Текст книги "И пришел многоликий..."

2

– Да, госпожа.

Карим подобострастно бухнул лбом об пол, укрытый довольно толстым тарменским ковром ручной работы, и, пятясь, выполз на брюхе из каюты. В коридоре он привалился к стене, перевел дух, затем поднялся на ноги и спустился вниз, в сторону двигательного отсека, кляня себя, свою незавидную судьбу, этот чертов христианский корабль, на который его занесла судьба, а также уродину немую, которой вздумалось определить его себе в прислугу. Впрочем, этого можно было ожидать. Среди всей толпы гяуров было только двое правоверных, и одна из этих двоих носила тамгу. А вот вторым был он.

Карим горько вздохнул, но затем слегка повеселел и свернул к центральной лифтовой шахте. Пожалуй, эта дамочка подождет с заточкой своих треклятых ножей. А вот ему совсем не мешает подкрепиться.

Два дня назад он очнулся в лазарете корабля от шипения пневмоцилиндров, поднимающих вверх прозрачный колпак реанимакамеры. Его измученный мозг воспринял это шипение так, как привык воспринимать подобные звуки последние несколько дней. Поэтому, вместо того чтобы спокойно открыть глаза и осмотреться, попытавшись понять, где он и что с ним происходит, поскольку последним кадром, который остался в памяти бывшего чахванжи, была рамка прицела шокера, а последним ощущением – тупой удар по голове, – он судорожным движением тела, мышцы которого еще не отошли от истомы, вызванной длительной неподвижностью, вывалился из реанимакамеры и скрючился за ее массивной опорой. Когда он наконец сообразил открыть глаза и осмотреться, оказалось, что он как дурак торчит под ложем реанимакамеры, при этом его правая рука изо всех сил пытается оторвать от основания массивную трубку для подвода в камеру жидкого азота. А напротив него выстроилась странная компания, состоящая из пары христианских священников и женщины в чадре, одетой, как знатная дама или, если считать ее многочисленные побрякушки подделками, как танцовщица. Все трое молча стояли и смотрели на его потуги. Потом один из христианских священников участливо спросил:

– Может быть, вам требуется помощь, друг мой? Если да, то фра Так с удовольствием вам ее окажет. – И он кивнул на трубку.

Карим замер, покосился на свою руку, все еще остервенело дергающую трубку, и, торопливо разжав кулак, густо покраснел.

– Ну вот и отлично. – Священник с доброй улыбкой грациозно-отточенным жестом, какие бывают только у людей, которые абсолютно владеют своим телом, указал на скромно стоящий в углу инструментальный столик. – Вот там сложена одежда для вас. Мы не очень хорошо разбираемся в местных предпочтениях, но уважаемая Зобейда милостиво согласилась оказать нам помощь. Одевайтесь и присоединяйтесь к нам.

Карим покраснел еще сильнее и инстинктивно попытался поглубже залезть под опору реанимакамеры, но посетители уже покинули помещение.

Спустя сорок минут, абсолютно ошеломленный свалившимися на него новостями, он обнаружил себя стоящим посреди каюты, а прямо перед ним возникла стройная фигурка. Он окинул взглядом крепкое женское тело и только успел растянуть губы в плотоядной улыбке (ну еще бы, у него уже две недели не было женщины, а эта убогая, судя по фигурке, была очень ничего), как вдруг у него перед носом сверкнула пластина с изображением атакующего ястреба. До этой минуты Карим никогда не видел тамгу, но он сразу понял, что это такое. Поэтому улыбка мгновенно сползла с его лица, и духанщик, рухнув на колени, благоговейно прошептал:

– Приказывай, госпожа!

Вот так он и получил «госпожу» себе на шею…

Кок встретил его как родного. Карим, как только вылез из реанимакамеры и немного очухался, тут же нанес визит на камбуз, похвалил оборудование, одобрил суп из шампиньонов и, натянув фартук, показал коку пару фирменных рецептов аджики и финиковой приправы к рису. Отчего тут же заслужил искреннее уважение собрата по ремеслу и, так сказать, неограниченный продуктовый кредит. Вот и сейчас, стоило бывшему чахванжи появиться в узкой и тесноватой кухне, как перед его носом тут же была водружена здоровенная миска с говяжьим гуляшом. Карим довольно крякнул и, подхватив услужливо подсунутую ложку, принялся за дело.

Когда с гуляшом было покончено и духанщик с сытой отрыжкой привалился к стене, кок поставил перед ним стакан с компотом и присел рядом.

– А правда, что у вас руками едят?

Карим отхлебнул и поставил стакан.

– Не все и не всегда, – он причмокнул губами, – вот если, скажем, у тебя сегодня удачный день, поскольку лет этак четырнадцать назад твоя старшая жена принесла тебе сына-наследника, то ты прикажешь накрыть хороший стол и позовешь друзей. Твои друзья придут, снимут чувяки и пройдут в комнату, где женщины постарались над дастарханом. Там вы сядете вокруг дастархана, омоете руки, и старшая жена внесет в комнату блюдо с ароматным пловом. – Карим мечтательно закатил глаза. – Ай каким плов может быть ароматным! – Он вновь подхватил стакан компота и сделал глоток. – Так вот, вы сядете вокруг, и самый старший или самый близкий из твоих друзей скажет хорошие слова. И вы все выпьете немножко базуры. Потом ты запустишь пальцы в горячий плов, захватишь горсточку, умнешь ее пальцами и закинешь в рот, а душистый бараний жир будет стекать по твоим пальцам, и ты будешь собирать его губами. – От нарисованной картины духанщик едва не замурлыкал.

Кок мечтательно вздохнул и, шлепнув ладонью по столу, решительно заявил:

– Все, на ужин готовлю плов. – Он задумался. – Вот только бараньего жира у меня нет. А как думаешь, «синтакор» подойдет? У меня хороший, таирский.

Карим скривился, но потом махнул рукой:

– Ай, давай «синтакор», все равно у меня нет ни жены, ни сына, да и друзей для хорошего дастархана маловато. Хотя, я уверен, у тебя получится. Уж у меня-то глаз наметан.

Кок довольно кивнул:

– Не сомневайся, я уж постараюсь.

Карим вскинулся:

– А хочешь, я помогу?

Кок вздохнул:

– Нельзя.

– Почему? – удивился духанщик. Кок усмехнулся:

– Закон донов. – Он сжал кулак и продемонстрировал его бывшему чахванжи как этакое наглядное пособие. – Каждый палец на своем месте. Если мне нужна помощь – попрошу, но только у своих. Ты – хороший человек, Карим, но ты не из нашей команды и даже не дон.

Карим пожал плечами:

– Ну что ж, как говорят у вас, христиан, в чужой монастырь со своим уставом не ходят…

Этой пословице его научил суюнчи их учебного партията. Когда-то, на заре собственной карьеры, суюнчи участвовал в печально известном десанте на Светлую. И успел почти полтора года отсидеть в лагерях для военнопленных, которые русские развернули на Новокиеве. Так что в партияте он считался главным специалистом по гяурам. Как раз из-за ужасающего разгрома на Светлой, стоившего султанату чуть ли не половины армии и почти трети флота, произошел серьезный конфликт между правителем восточных провинций и командующим экспедиционным корпусом принцем Кухрумом и его старшим братом. Возможно, именно этот конфликт и оказался основной причиной того, что спустя полтора года султан при загадочных обстоятельствах погиб, а его место занял младший брат – принц Кухрум, к тому моменту уже отстраненный от управления восточными провинциями, но, на беду брата, сохранивший пост главнокомандующего экспедиционным корпусом. Причем смерть султана странным образом совпала с окончательным утверждением с трудом заключенного договора с русскими, которые в возмещение потерь, понесенных ими из-за авантюры на Светлой, потребовали передать им систему Аль-Акра с богатейшим астероидным поясом и выплатить солидную контрибуцию.

В то время Карим был еще мальчиком, но он прекрасно помнил, что после внезапной смерти султана все боялись, что русские денонсируют достигнутые соглашения и начнется новая война. А после того ужасающего разгрома на Светлой в способность армии султаната удержать наступление русских никто не верил. Впрочем, как узнал Карим, когда немного повзрослел, для многих это ожидание ассоциировалось скорее не со страхом, а с надеждой. Русские всегда относились к мусульманам вполне лояльно (еще бы, почти треть населения их империи исповедовала ислам), а порядки в империи были не в пример мягче, да и люди жили не в пример богаче. Так что за те полгода, во время которых проходила официальная передача системы Аль-Акра Российской империи, ее население успело увеличиться почти в четыре раза. Но этим ожиданиям не суждено было сбыться. Новоиспеченный султан Кухрум поспешно подтвердил все достигнутые братом договоренности и, более того, обязался увеличить контрибуцию на двести миллионов тонн зерна. Во многом благодаря этому обязательству султанат и был ввергнут в череду мятежей, подавление которых и составляло основное содержание службы бывшего чахванжи.

Впрочем, судя по недоумению, нарисовавшемуся на лице кока, он впервые слышал это изречение.

– Ну ладно, – Карим поднялся, – спасибо за угощение. Пойду в мастерскую. Моя «госпожа», – он произнес это слово с явным саркастическим оттенком, – велела мне поточить ей ножи.

Кок заинтересованно посмотрел на него:

– А как вы общаетесь? Она же того… немая.

Бывший духанщик пожал плечами:

– Вот так и общаемся. Похоже, у нее большой опыт общения с нормальными людьми, ну и я стараюсь. Все-таки немая, жалко.

Бывший духанщик умолчал о том, что если он вдруг оказывался недостаточно понятливым, эта немая тварь немедленно извлекала из-под подушки треххвостую плетку.

Уже в дверях духанщик на мгновение остановился и как бы невзначай спросил:

– Долго нам еще лететь?

Кок, уже залезший куда-то в утробу кухонного шкафа, ответил придушенными голосом:

– Да черт его знает! Судя по всему, мы идем куда-то в сторону ваших восточных провинций, а может, и дальше.

Карим благодарно кивнул, хотя кок и не мог этого заметить, и двинулся в сторону нижней палубы, удивляясь совпадению своих мыслей с истинным положением дел. Наверное, этого можно было ожидать. В конце концов, после того, что произошло на Эль-Хадре, оставаться в пределах султаната им было опасно. Даже несмотря на тамгу принца. Вернее, во многом именно из-за наличия у них этой тамги. А граница с русскими была ближе всего.

Как оказалось, ножи «госпожи» были изготовлены не из стали, а из очень хорошего композита. По индексу твердости он совпадал с хирургической сталью, а сканеры реагировали на него как на белое золото. Причем изображение на экране монитора получалось максимально размытым и напоминало деталь украшения, этакую подвеску с вкраплениями мелких бриллиантов. Так что эта немая ханум могла спокойно проходить через любые системы инструментального контроля. Карим, который всегда ценил искусные вещи, невольно восхитился, но одновременно и озаботился. Если на этой высокомерной штучке обыкновенные метательные ножи были столь умело замаскированы, то кто мог поручиться, что у нее нет и еще каких-нибудь сюрпризов. Скажем, почему бы в одной из пуговиц его нового халата, который перед самым отлетом был доставлен на борт корабля по требованию и под руководством этой немой стервы, не оказаться дистанционному микрофону. Или в каком-нибудь особо крупном рубине, которыми она увешана, что парадный скакун султана, не скрыться миниатюрному гипноизлучателю.

Закончив с заточкой и правкой лезвий, Карим несколько раз метнул нож в круг мягкого пластика, висевший на дальней стене мастерской. Судя по тому, что круг был изрядно истыкан, именно в этом и заключалась его основная функция. Хотя сквозь рябь отметин еще можно было различить изображение какого-то напыщенного типа, чей лик когда-то гордо украшал глянцевую поверхность круга, а кое-где по краям еще были заметны остатки резной рамки. Дюжий парень в комбинезоне механика, что-то вытачивающий из куска кленмора, голубовато-серебристого композита, используемого обычно как конструкционный материал для деталей реактора, восторженно цокнул языком и уважительно покачал головой. Но, когда духанщик направился было к двери, ведущей в двигательный отсек, добродушно заметил:

– К ребятам сейчас лучше не соваться. Они только разобрали верхний маневровый, и у них там дым коромыслом.

Карим пожал плечами и, вытащив ножи из пластикового круга, покинул мастерскую. Поднимаясь наверх, он размышлял над тем, почему ему, с одной стороны, вроде как предоставили на корабле полную свободу, но в то же время единственными помещениями, куда он смог попасть беспрепятственно, пока оказались только камбуз, тренажерный зал и кают-компания. А как только он пытался пройти, скажем, в двигательный отсек или на батарейную палубу, то рядом всегда оказывался какой-нибудь дон, то вытачивающий деталь, то ремонтирующий поношенный подскафандрник, который с крайне дружелюбным видом сообщал ему, что вот в это конкретное время «туда» лучше не соваться. Люди как раз сейчас заняты там очень серьезным делом, и не стоит им мешать. И в конце концов, почему он еще ни разу не видел старика христианина? Неужели он неправильно понял слова того высокого христианского священника, который был главным на этом корабле, о том, что старик в безопасности. И возможно, христианина вовсе нет на корабле. К тому же его сильно волновал вопрос, что же произошло с теми тварями, от которых они столь отчаянно удирали на Эль-Хадре.

Несмотря на то что все встреченные Каримом на этом корабле члены команды были людьми тертыми и в военном деле явно не новичками, он сильно сомневался, что где-то найдется хоть один человек, который справится с этой тварью один на один. И если там, в порту, дело дошло до схватки, у экипажа должны были быть довольно серьезные потери. Однако, как он успел выяснить осторожными расспросами, последние похороны в экипаже были лет восемь назад. Впрочем, тут не следовало исключать и вероятность того, что его просто водят за нос. Во всяком случае, у духанщика создалось впечатление, что все, что ему удалось выяснить о корабле, команде, направлении движения, оказалось не столько результатом его усилий, сколько являлось тем объемом информации, который ему разрешили сообщить. Но он все-таки склонялся к тому, что боя не было. Поскольку горечь, вызванную недавней потерей старого боевого товарища, нельзя избыть никакими самыми строгими приказами. А он совершенно не ощущал этой горечи в разговоре с членами экипажа.

Лифт лязгнул и остановился. Двери распахнулись. Карим замер. Похоже, ему повезло, и сейчас наконец у него появился шанс увидеть батарейную палубу. Он осторожно выглянул в коридор. Тот был пуст. Карим нервно хихикнул и выскользнул из лифта. Он не очень-то понял, отчего остановилась кабина лифта, но собирался воспользоваться подвернувшейся удачей… За поворотом коридора раздался грохот, и чей-то гулкий бас помянул нечистого. Карим замер, досадливо сморщившись. Из-за поворота показался здоровенный парень, по пояс голый. Он, отдуваясь, волок на плече железную штангу, на грифе которой с каждой стороны было нанизано штук по пять тяжеленных блинов. Дотащив штангу до лифта, он грохнул ее об пол и, утерев пот, благожелательно обратился к духанщику:

– Ты на батарейную? Зря. Ребята устроили грандиозную постирушку. Вон видишь, меня выгнали с моими железяками. Поможешь в лифт заволочь?

Карим кивнул, скрывая за этим жестом все свое разочарование. Ну вот, вроде все так буднично, по-житейски, но результат налицо – он опять не попал на батарейную палубу. Парень благодарно посмотрел на него и ухватился за гриф со своей стороны. Карим подхватил свою и, крякнув, приподнял, про себя изумляясь, как это парень мог тащить подобную тяжесть в одиночку.

Парень покинул лифт на уровне кают-компании, а Карим поехал выше, прикидывая, как он объяснит своей «госпоже» столь длительную задержку, в глубине души надеясь, что объяснять ничего не придется. Но в этот момент лифт остановился, дверь ушла в сторону, а прямо напротив лифта высветился проем двери, в котором мелькнула знакомая стройная фигурка. И Карим понял, что его задержка с выполнением столь простого поручения не прошла незамеченной. Он тяжко вздохнул и потрусил к двери.

3

– Но я не могу! – Голос брата Томила должен был показать собеседнику всю глубину его отчаяния. Но кроткий и ласковый взгляд васильковых глаз, ни на секунду не выпускавших монаха из своего поля… наведения, не изменился ни на йоту.

– Вы недооцениваете себя, сын мой. – Голос «аббата» был таким же кротким и смиренным, как и в момент их первой встречи, но какие-то обертоны, которые брат Томил тогда еще не различал, а сейчас ощущал спинным мозгом, ясно давали понять собеседнику, что спорить бесполезно. Тебя внимательно выслушают, посочувствуют, но в конце концов тебе все равно придется сделать все, что хочет от тебя сидящий напротив человек… или уже не человек? Однако брат Томил боялся того, что поручил ему этот… это… буквально до судорог. И потому он решился прийти к «аббату» и попробовать скинуть с себя эту, как ему казалось, непосильную ношу. Но сейчас он уже понял, что это был абсолютно бессмысленный поступок.

Между тем «аббат» продолжал:

– Я понимаю, задача кажется вам… чудовищной. Те, кого вы должны обратить, слишком отличны от людей и в то же время слишком похожи на нас. Их кровожадность, стремление к насилию суть развитие наших собственных инстинктов. Они грубы и примитивны, но в этом не так уж много их вины. Их просто создали такими. Но они не менее любого из нас заслуживают счастья увидеть свет истины. И кому, как не нам, предоставить им этот шанс? В истории нашей матери-церкви были примеры, когда ее служителям приходилось сталкиваться с не менее тяжкими испытаниями. Представьте, с какими трудностями пришлось столкнуться нашим собратьям-иезуитам, когда они приняли на себя труд обратить в истинную веру язычников-маори, практикующих каннибализм, или исповедующих кровавые обычаи жертвоприношения индейцев Южной Америки? И разве эти дикие и кровожадные люди точно так же не казались им совершенно чуждой и незнакомой расой? Но они все-таки сумели совершить свой подвиг. – «Аббат» на мгновение замолчал, а затем продолжил уже несколько другим тоном: – А я уверен в вас.

Брат Томил провел слишком много времени на Новом Ватикане, чтобы научиться воспринимать подобные речи с изрядной долей цинизма, но… голос «аббата Ноэля» оказывал на него прямо-таки гипнотическое воздействие. Он будто ввергал монаха в прошлое, во времена его полуголодного ученичества, когда самой большой удачей для бывшего сына фермера с захваченного Врагом Нового Магдебурга было урвать на кухне лишнюю горбушку, и тогда в его мальчишеской голове еще бродили мечты о подвиге…

А речь «аббата» продолжала изливаться:

– Но вы должны поторопиться.

Брат Томил тряхнул головой, сгоняя с себя наваждение, вызванное этим тихим кротким голосом:

– Почему?

Монах уже фактически смирился с тем, что ему никак не отвертеться от этих нескольких десятков совершенно чуждых тварей с ящероподобными мордами (откуда их столько взялось, он не представлял, в космопорту их было около десяти), поэтому он задал чисто риторический вопрос. Но то, что он услышал…

– Дело в том, сын мой, – с некоторой печалью в голосе заговорил «аббат», – что эти существа – часть новой расы, выведенной Врагом в качестве солдат, способных раз и навсегда решить исход этой войны. Большинство из них дети, но их вид еще более чудовищен, а психика еще более искажена, чем у тех, кто сегодня составляет вашу паству. Однако, если они успеют подрасти и выйдут на арену сражений, судьба человеческой расы будет предопределена. – Он на мгновение замолчал и посмотрел на брата Томила внимательным взглядом, как бы решая, не стоит ли предложить собеседнику чего-нибудь успокаивающего, а затем продолжил: – Но мы не можем просто их уничтожить. Ибо они – наши дети. Они рождены от матерей из рода человеческого, то есть они всего лишь генетически измененные потомки людей. Точно так же мы не сможем вручить их судьбу никому, кроме церкви. Поскольку, если их заполучит любое из ныне существующих государств, то рано или поздно возникнет соблазн использовать их для того, для чего они и были созданы. – Он сделал паузу, давая возможность брату Томилу, который отчаянно заглатывал воздух ртом, будто выброшенная на берег рыба, наконец-то сделать вдох, и закончил: – Так что совсем скоро у вас появится несколько миллионов новых подопечных. А я далек от мысли, что даже вы, со всем вашим талантом, сумеете в одиночку наставить на путь истинный столь многочисленную паству. Те, кому вы проповедуете сейчас, пользуются среди них очень большим авторитетом. Они – Первое поколение. Они – легенда. И без их помощи ваша задача становится абсолютно неосуществимой. А потому идите, сын мой, и не теряйте времени. Помните, несмотря на всю свою грозную внешность, они – сущие дети. Никто из них даже не представляет, какой великой силой является религия. Что слово Божье может двигать народами, рушить горы и вычерпывать моря. И разве не наша церковь имеет самый большой опыт миссионерства? Так идите и будьте достойны наших благочестивых предков. С этими словами «аббат Ноэль» мягко взял брата Томила за плечи и, развернув его в сторону двери, слегка толкнул за порог.

Когда за монахом закрылась дверь, Ив убрал с лица благостную мину и вздохнул. Монах боялся возложенной на него миссии до дрожи в коленях. Но никого другого, столь же одаренного, под рукой не было. А первым уроком в управлении людьми, который усвоил Ив, было: работай с теми, кто есть у тебя под рукой. Ибо пока ты найдешь тех, кто подходит для данного дела наилучшим образом, окажется уже поздно. К тому же этот монах действительно был отнюдь не худшим вариантом. Во всяком случае, ему уже не раз и не два приходилось использовать людей, которые вызывали гораздо большие сомнения в своей компетентности. Ив еще раз вздохнул: «Господи, если ты есть, почему допустил, чтобы я вляпался во все это?..» Но затем усмехнулся своим мыслям. Пожалуй, он был единственным человеком, который на вопрос: «Есть ли Бог?» мог дать не только однозначный, но и вполне обоснованный ответ.

Благородный дон Ив Счастливчик, студент знаменитого Симаронского университета, от которого теперь остались одни развалины, мистер Корн, мегамиллиардер с Нью-Вашингтона, Черный Ярл, негласный, но непререкаемый лидер благородных донов, аббат Ноэль… Сколько имен и лиц? Когда простоватый сын фермера с аграрного Пакрона, ставший благородным доном, умудрился провалиться в некую реальность, которую занимало странное существо, обладающее возможностями, в понимании людей присущими только богам, он даже не подозревал, как это отразится на его жизни. Да он вообще тогда не думал ни о чем таком. Просто жил, как умел, – насаживал на шпагу троллей и зализывал раны в бедных провинциальных госпиталях, швырялся деньгами после удачного контракта и перебивался с хлеба на воду, когда контрактов не было, тискал служанок и затаскивал в постель славных девчонок из числа маркитанток или благовоспитанных дочерей хозяек гостиниц. Будущее виделось ему таким же простым и понятным. Когда надоест подставлять свою дурную голову под залпы вражеских плазмобоев и удастся слегка подкопить деньжат, дон Ив Счастливчик оставит свое ремесло и удалится подальше от линии боевых столкновений. Маленькая ферма или небольшая гостиница, воскресное посещение церкви, запах сена и тепло горящего очага – словом, все то, к чему он привык в детстве, от чего сбежал в юности и что стал так ценить в зрелости.

Эти планы имели все основания воплотиться в жизнь. Даже с поправкой на то, что ремесло благородного дона оказалось существенно менее прибыльным, чем он ожидал. Ив Счастливчик был парнем видным, и немало дородных вдовушек, каковых после стольких лет страшной войны, именуемой Конкистой, появилось в избытке, особенно на приграничных планетах, мечтало о том, когда столь лакомый кусочек устанет наконец искать смерти в лапах Алых князей и, продав шпагу и остепенившись, согреет их холодную постель. Но пока он верил в свою звезду, и та не оставляла его своей заботой, вытягивая живым и почти невредимым из стольких переделок, что кому другому хватило бы и десятой доли, чтобы прослыть отчаянным сорвиголовой. Недаром среди донов он был известен под такой необычной для пронизанного суевериями общества наемных солдат кличкой. Ибо каждому известно, что судьба не любит, когда ее благоволение к кому бы то ни было становится слишком очевидным. Тогда она обрушивает на бывшего любимчика шквал бед и несчастий.

Временами Ив задумывался: а не была ли его встреча с Творцом как раз вот такой местью судьбы? Нет, на первый взгляд все было отлично. Дон Ив Счастливчик не просто остался жив в ситуации, когда, казалось, не было никакого иного выхода, кроме смерти, но и стал Вечным, легендой благородных донов, тем, кого они считали Сыном Божьим, посланным странствовать среди людей и смотреть, не оскудели ли доны силой и мужеством и достойны ли того, чтобы и дальше нести слово и славу Господню. Конечно, он не был Сыном Божьим. Если Творец был именно тем, кого люди и подразумевали под понятием Господа, то сотворенное им оказалось очень далеко от того дюжего, добродушного, но не очень образованного дона, каким был Ив. Даже внешне (чего уж говорить, если боевая ипостась нового Ива теперь представала перед окружающими в виде Черного Ярла). Но все, о чем говорилось в легенде о Вечном, которую так любил рассказывать дон Шарлеман, по прозвищу Сивый Ус, было теперь при нем: и шпага, которой можно рубить даже келемит, и бессмертие, и потрясающая скорость реакции, позволяющая на равных сражаться с целым выводком Алых князей. Вот только для того, чтобы стать Вечным, ничего из этого арсенала оказалось не нужно. И Иву пришлось осваивать совершенно другие науки. Судя по тому, что теперь к его слову прислушивались люди, чьи приказы, к примеру, могли кинуть в атаку миллионы солдат или же выбросить на рынок миллиарды или, наоборот, оставить их в надежных банковских сейфах, вызвав жесточайший кризис, который затронул бы финансовые системы всех без исключения современных государств, ему удалось их освоить. Мало кому было известно, что могущественнейший мистер Корн, загадочный Черный Ярл и скромный теолог, пользующийся, однако, в курии немалым авторитетом, – одно и то же лицо. Но о том, что существует некто, обладающий невероятными возможностями вмешиваться в дела сильных мира сего и суверенных государств и понуждать их действовать по своей воле, знало достаточно людей, чтобы распространять об этом слухи.

Эти слухи были довольно далеки от реальности. Одни представляли его страшным монстром, опутавшим всю цивилизацию своими щупальцами и вертящим королями и президентами будто марионетками. Другие вообще не верили в его существование. Третьи предполагали, что кто-то такой все-таки существует, но его влияние сильно преувеличено. Некоторые считали его новым Мессией, призванным очистить человечество и привести его в Царство Божие. И они готовы были творить его именем самые жуткие преступления, оправдываясь тем, что Мессия уже пришел и ждать больше нечего. Ему молились и его проклинали. Он был кошмаром и надеждой. Его награждали самыми различными прозвищами. Вот только никто, даже он сам больше не называл себя Счастливчиком…

Послышался мелодичный сигнал. Ив повернулся. Дверь мягко ушла в сторону, и в каюту ввалился фра Так:

– Я только что видел нашего благочестивого брата Томила. Он несся куда-то по коридору с ошарашенным лицом.

Ив слегка растянул губы в намеке на улыбку. Фра Так кольнул его заинтересованным взглядом и тоже усмехнулся:

– Понятно… – Он помолчал, а потом осторожно заметил: – А может быть, все-таки поручить это дело кому-нибудь еще? Похоже, он боится их до колик в желудке.

Ив отрицательно качнул головой:

– Нет. – Он на мгновение задумался, а стоит ли разъяснять стоящему перед ним человеку причины своего решения, и тут же нахмурился. Последнее время он уже не раз ловил себя на мысли о том, как сильно его стала раздражать непонятливость окружающих. То, что ему казалось очевидным, для других зачастую становилось таковым только после подробных объяснений. А иногда даже, лишь когда все уже не имело смысла. И это раздражение ему совсем не нравилось. От него несло высокомерием Алых князей, наиболее совершенных разумных существ среди всех известных разумных видов. И мысль о том, стоит ли разъяснять очевидное, была из этой же обоймы. Поэтому он повернулся к Таку, уютно устроившемуся в занимающем почти четверть каюты кресле перед закрытой фальшпереборкой командной консолью, и сказал: – Понимаешь, сейчас у нас под рукой нет никого, кому можно было бы поручить это дело… кроме, конечно, тебя. Но ты с ним не справишься.

Фра Так возмущенно вскинулся, но Ив остановил его порыв поднятой ладонью:

– Подожди, я знаю, что ты проповедовал среди уттаров и вполне справился бы с обращением и этих. Но… – Он остановился, собираясь с мыслями. Это было очень важно – правильно объяснить. Сколько великолепных идей, гениальных замыслов и блестяще разработанных планов остались нереализованными или, наоборот, были реализованы, но совершенно не теми, кто их придумал, вовсе не из-за происков врагов или дурацких случайностей, а из-за того, что их не смогли правильно объяснить. Не внятно или понятно, а именно правильно, учитывая интеллектуальный уровень, темперамент и характер собеседника, чтобы он понял тебя именно так, как ты и хотел. – Я уверен, ты стал бы для них прекрасным наставником. И мои слова о том, что ты не справишься, совершенно не означают, что я сомневаюсь в твоих способностях. Но ты сделал бы все не так. Просто… для того, что необходимо, ты слишком силен.

Фра Так, все это время с нетерпением ожидающий, пока Ив наконец соблаговолит дать ему возможность высказать свое возмущение, удивленно уставился на него. А Ив терпеливо пояснил:

– Тот, кто приведет их к вере, рискует обрушить на себя бремя их преданности. Подумай, это будет преданность миллионов существ, специально выведенных для того, чтобы убивать. Сможешь ли ты обуздать ее? А если да, то кем ты станешь? Богом? А насколько ты готов к этому? И что это принесет тебе… человечеству? – Он замолчал.

Фра Так задумчиво потер рукой подбородок, а затем осторожно спросил:

– Но почему этот монах не вызывает у тебя таких опасений?

Ив усмехнулся:

– Он умен, упрям и… талантлив. Но он слаб и боится их, как ты сказал, до колик в желудке. Поэтому он будет бежать от их преданности, уворачиваться от нее, обращать ее на того, кто способен принять ее и даже не заметить этого бремени. На Господа нашего и его церковь.

– А если он не выдержит или, скажем, окажется недостаточно или… слишком убедителен? Помнишь историю с отцом Коммодом?