Текст книги "Господь"

Только вдумавшись во все это, мы понимаем слова Иисуса: «Теперь ваше время и власть тьмы» (Лк 22.53). Он знал, что та единственная, великая возможность в истории человечества была уничтожена в конечном счете не человеческой волей. Для этого люди были слишком мелки, несмотря на все их самомнение и насилие.

Невозможно понять, как все это могло случиться, если Он был Тем, Кем Он был! Почему ни у кого из властителей не оказалось широкой души и открытого сердца? Почему не нашлось никого, способного привести к Нему народ? Почему Его ученики, с человеческой точки зрения, были настолько несостоятельны? Часто трудно понимать неизбежности, но тот факт, что это неизбежно, помогает пониманию. Когда же перед нами голые факты, которые могли бы быть и иными, но уже не подлежат изменению…

Кто же этот Бог, Которому как будто недостает силы обеспечить Своему Сыну нужный прием? Какое странное, тревожное впечатление слабости… Какая упорная злая сила должна быть в том, что называется «миром», если он в состоянии ожесточиться против Божиего призыва и хладнокровно расправиться с Божиим Вестником!

Что же это за Бог, Который при этом молчит? Мы живем в такой бездумности, что перестали ощущать всю неслыханность этого. Как это происходит по представлению людей, когда является божественное?

Мифы говорят о могучем, сияющем продвижении. Будда, правда, аскет, но его престол окружен сверхцарским почитанием. Лао-Цзе – мудрец, которому воздаются божеские почести. Магомет идет по миру как завоеватель, во главе своих войск. А здесь сам Бог становится человеком. Значит, Он должен быть, так сказать, заинтересован божественно-серьезным образом в существовании этого человека. В этом существовании затрагивается Его честь, за Его желанием стоит вся Его мощь – а все так происходит! Все, что в Ветхом Завете вело к Мессии, дает, как конечный результат, вот это ожесточение народа и эту судьбу Божиего Посланца… Что же такое Бог, если Его Сын претерпевает такое?

Здесь-то мы и чувствуем иную природу христианства. Те, другие, «божественные явления» были силами этого мира, и мир узнает и любит свое достояние. Здесь же нечто появляется действительно из иного мира и мир отвечает по-другому! И мы начинаем догадываться, что значит быть христианином: это значит иметь отношение к Богу тайны среди такого мира, каков он есть. Это должно означать такую отчужденность от мира, которая тем больше, чем ближе нам этот Бог. И «мир» означает не только то, что вокруг нас, не правда ли? Мир – это и мы сами. Нам самим чуждо в себе то, что близко этому Богу. И мы имеем все основания для христианского опасения, как бы в нас не повторилось то, что случилось тогда – второе грехопадение, как бы нам не отвернуться от Бога.

5. Человеколюбие Бога нашего

Лука повествует в восьмой главе, как Иисус переплывает озеро, выходит на берег и вокруг Него сразу же собирается множество народа. Тут приходит Иаир, начальник синагоги и в большом волнении просит Его помочь его ребенку – девочке, которой около двенадцати лет и которая при смерти. Иисус выслушивает его, проникается состраданием и идет с ним. По дороге они задерживаются в толпе. Подходит больная женщина, притрагивается к Нему и исцеляется, а во время этой вынужденной остановки приходит вестник и сообщает отцу: «Дочь твоя умерла, не утруждай Учителя». Итак, последней надежде отца не суждено осуществиться. Но Иисус обращается к нему: «Не бойся, только веруй, и спасена будет». Они приходят к его дому, там суматоха, как это бывает на Востоке вокруг покойников. Иисус произносит загадочные слова: «Не плачьте, она не умерла, но спит». Люди, понятно, смеются. Тогда Он отсылает всех, берет с собой только отца и мать, да еще трех учеников, которым Он доверяет, тех, которые будут рядом с Ним на горе Преображения и на Елеонской горе, идет к постели ребенка, берет его за руку и говорит: «Девица, встань!» Она открывает глаза, поднимается, и так полна жизни, что Господь, вероятно, с теплой улыбкой – велит родителям дать ей поесть, потому что она голодна (Лк 40–56).

Это событие напоминает другое, изложенное у Луки чуть раньше. Во время Своего странствия Иисус приближается к городу, называемому Наин. Когда Он подходит к воротам, как раз выносят покойника, единственного сына у матери, вдовы. Ее горе трогает Господа, и Он говорит: «Не плачь». Затем Он кладет руку на носилки, несущие останавливаются, и Он взывает к мертвецу: «Юноша! тебе говорю, встань!» Тот поднимается, начинает говорить, и Иисус «отдает его матери» (Лк 7.11–17).

О подобном же событии еще раз сообщает одиннадцатая глава Евангелия от Иоанна. После встречи с Закхеем Иисус покинул Иерихон и находится на пути в Иерусалим. Внезапно Он говорит Своим ученикам: «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его». Ученики знают, что Лазарь болен, и отвечают: «Господи! если уснул, то выздоровеет». Тогда Он говорит прямо: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали». Итак, они продолжают путь с чувством, что идут навстречу чему-то невероятному – недаром Фома говорит остальным: «Пойдем, и (если так должно быть) мы умрем с Ним». Когда они приходят в Вифанию, покойник уже в гробнице. В доме сутолока: скорбящие о покойном и просто любопытные приходят к сестрам умершего. Те преисполнены горя, и каждая из них встречает своего Друга и Учителя словами: «Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Он же «восскорбел духом и возмутился», как гласит точный перевод, и спрашивает: «Где вы положили его?». «Вновь скорбя внутренне», Он подходит к гробнице, и на глазах у Него выступают слезы. Он велит убрать камень, обращается к Отцу Своему и затем произносит громким голосом: «Лазарь, иди вон». Мертвец повинуется – с перевязанными ногами и руками и с покрытым плащаницей лицом. Иисус повелевает: «Развяжите его, пусть идет».

Ход событий разный. Один раз Он встречает на Своем пути похоронное шествие. Другой раз отец девочки приходит за Ним. Что касается Лазаря, то Он, очевидно, видел в духе, что произошло… У озера умирает ребенок, в Наине – юноша, в Вифании – Лазарь, взрослый мужчина, – словно смерть становится все более реальной, встречаясь со все более зрелой жизнью… И словно смерть с каждым разом совершается все полнее: ребенок только что умер, юношу уже выносят, а Лазарь уже не один день лежит в гробу… Ход событий во многом различен, но сущность их всех одна и та же: ушедшую душу Христос вызывает назад, в земную жизнь. Он обновляет распавшуюся жизнь. Прерванное существование продолжается. Относительно ребенка родители даже еще не поняли по-настоящему, что пришел конец; мать юноши с отчаянием сознает это; в доме же Лазаря уже несколько дней царит холодная пустота смерти – и каждый раз происходит неслыханное: это закончившееся существование начинается заново.

Но если действие Иисуса в Наине имеет характер не требующего усилий проявления любви, совершаясь мимоходом, в пути, а в случае с Иаиром Он как бы вступает под тихие своды сокровеннейшего доверия и нежной близости, то в случае с Лазарем Он идет из дома к гробнице и там на глазах людей с патетической силой совершает воскрешение. Иисус «скорбит духом» – это сказано дважды. В кончине друга Он видит Свой конец. Уход друга побуждает Его бросить вызов самой смерти. Когда Иисус зовет Лазаря назад, к жизни, Он делает это «громким голосом» и нам вспоминается, что однажды Он также «возопил… громким голосом» – на кресте (Мф 27.46). Здесь, в борьбе за возвращение Своего друга, Христос борется с самой смертью и предвосхищает Свое собственное Воскресение.

Что означает все это? Прежде всего едва ли не самый большой вызов, какой только может быть брошен нашей вере. Нигде больше – за исключением, может быть, повествования о вочеловечении (Мф 1.18–25) и о таких событиях, как насыщение многих тысяч и укрощение бури (Мф 14.14–36) – от нашей веры не требуется такого преодоления земного, как здесь. Возражение возникает и у нас: может ли быть что-либо подобное? И в чем смысл таких событий?

Из этих вопросов менее затруднителен первый: возможно ли что-либо подобное? Если мы верим, что Христос есть Сын Божий, то ответ на него уже дан, и он убедителен в той самой мере, в какой наша вера подлинна. А эта вера подлинна или, лучше сказать, осознана тогда, когда мы правильно судим об отношении Бога, открывающего Себя миру. При этом на пути у нас, наследников века естественного порядка вещей, встает наше представление о законах природы, которое должно исключить возможность чудес.

Но, присмотревшись внимательно, мы вскоре заметим, что, в сущности, это представление имеет в виду нечто иное. Дело не в том, что естественный закон природы отменяется, если совершается чудо, а в том, что в определенный момент он ставится в подчинение более высокой, вполне реальной и осмысленной силе. Действие материи подчинено жизни, так, на фоне неживой природы возникают новые формы; по отношению к неживой природе они не могут не казаться «продуктом чуда». По отношению к чисто биологической жизни поведение духовно живого человека представляет собой нечто новое и не может быть к ней сведено – так можно себе представить, какие открываются возможности, когда в духе человека прорывается сила действующего в истории Бога. Здесь-то и выясняется, что первоначальное возражение имело в виду нечто другое. Это возражение не касалось законов природы – последние остаются неприкосновенными. Но и логика, и естествознание исходили из утверждения, что мир образует замкнутое целое, в котором вообще нет никаких «факторов», кроме «природных». В противовес этому вера говорит: мир лежит в руке Божией. Бог есть само всемогущество, Он – Творец в чистом и неограниченном значении этого слова, и когда Он обращается к миру, мир со своими законами осмысленно включается в Его действия… Он – Господь. Его отношение к миру не природно, а лично. Даже и сам мир не замкнут в природном, но соотнесен с личным, потому что он произошел из свободного деяния любви Бога живого. Поэтому в нем возможна «история» – человека, но также и Бога: священная история, история спасения. Поэтому, когда Бог призывает природу в священную историю, когда Он «действует», то она повинуется. Тогда происходит чудо – и при этом естественный закон не «отменяется», но исполняется в более глубоком смысле.

Этим разрешается первый вопрос и уступает место более глубокому: в чем смысл таких событий? Суть дела не в том, возможно ли что-либо подобное, а в том, зачем это… Если наш разум следует Откровению, то ему открывается здесь нечто очень глубокое. Откровение показывает ему мир не таким, каким он представляется обычно, но со стороны сердца. Иисуса трогает судьба определенного человека. К Нему подступает человеческое горе – отцовское, материнское, горе покинутых сестер. Перед Ним встает картина существования, прерванного неисследимой смертью. Подчеркивается, как сильно это потрясает Его. Он вмешивается в роковой ход событий, упорядочивая тем самым происходящее в мире. Благодаря любви Искупителя человеческое сердце на короткое мгновение становится центром мирового порядка вещей.

А как это может выглядеть иначе? Существует странный ответ на вопрос о том, что, собственно, представляет собой человеческое существование: в бесконечном мировом пространстве вращается крошечное тело, называемое Землей; на нем – тонкий покров плесени, который можно называть пейзажем, жизнью, культурой; там же обитают крошечные существа, именуемые людьми. Все это продолжается одно короткое мгновение, затем всему конец. Шопенгауэр прав: если смотреть на вещи, исходя из мироздания, то человеческое существование выглядит действительно так, и часто бывает трудно избавиться от чувства, что всякое другое мнение – иллюзия. Но такие события, как изложенные выше, меняют всю картину. Становится ясным, что для Бога эти крошечные существа на песчинке, затерянной в необъятности, важнее мировых пространств и Млечных путей, и короткое время существования жизни на Земле важнее тех бесконечных цифр, которыми исчисляет время астрономия. Несколько лет человеческой жизни, десяток лет одиночества, которые еще, может быть, предстоят вдове, для Бога важнее, чем все то время, которое требуется солнечным системам, чтобы возникнуть и распасться. Никогда Бог не пожертвовал бы ни одним человеческим сердцем ради того, чтобы уцелели Сириус или туманность Андромеды. Когда же, согласно Его святому знанию, человеческое страдание не может иным путем обрести предназначенный ему смысл, – тогда Он ради него призывает законы природы к служению более высокому, чем то, которое они могут исполнять сами по себе. И это хорошо и осмысленно также и в отношении закона природы, при том условии, что закон природы не фетишизируется, но рассматривается таким, каков он есть.

Мир же предстает при этом таким, каким его видит Бог: изнутри, начиная от человеческого сердца и его судьбы.

Открывается нам здесь и то, кто такой – Бог: Тот, для Которого человеческая судьба имеет такое значение. Он – не Бог мироздания, не астрономический Бог. Вернее, Он владеет и мирозданием, но оно служит лишь престолом Его славы. Он также и не повелитель истории, сочетающий отдельные судьбы в уклады, исполненные божественно-глубокого смысла. Он – Бог сердца.

Можно, пожалуй, сказать: открой мне, что тебя волнует, и я скажу тебе, кто ты. Здесь Бог являет Себя потрясенным страданием человеческого сердца, и завеса спадает с Его лика. Мы видим, Кто Он: Тот, Кого имеет в виду апостол Павел, когда говорит о «человеколюбии Спасителя нашего, Бога» (Тит 3.4). Мало назвать Его, как это делает философия, Абсолютным, Вечно-Неизменным. Он-Живой, Близкий, Грядущий в святой свободе. Он – любящий и в любви не только Творящий, но и Действующий. Бог – Тот, Который мыслит и действует так, как описано здесь.

Но к чему это, если мир продолжает идти прежним путем? Повсюду умирают дети, повсюду плачут матери и сокрушаются отцы. Повсюду есть покинутые сестры. Повсюду обрываются и остаются незавершенными человеческие жизни – так к чему же эта предполагаемая картина мира глазами Бога?

Она должна укреплять нашу веру, должна объяснять нам, как, в сущности, обстоит дело с миром, и пусть мы не видим этого, но должны в это верить по слову Христа. Бог взирает на каждого из нас, как на ту женщину, которая шла за носилками. Каждый из нас должен быть уверен в том, что его существование для Бога важнее, чем Сириус и Млечный путь. В глазах Божиих сердце и судьба каждого из нас представляет собой центр мира. Но тот ход вещей, который можно наблюдать без труда, неизменно заслоняет это. На его фоне человеческая история действительно представляется микроскопической суетой в оболочке из плесени, а жизнь человека – одним мгновением в бесконечности. Следовательно, я должен верить и, веруя, отстаивать подлинный смысл мира вопреки вопиющему противоречию с так называемым здравым смыслом. Это – «победа, победившая мир» (1 Ин 5.4). Здесь же, в этих нескольких местах Христос отстранил завесу, чтобы мы могли взглянуть, как обстоит дело в действительности. И для этого нужна вера, здесь, при свете Его очей, верить легче, чем видя вращение мировой оси.

6. Воля Отца

Когда после долгих поисков родители нашли двенадцатилетнего Иисуса, оставшегося в храме при Его первом паломничестве в Иерусалим, и Мария с укором спросила Его: «Чадо, что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и я с великою скорбью искали Тебя», – Он отвечает тихим встречным вопросом: «Зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Лк 2.48–49). Спустя много лет – прошла Его молодость, кончилось Его общественное служение и все «свершилось» по воле Отца – после Воскресения, в пасхальный понедельник, когда Он встречает по дороге в Эммаус двух учеников, говорящих в безнадежной печали, о крушении своих надежд в эти последние дни, Он обращает к ним слова: «О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою?» (Лк 24.25–26). Оба раза Его слова исходят из одной и той же глубины. Оба раза это настолько само собой разумеющееся, что кажется даже удивительным, как могут другие этого не понимать. В обоих случаях выражается необходимость совершившегося, не означающая принуждения, но исходящая из сознания своей вечной и святой правды. Этой необходимости воля отдалась в предельно свободной готовности. Впрочем, это не совсем верно сказано, ибо может создаться впечатление, будто здесь результат размышления.

В действительности же воля с самого начала была слита с исполнением долга, необходимость – со свободой. То, что требуется от сердца, и есть то, чего оно жаждет всеми своими фибрами и в чем обретает полнейшее осуществление.

Первый шаг, выводящий Его из Его юношеской жизни, приводит Иисуса на Иордан, где Иоанн совершает крещение покаяния. Иисус также желает принять крещение, чтобы «исполнить всякую правду». Когда же Он выходит из воды, разверзаются небеса и над Ним раздается: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф 3.15–17).

Благоволение Отца к Слушающему в чистоте и Свершающему от всей души, бесконечное ликование Божией воли, видящей свое исполнение – все это изливается на Иисуса. Так могуч этот порыв, что он, как написано у Марка, «ведет» Его в пустыню (Мк 1.12). Охваченный силой Духа, Иисус спешит в одиночество. Там, в глубоком молчании, в посте и молитве, движение исчерпывает себя и затихает. И тогда приходит искушение; оно не отвергается в борьбе, а просто не может подступить, затронуть эту свободу, отдавшую себя Божественному долгу. Теперь Иисус начинает Свое дело. Он идет в Иерусалим, а затем через Самарию обратно в Галилею. В Самарии, у Иаковлева колодца, Он встречается с самарянкой. Взволнованная до глубины души, она сзывает своих сограждан. Тем временем возвращаются Его спутники, ходившие купить еду, и просят: «Учитель, ешь». А Он, погруженный в раздумье, отвечает: «У Меня есть пища, которой вы не знаете». Тут ученики спрашивают друг друга: кто-то принес Ему еды? Иисус же отвечает: «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин 4.6–7, 31–34).

Воля Отца – Его «пища». В Нагорной проповеди Он потом называет блаженными «алчущих и жаждущих правды» (Мф 5.6). Он имеет право это сказать, потому что Сам алчет и жаждет свершения воли Отца, так как только она означает осуществление и реальность. Свершение этой воли – вот что насыщает Его; за этим Он забывает земную пишу и земное питье.

Однажды Он сидит в одном доме в Капернауме. Вокруг Него столько слушающих, что даже у дверей не осталось свободного места. Тут приходят Его близкие, хотят Его видеть, и кто-то сообщает: «Вот, Матерь Твоя и братья Твои вне дома, спрашивают Тебя». Он же отвечает: «Кто матерь Моя и братья Мои?» И, обведя взором сидящих вокруг Него, говорит: «Вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мк 3.31–35).

Когда Иисус встречает человека, в котором жива воля Божия, на Него веет теплом. Воля Отца для Него в Духе то же, что в естественной жизни кровь. Когда я встречаю человека, в котором течет кровь той же семьи, у меня появляется чувство нашей с ним общности. Он находится со мной в единении, которое более изначально, чем то, что связывает меня с другими людьми. Для Иисуса воля Божия есть кровь жизни в Духе. Когда Он встречает человека, в котором действует воля Божия, Он ощущает Свою родственность с ним сильнее, чем со всеми теми, кто связан с Ним естественным кровным родством.

Есть еще немало мест, ясно показывающих, как преисполнен Иисус волей Отца. Для Него, посланного Отцом, эта пославшая воля составляет содержание существования: она и пища, и общество, и творчество, и борьба, и радость, и боль. Все Его помыслы и старания направлены на то, чтобы люди, Его братья, познавали святую волю, осуществляли ее и разделяли святую заботу об исполнении этой воли, от которой зависит все. Когда ученики просят Его научить их, как нужно молиться, Он учит их молитве «Отче наш», о которой можно сказать, что сердцевиной ее является мольба: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» (Мф 6.10). Но эта воля, видимо, окутана несказанной тайной, переполняющей сердце. Ибо, когда посланные Им ученики возвращаются и сообщают Ему о сделанном ими, «в тот час возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче! Ибо таково было Твое благоволение» (Лк 10.21).

Эта воля есть истина. Она необходима и не может быть иной; она неприкосновенна, превыше всякой необходимости, какую только может представить себе человек; и, вместе с тем, она – свободный дар, при виде которого испытываешь блаженное удивление: возможно ли подобное?

Самое существенное в воле Отца Иисус раскрывает в Своих прощальных речах: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви» (Ин 15.9-10). Здесь выявляется, что такое эта воля в самой основе: она – любовь.

Она переходит от Отца ко Христу, от Христа к Его ученикам, от Его учеников к тем, кто слушает слово Божие. Эта любовь – не только захватывающее чувство, но и «дело и истина», как впоследствии говорит Иоанн. Она есть исполнение Божией заповеди, святость и праведность. Кто ее вершит, тот «пребывает», живет, существует в любви Христа, как Христос живет в любви Отца Своего, соблюдая Его заповедь (Ин 3.21; ср. также 1 Ин 1.6).

Такому человеку Сын откроет Себя. Откроет и Себя, и Отца, и всякую истину. Ибо познание Христа приходит главным образом не через рассудок и мышление, но через живое делание, творящее становление и новое бытие: «Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю» (Ин 7.17). Таким образом, тайна воли Божией есть тайна Ее истинности. «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой» (Ин 13.34–35). Это значит, что цепь любви должна быть продолжена дальше: не только от Отца к Сыну, от Христа к ученикам, от апостолов к слушающим их, но и от каждого верующего к другому. Все должны относиться друг к другу как Христос – к тому, кто творит волю Отца Его. Эта воля должна основать кровное родство в Духе: все верующие – братья и сестры, а Он – «первородный» между ними (Рим 8.29).

В первосвященнической же молитве Иисус говорит: «Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить… Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое… Слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин 17.4-21). Здесь тайна воли Божией раскрыта полностью: она есть единство жизни, той жизни, содержанием которой является истина, «соблюденное слово», и праведность – исполненная заповедь. Но достигается это не холодной волей и собственной силой, а любовью Божией, дающей нам возможность совершать то, чего мы сами не можем. Это то единство, которым едины Отец и Христос, и люди едины с ними, и люди едины между собою.

Эта сила жила в Иисусе. Эта полнота насыщала Его. Это чувство общности побуждало Его встречать людей, так кровно Ему близких. Это то великое, для чего Он трудился, боролся и страдал. Именно это Он хотел донести до человеческих сердец как нечто самое мощное и, вместе с тем, самое хрупкое, и Он ликовал, когда оно подымалось в Его душе. Эта воля направляла Его действия, – но не как план, предусматривавший все, что должен был делать Иисус, а как живая сила, которая каждый раз обретала новую действенность и содержание которой заново открывалось Ему в каждой новой ситуации.

Поэтому волю Отца Он называет «Своим часом». «Еще не пришел час Мой», – говорит Он, когда ситуация еще не ясна и воля Отца еще не сказала «теперь». Вспомним свадьбу в Кане, когда мать просит Его, Он же сначала отказывается, но потом «час» приходит (Ин 2.1–8). Или разговор с Его «братьями», когда те говорят насмешливо, что Он должен идти в Иерусалим и там показать, что Он может, а Иисус отвечает: «Мое время еще не настало, а для вас всегда время». Но это значит, что для них «время» не настанет никогда, так как они живут, следуя поверхностным побуждениям (Ин 7.3–9).

Эта воля Отца, указывающая Ему час, ведет Его – на Иордан, в пустыню и назад к людям; в Иерусалим и снова в Галилею, где он находит Своих учеников; к общественной деятельности, от толпы к отдельным людям, от грешников и мытарей к фарисеям, от ученых к невеждам; к учительству, исцелениям и помощи, к борьбе за то, чтобы могло придти Царствие Божие при вере и послушании народа Завета. Когда же отказ в вере становится очевидным, воля Божия ведет Его темным путем страдания. Этот путь Он приемлет без колебаний и идет в Иерусалим, зная каким «крещением» Он должен креститься, – «и как Я томлюсь, пока сие свершится!» (Лк 12.50).

Гефсиманский час показывает, до какой степени воля Отца представляет собой «заповедь», повеление Отца Сыну, и как это далеко от простой покорности, от опьянения чужой волей или насилия над своей: «И, отойдя немного, (Он) пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты». Противостояние воли выступает здесь так резко, что может показаться, будто единство распадается: «не Моя воля, но Твоя». Но решение принимается в совершенной свободе, и в этом решении снова и еще глубже проявляется единство (Мф 26.36–46). В нем свершается то страдание, которое ведет к нашему искуплению и славе Иисуса. Это и есть исполнение воли Отца, о котором шла речь вначале. Отсюда – беспредельная возвышенность прощальных речей Господа.