Текст книги "Донья Барбара"

Сантос решил продать имение. Но, во-первых, никто не хотел селиться рядом с доньей Барбарой; во-вторых, события последних лет сильно разорили льяносы, и покупателей не находилось. Наконец объявился один, но он сказал Сантосу:

– Здесь мы не можем завершить эту сделку, доктор [16]16
  Доктор – звание, присваиваемое в Латинской Америке человеку, защитившему диплом на любом из факультетов университета.


[Закрыть]. Вы не знаете, в каком состоянии сейчас Альтамира. Хозяйство ваше в упадке, выгоны пусты, только кое-где парапары [17]17
  Парапара, юки хабонсильо, – дерево, похожее на каштан, с черными, круглыми плодами.


[Закрыть] торчат. А скот если еще и есть, то кожа да кости. Условимся так: поезжайте туда и ждите меня. Сейчас я направляюсь в Каракас продавать партию скота, а через месяц на обратном пути заеду в Альтамиру, и тогда потолкуем.

– Хорошо, я буду ждать вас, – согласился Сантос и на следующий же день отбыл в Альтамиру.

В пути при виде пустынной равнины множество мыслей приходило ему в голову: остаться в имении и бороться с врагами, защищать как свои собственные права, попранные доньей Барбарой, так и чужие, попранные другими касиками, бороться с природой, с нездоровым климатом, губившим расу льянеро, с наводнением и засухой, круглый год оспаривающими друг у друга землю, с пустыней, препятствующей проникновению цивилизации.

Но пока это были даже не намерения, а всего-навсего размышления, теоретические рассуждения, и на смену одной мысли, оптимистической, тут же приходила другая, противоположная.

– Для осуществления всех этих идей требуется нечто большее, чем воля одного человека. Что изменится, если удастся покончить с самоуправством доньи Барбары? На ее место придет новый касик. Прежде всего необходимо изменить условия, порождающие это зло, а для этого нужно заселить Равнину. Но чтобы заселить ее, нужно оздоровить, а чтобы оздоровить, надо заселить. Заколдованный круг!

И вдруг все меняет простой дорожный случай: встреча с Колдуном и слова хозяина барки об опасностях, которым он, Сантос Лусардо, может подвергнуться, если встанет на пути грозной доньи Барбары. Рассудительность уступает место внезапно вырвавшейся на свободу горячности, и его охватывает жажда борьбы.

Это была та самая фамильная склонность к необузданной воинственности, которая явилась причиной упадка семьи Лусардо, с той только разницей, что он подчинял эту воинственность определенной идее. Для него смысл борьбы против доньи Барбары, детища и олицетворения своего времени, заключался не только в спасении Альтамиры, а и в уничтожении сил, мешающих процветанию всей Равнины.

И он ринулся в бой не раздумывая, с порывистостью потомков кунавичанина, людей сильных и решительных, но вдобавок к этому у него были идеалы цивилизованного человека, которых недоставало его предкам.

III. Погубительница мужчин

Из-за Кунавиче, из-за Синаруко, из-за Меты! Из-за дали дальней, как говорят льянеро Арауки, для которых тем не менее все всегда «тут близехонько, вон за тем леском», явилась злосчастная гуарича [18]18
  Гуарича – молодая незамужняя индианка.


[Закрыть]. Дитя, зачатое в минуту насилия белого авантюриста над угрюмо-чувственной индианкой, она не помнила своего племени, затерявшегося где-то среди покрытых темной тайной девственных земель.

Иногда в глубине ее сознания смутно вырисовывались первые воспоминания детства. Она видела себя в пироге, бороздящей большие реки оринокской сельвы. На борту шестеро мужчин. Капитана она называет ласково «таита [19]19
  Таита – почтительное и ласковое обращение к старшему – отцу, воспитателю, просто человеку, пользующемуся особым уважением (индейск.).


[Закрыть]», хотя он обращается с ней так же, как все остальные, кроме старого проводника Эустакио, – пристает с животными ласками, грубыми шлепками и поцелуями, от которых разит водкой и чимó [20]20
  Чимо – вязкая густая масса, в состав которой входит табачный сок; венесуэльские крестьянке употребляют ее вместо жевательного табака.


[Закрыть].

Под видом законной торговли от Сьюдад Боливара до Рио-Негро экипаж занимался разбоем. Пирога пускалась в плавание, груженная бочками с водкой и тюками безделушек, дешевых тканей и несвежих продуктов, и возвращалась набитая саррапией [21]21
  Саррапия. – Здесь: плоды дерева саррапия, по форме напоминающие миндальный орех; получаемое из них ароматическое вещество добавляют для запаха в нюхательный табак.


[Закрыть] и балатой [22]22
  Балати – подогретый на костре и затвердевший каучуковый сок.


[Закрыть]. В одних поселках, выменивая это ценное сырье на свои товары, хозяин и матросы ограничивались тем, что обманывали индейцев; в других местах они выскакивали на берег налегке, с карабином через плечо, и тогда на пахучей саррапии и черной балате, принесенных к пироге, появлялись пятна крови.

Как-то вечером, перед самым отплытием из Сьюдад Боливара, к хозяину пироги подошел юноша с изможденным от голода лицом, в нищенском одеянии. Барбарита уже приметила его. Он часто стоял на краю причала и жадно смотрел, как она готовила пиратам обед. Он назвал только свое имя – Асдрубал – и попросил капитана:

– Мне необходимо попасть в Манаос, но у меня нет денег. Будьте добры, довезите меня до Рио-Негро, я отработаю. Могу быть полезен в любом деле, от кашевара до счетовода.

Мягкий в обращении, покоряющий привлекательностью, характерной для интеллигентного бродяги, он произвел хорошее впечатление на капитана, и тот взял его на пирогу кашеваром, чтобы дать отдохнуть Барбарите. Таита начинал поглядывать на метиску: ей уже исполнилось пятнадцать лет, и она была очень хороша собой.

Пирога шла своим рейсом. В минуты отдыха и по вечерам, когда все располагались на берегу, вокруг костра, Асдрубал рассказывал забавные случаи из своей бродячей жизни. Барбарита умирала со смеху, но едва он прерывал рассказ, наслаждаясь этим непринужденным, звонким смехом, она мигом умолкала, опускала глаза, и ее девственную грудь охватывал сладостный трепет.

Однажды она шепнула ему:

– Не смотри на меня так – таита все видит.

В самом деле, капитан уже начал раскаиваться, что взял па пирогу юношу, чьи услуги могли ему дорого обойтись, особенно те, о которых он и не думал просить, – обучать Барбариту грамоте. Асдрубал преподавал весьма усердно. Показывая Барбарите, как пишутся буквы, он держал ее руку в своей, и уроки быстро сближали молодых людей.

В один из вечеров, окончив занятия, Асдрубал поведал ей о пережитых им горестях: о тирании отчима, принудившей его покинуть материнский дом, о своих грустных приключениях, о бесцельных скитаниях, о голодовках и сиротстве, о тяжелом труде на рудниках Юруари, о борьбе со смертью на больничной койке. Под конец он поделился с пей своими планами: он едет в Манаос в поисках счастья, надеется найти там работу и оставить надоевшее бродяжничество.

Он хотел сказать еще что-то, но не сказал и устремил взгляд на реку, скользившую между лесистых сумрачных берегов.

Ей стало ясно, что она не занимает в его планах места, какое рисовала себе в мечтах, и ее прекрасные глаза наполнились слезами. Так они просидели долго. На всю жизнь сохранила она в памяти этот вечер. Вдали, в глубокой тишине, слышался хриплый рев Атуреса [23]23
  Атурес – приток реки Ориноко.


[Закрыть].

Неожиданно Асдрубал, взглянув ей в глаза, спросил:

– Ты знаешь, что капитан намеревается сделать с тобой? Потрясенная, как внезапным ударом, страшной догадкой,

она воскликнула:

– Мой таита?!

– Этот человек недостоин такого слова. Он хочет продать тебя турку.

Речь шла об одном сирийце, садисте и прокаженном, разбогатевшем на добыче и продаже балаты. Он жил в глубине оринокской сельвы, вдали от людей, пожираемый болезнью и окруженный гаремом молоденьких индианок, похищенных или купленных им у родителей не только для насыщения похоти, но и для того, чтобы, заражая других, удовлетворять свою ненависть неизлечимо больного ко всему здоровому.

Из разговоров матросов Асдрубал узнал, что во время предыдущего рейса этот Молох каучуковых лесов предлагал за Барбариту двадцать унций золота, но сделка не состоялась. – капитан надеялся выручить больше. Теперь было нетрудно добиться этого: за несколько месяцев девушка превратилась в ослепительно красивую женщину.

Барбарита и раньше догадывалась об уготовленной ей судьбе, но до сих пор окружающая мерзость вызывала у нее лишь смешанное чувство страха и удовольствия от жадных взглядов мужчин, находившихся рядом с ней на пироге.

Теперь же любовь к Асдрубалу пробудила ее душу, прежде как бы окутанную могильным мраком, и его слова потрясли девушку.

«Спаси меня! Увези с собой!» – готова была крикнуть она, как вдруг увидела приближавшегося капитана.

Капитан держал в руках карабин и, подойдя к Асдрубалу, сказал:

– Вот что, парень. Я вижу, болтать ты умеешь, посмотрим, справишься ли ты с серьезным делом. Жаба отправляется за саррапией, которую индейцы приготовили для нас, и ты пойдешь вместе с ним. – Он вложил в руки юноши винтовку. – Это тебе для защиты, если индейцы нападут.

Когда он вставал, Барбарита попыталась задержать его умоляющим взглядом. Он незаметно подмигнул ей и, решительно поднявшись, отправился вслед за Жабой. Асдрубал знал, что Жаба был старшим помощником капитана, его правой рукой, и что ему поручались всякие грязные дела; именно поэтому и нельзя было проявить малейшего признака страха или выказать неповиновение капитану. Сейчас у него была хоть винтовка и против него всего один человек, в то время как останься он в пироге, их было бы пятеро. Барбарита долго смотрела вслед юноше, не в силах оторвать глаз от узкой бреши в стене леса, где он скрылся.

Во время этой короткой сцены матросы успели понимающе переглянуться. Когда несколько минут спустя капитан велел им посмотреть, не притаились ли поблизости в засаде индейцы, – старому Эустакио уже был дан такой приказ, – они догадавшись, что он хочет остаться наедине с девушкой, недовольно буркнули:

– Время терпит, капитан. Сейчас у нас отдых.

Это был бунт; он назревал уже давно, и причиной тому была чарующая красота гауричи. Капитан не решился подавить его тут же. Сообразив, что матросы уже сговорились и готовы на все, он отложил расправу до возвращения Жабы, рассчитывая на его слепую привязанность.

Барбарита, тоже разгадав темные намерения таиты, приняла бунтовщиков за своих спасителей. Она было метнулась к ним; но, увидев, какими глазами они смотрят на нее, остановилась с похолодевшим от ужаса сердцем и машинально вернулась на то место, где ее оставил Асдрубал.

Внезапно в скорбной тишине окутанной сумерками сельвы, как похоронный колокол, прозвучал леденящий душу крик яакабó [24]24
  Яакабо – насекомоядная птица, обитающая в Южной Америке; ее крик напоминает по звучанию испанские слова «яа-акабо» – «все кончено».


[Закрыть]:

– Яа-акабо! Яа-акабо!

Может, это был не вещий голос птицы, а предсмертный стон Асдрубала? И то, что Барбара испытала вслед за этим, – не разрядка после длительного нервного напряжения, а таинственно передавшееся ощущение смертельного удара ножом в горло, удара, полученного в это мгновение Асдрубалом от Жабы?

Она помнила только, что, словно сбитая с ног внезапным толчком, она рухнула навзничь, издав душераздирающий крик.

Все остальное прошло мимо ее сознания – и взрыв бунта, и смерть капитана, и последовавшая за ней смерть Жабы, который вернулся в лагерь один, и пиршество, на котором отомстившие за Асдрубала пираты насладились ее девственностью.

Когда старый Эустакио, бросившийся на ее крик, прибежал, задыхаясь, на место происшествия, все уже было кончено, и один из пиратов сказал:

– Теперь можно ее и турку продать, пусть хоть за двадцать унций.

* * *

Отблески костров окрашивают в пурпур ночную темноту, слышны дикие крики: идет охота на гавана… Индейцы поджигают вокруг неприступных болот сложенную в кучи сухую траву, птица, вспугнутая шумом, взмывает вверх, и ее крылья розовеют в отсветах пламени среди глубокой мглы; вдруг охотники умолкают, быстро гасят костры, и ослепленная птица падает, беззащитная, прямо к ним в руки.

Нечто в этом роде произошло и с Барбаритой. Любовь Асдрубала позвала ее в полет, – короткий полет, почти только взмах крыльев в отблесках первого чистого чувства, вспыхнувшего в ее сердце и навсегда безжалостно погашенного насилием людей, охотников за наслаждением.

В ту ночь из их рук ее вырвал Эустакио – старый индеец-банита [25]25
  Банита – индейское племя.


[Закрыть], служивший проводником на пироге только ради того чтобы быть рядом с дочкой женщины своего племени, которая, умирая от побоев капитана, умоляла его не оставить гуаричу. Но ни время, ни тихая жизнь в деревушке, где они укрылись, ни умиротворяющий фатализм, временами пробуждавшийся в ее индейской душе при звуках печального япуруро [26]26
  Япуруро – бамбуковая флейта, музыкальный инструмент индейцев, живущих в верховьях Ориноко и на реке Рпо-Негро.


[Закрыть], не смогли успокоить бушевавшую в ее сердце мрачную грозу. Жесткая, упорная складка пересекла ее лоб, в глазах не угасал недобрый огонь.

Теперь в ее душе находила приют только злоба, и не было для нее ничего приятнее, чем вид мужчины, бьющегося в когтях разрушительных сил. Губительные чары Камахай-Минаре – злобного божества оринокской сельвы, – дьявольская сила, таящаяся в зрачках ворожей, и чудодейственные свойства трав и кореньев, из которых индианки делают зелье, чтобы распалить желание и притупить волю у равнодушного к их ласкам мужчины, – все это до такой степени увлекало и воодушевляло ее, что овладение секретами любовной ворожбы стало единственным смыслом ее жизни.

К своему темному ремеслу приобщало ее и целое скопище знахарей, обманывавших индейцев. Эти люди учили ее насылать «порчу» на свои жертвы и «сглазом» вызывать у них страшные недуги или, напротив, врачевать страждущих, даже на расстоянии нескольких лиг; они растолковывали ей заговоры и поверяли колдовские секреты, и не удивительно, что вскоре самые грубые суеверия овладели сознанием метиски.

Однако ее красота нарушала спокойную жизнь общины, – парни теряли из-за нее голову, ревнивые женщины неотступно следили за ней, – и потому вскоре благоразумные старики посоветовали Эустакио:

– Увози-ка ты отсюда гуаричу. Уходи с ней подобру-поздорову.

И снова начались скитания по большим рекам, на барке, в обществе двух шестовых-индейцев.

* * *

Река Ориноко – желтовато-красная, река Гуаиниа – черным-черна. В сердце сельвы они сливаются, но долго еще текут как бы порознь, сохраняя каждая свою окраску. Подобно водам этих рек, в душе метиски долгие годы не могли соединиться кипящая чувственность и угрюмое отвращение к мужчине.

Первой жертвой этой чудовищной смеси страстей стал Лоренсо Баркеро.

Лоренсо – младший из детей дона Себастьяна – воспитывался в Каракасе. Он уже заканчивал курс юридических наук, впереди его ждал брак с красивой, благородной женщиной и работа, в которой он, несомненно, с успехом проявил бы свой талант, – как вдруг, именно в то время, когда в льяносах вспыхнули раздоры между Лусардо и Баркеро, у него появились признаки тяжелого душевного упадка. В такие -минуты он покидал университетские аудитории и, пренебрегая соблазнами столичной жизни, уезжал в пригородное ранчо, где, повалившись в гамак, проводил несколько дней подряд в одиночестве, немой и угрюмый, как больной зверь в своем логове. Так продолжалось до тех пор, пока наконец он полностью не отказался от всего, что могло привлекать его в Каракасе, – от невесты, от своих занятий, от блестящей жизни в избранном обществе, – и не перекочевал в льяносы, чтобы с головой окунуться в пучину разыгравшейся там драмы.

Лоренсо встретил Барбариту как-то вечером, когда барка Эустакио, поднимаясь вверх по Арауке с грузом продовольствия для именья, причалила к берегу у Брамадорского брода, где он наблюдал за переправой скота.

Гроза в льяносах собирается и разражается в мгновение ока, но и она не обрушивается на землю с такой стремительной яростью, с какой вспыхнуло в сердце метиски сдерживаемое ненавистью вожделение. Однако ненависть осталась, и Барбара не скрывала этого.

– Когда я впервые увидела тебя, мне показалось, что ты Асдрубал, – сказала она как-то, поведав ему о трагическом эпизоде из своей жизни. – Но сейчас ты представляешься мне другим: иногда таитой, иногда Жабой.

И на его слова, произнесенные тоном гордого обладателя: «Что ж, эти мужчины все вместе ненавистны тебе; но, представляясь каждым из них по очереди, я заставлю тебя полюбить их, как бы ты этому ни противилась», – она почти прорычала:

– А я уничтожу их всех в тебе.

Эта дикая любовь, придававшая, надо сказать, известную оригинальность его похождениям с лодочницей, окончательно растлила смятенный дух Лоренсо Баркеро.

Что касается Барбары, то даже материнство не смирило злобы погубительницы мужчин. Напротив, оно еще больше ожесточило ее: дитя в ее чреве знаменовало собой новую победу мужчины, новый акт насилия, и под властью такого чувства она зачала и родила на свет девочку, которую вскормила чужая грудь, ибо она сама не пожелала даже взглянуть на ребенка.

Не беспокоился о дочке и занятый только своей ненасытной любовницей Лоренсо – жертва возбуждающего зелья, которое она подмешивала к его еде и питью. Понадобилось совсем немного времени, чтобы от цветущего и сильного мужчины, казалось рожденного для блестящей жизни, остались только снедаемая самыми низменными пороками плоть, ослабевшие воля и дух.

И пока неуклонно прогрессирующее отупение – он целыми днями пребывал в необоримо тяжелом сне – стремительно приближало его к полной потере жизненных сил, истощенных ядом любовного зелья, алчность других делала свое дело и, наконец, лишила его родового имения.

В этом сыграл свою роль некий полковник Аполинар, появившийся в тех местах в поисках продажных земель, которые он намеревался приобрести на деньги, похищенные во время службы в Гражданском управлении одного из районных городков. Видя полный моральный упадок Лоренсо Баркеро и понимая, что его любовницу нетрудно завоевать, Аполинар, искушенный в юридическом крючкотворстве, быстро составил план действий и принялся обхаживать Барбару. Как-то между комплиментами он шепнул ей:

– Есть у меня для вас одно верное и очень простое средство завладеть Ла Баркереньей, не выходя замуж за дона Лоренсо, – ведь вы сами говорите, что вам отвратительна даже мысль о том, что мужчина может называть вас своей женой. Это – фиктивная продажа. Нужно только заставить его подписать соответствующий документ, но этого вы добьетесь без труда. Хотите, я составлю вам бумагу, которая не вызовет никаких осложнений с родственниками?

Предложение было сразу же принято.

– Что ж, я согласна. Готовьте документ. Я заставлю его подписать.

Все произошло, как и было задумано. Лоренсо нисколько не возражал против этого ограбления. Но, отправляясь регистрировать фальшивую купчую. Барбара вдруг обнаружила в ней пункт, где говорилось, что она получила от Аполинара сумму, равную продажной цене Ла Баркереньи, и что выплату этой суммы она гарантирует приобретаемым ею имением.

Аполинар поспешил рассеять ее недоумение:

– Этот пункт было необходимо вписать, чтобы заткнуть рот близким дона Лоренсо. У них и мысли не должно возникнуть, что продажа фиктивная, иначе они могут ее опротестовать. Чтобы избежать подозрений, я вручу вам эти деньги в присутствии регистратора. Но вы не беспокойтесь. Об этой комедии будем знать только мы с вами. Потом вы вернете мне мои монеты, а я передам вам расписку, аннулирующую этот пункт.

И он показал ей отдельно написанную расписку.

Отступать было поздно; с другой стороны, она и сама уже придумала, как завладеть деньгами Аполинара, и потому сказала, возвращая ему расписку:

– Хорошо. Пусть будет по-твоему.

Аполинар понял эти слова как признак ее капитуляции перед его любовным наступлением и порадовался своей удачливости. Сначала – женщина, обещавшая ему себя этим «ты», а потом и имение. И денежки останутся целехоньки.

Несколько дней спустя Барбара заявила Лоренсо:

– Я решила сменить тебя на полковника. Теперь ты лишний в этом доме.

Лоренсо не придумал ничего умнее, как сказать:

– Я готов жениться на тебе.

Она ответила ему взрывом хохота, и бывший человек вместе со своей дочкой вынужден был навсегда удалиться в ранчо в пальмовой роще Ла Чусмита, которая также не принадлежала ему, поскольку и его мать и его дядя Хосе Лусардо отказались от притязаний на эту часть старой Альтамиры.

От Ла Баркереньи не осталось даже названия. Барбара заменила его на «Эль Миедо» [27]27
  Эль Миедо – буквально: страх (исп.).


[Закрыть] – так назывался прежде участок саванны с жилыми постройками имения, – и это положило начало новой латифундии, ставшей позднее знаменитой.

Дав волю пробудившейся в ее сердце алчности, Барбара решила подчинить себе все земли вдоль течения Арауки и, руководствуясь советами необыкновенно ловкого в подобных делах Аполинара, стала заводить тяжбы с соседями, добиваясь путем подкупа судей того, чего не мог дать ей закон. Когда же новый любовник исчерпал себя как наставник в темных делах и когда все его деньги оказались вложенными в хозяйство, Барбара вернула себе свою дикую свободу, сделав так, что человек, который уже мог хвастливо называть ее своей, вдруг таинственно исчез.

Брошенная на произвол судьбы своим владельцем Альта-мира, где хозяйничали падкие на деньги управляющие, была для нее самой желанной добычей. Выигрываемые ею процессы прибавляли ей лигу за лигой, а в промежутках между процессами граница Эль Миедо все глубже вторгалась в альтамирские земли посредством простой переноски межевых столбов. Этому способствовали умышленная неточность и запутанность определений в постановлениях подкупленных судей и сообщничество управляющих Лусардо, смотревших на самоуправство соседки сквозь пальцы.

В ответ на каждое известие об этих правонарушениях Лусардо менял управляющего. Так, переходя из рук в руки, Альтамира попала к некоему Бальбино Пайбе – старому барышнику, которого привел в Эль Миедо случай: он хотел сторговать там лошадей. В беседе с хозяйкой Пайба ввернул два-три комплимента, пришедшихся очень кстати, так как именно в тот момент ей до зарезу нужно было посадить в Альтамиру своего человека.

Незадолго до этого, она, обольстив адвоката противной стороны, не только малопорядочного в делах, но и податливого в любви, выиграла последний процесс у Сантоса Лусардо, и пятнадцать лиг альтамирских саванн пополнили земли Эль Миедо. Теперь же она заставила адвоката еще и рекомендовать Бальбино Пайбу на вакантное место управляющего Альтамирой. С тех пор все неклейменые быки и все неуки, сколько их было поймано во время подозрительно частых родео [28]28
  Родео – сгон скота в одно стадо в открытой степи.


[Закрыть] и облав на лусардовских выгонах, помечались клеймом Эль Миедо, а неустойчивая граница то и дело продвигалась в глубь Альтамиры.

И пока ее владения росли таким образом за счет смежных земель, а ее стада пополнялись за счет чужого скота, все деньги, попадавшие ей в руки, изымались из обращения. Ходили слухи о нескольких глиняных кувшинах, набитых морокотами, ее любимой монетой, и зарытых ею в землю. Рассказывали про нашумевший случай: однажды очень богатый помещик-скотовод, зная, что она не считает, а мерит деньги, как зерно, обратился к ней с просьбой:

– Донья, одолжите мне квартилью [29]29
  Квартилья – мера сыпучих тел, 1/4 арробы (11,5 кг) или фанеги (55,5 л).


[Закрыть] морокот [30]30
  Морокота – старинная золотая монета весом в одну унцию (28,7 г).


[Закрыть].

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся в руках меру, наполненную доверху золотом.

– Как вы хотите, ньо [31]31
  Ньо – в просторечии то же, что «сеньор».


[Закрыть], с горкой или гладко?

– Гладенько, донья, а то как бы эта горка не вышла мне боком, когда придет время расплачиваться.

Она сбросила лишние монеты, проведя по краям меры линейкой, которой обычно пользовалась в таких случаях, и сказала:

– Посмотрите, ньо, вы сделаете так же, когда будете возвращать долг, – снимете верхушку одним ударом.

Так говорили люди. Возможно, в этих рассказах много преувеличенного; но то, что донья Барбара была очень богата и очень скупа, ни для кого не составляло тайны.

Что касается россказней о ее колдовских способностях, то здесь также далеко не все было плодом фантазии льянеро. Она сама верила в свою сверхъестественную силу и часто говорила о Компаньоне, который якобы однажды ночью спас ее от смерти: разбудил ее, засветив свечу, в ту самую минуту, когда к ней в комнату лез пеон, нанятый убить ее. С тех пор – уверяла она – Компаньон является к ней всякий раз, когда она нуждается в советах или хочет знать о том, что происходит где-нибудь далеко или произойдет в будущем. По ее словам, это был чудотворец из Ачагуас, она же называла его попросту Компаньоном. Все это дало повод для возникновения легенды о ее сговоре с дьяволом.

Ей самой было все равно, у кого искать защиты – у бога или у дьявола. В ее душе колдовство и религия, заговоры и святые молитвы слились и смешались в единый клубок. На ее груди в полном согласии соседствовали ладанки и амулеты индейских колдунов, а в комнате, где происходили ее таинственные свидания с Компаньоном, не только образки и кресты из святой пальмы, но и кайманьи клыки, и «чертовы пальцы», и божки, привезенные из индейских поселений, освещались христианской лампадой.

Если говорить о любви, то в этой погубительнице мужчин со временем не осталось даже прежней дикой смеси вожделения и ненависти. Алчность к деньгам притупила чувственность и уничтожила последние признаки женственности в этом существе, полностью овладевшем чисто мужскими ухватками и навыками. Она ловко управляла имением, не хуже любого из своих самых опытных вакеро бросала лассо и валила быка в открытой саванне, никогда не снимала с пояса наконечника копья и револьвера, которые, надо признать, носила не только для вида. И если ради выгоды, – когда, скажем, срочно был нужен беспрекословно послушный управляющий или, как это случилось с Бальбино Пайбой, свой агент во вражеском стане, – она снисходила до ласк, то напоминала скорее мужчину, который берет, чем женщину, которая отдается. Непреклонная злоба уступила место глубокому презрению к мужчине.

И все же, несмотря на такой образ жизни и на возраст – ей уже перевалило за сорок, – она еще оставалась обворожительной женщиной: хотя в ней и отсутствовали женская деликатность и нежность, но впечатляющий вид мужественности придавал ее красоте особый, неповторимый оттенок – что-то дикое, прекрасное и вместе с тем жуткое.

Такой была знаменитая донья Барбара. Сладострастие и суеверие, алчность и жестокость и где-то, на самом дне мрачной души – нечто маленькое, чистое и скорбное: память об Асдрубале, о загубленной любви, не сумевшей сделать ее доброй. Но даже и это светлое и чистое приобрело ужасные черты варварского культа, требовавшего человеческих жертв: оно проявлялось в тех случаях, когда на ее жизненном пути вставал кто-нибудь, кого следовало прибрать к рукам.