Текст книги "Сквозь Тьму и… Тьму"

2

Благополучно продав товар, осла и тележку, Ингер устроился на телегу земляков, приезжавших на рынок по торговым делам. Теперь ему можно было только позавидовать!.. После его возвращения из стражного помещения торговля пошла не в пример бойчее. Народ, еще утром испуганно-равнодушно шмыгавший мимо него, теперь валом валил. Каждый норовил опередить соседа, нацелившись купить именно эти кожи и это кожаное изделие. Еще пара таких бесед с Ревнителем, и можно открывать собственную кожевенную лавку с маркой и развалистой надписью на входе: «Кожа от Ингера»!

М-да… Слегка оправившись от изумления, в которое поверг всех факт возвращения кожевенника от стражников без какого-либо убытка, народ повалил валом. Причем даже торговались как-то вяловато, больше с жаром расспрашивая: «А как?», «А что?», «А кто?» – принимая, впрочем, скупые и односложные ответы Ингера вполне благосклонно. Да и нечего болтать… Ревнители публика серьезная, так что знать о том, что происходило между ними и кожевенником на самом деле, никто не жаждал. Недаром умными людьми сказано: меньше знаешь – лучше спишь. Однако просто потолкаться рядом с героем столь необычного происшествия все одно было лестно. Поэтому и толкались, и платили сколько запрашивал. Толстая Камрина даже пожелала расплатиться натурой. На счастье Ингера, покупательницу оттеснили вместе с ее сладкими прелестями.

Так или иначе, но последние два часа торговли с лихвой компенсировали Ингеру утреннее отсутствие покупателей. И за свои кожи он выручил не в пример больше обычного. Можно было подумать и о покупках: подарках домашним, новом инструменте. Да вот еще сестра просила зайти в лавку к травнику и купить какое-то хитрое снадобье… Ингер порылся по карманам, ища щепку, на которой сестренка выцарапала мудреное название лекарства. Да, еще!.. Отец просил – без особой, впрочем, надежды, – чтобы Ингер наведался в мирской придел ланкарнакского Храма, в тот, что посвящен богу огня Берлу, и добавил бы силы «пальцу Берла». Если хватит доли от выручки… Отец Ингера гордился тем, что в их деревне было только три «пальца Берла»: у старосты Бокбы, у кузнеца Бобырра да у него, старого Герлинна, отца кожевенника Ингера. Правда, сила в «пальце» давно иссякла, и требовалось добавить ее, да вот не было денег.

Теперь будет вам, ближние, и тепло и светло, торжествующе подумал Ингер и, спрыгнув с телеги, затесался в толпу. Впрочем, «затесался» – это громко сказано: все расступались перед ним. Даже опозоренный Хербурк не рискнул сунуться к Ингеру, хотя и знал, что денег у того сегодня как никогда много.

Миновав два квартала, Ингер остановился перед большим, мрачным, с лепным фасадом зданием. Вход в него был украшен двумя каменными статуями, изображавшими бога огня Берла, или, как витиевато именовали его жрецы, «тепло между пальцев у Ааааму». Служители Храма поднаторели в теологических диспутах, а вот Ингеру было совершенно все равно, какие места грел Берл великому и светоносному богу. Он пришел сюда, чтобы вдохнуть силу в семейную реликвию, потому как он может себе это сегодня позволить.

Две статуи Берла воззрились на него своими выпученными, как у жабы, глазами – кажется, неодобрительно. Ингер произнес короткую молитву и, склонившись, вошел в низенькую дверь. Вход в мирской придел Храма, посвященный Берлу, нарочно сделан таким низким, чтобы все входящие невольно склонялись. Даже невысокий человек не прошел бы, не склонив головы, что уж говорить о таком рослом парне, как Ингер.

Народу было немного. Несколько человек стояли возле громадного, в десять раз превышающего человеческий рост, глиняного изображения Берла. Все они, кажется, были горожанами. Ингер встал последним. Пока подходила его очередь, он разглядывал внутренний покой придела Храма. Тут было сумрачно, прохладно и тихо – разительное отличие от того, что творилось на шумных, дымных и душных улицах Ланкарнака. Пахло тут, впрочем, тяжело и дурно: то ли прогорклым маслом, то ли перегретым железом, на которое плеснули вонючую болотную тину… Собственно, к самому Храму придел Берла имел мало отношения: громада главного культового здания, резиденция самого Стерегущего Скверну, была где-то там, в центре города… Там Ингеру и бывать-то не приходилось. Да и тут, в приделе Берла, он лишь во второй раз.

Очередь Ингера между тем подошла. Высокий жрец, что-то жуя, невнятно потребовал плату и, кажется, даже удивился, когда Ингер с достоинством подал ему требуемые монеты. Затем кожевенник аккуратно потянул из своего кармана «палец Берла», тщательно завернутый в отрез мягкой, хорошо выделанной телячьей кожи. «Палец» напоминал несильно изогнутый бычий рог, однако же, судя по весу, был сработан из металла (тускло-серебристого, шершавого на ощупь) не только снаружи. Как устроена семейная реликвия, передававшаяся (как и во многих семьях) от отца к сыну, Ингер не знал и знать не хотел. Ему достаточно было, что эта штуковина помогает сильно экономить на дровах. На зиму хватает тепла, если до отказа влить в «палец Берла» силу. Так говорит отец, а Ингер привык верить отцу. Только вот возможности проверить, истинны ли его слова, как-то не было.

Теперь – есть.

Жрец взял у Ингера «палец» и сунул его острой оконечностью в одно из множества отверстий на «ладони» изваяния бога. Собственно, ладонью это можно назвать с большой степенью условности. Статуя бога Берла была крайне нелепой формы, частью глиняная, частью из тесаного камня, а кое-где – в особенности в средней части изваяния – проглядывал металл. От общего массива статуи отходили по самому полу две «руки», оконечности которых и именовались ладонями. Ладони представляли собой тумбообразные возвышенности, затянутые черной тканью, в которой были прорезаны дыры. Примерно по полсотни в каждой из «ладоней».

Из пары отверстий в груди божества (высоко, почти под потолком) шел теплый вонючий дым. Откуда-то доносился непрестанный гул, то почти утихающий, то разрастающийся до рева, от которого вибрировали плиты пола и стены.

В общем и целом статуя бога Берла представляла собой малосимпатичное сооружение, и потому Ингер обрадовался, когда провонявший местными миазмами жрец передал ему теплый «палец» и напутствовал:

– Иди! Теперь надолго хватит… Печку топить не надо и воду греть не надо, деревенщина!

Еще два часа ушли на покупки. Зашел Ингер и к травнику за снадобьем. Когда он вернулся к своим товарищам, те хором объявили, что и не чаяли его сегодня увидеть.

– Мы думали, что ты на радостях-то нажрался винища в кабаке и уже лежишь в постельке с теплой сдобной бабой! – огласил ему мнение общественности весельчак Лайбо. – Ну-ка дыхни… Э, мужики, да и он и не пил! Трезвый, как наш староста!

Ингер промолчал.

Едва телега миновала стражную будку на выезде из города, народ принялся было подбивать Ингера все-таки обмыть удачный торговый день. Раз он такой недогадливый!.. Но Ингер только молча покачал головой и шумно вздохнул. Товарищи подобного отступления от традиции в общем-то не одобрили, но настаивать не стали. Сидящий рядом с Ингером дед Кукинк жестом дал понять своим молодым спутникам, чтобы не лезли и утихомирились. У человека, чать, такое дело закрутилось, пусть отойдет, отмякнет, а там уж и… опять поспрошать можно. Пока же пусть себе посидит…

А Ингер крепко зажал подбородок в кулаке и наморщил лоб. Да уж… Ни один из сельчан не мог даже и близко похвастаться тем, что произошло с ним сегодня. Большая часть жителей родной деревни Ингера вообще знала о грозных Ревнителях благолепия только понаслышке. А тут… Клятва! Страшная клятва, которую нельзя нарушить, вне зависимости от того, кому она давалась, жалкому бедняку или могущественному правителю! Что, что же вынудило младшего Ревнителя благолепия пойти на такой шаг? Какое отношение имеет муравьиная суета родной деревни Ингера к интересам Ревнителей и делам церкви и государства? Ингер, с его довольно ограниченным, хотя и по-мужицки практичным умом, не мог представить этого.

От этих мыслей у кожевенника даже начала побаливать голова. Поэтому он на полдороге перестал думать о младшем Ревнителе благолепия Моолнаре и наконец принял предложение попутчиков. Телега притормозила у ближайшего Столпа Благодарения (того, что возле загородного трактира старика Клеппа), Ингер бросил в прорезь несколько мелких монет и получил большой кувшин, в котором бултыхалось не меньше пяти кляммов[3]3
  1 клямм равен 0,8 литра.


[Закрыть] кисловатого вина. Столп Благодарения, похожий на одноглазого железного великана с огромной дырой вместо брюха и двумя прорезями для монет вместо глаз, кажется, даже чуть пошатнулся от могучего тычка, которым наделил его при этом Ингер. Явление кувшина было встречено земляками восторженным воплем, а все тот же весельчак Лайбо возопил:

– Благодарение богам, что на свете существуют неизменные вещи – небо над головой, мир вокруг и доброе вино в кувшине! Распечатывай, друг Ингер!

Все одобрительно загомонили. После третьего глотка (видели вы бы эти глотки) Ингер уже и сам был готов посмеяться над собственными страхами. Винцо-то оказалось забористым, как и все то пойло, что извергается из Столпов Благодарения! А что? На ярмарку съездил удачно, сбыл товар по отличной цене, купил все, что надо, и теперь – героем в родное поселение. А о происшествии с незадачливым стражником Хербурком и служителем Храма Моолнаром можно и забыть. Тем более что теперь Хербурк никогда не посмеет трогать Ингера и мешать ему торговать.

Но хмельной напиток развязал людям языки, и потому забыть кожевеннику ни о чем не дали. Тем более что город, с его Храмом и страшными Ревнителями, уже скрылся за холмами и перелесками… Первым на этот счет высказался Лайбо, у которого и без того имелся язык ну совершенно без костей, а обильная выпивка развязала его и того пуще:

– А скажи вот мне, старина Ингер, правда ли, что с тобой говорил сам «красный пояс»?

«Красными поясами», по соответствующему элементу одежды, опоясывающему храмовое одеяние, называли Ревнителей Благолепия. Само же слово «Ревнитель» предпочитали лишний раз не произносить. Сельчане были суеверны: дескать, помяни, потревожь чье имя, тут оно и появится…

Ингер осоловело повел головой и ответил:

– А и не спрашивай, земляк. Думал, тут мой и конец настал.

Народ затих, навострив уши. Лайбо понимающе кивнул, подмигнул притихшим спутникам и продолжил расспросы:

– И о чем он с тобой разговаривал?

– Он почему-то стал расспрашивать про нашу деревню, про все-все, что там творится. – Ингер попытался глубокомысленно нахмурить брови, но они отчего-то упорно пытались разъехаться в разные стороны, поэтому он оставил попытки и продолжил мысль: – Я так думаю… а может, там у него родня, а он стесняется признаться?

Все захохотали.

– Кто? «Красный пояс» боится чего-то?

– Да разве он может кого-то бояться?

– А если у него в нашем селе зазноба? – ернически предположил весельчак Лайбо. – Он, дескать, сам из себя мужчина видный, и вообще… Кстати, Ингер! Ведь у тебя сестрица на выданье! Красавица, умница! Помнишь, о прошлом годе я к ней подкатывал, а ты взял да и перекинул меня через забор? Не понравился я в свойстве жениха, видать. Ну, мы мужики скромные, а мужчина с красным поясом – совсем другое, эге? С таким и породниться не грех?

Снова раздался хохот. Видно, версия Лайбо о симпатии Ревнителя к сестре кожевенника Ингера понравилась присутствующим. Насмешник между тем продолжал с видимым увлечением:

– А я-то думаю, что это Ревнитель прямо к тебе?.. А он, верно, думал разузнать! Скромный попался! Ух, скромник какой! Ему, видать, в Храме скучно живется, вот он и решил развлечься. Помнится, рассказывали мне одну похожую историю…

Тут заскрипел старик Кукинк, самый сдержанный из всех сидящих в телеге. Поговаривали, ему в молодости сильно досталось от Ревнителей, с тех пор он боялся даже упоминать их. А если упоминал, то непременно с раздавленной, рабской ноткой в голосе, даже если при этом его высказывании присутствовала, скажем, лишь домашняя свинья или злая старуха-жена, давно уже оглохшая от избытка желчи. Старик Кукинк и тогда не давал воли языку. Он щелкнул немногими оставшимися в наличии зубами, выставил вперед нижнюю челюсть и замолотил:

– Клянусь великим Ааааму, чье истинное Имя неназываемо[4]4
  Стандартный оборот в местном этикете, предписывающем именно такое обращение к названному здесь божеству.


[Закрыть]… ты глупец, юноша Лайбо. – Для Кукинка все были юношами, даже те, у кого росла полуседая борода. – Не смей так говорить о Ревнителях благолепия. – Сказав это, он вжал плешивую голову в плечи, словно ожидая удара. – Помни о том, что они наделены великой силой, которую мы, простые люди, и представить себе не можем. Известно ли вам, юноши, что, к примеру, младший Ревнитель способен без труда справиться с двумя десятками таких, как вы, даже будучи без оружия?

– Что, даже с пятью сыновьями нашего деревенского старосты Бокбы, самый слабый из которых гнет подковы и вырывает с корнем молодое дерево? – насмешливо спросил Лайбо. – Да ни в жизнь не поверю! Ну «красный пояс», ну из Храма, ну грозен. Но ведь не демон же он, чтобы иметь такую нечеловеческую силу и ловкость, как ты тут нам расписываешь, старик Кукинк. Такой же человек, как и мы. Только с детства воспитывали его в храмовых залах, научили разным хитромудрым искусствам, которые нам неведомы. Вот и все.

Старик зашипел, как вода, которую плеснули на раскаленные камни. Казалось, над его реденькими седыми волосами даже закурился пар.

– Тсс!.. – выдохнул он. – Да отсохнет твой несносный язык, Лайбо-болтун! Ты навлечешь беды на всех нас, хотя отмечен печатью скорби только один из нас.

– Это кто же?

– Это кто ж такой, а?

– Он!

И морщинистый палец старика Кукинка, трясясь мелкой дрожью, завис в воздухе в направлении Ингера.

– Да ты сам последил бы за своим языком, старик, прежде чем учить других, – произнес в наступившей тишине Ингер. – Будь ты молодым, я сломал бы тебе для ума парочку ребер за такие слова. Но коли уж ты стар и пережил свой ум, так и быть, спущу тебе обиду. Однако впредь остерегись говорить злое!

Кукинк недовольно отвернулся и пробормотал что-то себе под нос. Шутник Лайбо расслышал только слова «проклят», «глупцы, глупцы!», а Ингер обрывок фразы: «…Каждый, кто говорил с Ревнителем более одной клепсидры, уже мертв… еще не чувствует этого, но…»

Бормотание старого хрыча утонуло в громогласном предложении выпить желтого амазейского вина, сладкого и продирающего до самых печенок. Это вино оказалось в походной котомке Лайбо. Он наивно надеялся довезти его до родного села, но раз уж пошла такая пьянка… Илдыз с ним, с вином!

Ингер пил вместе со всеми, но теперь казался печальным. И чем больше он пил и старался шутить и улыбаться, тем больше эта печаль выползала наружу, обвивая его, словно невидимая змея.

Неподалеку от своей деревни Ингер сошел. Он решил прогуляться пешком. Благо все его попутчики напились и теперь наперебой испускали замысловатый храп. Даже возница клевал носом на облучке. Так что выразить возмущение тем, что Ингер прихватил кувшин, на дне которого еще плескалось немного вина, было некому.

Ингер проводил взглядом телегу и свернул с дороги. Он сбросил заплечный мешок на траву и задумался. Ему нужно было побыть наедине со своими мыслями. В голове Ингера неожиданно плотно засели слова ворчуна Кукинка, к пророчествам которого обычно никто не относился всерьез: «…Каждый, кто говорил с Ревнителем более одной клепсидры, уже мертв… еще не чувствует этого, но…» Постояв немного в раздумье, Ингер подхватил поклажу и направился в сторону родного села. Демоны знает что такое! «Да видит великий Ааааму, чье истинное Имя неназываемо, Кукинк просто-напросто старый глупец, которого нечего и слушать», – нашептывал кто-то в одно ухо задумчиво бредущему по тропинке Ингеру. «Старый Кукинк не понаслышке знает, что такое власть Ревнителей и то, на что они употребляют эту власть, – стелился шепот в другое ухо. – До тебя же самого, славный кожевенник Ингер, доходили мрачные слухи, ползущие по деревне… слухи, распространяемые древними стариками, которые хоть и пережили свой ум, но не пережили память и еще помнили Кукинка молодым… когда он, как говорят, попал в зловещие подземелья Ревнителей и вышел оттуда… каким, лучше и не знать!!!»

Негромкий стон вдруг долетел до слуха Ингера. Как ни был он погружен в себя, он встрепенулся и стал озираться. С правой стороны тропинки, по которой он шел к своей деревне, тянулся небольшой, но глубокий овраг; за оврагом виднелись первые, еще редкие, пучками кустарника и низких разлапистых деревец, поросли Проклятого леса – жалкое преддверие огромной, таинственной, мрачной чащи, куда не рисковал заходить ни смелый, ни дерзкий, ни пьяный. Разве лишь тот, кто объединял в себе все это…

Стон шел из оврага.

Ингер прошелся по самому его краю туда и обратно и, придерживаясь за вылезший из земли обрывок древесного корня, перегнулся и заглянул вниз. Стон повторился.

– Кто там? – спросил Ингер быстро. – Отзовись или я уйду!

Ответом ему были несколько то ли слов, то ли бессмысленных нагромождений звуков, отделенных друг от друга короткими паузами. Ингер мысленно призвал хранителя всех чистых, великого Ааааму, чье истинное Имя неназываемо, осенил себя священным знаком, и полез вниз.

Полчаса спустя он вытащил на тропинку тело человека. Ингер не сразу и понял, что это человек. Существо обросло бородой и волосами неопределенного цвета, было измождено до крайности, кроме того, не имело на себе и клочка материи, хотя бы отдаленно напоминающего одежду. Из его крепко сжатых губ вырывалось хриплое, прерывистое дыхание. Грудь тяжело вздымалась и опадала, кожа натягивалась, четко обрисовывая ребра. Такого страшного и худого бродяги Ингер не видел никогда, даже в жутких трущобах самых бедных окраин великого Ланкарнака. Кожевенник привык к скверным запахам, потому что от свежевыделанных кож обычно разило так, что смрад напрочь сбивал с ног. Но тут… даже самая мерзкая и гнилая кожа, даже не ингеровского изготовления, а от халтурщика и лентяя толстяка Кабибо, показалась бы благоуханным платочком изысканной придворной дамы – по сравнению с тем зловонием, которым несло от жуткого полускелета, извлеченного Ингером из оврага близ Проклятого леса. Да и мало ли кто может топтать потаенные тропы этого чудовищного места?.. Мало ли кто?

Слова старика Кукинка, глухие и зловещие, вдруг прожгли мозг.

Это существо!..

Первым желанием Ингера было вскочить, брезгливым пинком ноги столкнуть чудовище обратно в темный заросший овраг, преграждающий пути и подходы к Проклятому лесу. Проваливай, откуда выполз, нечистая тварь!.. Быть может, кожевенник так и сделал бы, но тут страшный найденыш пошевелился, и на его изможденном, покрытом даже не грязью, а лежалой коростой лице вдруг проклюнулся глаз. Налитый кровью, сначала он показался Ингеру еще более страшным, чем самый облик этого существа. Ингер уже поднял ногу в тяжелом, железом подкованном сапоге, чтобы отправить этот кошмар обратно в овраг… но тут открылся второй глаз. Почти против воли Ингер встретился взглядом с найденным им человеком и медленно стал пятиться, что-то бормоча.

Потому что чистое, непередаваемое человеческое страдание светилось в этом взоре.

– Лян… калль миур… – вытолкнули растресканные губы, и из угла глаза вдруг сорвалась и покатилась слеза, пробороздив размытую дорожку на заросшем лице.

– Что? – спросил Ингер. – Как… как ты сказал? Н-не понимаю.

Существо, не шевелясь, смотрело на Ингера. Потом раздвинуло губы, и за ними блеснул ряд белых, ровных зубов, выглядевших странно и неуместно на этом страшном, мало сохранившем в себе человеческого лице. Зубы скрипнули, что-то неуловимо стронулось во взгляде этих глаз напротив, и Ингер вдруг понял, что хочет донести до него монстр: дескать, давай, сбрось меня обратно в овраг, если ты струсил… лучше лежать там, внизу, на дне, во тьме оврага, нанизавшись на острые сучья, заплетшись в корни и чувствуя, как сквозь твою плоть прорастает трава!.. Лучше так, чем принять помощь от малодушного труса.

И Ингер решился. Он замотал головой и, решительно подступив к существу, вскинул того на плечо. Человек был легким, очень легким, просто скелет, и мощному кожевеннику не составило особенного труда дотащить его до заброшенного сарая на самой окраине деревни. Тащить его до своего дома он не решился. Уж больно это необычное напоминало о разговоре с господином Ревнителем Моолнаром. Но не мог же он спрашивать о том, чего еще не было?

В сарае Ингер свалил «полускелет» на кучу сырых кож и, окинув его критическим взглядом, бултыхнул кувшином. Еды ему сейчас точно не нужно, вывернет, а вот пива… то есть вина… И он решительным жестом наклонил горлышко кувшина к его растрескавшимся губам. Найденный в овраге сумел сделать только пару глотков, а затем подавился и закашлялся. Ингер тихонько, опасаясь неосторожным движением просто убить бедолагу, стукнул его ладонью по спине, помогая справиться с кашлем (еще не хватало, услышит кто-нибудь), поставил кувшин на землю рядом с ним и вышел из сарая.

Наутро он пришел к найденному с сестрой. Балагур и шутник Лайбо нисколько не шутил, когда называл ее красавицей и умницей. Она в самом деле была такой. На свой, деревенский манер, конечно. Звали ее Инара. Надо отдать должное ее самообладанию, она не лишилась чувств и даже не вскрикнула при виде страшного, заросшего бородой и волосами голого существа, скорчившегося на куче сырых смердящих кож и прикрывшегося овчинкой. Только страдальчески дрогнули ее брови, а в глазах вспыхнули искры испуга, но уже в следующую секунду она справилась с собой. Приступила к несчастному и бодрым голосом – как если бы ей каждый день приходилось выхаживать таких вот заросших страшилищ – произнесла:

– Ну, братец, помоги мне. Тут, кажется, серьезно… Очень хорошо, что ты купил в городе то снадобье, о котором я тебя просила. Сейчас оно придется как нельзя кстати.

Ингер окинул взглядом свою находку и покосился на то место, где оставил кувшин. Вместо него на земляном полу виднелась небольшая горка праха. Значит, парень допил вино. Кувшины, купленные у Столпов Благодарения, имели свойство рассыпаться, как только в них кончалась жидкость, в мелкую пыль. Хотя на вид и на ощупь были совсем как обычные, глиняные. Ингер не задумывался, отчего это происходит. С детства привык. Как не задумывался о том, отчего идет дождь и отчего ночью холоднее, чем днем.

Человек пошевелился и открыл глаза. Ингер даже удивился, как спокойная ночь и несколько глотков вина подействовали на незнакомца. На этот раз взгляд его глаз был ясным и чистым, что не вязалось со смрадными лохмотьями волос. Хотя чувствовалось, что незнакомец еще очень слаб. Ингер неожиданно для себя подмигнул найденышу и сказал:

– А ты не стесняйся, да. Она тут всех врачует, у нее легкая рука. Так что можешь считать ее не за женщину, а просто за целителя.

Инара даже не обратила внимания на слова брата. Она склонилась над незнакомцем и стала производить осмотр. Конечно, это оказалось совсем не просто. Они провозились с ним несколько часов. Смыли грязь, обработали раны, подстригли бороду так, как это было принято у мужчин деревни, постригли волосы. Поначалу он пытался шевелиться, что-то говорить, как-то помочь, но, видно, был еще слишком слаб, потому что спустя несколько минут его глаза закатились и человек вновь впал в забытье. Когда Инара перехватила ножницами одну из грязных, спутавшихся прядей, в которой застряли веточки, высохшие корешки и даже камешки, на пол вдруг упала какая-то табличка. Она тускло звякнула, почти не произведя никакого шума. Инара, кажется, ничего не заметила, а вот ее брат тотчас же захватил выпавший из волос незнакомца предмет. Да, это была металлическая табличка, но такой таблички Ингеру никогда еще видеть не приходилось. Он любил, после того как продаст кожи, потолкаться в рыночных рядах, особенно в кузнечном, и поломать глаза, дивясь на искусные вещи, но эта находка вызвала его неприкрытое изумление. Он крутил табличку в пальцах, рассматривая со всех сторон, и наконец пробормотал:

– Да это как же сделано? Ведь так не прокуешь! Сестренка, ты только взгляни на это! Посмотри, посмотри! Пойду покажу нашему кузнецу! Может, он знает, в каких краях можно такие вещицы отковывать, чтоб гладкая была, как тихое лесное озерцо. Нет, ты глянь, ты только глянь, сестрица, я в ней отражаюсь, как в воде! Верно, вещь до Исхода сделанная.

– Иди, иди, – отмахнулась Инара. Вечно брат обращал внимание на всякую ерунду, тут человеку помочь надо, а он… – Ступай отсюда. Мешаешь только своей болтовней. Все равно от тебя проку уже не будет, раз завелся. Иди покажи дружку своему кузнецу, только допрежь смотри, пьяный он или трезвый. А то снова как в прошлый раз получится.

– А что в прошлый раз?! – возвысил голос Ингер, машинально щупая, впрочем, ребра на левом боку – там, где они недавно срослись после переломов.

– Иди!

Ингер, подпрыгивая (что смотрелось со стороны странно и комично, учитывая немалые размеры кожевенника), выскочил из сарая. От резкого, торопливого движения дверь сарая громко бухнула о косяк, и незнакомец снова пришел в себя. Он тихонько застонал на высокой ноте, а потом из горла один за другим пролились несколько незнакомых певучих слов. Инара, склонив голову, пыталась понять хоть что-то, но тщетно. Она подумала, что, заговорив с ним сама, сможет хоть как-то выяснить, кто он и откуда. Быть может, он просто не понимает, куда попал, и пытается говорить на чужом языке?.. От кого-то она слышала, что на других уровнях люди говорят по-чудному. Инара произнесла:

– Добрый человек, тебя подобрал мой брат. Ты выползал из оврага, того, что отделяет нас от Проклятого леса? Верно, ты вынужден был скрываться там и чудом остался жив, так?

Он склонил голову, внимательно вслушиваясь в речь девушки, а затем медленно, будто пробуя на вкус слова незнакомого языка, произнес:

– Жив, так…

Инара обрадовалась, подумав, что он дает ей утвердительный ответ. В то время как он просто повторил ее последние слова. Инара продолжала уже с воодушевлением:

– У нас в деревне тоже был человек, который вынужден был бежать в Проклятый лес. За ним охотились… – она привычно покосилась по сторонам, посмотрела себе за спину, – грозные люди. – Мало ли что за человек лежит перед ней? – Так сложилось, что идти ему было некуда, Проклятый лес – единственное место, где можно укрыться. Но… – Тут Инара вздохнула, сельский мельник Мирмор, которому и пришлось искать спасения в Проклятом лесу, ей очень нравился. Да и она ему. Недаром он привез ей с ярмарки красивое бронзовое колечко. – Похоже, и там он не нашел спасения. Если ты вернулся оттуда, то ты первый, кому удалось уйти живым.

– Первый, – выговорил незнакомец с легким акцентом. Почувствовал, что Инара делает смысловое ударение именно на этом слове, и повторил его.

Большего он сказать не успел, если и вообще был в состоянии. Потому что в сарай ворвался возбужденный Ингер и закричал с порога:

– Инара, Инара! Я был у кузнеца, он сказал, что такой работы еще никогда не видывал, и даже на кузнечном состязании, которое проходит раз в триста светов в стольном Ланкарнаке, ему не доводилось видеть ничего подобного! А ведь в Ланкарнак на состязание съезжаются знатоки кузнечного ремесла, мастера из мастеров, и цена на некоторые их изделия доходит до ста, даже до ста пятидесяти пирров!

– И что же?

– А то, что Бобырр мгновенно протрезвел и предлагал мне за эту вещь сначала своего лучшего быка, потом трех ослов, потом кузницу, потом кузницу и дом в придачу и все, все, что у него есть!.. Я отказался, что проку, ведь все барахло Бобырра не потянет и на полсотни пирров. Тогда Бобырр разозлился, полез в подвал и, наконец, показал мне монету из пиллаанита, алого золота, ценой не меньше чем в восемьдесят пирров. Я видел такую монету во второй раз в жизни, откуда кузнец ее взял, ума не приложу!

– А тебе и не надо прикладывать ум, – рассудительно сказала Инара, ничуть не впечатлившись громадностью суммы, которую назвал ее брат, – эта вещь, которую хотел купить кузнец Бобырр, принадлежит не тебе, а вот этому спасенному тобой человеку. У него и спроси, где он ее взял.

Ингер почесал в затылке. Эта мысль ему и самому приходила в голову. Но он с крестьянской хитрецой поспешил от нее отмахнуться, рассудив: если бы не он, Ингер, этот волосатый некормленый тип погиб бы. И никакие диковины, за которые предлагают кучу деньжищ, ему не помогли бы.

– Но, Инара… можно сказать, я его спас, и это как бы…

– Плата за спасение? Ты забываешь, Ингер, что боги и сам Ааааму, чье истинное Имя неназываемо, велят нам помогать ближнему бескорыстно и не брать никакой платы! Кроме того…

– Бобырр сказал мне еще кое-что.

– И?..

– Он сказал, что вещицу с такой же ровной поверхностью, с такой же «озерной» проковкой, ему как-то раз все же доводилось видеть. Лет двадцать назад. Да. Ее принес в наше село Бобырров родной дядя. А уж он… – Тут Ингер даже присел и, прикрыв рот ладонью, оглянулся. Впрочем, в его поведении было больше позерства, чем реальной опаски: он хотел произвести на сестру впечатление значимостью сказанного.

– И что? – Инара выпрямилась и обеими руками закинула свои длинные волосы за спину.

– Да то, что он вытащил ее то ли из одной из Язв Илдыза, то ли из Поющей расщелины! Вот так! После этого он прожил только два дня и умер! Вот что сказал мне Бобырр! И если я не хочу, чтоб со мной сталось то же, что с его дядей…

– А что ж в таком случае, – с гневной досадой перебила его Инара, и ее свежее личико вспыхнуло ярким румянцем, – кузнец так хочет заполучить диковину, раз она несет несчастье?..

Ингер запнулся на полуслове. Такая мысль отчего-то не приходила ему в голову.

– Но так или иначе, диковина принадлежит нашему гостю, – примирительно добавила Инара, снова склоняясь к незнакомцу, – а боги, и сам Ааааму, и сама пресветлая дева Аллианн, велят нам помогать ближнему бескорыстно и не брать никакой мзды!

– Почему-то никто этим заветам не следует, один я должен, что ли? – попытался сопротивляться Ингер.

Впрочем, он был честный мужик и понимал, что, скорее всего, сестра права. Исход спора решил незнакомец. Он чуть приподнялся на локте, отчего волосы схлынули назад, открыв исхудалые, но сохранившие остаток привлекательности черты острого, характерного лица. Он протянул руку, и Ингер, повинуясь какому-то непреодолимому чувству, вложил бесценную находку в ладонь спасенного им человека. И отступил к стене.

Незнакомец взглянул сначала на табличку, потом на Инару и вдруг бросил вещицу ей на колени. Она отпрянула. Думала, будет больно. Но вещь, хоть и была довольно массивная на вид и имела острые грани, способные поранить, только слегка погладила кожу девушки под тонкой тканью юбки. Инара осторожно взяла ее в руки. В ее пальцах покоилась длинная, суженная к краям полоса металла, отливающего серебром с легкой голубизной. Металл был так изумительно отполирован и так ровен, что на его поверхности, как живое, появилось отражение лица Инары. Отразилось все – даже любопытный блеск в синих глазах. Инара перевернула диковину и увидела на другой стороне странные, непонятные, продолговатые значки, похожие на танцующих человечков. Один подломил ногу, второй изогнулся, третий распластался в длинном грациозном прыжке… Значки были выдавлены на поверхности металла так, что казались отделенными от кончиков пальцев Инары тонким слоем прозрачной ключевой воды, то играющей струйками, то замедляющей свой бег.