Текст книги "Наполеон. Изгнание из Москвы"

Казаки, которых он встретил, когда авангард французов столкнулся с отступающим арьергардом русских, поразились этим великолепием. Они забыли, что он изводил их своим преследованием все 550 миль, когда двигался по их разоренной родине, и окружили сейчас с возгласами восхищения, называя его «гетман».

Мюрат принялся прихорашиваться, вдохновленный этой похвалой, и, поняв, что обстоятельства обязывают его сделать широкий жест, собрал у своих офицеров карманные часы и раздал их изумленным казакам. Он всегда был щедрым человеком, не важно, касалось это своего или чужого имущества. Казаки ускакали на рысях, довольные, как дети, получившие подарки к Рождеству, а Мюрат подыскал себе комфортабельное жилище.

Новости об этой удивительной сцене так и не достигли западных подступов города, где находился в это время император. Наполеон все еще ожидал депутации горожан с ключами от города, и, когда они так и не пришли, он выразился, что «бедные черти, похоже, так напуганы его появлением, что попрятались в своих домах!». Появились офицеры, чтобы убедить его в том, что город совершенно пуст. Наполеон отказался им поверить, пока один из адъютантов не направил все усилия, чтобы убедить своего господина любой ценой, для чего привели найденных московских бездомных, которые, словно стадо заблудших овец, сбились перед императором.

Взгляд Наполеона смутил их, и стало ясно, что офицеры говорили правду. Наполеон пожал плечами и отдал приказ начинать маршировать. Гвардия построилась в три шеренги, а полковые музыканты заиграли марш «Победа за нами».

Еще никогда не было подобного этому. Самый старый солдат гвардии не мог припомнить случая, чтобы Великая армия входила в огромный пустой город, где никто не вышел бы им навстречу или не свистел из окон. Это был невеселый триумф, хотя и не без доли фарса.

Когда военные музыканты, сопровождавшие гвардию, переходили по мосту, перекинутому через реку, из-под него внезапно появился, наверное, последний москвич. Как раз по мосту проходил тамбурмажор. Бургойнь, в тот момент находившийся недалеко от тамбурмажора, описывал инцидент, который стал для всех, кто его видел, показателем того гостеприимства, с каким здесь ждали французов. Появившийся человек был в бараньей шапке и имел густую белую бороду до пояса.

Вилы, которые он держал в руке, и общее выражение значимости придавали ему вид Нептуна, появившегося из моря. Без малейшего колебания он шагнул к тамбурмажору и попытался ткнуть его вилами. Сержант увернулся, выхватил у старика оружие и сбросил его с моста в воду. Вскоре после этого колонне пришлось столкнуться с похожими косматыми фигурами, некоторые из них размахивали кремневыми ружьями, пытались стрелять, но их попытки не принесли никакого вреда. Гвардейцы отобрали у них оружие и отпустили, несмотря на то что один из них пытался ранить офицера из окружения Мюрата.

Немного времени понадобилось армии, чтобы понять, что почти каждый москвич, оставшийся в городе, был настроен крайне враждебно. Мюрату сообщили, что группа таких людей дикого вида забаррикадировалась в Кремле и отказывалась открывать ворота. Ворота выбили выстрелом из пушки, а все, кто находился за ними, разбежались, их не преследовали. Если бы солдаты Мюрата потрудились допросить их, возможно, удалось бы избежать великих бедствий, которые разразились потом. Но солдаты Великой армии пребывали в благодушном настроении после того, как достигли конца казавшегося им вечным путешествия, и поэтому не беспокоились, чтобы взять их под арест. После часового марша гвардия достигла Кремлевской стены, а затем свернула влево и пошла по улице, ведущей к Губернаторской площади[31]31
  Имеется в виду Тверская площадь. 1 12


[Закрыть], где стоял пустой дом московского губернатора Ростопчина. Здесь они разделились на четыре части, имея строгий приказ не разбегаться, но для людей, которые прошагали 550 миль по дикой местности, это было слишком строгое требование. Не прошло и часа, как на всей территории начался грабеж, в том числе отборных вин, наливок, сушеных фруктов, сладкого печенья и муки в невероятных количествах. Каждый из домов, куда заходили гвардейцы, был пуст, поэтому ветераны просто заходили внутрь и брали что считали нужным. Несколько напуганных французских и немецких эмигрантов, оставшихся в Москве, когда туда вошли французы, выползли из своих укрытий и рассказали, что перед тем, как уйти из города, московский губернатор выпустил всех арестантов из тюрем, что объяснило появление такого количества странно одетых бродяг.

Отдельно от этих бандитов в городе остались несколько полицейских, которые не были русскими.

Наполеон поселился в Кремле и, несмотря на то что он был молодым мужем, отдельно от своей жены попавшим на чужой праздник, ему захотелось послать кого-нибудь на поиски московского общества! Мы не знаем, добились ли его эмиссары успеха в поисках кого-нибудь в этом огромном пустом городе, но вечером Наполеон успокоился и принялся изучать списки личного состава, с которыми никогда не расставался. Заботился об этом Бертье, и среди офицеров штаба списки личного состава прозвали «библия Наполеона». «Я могу собрать четверть миллиона солдат здесь, – размышлял Наполеон, – но чем я буду их кормить? Как будто это место стоит посреди пустыни!»

* * *

Согласно Бургойню, первая пожарная тревога прозвучала через час после того, как гвардия достигла дома московского губернатора. Бургойнь своими глазами видел пелену дыма и языки пламени, поднимавшиеся со стороны базара, но списал это на небрежность грабителей. О преднамеренном поджоге никто тогда и не думал, и для тушения пожара отрядили пожарную бригаду.

Тем не менее около семи часов поступили донесения о новых вспышках пожаров, один из которых охватил магазин, расположенный позади дома московского губернатора. Бургойнь сколотил команду из 18 человек, чтобы потушить пожар, но пламя уже охватило всю узкую улочку. В поисках возможных причин пожара французы высадили дверь в один из домов и обнаружили там девятерых арестантов, выпущенных на свободу. На головах вооруженных арестантов красовались бараньи шапки наподобие той, которую видели на старике, напавшем на тамбурмажора. Все они были мертвецки пьяны, и между ними и французами разгорелась жестокая потасовка, в которой восемь из девятерых погибли, а последнего взяли в плен в качестве проводника. После этого Бургойнь попытался вернуться в свою квартиру, но, пока французы сражались с арестантами, огонь успел перекинуться на соседние дома, и прямой путь оказался отрезан. Вся территория вокруг была объята пламенем, а из-за сильного ветра пожар распространялся от дома к дому с ужасающей быстротой.

Наконец ветераны начали понимать, что произошло, и все арестанты, которых им удалось поймать (некоторые были со сделанными на английский манер факелами в руках), были расстреляны или заколоты штыками. Некоторые из них, застигнутые в тот момент, когда они пытались поджечь дом или церковь, бросали факелы и убегали. Другие, не обращавшие никакого внимания на французов, не расставались со своими факелами до тех пор, пока не получали удара по голове. Бешеные усилия прилагались, чтобы справиться с огнем, возникавшим во всех частях города, и остановить новые пожары, но французы совершенно не знали расположения улиц и домов, и поэтому поджоги, такие дерзкие и частые, не прекращались всю ночь и возникали везде.

Бургойнь, заблудившийся в лабиринте горящих улиц, ворвался в здание, выглядевшее обычным домом, а на самом деле оказавшееся роскошным особняком, внутри которого стояла самая красивая мебель, которую Бургойнь когда-либо видел в своей жизни. Священный обычай мародерства никогда не нарушался солдатами Великой армии. Поэтому, назло опасности, он остановился, чтобы открыть стоявший в доме сундук, из которого вытащил пару старинных седельных пистолетов, усыпанных жемчугом и драгоценными камнями.

Бургойнь вместе со своими людьми добрался до квартир в два часа ночи, приведя с собой в качестве пленных городовых, подозреваемых в поджигательстве. Даже опасность оказаться запертыми в горящем особняке не остановила его товарищей перед дальнейшим грабежом. Позднее Бургойнь обнаружил их разодетых калмыками, китайцами, казаками, татарами и даже персами! Ничто не смогло бы удержать ветеранов Великой армии от того, чтобы грабить и стать под ружье, как только труба проиграет новый сигнал к бою.

Глава 4
«Какое изумительное решение!»[32]32
  Наполеон, глядя на пожар Москвы, в сентябре 1812 года. 1 16


[Закрыть]

1

Людям вроде Бургойня, патрулировавшим части города, расположенные за кремлевскими стенами, было ясно, что постоянно возникающие пожары не были серией случайностей, а, напротив, явились следствием деятельности большого количества выпущенных на свободу преступников, дерзких и отчасти организованных поджигателей. Скорее всего, ими руководила русская военная полиция, и они продолжали упорно поджигать свой собственный город, согласно приказу, отданному им московским губернатором Ростопчиным, поджигать не только в целях диверсии, но также в надежде посеять смуту и заняться мародерством, что было намного проще, чем поджигать. В штабе императора, изолированном в Кремле от большинства событий, происходивших в городе, продолжали считать, что пожары – дело рук неаккуратных солдат, которые заняли частные дома и, наверное, были слишком пьяны, чтобы соблюдать обычные меры предосторожности. 15 сентября, через день после того, как Наполеон въехал в Кремль, он для усиления порядка объявил маршала Мортье новым губернатором Москвы и отправился в постель, даже не думая о том, что, проснувшись, увидит, как погибает старая русская столица.

Сен-Дени, один из слуг Наполеона, рассказывал, как до него и других слуг дошли сведения о том, что происходило за кремлевскими стенами. Вместе с остальными он отправился в постель и вскоре уснул, но вдруг после полуночи проснулся удивленный, что в комнате было светло как днем. Он открыл окно, и одного взгляда ему было достаточно, чтобы убедиться в том, что город горит в дюжине разных точек, расположенных далеко друг от друга. Констан, главный камердинер Наполеона, тотчас же проснулся и осведомился, знает ли император о пожарах, и, когда выяснил, что нет, немедленно сообщил ему, но даже после этого Наполеон не был настроен воспринимать пожары серьезно.

Он все еще думал, что они – дело рук неосторожных мародеров, такое случалось в любом большом городе, который оккупировала армия Наполеона после утомительной военной кампании.

Тем не менее утром он дал Мортье указания организовать пожарные команды и предпринять всемерные усилия для контроля за распространением пожаров. Маршал сделал все, что было в его силах, и даже в некоторой степени преуспел, сумев в конце концов уберечь от огня Кремль, за стенами которого Великая армия разместила пушки и ящики с порохом.

Мюрат и Евгений де Богарне прибыли к Наполеону, чтобы убедить его уехать из Кремля и поискать более безопасное убежище. Император отказался, даже несмотря на донесения, наполовину убедившие его в том, что пожары в городе – результат обдуманной стратегии со стороны Ростопчина и, возможно, Кутузова, который стоял всего в 30 лигах к востоку от Москвы. Был отдан приказ расстреливать или вешать на месте каждого пойманного поджигателя, и приказ этот был тотчас же приведен в исполнение. Так, Тверская площадь, где все еще квартировала часть гвардии, не задействованная на службе в Кремле, именовалась теперь Площадь виселиц, в честь повешенных на деревьях русских.

Этот акт жестокости оказался бесполезным. По свидетельствам всех очевидцев пожара Москвы, поджигатели с факелами делали свое дело с упрямством самоубийц, с полным безразличием к собственной судьбе, что поразило даже ветеранов. Весь день 16 сентября пожары продолжали разгораться, и просьбы людей из окружения Наполеона сменить квартиру стали отчаянными. Искры, которые нес ветер, поменявшийся с северного на западный, теперь дождем сыпались на Кремль, и из уст в уста поползли чудовищные слухи о том, что Кремль заминирован. Потом заметили, что горит одна из башен арсенала, возле которой гренадеры, спешившие потушить огонь, схватили русского из военной полиции.

Наполеон самолично допросил его, после чего пленного увели в дворцовый сад и там закололи штыком. Этот случай наконец навел Наполеона на мысль, что небезопасно оставаться в самом сердце пылающего города, после чего он тотчас же отдал приказ готовить транспорт и отправился в Петровский замок, принадлежавший царю и расположенный за чертой города.

Но одно дело – отдать приказ, а совсем другое – его выполнить. Когда Наполеон наконец отдал приказ, Кремль представлял собой островок посреди бушующего пламени, и Де Сегюр, в этот момент прикомандированный к штабу Наполеона, объявил, что огонь стоит стеной за всеми основными выходами. Раскаленные докрасна листы железа, которыми были крыты крыши лучших домов, с грохотом падали на заваленные обломками улицы, вулканы искр извергались в небо там, где рушились целые дома. Большие куски мебели падали с верхних этажей. Вся местность вокруг Кремля превратилась в пылающий ад, и, чтобы убежать, императору и его свите пришлось воспользоваться улочкой, ведшей к Москве-реке, и оттуда двигаться по другой извилистой улице, дома с обеих сторон которой уже горели.

Под этими пылающими арками шли император, его свита, охрана Кремля вместе с пушками, за которыми тянулась вереница повозок с пороховыми ящиками. Чудесным образом порох не взорвался, но Наполеону этот проход стоил многих нервов, несмотря на то (по свидетельству очевидцев) что он выглядел «невозмутимым и задумчивым». По дороге он встретил обезумевшего Даву, который, несмотря на хромоту, возникшую после раны, полученной при Бородине, искал императора среди горящих московских улиц. Позднее Наполеону и его свите посчастливилось найти нескольких мародеров, знавших городские улицы, они и вывели их в безопасное место. Таким образом, шаг за шагом, штаб достиг Петровского замка.

А в это время все еще остававшиеся в городе военные части продолжали сражаться с огнем и одновременно заниматься грабежом. Под начальством маршалов Мортье и Бессьера противопожарные бригады героически сражались с огнем, особенно вокруг Кремля, но в какой-то момент, оставшись без маршалов, под командованием сержантов, ветераны Великой армии сконцентрировали свои усилия на спасении того, что осталось от сокровищ, которые им так любезно оставили их бывшие владельцы.

Добыча оказалась немалой. Дорогие меха, ювелирные украшения, драгоценные слитки с царского монетного двора, серебряная посуда, прекрасный фарфор – все это было набито в солдатские рюкзаки или погружено на телеги, которые грабители находили в конюшне каждого большого дома. Посланный на поиски провизии, Бургойнь со своим отрядом опять заблудился в лабиринте горящих улиц, но судьба вновь дала им шанс. Кроме драгоценностей, которые можно было унести с собой, французы набрели на запасы муки, сахара, горчицы и даже яиц, а когда они вдобавок к этому наткнулись на троих поджигателей, занятых своим делом, то одному из них размозжили голову, а двух оставшихся запрягли в телегу, до предела заваленную награбленным добром. Вторую телегу, нагруженную так же, потащили гвардейцы, и эта импровизированная процессия двинулась в обратный путь к своим квартирам.

Двигаться по центральным улицам было не столько предельно опасно, потому что многие из горящих домов продолжали рушиться и загромождать проход обломками, сколько невыносимо жарко. Солдаты наполовину ослепли от туч пепла, носившегося в воздухе. Бургойнь принял меры предосторожности, пустив русских возчиков во главе колонны, и вскоре убедился в своей правоте, когда на них и их телегу обрушился целый дом. Оставшиеся в живых французы были вынуждены искать более безопасный путь к их квартирам. Они оставили вторую телегу под охраной и через час вернулись с подкреплением. Бургойнь высказался по поводу первой телеги и ее двуногих возчиков: «Они сгорели дотла, но о потере русских мы сожалеем гораздо меньше, чем о потере провизии, в особенности о том, что лишились яиц!» В войнах Наполеона любой человек мог сделаться бессердечнее сатаны.

Лабом, офицер, прикомандированный к штабу принца Евгения, находился в группе, сопровождавшей императора во время переезда в Петровский замок.

Это был очень чувствительный человек, которого потрясло ужасное положение 12 тысяч раненых, французов и русских, лежавших в горящих госпиталях. Он видел даже, как некоторые из них пытались выползти наружу и умирали от этих попыток, но больше всего его потрясла кошмарная сцена, когда на город опустилась ночь, но от неестественных отблесков пламени было светло как днем. В результате беспорядочных грабежей многие солдаты, офицеры и рядовые одевались в ту одежду, которую сумели вынести из объятых пламенем домов. Поэтому на новые квартиры французы отправились одетые казаками, башкирами, калмыками и китайцами, и, когда штаб армии прибыл в Петровский замок, он в какой-то момент гораздо больше напоминал гигантский базар или карнавал, чем лагерь самой прославленной армии Европы. Окрестности замка будоражили воображение: английские сады, гроты, дорожки, обсаженные кустами акации и липами, и китайские павильоны, но когда к концу четвертого дня пребывания армии там пошел дождь, то места для укрытия всем не нашлось, и вскоре чудесные сады превратились в болота. Между мародерами всех званий началась оживленная торговля, говорил Лабом, любая пригодная для этого вещь продавалась или менялась. Здесь в избытке были и вина вместе с другими алкогольными напитками, спасенными из погребов, которые пощадил огонь, и огромное количество разного печенья и конфет, но хлеба и мяса удалось найти очень мало.

Из-за массового мародерства, которое значительно повлияло на дисциплину в армии, рассказывал Лабом, солдаты императорской гвардии дошли до того, что проникли в склеп, расположенный под Архангельским собором Московского Кремля, где были похоронены русские цари, и принялись взламывать их гробы, в надежде обнаружить там драгоценности. Другим его наблюдением стал тот факт, что пожары в Москве преднамеренно устраивались ночью, в чем он смог убедиться, когда в отблесках пламени увидел, как с башенок зданий, еще не поглощенных огнем, неизвестные поджигатели бросают во все стороны зажженные факелы. «Они выглядели, – говорил он, – как метеоры». Возможно, что маршал Бертье тоже наблюдал это зрелище. Очарованный грандиозностью спектакля, он взобрался на Кремлевскую стену, откуда чуть было не свалился под напором сильного ветра.

20 сентября Наполеон вернулся в Кремль, обнаружив, что он не так поврежден. Более 400 поджигателей было поймано и казнено, но в городе их все равно еще оставалось немало. Полное разрушение города остановил ливень, и, когда инженеры осмотрели все, что осталось, они доложили, что из 25 тысяч домов уцелела лишь одна пятая часть. Глядя на дымившиеся развалины, Наполеон, убедившись, что Москва горела не случайно, произнес: «Они сами сотворили все это! Какое изумительное решение!» Это было сказано так, будто безжалостность Ростопчина, которую тот проявил, невероятно затянув оборонительную войну, привела его в восхищение.

Огонь прекратился, вокруг царило разрушение. Акры тлевших руин, поливаемые непрекращающимся ливнем, отвратительно воняли. Здесь все еще было достаточно домов, которые могли стать убежищем для Великой армии численностью теперь до 108 тысяч человек, и все еще достаточно погребов, в которых было вино. Но перспектива остаться в этих обуглившихся руинах на шесть зимних месяцев отнюдь не радовала, и многие ветераны, прикинув, сколько наличных денег можно выручить за награбленное добро, подумывали об отступлении в Литву или хотя бы в Смоленск.

Но Наполеон такого приказа пока не давал. Он все еще надеялся получить от царя благоприятный ответ на свои мирные предложения, и его было очень трудно убедить в том, что Александр способен допустить захват столицы вражеской армией, но при этом оставаться российским самодержцем. Наполеон уже написал два пространных письма, но не мог быть уверенным, что хотя бы одно из них будет доставлено по назначению. Оба письма отправили с русскими посланниками, один из которых был простым капитаном и умолял пощадить его, объясняя, что его даже не допустят до царя. Наполеон отверг его протесты. «Подойдите к нему, когда он выйдет на прогулку», – резко сказал он, показав тем самым, насколько чужды для абсолютной власти соображения здравого смысла.

На самом деле письмо дошло до Александра, но ответа из Москвы не последовало. Прождав еще какое-то время, Наполеон предпринял попытку обратиться напрямую к Кутузову, который в этот момент отвел свои главные силы на юг и остановился недалеко от Тулы, где надеялся быть в стороне от французских коммуникаций. В этот раз Наполеон послал к нему француза, генерала Лористона, с тайным приказом договориться любой ценой. Лористон встретился с Кутузовым, но никакого действия эта встреча не возымела. Марбо, который в то время все еще находился вместе с корпусом Удино неподалеку от Санкт-Петербурга, говорил, что Лористона попросту одурачили, предоставив ему все гарантии, будто русский посланник отвезет царю письмо Кутузова, чтобы убедить того заключить мир, но это оказалось маловероятным. Кутузов не нуждался в уловках подобного рода. Все, что сейчас ему нужно было делать, – это ждать.

На Александра оказывали сильное давление, чтобы склонить его к переговорам. Особенно упорствовали члены царской семьи, но он воспротивился, сказав, что скорее перестанет бриться и поселится в Сибири, питаясь одной картошкой, чем согласится на мир до тех пор, пока хотя бы один француз находится на русской земле. Он и сам склонялся к тому, чтобы не вести переговоров с французами, но его решение подкреплялось советом Бернадота, бывшего маршала Франции, а теперь кронпринца Швеции, и барона Штейна[33]33
  Барон фон Штейн, прусский патриот, сыграл важную роль в поражении Наполеона. Эмиль Людвиг описывает Штейна как человека исключительно высоких моральных норм, который никогда не прекращал сопротивляться французскому господству в Пруссии. Будучи дипломатом прусского двора, он остался жив после поражения Пруссии в 1806 году, но в 1808 году Наполеон, опасаясь влияния Штейна, выслал его с родины.
  Это был опрометчивый поступок. Штейн отправился в Россию и сыграл жизненно важную роль в том, чтобы убедить царя противостоять Наполеону. «Это был единственный человек при дворе царя, который не преследовал корыстных целей», – написал Людвиг, и именно поэтому влияние Штейна оказалось решающим. Он никогда не прекращал давать стратегических советов, приведших Великую армию к гибели.


[Закрыть], которого Наполеон четыре года назад объявил вне закона. Оба этих человека знали характер Наполеона, а Бернадот мог оценить ситуацию еще и с точки зрения профессионального солдата. Они оба ненавидели Наполеона: Штейн – за зло, которое тот причинил Германии, Бернадот – потому что всегда ревновал императора к его все возрастающей власти и теперь видел себя в качестве возможного претендента на французский трон.

Их аргументы пересилили колебания русского царя. Он не написал ни одного слова в ответ на повторное послание Наполеона.