтобы не дай бог ясы не решились на войну. Они-то не решились, да вот только теперь у княжества нет основы его войска… Это учитывая тот факт, что практически вся наша конница осталась лежать в днепровских степях.

А еще у тысяч родителей ныне больше нет сыновей. И у тысяч жен больше нет мужей. И у тысяч детей не осталось отцов… И все это – по моей вине!!!

Глава 3

Январь 1069 г. от Рождества Христова

Грузия, Джавахети

Скит

До самого вечера я больше не проронил ни слова, в бараний рог скрученный черной тоской. Добран не спешил меня утешить или как-то поддержать: десятник или был уверен в том, что мои терзания заслуженны, или просто не понимал моих душевных метаний. Дождавшись, когда костер в очаге разгорелся, варяг преспокойно завалился спать. А вот ко мне сон, как назло, не шел…

Проснувшись несколько часов спустя не иначе как от холода, варяг покинул келью где-то на полчаса. Вернулся он с небольшим куском мороженого мяса, покрытого к тому же грязно-серой шкурой, которую он принялся тщательно срезать засапожным ножом. Тут уж мое любопытство взяло верх над хандрой – тем более что в желудке, не получавшем никакой пищи со вчерашнего дня, нестерпимо сосало. Да и судя по темноте за пологом, уже наступил вечер.

– Откуда мясо?

В этот раз Добран ответил на удивление быстро:

– Добыл. Монахи себе на зиму заготовили только немного крупы и зерна ржаного, мяса они не едят, а рыбу нигде и не достанешь. Они один раз нам кашу сварили, но я быстро понял, что еды у них практически нет. И что коли объедать мы их станем, то до весны не дотянет никто. Раньше-то все равно уйти не выйдет, перевалы закрыты снегом.

Десятник ухватился за край надпиленной шкурки, поднатужился и, грозно рыкнув, целиком оторвал ее от плоти. Добран встал и, не сказав ни слова, покинул пещеру. Вернулся он минут через пятнадцать с охапкой валежника и принялся раскладывать в очаге что-то очень похожее на нодью.

– Так что с мясом-то?

– С мясом? – эхом повторил мой вопрос десятник, после чего продолжил рассказ: – Пытался я поохотиться на козлов горных, что сюда забредают. Они твари дюже ловкие, по скалам скачут, словно кошки какие! Иногда сюда забредают. Бродил я долго, весь день, уж из сил выбился – ничего. Вдруг слышу, урчит кто-то. Смотрю – а впереди пардус тащит целого козла за горло. Ну я к ним, а кошка ко мне, рычит, зубы скалит – аж страшно на мгновение стало. Но ничего, получила по носу острием меча да убежала. От неожиданности, видать, испугалась. Я козла ближе к скиту дотащил целиком, а уж дальше разделал и куски мяса попрятал, камнями заложил прочно. Да снегом сверху присыпал сколько смог, пока уже руки от холода чувствовать не перестал. Теперь вот понемногу достаю и вывариваю накрепко, как ты учил, воевода. Всю зиму на одном козле мы, конечно, не протянем, да все одно с мясом проще, и в снегу оно не пропадет. А там, глядишь, еще добудем.

– Это точно… Скажи, а сколько мы здесь уже находимся?

– Да четвертый день, поди, кончается.

Разговор утих как-то сам по себе, и после короткого ужина, когда мне досталось целых две с половиной миски жирного бульона и чуть-чуть мяса, мы легли спать.

Утром я проснулся от скрипа точильного камня по стали.

– Маешься?

Добран угрюмо кивнул. Раз перевалы закрыты, раньше весны нам отсюда не уйти, и особых занятий да забот, коими обычно полна ратная жизнь, пока не предвидится. Главным врагом – конечно, после холода и голода – представляется скука, с которой варяг борется, натачивая и так отлично подготовленную кромку меча. К слову, заодно и согревается.

– Добран, расскажи, откуда ты?

Варяг на мгновение прервался, посмотрев мне в глаза, после чего отвел взгляд и вновь продолжил править клинок. Я подумал, что десятник, чья душа, видать, крепко мечется после расставания с братом (и неизвестно, доведется ли им когда свидеться), не захочет говорить. По крайней мере, о том, что напоминает ему о родной крови. Но он послал меч обратно в ножны и, приставив его к стене, обернулся в мою сторону.

– Мы с Дражко варины[9]9
  Варины – самое западное племя полабских славян, входящее в союз ободритов; местом его обитания был полуостров Вагрия. В 1138 – 1139 гг. варины завоеваны саксами, после чего полностью онемечены. В описываемое время князь варинов Круто был лидером союза ободритов, также именуемого Вендской державой.


[Закрыть], жили у Старигарда[10]10
  Старигард, Старый город – столица варинов. Современный Ольденбург-ин-Хольштайн в Германии.


[Закрыть]. Саксы также кличут нас ваграми. В наших краях люди добывают себе пропитание больше охотой, нежели пахотой, хотя и зерно мы сеем. А еще у нас много купцов, и в Старигарде всегда был большой торг, не меньше, а то и больше да побогаче, чем в Хедебю у данов.

Предки наши знали, с какой стороны брать в руки клинки. В свое время они вместе с франками сражались против саксов[11]11
  Карл Великий, величайший король франкской державы (и будущий император Запада), с 772 по 804 г. вел кровопролитную войну с саксами, пытаясь их покорить. Саксы хоть и терпели поражения в крупных битвах, но, как только их землю покидало войско Карла, тут же восставали, уничтожая франкские гарнизоны. Чтобы завершить покорение буйного и строптивого племени, Карл вступил в союз с давним врагом саксов, ободритами. И князь Дражко, правитель последних, разгромил нордальбингов (северных саксов) в битве на Свентане в 798 г.


[Закрыть], а уже прадеды бились и с теми и с другими, но проиграли[12]12
  Покорение франками саксов не принесло мира между союзом племен ободритов и их старым врагом. Междоусобица в землях саксов в итоге вылилась в очередной конфликт, и славяне захватили город Кокаресцем, убив в нем всех мужчин. Оттон I Великий, первый император Священной Римской империи, вступился за подданных и разбил ободритов в битве у реки Раксы в 955 г.
  Ополчение славян было в основном пешим, а армия Оттона, наоборот, состояла преимущественно из опытных всадников. Обе стороны имели примерно одинаковое количество воинов. Однако кавалерия саксов сумела форсировать реку и нанести бодричам тяжелое поражение на открытой местности.


[Закрыть]. Слишком много всадников было у конунга Оттона. После поражения земля наша была зависима от саксов, и хотя деды и вернули себе свободу[13]13
  В 983 г. лютичи, а вслед за ними бодричи подняли восстание против захватчиков, которые сочли земли западных славян завоеванными после походов Генриха I и Оттона I. Восставшим оказали военную помощь и датчане, система пограничных укреплений германцев была разрушена, практически все земли восточнее Эльбы (Лабы) были ими потеряны. Позже, напряжением всех имеющихся сил, германцам удалось остановить наступление славян, отбросить их и даже вернуть часть земель ободритов, в частности варинов. Но фактически немецкая колонизация была прервана на 200 лет.


[Закрыть] на время, да только после вновь были биты.

Ненадолго прервавшись, десятник продолжил:

– Через богатство Старигарда в дом наш пришла беда: на поселение напали разбойники-свеи, добычи возжелавшие. Много их было числом, всех мужей в бою побили, да баб, да деток малых не пощадили – всех, кого успели, лишили живота. И отца, и мамку, и сестру нашу младшую – всех. Мы с братом в тот день на охоте были, назад повернули, как увидели дым густой над лесом. Вернулись, да поздно уже… Тогда мне четырнадцать весен исполнилось, Дражко двенадцать. Я уже входил в силу, а вот брат еще некрепко держал топор в руках. Да все одно, подались мы мстить.

Жили мы у воды, в краях наших издавна ладьи рубили справные, а мужи смело выходили в море, бранились с данами, да свеями, да урманами. Вот и тогда нашлись лихие головы, срубили ладью скоро и в ответный набег пошли, выбрав вожака из лучших среди нас воев, Витслава. В Сигтуну прибыли купцами да на торгу узнали, кто из ярлов был в землях варинов и бахвалился богатой добычей. Разузнали, где зимует этот ярл – Роффе его кликали, волк по-нашему. Прибыли в его землю, нам повезло: было где причалить подальше от пристаней свейских. А уж ночью на меч волчью крепость взяли! Причем нас с братом, как самых мелких и прытких, послали через частокол перелезть да ворота открыть.

Витслав рассудил здраво – у нас-то ведь ни кольчуг, ни шеломов, только луки со стрелами, топоры да ножи. Ночью ничего не сверкнет, не звякнет. Нам повезло: перелезли через тын, забросив на него веревку с крюком, а потом к воротам сами и вышли. Точнее, Дражко вышел, а я сзади притаился. Там всего двое воев бдело: один у створок, другой на вышке, вот брат к находящемуся внизу и приблизился, отвлекая внимание. А свей и не понял ничего – что к нему за малец подходит? Не испугался, пока в пузо ножом не получил. А тут уж и я дозорного стрелой с вышки сбил, да после к брату на помощь поспешил: он свея хоть и ранил, да не свалил. Схватился вражина за топор, но крика не поднял: не уразумел, видать, что нападение это. Ничто, еще две стрелы в грудь его успокоили. Так мы с братом меньшим ворота и взяли, а уж там Витслав дружину привел – и за ночь мы весь бург вырезали, взяли ворогов теплыми ото сна!

Только Роффе в живых оставили, да ненадолго: прибили его к воротам собственного дома, пока с женой его и дочерями дружина тешилась, а после каждый, кто хотел, упражнялся по ярлу в меткости. Кто топоры метал, кто сулицы… Мы с братом по стреле пустили – вот только грязно все это было, зря. Не стоило над свеем так издеваться, да и семью его пощадить можно было, чем девки-то виноваты? Они же ведь кровь наших не проливали. А с другой стороны, на шее младшей дочки я увидел ожерелье своей сестры… Мы тогда с Дражко впервые плоть с бабами потешили, да только вряд ли кто из них после игрищ тех выжил. А коли и так, как им уцелеть-то зимой в спаленном бурге? Жалко их…

Варяг прервал свой рассказ, откровенно пугающий своей обыденной жестокостью. Я хотел было попросить его замолчать, но тут Добран продолжил:

– Добычу мы у свеев взяли богатую, нам с братом на двоих даже кольчуга досталась, но я поменял ее на два шелома, отдав за них также меч из общей доли. Обзавелись и щитами, так и дружинники много добра взяли! Помимо того, в бурге хватало трэллей, среди них были даже варины. А еще руяне, бодричи, урмане – всех их мы освободили и отдали им драккар Роффе. С тех пор стали мы под началом Витслава по морю плавать, когда торговлей, а все больше разбоем промышлять. Бывало, наша дружина верх брала, бывало, гибла большей частью, но мы с братом уцелели во всех схватках и три лета отходили с Витславом. Чаще, правда, нападали на земли данов, кои к нам ближе. Но свеев, когда замечали в море, всегда старались догнать да на дно пустить, на корм рыбам!

Даже сейчас чувствуется, какая ненависть к шведам живет в сердце Добрана – она то и дело прорывается сквозь обычную невозмутимость в сверкающих глазах, в непроизвольно сжатых кулаках, в интонации. Хорошо хоть, что на службе у Ростислава нет свеев, а то была бы беда!

Между тем Добран продолжил:

– Да, три славных лета отходили мы с Дражко вместе с Витславом, заматерели во множестве схваток, стали искусными воями, ближниками вождя! В схватках всегда защищали друг друга, больше пеклись о жизни братской, нежели о своей. Может, потому и выжили?

Голос варяга дрогнул, и он шумно выдохнул, продолжив свой сказ полминуты спустя – видать, приводил мысли и чувства в порядок. Сердце болезненно сжалось от понимания того, какой на самом деле страшной потерей для Добрана стала возможная гибель Дражко. А при мысли о том, что братья разделились именно по моей вине, становится вдвойне тошно!

– Но потом… Видимо, чаша грехов наших разбойных переполнила терпение Господа. Вышли мы в море по хорошей погоде, а как поднялась ночью буря, так обе ладьи и потонули. Я ведь тогда впервые в жизни взмолился! Слышал на торгах не раз от данов-христиан, что святой Божий Никола Чудотворец в море спасает. Смеялся над их разговорами – нас хоть и крестили саксы, да насильно, против воли, никто веры в Христа в своем сердце не имел. Все больше к Святовиту обращались, Перуну, Ладе… А как дошло до гибели неминуемой, так взмолился я Николе Чудотворцу, прося спасти себя да брата, пообещав, что крещусь по-настоящему и от разбоя отрекусь – и ведь спас нас святой! За обломки ладей ухватились мы, и вынесло нас море на берег наш, недалече от Старигарда. Как в себя я пришел, так в город со всех ног кинулся, брата за собой повел, креститься, говорю, нужно. Дражко, узнав о моей молитве да зароке да кому мы спасением обязаны, согласился – вот тогда и приняли мы по-настоящему Святое Крещение.

Некоторое время телохранитель молчал, неотрывно смотря перед собой. Кажется, картины прошлого оживали сейчас перед его глазами… Наконец варин вновь заговорил:

– В ту пору землями нашими правил князь Готшалк, и правил крепко. С ближними соседями – саксами и данами у него был мир, а власть князя приняли и бодричи, и варины, и глиняны, и варны. Согласие было внутри земель наших да достаток великий. Князь заложил много градов, да еще и монастыри строил, и храмы… Вот и пошли мы с братом на службу в дружину княжью. Долго ходили в младших гридях, но когда пошел Готшалк на лютичей[14]14
  В середине 11 в. союз племен лютичей (сами они называли себя велетами, или вильцами; название, данное соседями, переводится как «волки» и подчеркивает жестокость, лютость этих славянских племен) развалился, началась междоусобная борьба за лидерство. Проиграли племена доленчан и ратарей, которые в 1057 г. обратились за помощью к Готшалку, а заодно Бернхарду II Саксонскому и Свену Датскому. Их противники, хижане и черезпеняне, в итоге потерпели поражение и стали подданными Готшалка.


[Закрыть], в бою отличились и нас заметили.

Я не выдержал и перебил Добрана:

– А разве правильно было со своими драться?

– Со своими?! – переспросил варяг едва ли не гневно, но тут же голос его зазвучал тише и задумчивее: – Да, язык наш схож, и вера у нас была одна, и кровь близка… Но вражда наша началась задолго до моего рождения, и что послужило ее причиной, мне неведомо. Знаю, что, когда франки покоряли саксов, ободриты помогали им бить своего старого врага, а лютичи, наоборот, пытались им помочь, ибо были с саксами в союзе. Может, еще с тех времен вражда началась, а может, и еще раньше, раз одни племена с соседями дружили, а другие в лютой сече сходились. Но с тех пор мира меж нами не было.

Правда, когда деды против франков восстали, тогда лютичи первыми топоры да мечи в руки взяли, и с бодричами они были в дружбе. Были… Но потом уже вместе с врагом бывшим ляхов рубили. А вот при Готшалке лютичи меж собой брань вели, и князя сами на помощь позвали – те, кто проигрывал. Готшалк помог, мы с Дражко отличились трудами ратными, княжество наше землями, да богатством приросло. Может, было бы у вождя больше времени, и вовсе объединил бы он племена бодричей и лютичей под своей рукой… Да не судьба.

– Что же случилось?

Варяг пожал плечами:

– Готшалк был настоящим христианином, он действительно верил в Бога, посещал службы, строил монастыри и храмы, понемногу крестил народ. Да только для простых людей было как – ты церковные подати заплати да саксам дань заплати, а проповеди… Священники их где вели, а где нет. Но чаще всего народу не о Боге рассказывали, не Святое Евангелие читали с разъяснениями, а просто людей обирали. Вот племена и обозлились – а как убил Готшалка муж сестры его, предатель Плусо, так и полыхнуло по всей земле. Народ, получается, против саксов пошел – но и против церкви. Тогда-то мы с братом родную землю и покинули. Против своих же драться, тем более за саксов, не хотели. Но и язычникам да предателям в дружины идти не по нраву было. Решили искать счастья в вашей земле, где все князья нашей крови.

Я с интересом посмотрел на Добрана:

– Ты о Рюрике?

– Ну так о ком же еще?! – искренне удивился варяг.

– А ты можешь рассказать о нем то, что знаешь?

Мой телохранитель согласно кивнул:

– Отчего бы не рассказать? Про Рюрика нам хорошо известно, его имя по всему Варяжскому морю[15]15
  В описываемое время Варяжским на Руси называлось Балтийское море.


[Закрыть] помнят! Удачливый был боевой вождь, много походов славных совершил…

После короткой паузы дружинник продолжил:

– Он был одним из сыновей вождя бодричей, Годолюба, в те времена, когда сие славное племя многих воев потеряло в брани с данами и лютичами. Конунг данов Годфред пошел на нас войной, осадил Велиград и взял его на меч, казнив Годолюба. Но жена его, Умила, дочь новгородского князя Гостомысла, спаслась с сыном.

Возмужав, Рюрик вместе с братом Харальдом прибыли к конунгу франков Людовику, прозванному Благочестивым[16]16
  Описываемые события упоминаются в «Бертинских анналах».


[Закрыть]. Он обещал помочь против данов, дал им земли на севере, по соседству с общим врагом – после разгрома Годфредом туда бежали многие ободриты из наших земель. Но против конунга поднялись его сыновья, и бились они с ним до самой смерти отца! А после поделили общую землю на три части. Рюрик и Харальд потеряли владения, данные им Людовиком. И им ничего другого не осталось, кроме как выйти в море, поведя за собой остатки дружин.

Братья с другими варягами нападали на франков – зело обидно им стало за обман и неправды сыновей Людовика. Плавали они и далеко на юг, воевали мусульман[17]17
  Арабский хронист Ахмед аль-Кааф указывает, что Севилью (Испания тогда находилась под властью мусульман) в 844 г. штурмом взяли викинги-русы, ведомые братьями Рюриком и Харальдом. Также о нападении именно русов на Севилью писал аль-Якуби.


[Закрыть], брали в осаду Париж. Харальд сгинул в тех походах, а Рюрик обосновался на острове Буяне, и вои из руян охотно шли в его дружину. Вместе с урманами он воевал в землях англов, а позже разорял франков Лотаря, одного из сыновей Людовика. Тот, чтобы замириться, пригласил Рюрика на службу, отдал ему старый удел – и тогда сын Годолюба начал мстить данам. Он-то думал, что Лотарь поддержит его в войне со старым врагом, а последний предал его, не оказал помощи в трудный час… Остался в землях отцовских Рюрик с дружиной верной – многочисленной и сильной, и все же меньшей, чем силы данов и лютичей. Да и бодричи, и прочие наши племена не спешили принять сына погибшего вождя. Тогда-то из Новгорода и прибыли к нему послы Гостомысла, потерявшего всех своих сыновей да желавшего свое княжество отдать в сильные руки. К часу пришелся призыв деда, и тогда отправился в Новгород сын Умилы с дружиной своей, родовой и пришлой[18]18
  Несмотря на то что в летописях Синеус и Трувор были названы братьями Рюрика, нет никаких иных упоминаний о других сыновьях Годолюба, кроме Харальда (по другой версии – его брата из династии Скьёльдунгов*, то есть дяди Рюрика). В то же время имя Синеус можно перевести как «свой род» (швед. sine hus), а Трувор – как «верная дружина» (швед. thru varing). Таким образом, в летописи попали искаженные скандинавские названия сородичей-ободритов и прочих наемников-варягов, пришедших с Рюриком в Новгород.
  * Скьёльдунги правили Хедебю – торговым городом, население которого первоначально состояло из полоненных славянских купцов и ремесленников Велиграда (датчане звали его Рериком). Их, в свою очередь, захватил и переселил Годфред, убийца Годолюба.


[Закрыть].

– Вот это дела… Я таких историй о славном Рюрике и не слышал!

Добран впервые за последние дни – а возможно, и за все время, что я его знаю, позволил себе усмехнуться:

– Так откуда тебе знать, воевода, ты же урманин! Да, вот еще что забыл спросить: ты знаешь, что было вышито на стяге Рюрика?