Текст книги "Наполеон. Изгнание из Москвы"

2

25 августа гвардия вышла из Смоленска, но авангард под командованием Даву и Мюрата уже далеко продвинулся на своем пути в Вязьму. Оба маршала, настроенные агрессивно, вскоре жестоко поссорились. В один из моментов они были на волоске от дуэли.

Большинство маршалов не любили Мюрата, чья женитьба на младшей сестре Наполеона, еще в дни его консульства, давала ему преимущество перед всеми маршалами, кроме Бертье. Говорили, что маршал Ланн, убитый при Асперне, сказал после битвы при Эйлау в присутствии императора, что Мюрат «танцующая собачка, место которой в цирке». Возможно, слова Ланна вспомнились Даву, когда он наблюдал, как Мюрат во время наступления использует кавалерию для блестящих, но абсолютно ненужных маневров. Мюрат, по своему обыкновению наступая слишком быстро и оторвавшись от Даву, обнаружил, что попал в окружение, и это вынудило его послать за помощью к Даву, но тот был бы рад, если бы Мюрат погиб или попал в плен, и поэтому подкрепления не послал.

Когда это произошло, Мюрат расчистил себе дорогу, обойдясь без подкрепления, но затем в штаб-квартиру императора поступили резкие жалобы как с его стороны, так и со стороны Даву. Мюрата должны были заключать под стражу, и Наполеону пришлось применить весь свой такт, чтобы урезонить распоясавшегося павлина. В конце концов авангард ускорил наступление, пройдя через Вязьму, где вновь произошли бои, затем через Гжатск и вступил в местность, покрытую болотистыми оврагами и холмами, окружавшими деревни Шевардино, Семеновское и Бородино. Здесь русские войска решили сделать остановку и закрепиться, заняв основные позиции.

Основные силы французов, очевидно их было 50 тысяч, с трудом продвигавшиеся за авангардом, могли обнаружить в разграбленных городах только некоторое количество водки. Съестных припасов там не имелось. Даву и Ней были вынуждены отряжать солдат, обязанных заниматься поиском фуража. Фуражиры каждый день подвергались стремительным нападениям банд казаков. В конце концов Наполеон, разъяренный тем, что ему приходится терять людей из-за этих дикарей, написал командирам корпусов жесткое письмо, в котором приказал ни под каким видом не высылать фуражиров без сопровождения кавалерии. Наполеон также выразил свое недовольство тем, что наступление задерживается. Это недовольство должно было привести в бешенство человека, вместе с Неем, своим главным боевым соратником, сражавшегося все 300 миль, которые прошла армия после переправы через Неман, и при этом, по его собственному мнению, обходившегося без ощутимой поддержки основных сил и артиллерии.

Гвардия достигла Вязьмы 29 августа, в Гжатск она вошла 1 сентября. Четыре дня спустя основные силы французов догнали гвардию, которая вышла к Шевардину, где Кутузов[23]23
  Обороной Шевардинского редута руководил генерал А.И. Горчаков.


[Закрыть] закрепился на холме высотой около 150 футов, превратив его в прекрасный редут, очевидно намереваясь использовать это внешнее укрепление, чтобы выиграть время, пока удастся создать более серьезные укрепления южнее главной Московской дороги, у деревни Бородино.

Именно здесь, у Шевардинского редута, на местности, пересеченной оврагами и перелесками, идущими в южном направлении, состоялось одно из наиболее жестоких сражений кампании. Как оказалось, это было самое кровопролитное сражение из всех происходивших во время войн Наполеона, такая бойня редко повторялась в истории человечества[24]24
  Делдерфилд имеет в виду Бородинское сражение, а не бой за Шевардинский редут, тоже очень кровавый, состоявшийся за два дня до этого.


[Закрыть].

Холм, на котором располагался редут, пришлось брать штурмом, перед тем как две армии вступили в схватку друг с другом. В этой части местности он представлял собой небольшие каменистые уступы, похожие на каменистые уступы во Фландрии, где чуть более столетия спустя развернулись жестокие сражения Первой мировой войны.

Французы заплатили высокую цену за штурм холма, и, если бы павшие здесь русские пехотинцы могли воскреснуть, они были бы довольны тем, что выиграли целый день для Кутузова, за который тот успел закончить строительство укреплений. Вечером 6 сентября он был готов к сражению, его позиции в центре укреплялись прекрасными редутами, а левый и правый фланги защищали небольшие земляные валы. Был только один способ выбить Кутузова с его позиций и таким образом открыть себе дорогу на Москву – это совершить гигантский обходной маневр и выйти ему в тыл. Но людей для такого маневра у Наполеона не хватало. Поэтому ему ничего не оставалось, как атаковать в лоб, чего бы это ни стоило.

Барклай-де-Толли сдерживал врага на правом фланге, а генерал Тучков[25]25
  Ошибка автора. В войне 1812 года принимали участие трое из четырех братьев Тучковых, двое из них были убиты, один попал в плен: Николай Алексеевич (1765–1812), генерал-лейтенант, защищавший крайний левый фланг, тяжело раненный во время контратаки, скончался от полученных ранений; Александр Алексеевич (1778–1812), генерал-майор, погиб при атаке Семеновских флешей, Павел Алексеевич (1775–1858), генерал-майор, был ранен и взят в плен до Бородинского сражения; Сергей Алексеевич (1767–1859), генерал-майор, в войне 1812 года не участвовал. В это время он был дежурным генералом Дунайской армии.


[Закрыть], один из трех братьев, погибших во время этой войны, оборонял левый фланг русских, расположенный в лесистой местности. В центре, где располагался укрепленный Большой редут, ощетинившийся крупнокалиберными пушками, стоял старый вояка Кутузов вместе с Беннингсеном, русским генералом, которого Наполеон разбил пять лет назад при Фридлянде.

Армии были приблизительно равными по силе[26]26
  По данным БСЭ, русская армия насчитывала около 132 тысяч человек, 624 орудия, французская – около 135 тысяч человек, 587 орудий.


[Закрыть], но немалые преимущества имелись на стороне русских. Русская армия постоянно усиливалась подкреплениями, продолжавшими подходить даже тогда, когда русские отступали к столице. Французская армия насчитывала около 140 тысяч человек, приблизительно четверть того войска, которое за 74 дня до этого переправилось через Неман. Позиции противника были тщательно изучены, но, несмотря на их очевидную неприступность, французы радовались предстоящей битве. Поражение русских здесь означало конец долгим изнурительным маршам по опустошенным русским лесам и равнинам. Это также означало оккупацию Москвы с блестящими перспективами мира и богатой добычей.

Солнце зашло. Над биваками поднялся холодный ветер, предвестник русской зимы. Бургойнь оставил нам описание того, как, в отличие от последующих дней битвы, солдаты гвардии приступили к чистке ружей. Некоторые из них расположились у палатки императора.

Дух веры в императора преобладал среди ветеранов, но казалось, что в палатку самого Наполеона, страдавшего от последствий холода, он не проникал. Свидетельства того, что он нездоров, появились днем раньше, когда граф де Сегюр заметил, как Наполеон вдруг остановился во время рекогносцировки и прислонился лбом к стволу полевого орудия. Вечером слуга клал горячие припарки ему на живот. Главнокомандующий оставался нездоровым, и даже прибытие депеш с запада не воодушевило его.

За три дня самой критической фазы кампании здоровье Наполеона, обычно такое крепкое, ослабело настолько, что стало влиять на его решения. К резким приступам старого недуга, дизурии[27]27
  Дизурия – расстройство мочеиспускания.


[Закрыть], прибавились полученные во время обхода сырых бивуаков влажный кашель и потеря голоса. Вследствие дизурии Наполеон испытывал неимоверные трудности с мочеиспусканием, и, когда прибыл Местивье, его личный врач, он с гримасой боли на лице обратился к нему: «Вы видите, доктор, я становлюсь стар». Он кончено же был не в состоянии руководить генеральным сражением. Позднее Местивье записал болезни, которыми страдал Наполеон: «Непрекращающийся сухой кашель, затрудненное нарушенное дыхание, моча выделяется каплями, причиняя боль», и далее: «Его ноги и ступни неимоверно отекли, пульс лихорадочный, с перебоями приблизительно каждые двенадцать ударов», и еще: «Эти симптомы предполагают наличие отека грудной клетки». Доктор Иван, тоже участвовавший в кампании, пишет, что симптомы были достаточно сильными и что он нашел императора «истощенным душевно и физически».

Большие физические страдания были достаточной причиной для того, чтобы ни о чем больше император думать не мог. Потеря голоса, вследствие которой он не мог отдавать приказы, еще больше осложнила дело, в особенности потому, что почерк Наполеона никогда нельзя было назвать разборчивым. По иронии судьбы, капитан Фавье[28]28
  Адъютант маршала Мармона Фавье был полковником.


[Закрыть], посланник, привезший депеши с другого конца Европы, обнаружил императора здесь, больным и дрожащим и накануне самой кровавой битвы в его жизни принес сообщение о битве при Саламанке, где французы потерпели самое сокрушительное поражение в Испании с момента начала там военной кампании.

Появление Фавье на биваках в тот вечер казалось подобным чуду, если представить тот путь, который он проделал. За 32 дня до этого он находился в Центральной Испании, и скорость, с которой он промчался через всю Европу, означала, что он принесет хорошие новости, а не плохие. В доставленных депешах говорилось о том, как маршал Мармон, самый старый друг императора, был жестоко ранен, но о том, что, несмотря на мастерство и хладнокровие генерала Клюзеля, сменившего его на посту главнокомандующего, французская армия была на грани почти полного уничтожения, скорее всего, не сообщалось. Наполеон никак не прокомментировал эти новости. Казалось, что его больше интересует другое: в багаже Фавье находился недавно написанный портрет инфанта короля Римского, сына императора и австрийки Марии-Луизы. Портрет поставили снаружи палатки Наполеона, и ветераны с интересом уставились на него. Изображенный на нем ребенок означал для них того наследника, который когда-нибудь продолжит дело отца.

* * *

Везде вокруг пыльные, со стертыми ногами солдаты Даву, Нея, Понятовского и принца Евгения располагались на отдых у бивачных костров или под грубо сколоченными укрытиями из поваленных деревьев. Среди них, разбросанные по разным дивизиям, были люди, ставшие элитой, чьи имена и в XX столетии будут вызывать непрекращающийся интерес у туристов, посещающих Триумфальную арку в Париже. Эти молодые люди, в возрасте от 30 до 40 лет, дослужились до звания полковника или вроде того и остались в живых после почти 20 лет непрекращающихся войн; из этой группы военных 43 человека принесли с поля боя убитыми, умирающими или тяжело раненными. И они заслуживают подробного рассказа о них. Потому что эти люди сами по себе являлись главными действующими лицами саги о Наполеоне.

Безусыми юнцами их призвали в патриотические армии Дантона и Карно в тот момент, когда революция задыхалась, окруженная альянсом европейских королей и принцев.

Для французов и до сих пор, по прошествии стольких лет, их имена окутаны ореолом героизма – Компан, Моран, Юар и Марион; Брюер, Лепель, Плезон и Коленкур; Рапп, Анабер и Дессе; Дельзон, Жерар, Груши, Нансути, Латур-Мобур и Монбрюн. Самый старший из них участвовал в разгроме прусского вторжения под Вальми и австрийского под Жемапом. Они скакали по льду, чтобы захватить голландский флот в Текселе, а потом устремились на юг, в Италию, чтобы на все времена прославить своего юного главнокомандующего, которого одни называли «мальчик-с-пальчик», а другие «длиннобашмачник». Среди этих героев были те, кто защищал Швейцарию от натиска Суворова или прошел с боями в верховьях Нила, а затем пересек Синайскую пустыню до Акра и обратно. Они прошли через Альпы, чтобы разбить австрийцев при Маренго, познав искусство нападения на побережьях севера Франции, а затем повернули на юго-восток, пройдя пол-Европы, чтобы нанести поражение еще одной коалиции при Ульме и Аустерлице. Они разбили новые прусские армии у Ауэрштадта и Йены, прошли через польские болота, чтобы вступить в бой с русскими при Эйлау и одержать над ними победу при Фридлянде. Дальше эти фантастические солдаты вновь прошли через всю Европу и галопом ворвались в Португалию или переправились через горы у Корунны, горя желанием узнать, что нужно сделать, чтобы сбросить англичан в море. Затем они, развернувшись на 180°, подошли к Дунаю, добыв себе новые почести и раны во время лобовых атак, как при Асперне или Эсслинге, и вновь триумф при Ваграме, а после этого, не ища ничего, кроме стремительного карьерного роста и возможности добавить еще военной славы французским орлам, они помчались обратно на Пиренейский полуостров вместе с маршалом Массена и преследовали Веллингтона вплоть до Торрес-Ведраса. Каждый из этих легендарных солдат бывал ранен, и не раз, многие очень тяжело, но они оставили небольшие городки, где стояли их гарнизоны и военные госпитали, когда император собрал в Дрездене королей завоеванных государств и объявил им о своем намерении напасть на Россию. И вот теперь они были здесь, на болотистой полосе земли западнее овеянной легендами Москвы, и для многих из них это место стало концом пути.

Опустилась ночь, продолжал дуть холодный ветер.

В своей палатке, в половине четвертого, Наполеон поднялся и спросил горячего пунша. Ему принесли напиток, который он разделил с генералом Раппом, своим адъютантом, спросив у него, что он думает о шансах завтрашнего дня. Привыкший к этому подхалиму, Наполеон тем не менее любил грубоватую прямолинейность эльзасской речи, хотя, возможно, она его просто забавляла. На службе Франции Рапп был ранен 21 раз. Завтра его ранят еще раз. «Мы обязаны победить!» – коротко ответил Рапп. Но сказать было легче, чем сделать.

Появился Ней в ожидании приказов, и его вид вывел Наполеона из апатии. «Вперед! – сказал он. – Открой для нас ворота Москвы!» Ней никогда не нуждался в сложных приказах. Он всегда предпочитал простой приказ: «В атаку!»

3

Канонада началась в 6 часов утра и продолжалась, не ослабевая, следующие 12 часов. При этом предпринималось несколько попыток обойти противника. Понятовского послали в рощи и перелески, расположенные на левом фланге русских, с приказом пробиться к центру, и здесь на какое-то время сражение привлекло к себе значительное внимание воюющих. Затем Даву и Ней развернули лобовую атаку на редуты, одновременно с этим на левом фланге французов в бой вступили принц Евгений де Богарне и его итальянцы. Вскоре они образовали сплошную наступательную линию, к которой присоединились 1200 орудий, с небольшого расстояния обрушившие на голову противника пушечные ядра и картечь.

Кутузов конечно же отчаянно сопротивлялся. Тучков, на левом фланге, защищал каждую рощу, каждую пядь земли, и бойня, в которую попал Понятовский со своими солдатами, была чудовищной. Один из полков, а именно 57-й, потерял убитыми 1500 человек. Генерал Компан был ранен, на его место встал Дессе, которого впоследствии, раненного, заменили Раппом; через непродолжительное время Раппа тоже ранили и заменили другим командующим.

То же самое, если не хуже, творилось в центре, где русские батареи осыпали картечью атакующую пехоту. Под Даву убило лошадь, но атака все равно захлебнулась, и, когда французские гренадеры в конце концов ворвались на Семеновский редут, Ней послал несколько яростных сообщений с требованием о подкреплении. Но его он не дождался или дождался слишком поздно.

Залпы русских пушек уничтожили или вывели из строя три четверти наступательной колонны. Затем на редут ворвалась русская кавалерия, выбившая уцелевших французов, однако потом яростные атаки Мюрата опрокинули ее. Пехотинцы, канониры, кирасиры и драгуны волной накатывались на вытоптанные земляные укрепления и все это время справа, и слева, и в центре не прекращались залпы орудий, каждый из которых сеял смерть, порой среди своих.

Сохранилось живое описание очевидца того, что представлял собой Главный редут у Бородина. Вот что говорит Лабом, прикомандированный к корпусу принца Евгения на левом фланге французов, описывая контратаки Мюрата: «Вся возвышенность, которая нависла над нами, в какой-то момент представилась месивом, состоявшим из движущегося железа; блеск оружия, лучи солнца, отражавшиеся от касок и кирас драгунов, смешивались с огнем пушек, который со всех сторон сеял смерть, отчего редуты казались подобными вулканам, извергавшимся посреди армии». Вновь французы были отброшены, и вновь они овладели редутом, когда в подкрепление пехоте в бой вступил Третий кавалерийский корпус, опрокидывавший все на своем пути. Цвет русской кавалерии, лейб-гвардии кирасиры попытались отбить редут, рукопашная схватка теперь продолжалась уже на разрушенном редуте. Русские дрались до последнего солдата. «В центре этой кровавой бойни, – пишет Лабом, – я обнаружил тело русского канонира, награжденного тремя крестами. В одной руке он сжимал сломанный артиллерийский палаш, а другой обнимал лафет орудия, у которого он так доблестно сражался. Все русские солдаты на редуте скорее погибнут, чем оставят свои позиции».

Однако к этому времени Понятовский, при поддержке Нея, добился успеха на правом фланге французов. Генерал Тучков был убит, Багратион смертельно ранен, как и многие другие русские генералы. Принц Евгений, имевший в тот момент преимущество, подтянул артиллерию и начал обстреливать центр противника; медленно, без малейшей паники или даже поспешности, русские начали отступать.

Отступление русских стало критическим моментом всего дня, и Ней, находясь в гуще сражения, ясно это понял. Вырвавшись из схватки, он написал взволнованную депешу Наполеону, в которой просил отдать приказ о немедленном выступлении Старой и Молодой гвардии. Он объявил, что с помощью такого непревзойденного резерва победа превратится в триумф, война закончится в тот же момент. Но момент был упущен, когда отступление русских стало всеобщим, а шапки из медвежьего меха, которые носила гвардия, так и не появились в опускающемся тумане. Поняв, что вся кровавая бойня оказалась бесполезной, Ней потерял самообладание и, как лунатик, побрел прочь с поля боя. Говорили, что он воскликнул при этом: «Если он больше не способен командовать, то пусть возвращается обратно, в Тюильри, и предоставит нам сражаться!»

Ней не имел представления о настроении, царившем в штабе, где странная апатия, так не характерная для Наполеона в действии, продолжала мешать ему принимать правильные решения. Такого никогда не случалось до этого. И такое произойдет еще дважды в будущем, один раз при Дрездене и опять при Ватерлоо. За все время, пока длилась эта свирепая битва, император лишь дважды поднимался на наблюдательный пункт, расположенный на холме. Его участие в этой жестокой битве сводилось к тому, что он вел себя как старый генерал XVII века, наблюдавший за чересчур яростной схваткой во время учений. Он занимался лишь второстепенными решениями, как замена убитого в бою генерала, но в тактическом и стратегическом руководстве разыгравшейся битвой он принимал лишь незначительное участие или не участвовал вовсе. Слишком больной, чтобы сесть на коня, он проводил время, ходя взад и вперед либо лежа на расстеленной на земле медвежьей шкуре, а рядом с ним, в ожидании приказа, стояли 20 тысяч самого отборного войска. Чем же они занимались все это время? Стояли в полном боевом вооружении с полной амуницией, слушая, как полковые музыканты играют республиканские марши, при этом звуки труб тонули в грохоте орудий и криках 200 тысяч, сражавшихся в бою. До сих пор Наполеон оставался вне досягаемости, несмотря на то что мог окинуть взглядом треть поля битвы. Бургойнь, находившийся в это время вблизи императора, писал, что русские ядра весь день падали вокруг него. Во время осады Тулона, много лет назад, он получил удар штыком в бедро, а при Ратисбоне, три года назад, его настигла мушкетная пуля, ранив в ногу. Но сейчас, в день принятия решения, ни риск быть раненым самому, ни бешеные просьбы о подкреплении, исходившие от Нея и Даву, не могли заставить его выйти из состояния душевной летаргии и принять решение, достойное игрока, привыкшего к риску. Когда ему принесли последнее послание Нея с просьбой о том, чтобы выслать в подкрепление гвардию, он заколебался, но маршал Бессьер, командующий ею, сделал замечание, которое изменило весь ход войны, а может быть, и всей истории XIX столетия: «Вы рискнете своим последним резервом в 800 милях от Парижа?» Наполеон на минуту задумался и отрицательно покачал головой. «Нет, – сказал он, – полагаю, завтра будет еще одна битва?» Казалось, он говорит сам с собой. Музыканты императорской гвардии продолжали играть марши.

Ней так и не получил подкрепления, и русские отступили, понеся страшные потери, но сохранив блестящий боевой порядок. И много лет спустя военные историки не прекратили бесконечных споров о правильности этого решения. Было ли оно таким нелепым, как показалось в тот день и как выглядело в глазах Нея, Мюрата или принца Евгения? Париж находился в 800 милях. Потери французов были ужасающими. К исходу дня каждый четвертый солдат из участвовавших в сражении был убит или ранен, а до Москвы еще не дошли. В глубине своей страны Кутузов мог рассчитывать на постоянно возраставшее число крестьян и казаков, готовых восполнить потери в его рядах, но где были резервы французов? Потери в их рядах пришлось бы пополнять за счет солдат, которым предстояло идти по дороге от Немана до Бородина, тонкой линии, лишь номинально принадлежавшей французам, на которой с момента их наступления вместо верстовых столбов стояли сожженные города и деревни. Каждый ящик с патронами пришлось бы тащить по разбитым дорогам сотни миль, а на всем огромном пространстве было нечего есть, кроме провизии, найденной на складах в Вильно, Витебске и Смоленске.

Армия так никогда и не простила Бессьеру совет, данный им Наполеону в тот день, но, как-никак, это был совет человека благоразумного, от которого ожидали, что он его даст.

Можно и по-другому смотреть на это: если бы не было гвардии, которая могла объединить вокруг себя всех остальных, никто бы не вернулся из России. Карьера Наполеона и императорская Франция угасли бы, как свеча, в конце декабря 1812 года.

* * *

Постепенно стрельба затихла. Вопросов о немедленном преследовании и не возникало. С севера и с юга от Главного редута были в беспорядке разбросаны тела почти 60 тысяч убитых или раненых, а также 25 тысяч лошадей. Осколки и обломки покрывали каждый ярд поля: перевернутые военные обозы, разбитое и поломанное оружие, барабаны, каски, ранцы и бессчетное количество личных вещей, включая любовные письма и драгоценные локоны женских волос со всех уголков Франции и России. Русские в этом бою потеряли Багратиона, который сейчас умирал, генерала Тучкова, более 40 других военачальников и 30 тысяч солдат. Со стороны французов окончательные потери составили 28 тысяч человек убитыми, среди которых был цвет армии: Монбрюн, чернобородый командир тяжелой кавалерии, Коленкур, брат друга императора, бывшего посла при царском дворе в Санкт-Петербурге, Юар, Марион, Лепель, Плезонн, Бонами и Компер; среди тяжелораненых были Фриан, Латур-Мобур, Брюер, Моран, Жерар, Груши и Нансути[29]29
  По данным БСЭ, потери французов составили 58 тысяч солдат, в том числе 47 генералов, русских – 44 тысячи человек, в том числе 23 генерала.


[Закрыть]. Умереть предстояло и человеку, который пробыл действующим генералом ровно 15 минут. Полковник Анабер прискакал в ставку императора с сообщением, что его командир убит. «Так встань на его место!» – последовала команда, а через четверть часа прискакал адъютант генерала Анабера, из пеших егерей, с вестью о том, что его генерал смертельно ранен. Генерал Анабер умер восемь дней спустя, оставаясь в этом звании чуть дольше недели.

Боеприпасы были израсходованы в невероятном количестве.

Французы выпустили из своих орудий 90 тысяч ядер, а патронташи пехотинцев, которые вступили в бой, имея более чем 100 патронов каждый, были полностью опустошены. Много валялось орудий, разбитых вдребезги, уцелевшие взяли с собой. Несколько военнопленных и ни одного полкового знамени – вот и все, что осталось после отступивших русских. Эта победа стала пирровой победой из всех одержанных Наполеоном, и, обходя поле боя, он заметил, что на каждого убитого француза приходилось пять убитых русских. Циник бы заметил: «Он, должно быть, перепутал русских с немцами!» Депеши, отосланные Наполеоном домой, были еще более лаконичными, чем бюллетень, который он отправил из Смоленска. В письме к Марии-Луизе он описал сражение, утверждая, что потери составили 30 тысяч убитых и раненых. «Я потерял большое количество людей», – добавил он, но мысль эта пришла к нему слишком поздно.

Когда новость о Бородинском сражении достигла Санкт-Петербурга, там объявили о победе, и царь заказал благодарственный молебен. В Париже тоже пропели «Te Deum» («Тебе, Господи»), чтобы отблагодарить Господа за победу в битве. Хоронить павших в этом бою так никто и не остался.

Эпилог сражения нам оставил сержант Бургойнь. Он писал, что, наверное, единственным человеком, который не пришел в уныние после это кровавой бойни, был неукротимый король Неаполитанский, Мюрат. Бургойнь, принадлежавший к гвардии, так ни разу и не выстрелил 7 сентября, но потерял много старых друзей и весь следующий день бродил по полю боя, делая собственные выводы о том, что произошло. Там, где были самые ожесточенные бои, он прошел мимо палатки Мюрата, разбитой в овраге, и видел, как маршал наблюдал за ампутацией ног у двух русских артиллеристов. Ампутацию выполнял его личный хирург. Когда она закончилась, Мюрат поднес раненым по стакану вина, а затем направился к опушке леса, чтобы поближе рассмотреть место, где во главе кавалерии он мчался за день до этого. «Его вид был впечатляющим – так разительно отличались его храбрость и бесстрашие и его щегольство», – говорил гвардеец Бургойнь, часто видевший Мюрата в бою.

В глазах сержанта, прошедшего шесть военных кампаний, человек, который мог руководить атаками так, как это делал Мюрат, заслуживал прощения за свое тщеславие.

Мюрат и Бургойнь были не единственными людьми в армии, обходившими в тот день поле боя. Вдоль оврагов, усеянных телами убитых, раненых и разным хламом, оставшиеся в живых двигались в поисках поживы или павших товарищей или того и другого вместе. Маркитантки искали среди убитых своих защитников. Хирурги делали бессчетное количество ампутаций, оперируя и своих и чужих. Уже упоминавшийся Лабом из Четвертого корпуса задержался, помогая разобрать полуразрушенные редуты. Многие раненые умоляли избавить их от страданий, будто они были ранеными животными, ожидавшими, когда милосердный выстрел фермера оборвет их мучения. Позади русских позиций Лабом увидел ужасные разрушения, произведенные французской тяжелой артиллерией. Каждое уцелевшее здание превращалось в госпиталь, но хирургов и лекарств категорически не хватало. Только самые крепкие из раненых выжили в течение следующих нескольких дней.

Тем временем провизии не хватало даже для здоровых, люди фактически голодали, и боевой дух солдат только падал при мыслях о том, какую цену заплатила Великая армия за битву, к которой стремилась с момента перехода через Неман. Поредевшие эскадроны короля Неаполитанского выступили вслед за русскими, двигавшимися по дороге на Можайск, и в течение суток основные силы армии тащились за ними. Дорога на Москву была открыта.

Когда Мюрат добрался до Можайска, там бушевало пламя – на бесконечной дороге с запада на восток появился еще один сгоревший город. Между русским арьергардом и преследователями время от времени возникали стычки. Мюрат спешил к Воробьевым горам, основные силы следовали за ним, выйдя из Можайска 12 сентября, через пять дней после сражения. Днем 13 сентября солдаты, шедшие первыми, преодолели последний вал земли, с запада защищавший город, и перед ними открылась Москва с куполами сотен церквей и соборов, в которых отражалось яркое сентябрьское солнце.

Этот вид заставил даже самых суровых драгун остановиться и замереть в изумлении.

Основные части армии находились поблизости и днем 14 сентября поднялись по западным склонам Поклонной (Священной) горы. И вновь ропот восхищения открывшимся видом, как летний ветер, который тревожит пшеничные поля, пронесся по запыленным колоннам. Передние шеренги запрыгали от радости, крича, а за ними те, кто еще не увидел открывшейся им панорамы, ускорили шаги, пока вся гвардия не завопила: «Москва! Москва!» И здесь мы опять обратимся к воспоминаниям сержанта Бургойня, относившимся к тому летнему вечеру, когда перед французами показался конец их 82-дневного пути.

«Был чудесный летний день; солнце отражалось от куполов, шпилей и позолоченных крыш дворцов. Много столиц я повидал – Париж, Берлин, Варшава, Вена и Мадрид, – они произвели на меня обычное впечатление. Здесь же все было совершенно иначе; эффект, который Москва произвела на меня, а говоря по правде, на каждого из нас, был чарующим. При виде города все тяготы походной жизни, опасности и лишения – все было забыто, и радость от предвкушения того, что мы будем в Москве, заняла все наши помыслы. Наконец-то стать на зимние квартиры и добиться побед иного рода – как это заложено в характере французского солдата; от войны к любви и от любви к войне! В то время как мы пристально рассматривали город, был отдан приказ выступать при полном параде!»

Итак, должно было состояться еще одно триумфальное шествие по побежденному городу, наподобие тех шествий, свидетелями которых стало большинство европейских столиц с тех пор, как французские армии осадили Милан в 1796 году. Военные музыканты достали свои инструменты, гвардейцы надели медвежьи шапки. Подъехал император, чтобы принять участие в созерцании, но, несмотря на открывшийся вид, восторга не испытал. Он сказал, словно обращаясь к самому себе: «Вот она, наконец! Давно пора!»

Гвардия вошла в город через Дорогомиловские ворота, идя за авангардом Мюрата, и здесь, до трех часов пополудни, они остановились.

Годы деспотичного правления сделали Наполеона ярым сторонником всяких условностей. Теперь настал момент, когда должны были появиться полные почтения бояре[30]30
  Боярское звание было отменено Петром I в начале XVIII века.


[Закрыть] и вручить ему ключи от города, униженно прося проявить милосердие, в точности как завоеванные варвары когда-то покорялись римским полководцам. Прошло два часа, а бояре так и не соизволили появиться. Тишина становилась тягостной. Не было видно ни одного столба дыма, выходящего из печной трубы. Все это не осталось незамеченным как теми частями, которые все прибывали и прибывали, так и авангардом, который устроился в предместьях. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был слышимый вдалеке шум отступавшего арьергарда русских, которые уходили через восточные ворота и шли дальше маршем на Калугу.

Немного времени спустя появился русский офицер. Предполагалось, что он прибыл от Кутузова. Он предложил перемирие, которое наполовину звучало как угроза. «Дайте нам время на эвакуацию, – сказал он, – или мы сожжем город!» Наполеон, который был еще далек от выздоровления, пребывал не в том настроении, чтобы протестовать. Русским позволили уйти в безопасности, а неофициальное перемирие привело к невероятной сцене братания, произошедшей в восточной части города. Как нарочно, «виновником» братания стал человек, который первым вошел в город, – пантомимический король Неаполитанский.

Мюрат начал щеголять, как только авангард пересек мост и по широкой главной улице отправился в направлении административного центра большого города. Всегда разодетый, словно маскарадный петух, сейчас он выглядел как принц из сказки, скакавший предложить руку и сердце восточной красавице. Высокий воротник его одеяния и перевязь шпаги покрывали вышивка и украшения. Бриджи были розового цвета, а сапоги ярко-желтые. На шапке, кроме привычных страусовых перьев, красовался плюмаж из перьев белой цапли. Все это сияло и блестело в строгих лучах полуденного солнца.