Текст книги "Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе"

Часть вторая. Изгнание, 1963-89 гг.

Глава 7. Северное шоссе
^{Октябрь 1963 – сентябрь 1965 гг. Бечуаналенд, Танзания, Одесса, Лондон}

К тому времени, когда мы добрались до магазина с красной крышей, коричневый макияж на лице Элеоноры превратился в липкое месиво, у Джулиуса Ферста жутко колотило сердце, а мои руки свела судорога. Товарищи на «Лендровере» освободили меня от сумок и помогли Джулиусу и Элеоноре сесть в машину.

Товарищи, которые приехали столь точно, были гражданами Ботсваны – местными жителями, которые вступили в АНК в Южной Африке и были частью эффективного «подпольного трубопровода», созданного Джо Модисе. Мы приехали в чёрный посёлок около города Лобаце и нас провели в дом, завёрнутыми в одеяла. Они объяснили нам, что нужно опасаться южноафриканской агентуры. И на самом деле, месяц назад был взорван самолёт, зафрахтованный для беженцев-членов АНК. Мы с облегчением узнали, что с Баблой всё было в порядке. Для того, чтобы беспрепятственно продолжить путешествие в Танзанию, где была штаб-квартира АНК, нужно было сообщить о своём прибытии местному районному комиссару.

Пока мы ожидали около двери в кабинет, мы получили предварительное представление о его характере: посыльный, прибывший с почтой в расщепленной палке, должен был несколько раз хлопнуть в ладоши, чтобы ему разрешили войти. Комиссар оказался надменной личностью в старомодной рубашке и шортах. Он смотрел на нас пренебрежительно, насмехаясь над Джулиусом за то, что он должен был в таком возрасте бежать из Южной Африки. Когда он допрашивал нас, в каком месте мы вступили на королевскую территорию, мы указали не то место, которое реально использовали, а другое. Он спросил нас, в каком направлении мы повернули, когда добрались до «асфальтированной дороги». Элеонора и я ответили одновременно, только она сказала – влево, а я сказал – вправо. Мы не могли удержаться от смеха, а он побагровел от ярости.

По крайней мере, его молодые помощники были более дружественными и своим отношением к нам показали, что они были больше в ладу с «ветрами перемен»[14]14
  Знаменитое выражение бывшего премьер-министра Гарольда Макмилла на о по ложении в Африке, сделанное во время его визита в Южную Африку.


[Закрыть], чем комиссар. Нас сфотографировали, и мы получили политическое убежище.

Теперь, когда мы были в Бечуаналенде на законном основании, товарищи предложили, чтобы мы поселились в гостинице под вымышленными именами, как туристы, поскольку, оставаясь в посёлке, мы привлекали бы излишнее внимание. Управляющий гостиницей принял всё за чистую монету и доверительно сказал нам, что «эти коммунисты, Джек и Рика Ходжсон», проехали здесь несколько недель назад после того, как они сбежали из-под домашнего ареста. Мы провели неделю, ожидая чартерного рейса и проводя время в разгадывании больших кроссвордов и в игре в карты.

В конце концов мы вылетели на шестиместном самолёте в Танзанию, которая только что получила независимость. По вылету мы были автоматически объявлены лицами, которым въезд сюда запрещён. Наш пилот-африканер оказался мрачной личностью. Через пять минут после взлёта он похвастался, что занимался перевозкой оружия для Чомбе в Катанге и что он был одним из неевреев, чье имя было в «Золотой книге евреев». Я сидел прямо позади него с охотничьим ножом в кармане, не сводя глаз с компаса. В это время Элеонора страдала от качки и от дыма сигар Джулиуса.

Наша первая посадка была в Касане на берегу Замбези. Районный комиссар был ещё более враждебным, чем предыдущий. Нас заставили провести ночь в полицейской камере, поскольку он «не мог гарантировать нашей безопасности». На следующий день мы полетели над Северной Родезией[15]15
  Ныне Замбия – Прим. пер.


[Закрыть] в Танзанию.

Мы были в хорошем настроении, когда добрались до Дар-эс-Салама, что по-арабски означает «Гавань мира». Как и у нескольких других освободительных движений, у АНК было представительство в городе и несколько транзитных лагерей. Среди старших руководителей были два давних товарища – Мозес Котане и Дума Нокве. Элеонору и меня разместили в доме для приезжих в арабском квартале около мечети. Мы проснулись утром под голос муллы, призывающего правоверных на молитву. Одним из наших соседей был Муси Мула, который, как и Элеонора, сбежал из-под стражи. Мы с изумлением узнали, что он был вывезен из страны Баблой и при этом был одет в парик и платье Элеоноры. Вместе с ним мы лизали марки и отвечали на телефонные звонки в представительстве АНК. Оно располагалось на первом этаже ветхого здания, втиснутого в ряд дышащих на ладан контор. Лёгкими перегородками представительство было разгорожено на много рабочих мест. Внутренним центром всего помещения была большая комната, где национальные лидеры (полдюжина имен, известных всей Южной Африке), сидели лицом к лицу за старыми столами, поставленными полукругом.

Мои родители чрезвычайно обрадовались, когда услышали по радио, что мы благополучно добрались до Восточной Африки. Но вскоре я получил письмо, в котором сообщалось, что мой отец внезапно заболел и умер. Я был потрясён его смертью и расстроен тем, что не был рядом с ним, когда он умирал. Я сокрушался также, что не мог утешить мою мать и присутствовать на похоронах. Хотя я не был верующим, я должен был произнести традиционные еврейские песнопения над покойным. Я посетил посольство Израиля, где один из сотрудников помог мне прочитать молитву. Я был одним из первых, кто испытал на себе в изгнании боль утраты близкого человека: и Элеонора, и мои коллеги делали всё, чтобы утешить меня.

Первого января 1964 года, когда наступил Новый Год, суда в порту Дар-эс-Салама включили свои сирены. Гавань, пальмы, липкая жара – всё напоминало Дурбан – и с печальными звуками сирен Элеонора впала в депрессию. Она плакала, опасаясь, что никогда больше не увидит Бриджиту. Я пытался успокоить её, но разлука с ребёнком слишком тяжело давила на неё в праздничные дни. Она пыталась подавить острую боль разлуки, и я забывал о её страданиях. Во время бурного начала своей политической деятельности она, как и многие другие в Движении, реагировала на сиюминутные требования момента и в целях удобства и безопасности оставила Бриджиту на попечении своих родителей. Теперь она боялась, что её бывший муж не позволит увезти Бриджиту из страны. Но мы не смогли учесть, прежде всего, естественной привязанности к ребёнку, которая развилась у её родителей. Она начала жалеть, что не забрала Бриджиту и не увезла её с собой. Мы рассматривали в свое время такую возможность, но по совету Брама отклонили её, как слишком рискованную.

Большинство наших коллег сталкивались с подобными проблемами. Все мы начали чувствовать горечь разлуки изгнанников с дорогими нам людьми. Жена и дети Муси тоже остались в Южной Африке и прошли годы, прежде чем он вновь увидел их. Мы встретились с Джо Модисе, семья которого тоже осталась дома. То же относилось к Думе Нокве и, конечно, к Мозесу Котане. Многие из молодых людей в наших транзитных лагерях покинули дома, даже не предупредив родителей о своём отъезде, настолько суровы были требования безопасности. Многие недавно женились. Лишь немногие сознательно отказывались от своих обязанностей. Все считали, что, закончив подготовку, они вернутся домой. У Элеоноры, однако, начали возникать предчувствия, что мы не вернёмся никогда.

В Южной Африке, в Претории, начинался ривонийский процесс, а в Питермарицбурге – процесс «о малой Ривонии», как мы его называли. Нельсон Мандела был привезён с острова Роббен и был обвинён вместе с Уолтером Сисулу и другими в организации более 200 крупных диверсионных операций.

Среди наиболее впечатляющих акций было разрушение мощной бомбой кабинета одного из членов правительства в Претории. Нападениям подвергались мачты линий электропередачи, трансформаторы, железнодорожное полотно, семафоры, бюро по выдаче пропусков африканцам и другие учреждения.

В Питермарицбурге Билли Нэйру, Кенику Ндлову, Ибрахиму Исмаилу, Дэвиду Ндавонде и почти двум десяткам других товарищей были предъявлены обвинения на основании Закона о диверсиях. Было ясно, что Бруно Мтоло и Стефен Мчали будут давать обвинительные показания. Оценки, сделанные Элеонорой, пока она находилась под стражей, оказались верными. Мы чувствовали себя особенно подавленными, поскольку были на свободе, тогда как наши товарищи стояли перед возможностью смертного приговора. Многие из наших товарищей, таких же изгнанников, как и мы, были в том же состоянии.

Дар-эс-Салам, бывший центр работорговли в Восточной Африке, а теперь база освободительного движения, был романтическим местом. Мы наблюдали, как арабские «доу» приходили под парусами из Персидского залива, и разглядывали роскошные ковры и другие товары, которые команды этих судов раскладывали на городских тротуарах. Гостиница «Новая Африка» был прекрасным колониальным зданием – всё из дерева и белой краски, пальмы и веранды, где иностранные дипломаты и борцы за свободу пили прохладительные напитки и занимались заговорщической деятельностью. Там мы встретили некоторых из молодых лидеров Фронта освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО), включая Жоакима Чиссано и Марселино душ Сантуша, которые потом стали президентом и вице-президентом Мозамбика. Молодая женщина, которую я знал в Йовилле ещё школьницей, Пам Бейра, бежала из Южной Африки и присоединилась к нам. Позднее она вышла замуж за Марселино. За бесчисленными чашками кофе мы обсуждали вопросы сотрудничества между нашими организациями и анализировали положение в наших странах. Если у нас в кармане было несколько восточноафриканских шиллингов и уже были сумерки, мы кричали нашим официантам в тюрбанах: «Пиво «Таскер», baridi sana» (на суахили «очень холодное») и благодарили их за обслуживание прелестным выражением на суахили – «asante sana» (большое спасибо).

Каждую неделю полный самолёт новобранцев из различных освободительных движений улетал в Северную Африку и в социалистические страны, увозя их на военную подготовку. К февралю настал мой черёд. Элеонора оставалась, чтобы продолжать работать в представительстве АНК. Она решила расширить связи со своими родителями в надежде решить проблему с Бриджитой.

Я отправился в Советский Союз с Джо Модисе и Мозесом Мабидой. Мы присоединились к группе в, примерно, 300 человек, которые уже отбыли на Украину, в Одессу. Модисе должен был стать командиром этой группы, а Мабида – правая рука Лутули в провинции Наталь – комиссаром или политическим руководителем. Я только недавно познакомился с Мабидой, человеком с большим чувством собственного достоинства, подстригавшим усы в стиле Бисмарка. Он исключительно тепло и внимательно относился к Элеоноре и её проблемам. Я обнаружил, что он имеет важное качество истинного лидера – способность сострадать.

После всего того, что мы слышали об Октябрьской революции и строительстве социализма, приземление в заснеженной Москве вызывало особое волнение. Когда мы прибыли, Мабида напомнил нам с усмешкой, идущей из глубины груди, о том, что это была страна, которую бывшие лидеры АНК ещё в 1927 году назвали «новым Иерусалимом». Нас встретил «polkovnik» (полковник) Советской Армии во впечатляющей папахе. Он поужинал с нами в ресторане «Узбекистан», наполненном шумом разговоров и ароматом готовящихся блюд. Он предложил тост за успех нашей борьбы. Следуя его примеру, мы залпом опрокинули свои рюмки с водкой. Мабида поднял рюмку и предложил тост за «страну Ленина». Со всё увеличивающимся интересом мы опять опорожнили наши рюмки, быстро научившись по русскому обычаю закусывать выпитое солёной селёдкой.

Ночевали мы в гостинице «Украина» – одном из зданий сталинского типа, пышностью своей похожих на свадебный пирог. Я стоял у окна и рассматривал город, над которым порхали хлопья снега, и был поражён той тишиной, которая наполняла город. Снегоочистители уже очищали дороги, и над всем царило ощущение мира и стабильности. Я не видел очередей за хлебом и, в самом деле, люди на улице выглядели хорошо одетыми и сытыми. Кроме того, официанты в ресторане и сотрудники гостиницы в фойе вели себя приветливо.

На мой взгляд, и его разделяли мои товарищи, система, которую наши враги в Южной Африки рисовали, как находящуюся на грани развала, на деле выглядела процветающей. Я не могу сказать, что кто-либо из нас понял тогда, что мы являемся привилегированными гостями официальных властей и что действительность для обычных людей на территории, составляющей одну шестую часть суши, может быть иной. Возможно, мы были бы более восприимчивы к недостаткам этой системы, если бы западная пропаганда в духе «холодной войны» не была столь враждебной и лицемерной. В то время, когда Запад делал лишь благочестивые заявления о зле апартеида, Советский Союз предоставлял нам практическую помощь. Оказалось, что его заинтересованность в ликвидации колониализма и расизма в Африке совпадает с нашей.

На следующий день мы прибыли в Одессу, где должны были находиться до ноября. Модисе и Мабида немедленно приняли на себя командование подразделением. Я был включён в состав группы под командованием живой и неуправляемой личности по имени Джоэль Клаас, который был позднее направлен в Лусаку, где много лет верно служил АНК. До сегодняшнего дня я почтительно называю его «tovarish komandir» («товарищ командир»). Эта группа специализировалась на сапёрном деле.

Джоэль был молодым новобранцем из деревни в восточной части Капской провинции. Его отец был рабочим-отходником, который десять месяцев в году работал на шахтах Ранда. Его мать с трудом находила работу на кухнях белых фермеров. Семья жила в простом доме и Джоэль каждый день проходил по дороге в школу десять километров босиком. Он сумел получить работу на фабрике и там попал в участники забастовки. Затем его вовлекли в АНК и он охотно согласился уехать из страны для военной подготовки.

Биография Джоэля была типичной для большинства молодых новобранцев, многим из которых было только семнадцать или восемнадцать лет. Более старшие товарищи были в возрасте примерно от 25 до 33 лет. Они участвовали в Движении по несколько лет и имели политический опыт. Однако сколько бы им ни было лет, никто из них, за исключением родственников лидеров Движения или небольшой группы членов КОД вроде меня, никогда не был в доме белого человека. Поэтому практически все в нашей большой группе впервые в жизни пользовались заботой и гостеприимством белых людей. Нас не только обучали советские офицеры, но и женский и мужской персонал готовил пищу для нас, обслуживал нас, одевал в военную и гражданскую одежду, лечил нас и, в общем, беспокоился о нас с материнской заботой. Для нас это были «социалистическая солидарность» и «пролетарский интернационализм» в действии. Мои товарищи сталкивались с таким нерасистским отношением к себе впервые в жизни. Южная Африка и её капиталистическая система не выдерживали никакого сравнения.

Нам не приходило в голову, что к нам относились по-особому. Через многие годы, когда я вновь встретился с одним из наших переводчиков, он рассказал мне, как нас снабжали хорошими сигаретами, которые советским офицерам было непросто достать. Им приходилось курить дешёвые папиросы.

Обслуживающий персонал очень интересовало то, что я был белым. И они спрашивали меня, «pochemu byeli chelovek?» (почему ты белый?), тогда как преподавателей интересовало, как я оказался вовлечён в борьбу. Что касается меня, то я давно уже перестал думать о цвете своей кожи и считал, что мои коллеги уже перестали замечать цвет моей кожи. Это создавало освобождающее ощущение.

Некоторые из сотрудников советского персонала спрашивали, что такой «prekrasni malchik» (прекрасный мальчик) как я, делает в «chorniye» (чёрной) армии. Иногда случались кулачные стычки с нашими товарищами из-за официанток в столовой. В целом же мы быстро побратались с нашими советскими товарищами. Это были ранние времена, когда студенты из Африки и других мест начали приезжать в Советский Союз. Только позже, в 80-х годах, когда система начала давать сбои, разочарование с обеих сторон проявилось на поверхности и отношения между простыми людьми и теми, кто приезжал в СССР на долгий срок, стали напряжёнными.

Врач в медпункте, который осматривал нас по прибытии, явно был евреем. Когда я поприветствовал его словом «шалом», он не мог поверить своим ушам. Мы очень оживлённо поговорили, но по какой-то причине, будь то страх или смущение, он вежливо попросил меня больше не употреблять это слово.

Нас разместили в двухэтажном здании на территории военного учебного центра. Наши преподаватели были ветеранами войны против Гитлера – Великой Отечественной войны, как они её называли. Это были люди крепкого, сердечного склада, которые приводили нас в нужное состояние одновременно твёрдо и с большим чувством юмора. Они отлично смотрелись в их шинелях, кожаных ремнях, каракулевых шапках с красной звездой и в сапогах в стиле казаков. Они умели и рявкнуть команду, и подбодрить нас хорошей шуткой. Пожалуй не было среди них ни одного, кого бы мы недолюбливали. Их ширококостный склад, прямота, жизнерадостность и крестьянский вид напоминали нам наших буров в Южной Африке.

У нас было то же обмундирование, что и у советских солдат. Мы носили гимнастёрки поверх брюк, которые были заправлены в высокие, до колен сапоги. Вместо носков мы научились навертывать «portyanka» – кусок фланели, обматываемый вокруг ступни и выше по ноге. Такова была традиция, относящаяся ещё к царским временам. Мы обнаружили, что это обеспечивает лучшую защиту от холода, нежели носки. Мы носили кожаные пояса с пряжкой с серпом и молотом. На улице мы были одеты в тёмно-серые меховые шапки («shapka») и в обычные серые шинели. По вечерам, или когда падал снег, мы поднимали воротники наших шинелей и опускали уши шапок и становились неотличимыми от советских солдат, тем более, что скоро многие из нас научились бегло говорить по-русски.

Среди нас царило приподнятое настроение, особенно, когда мы маршировали по плацу так, как это было принято в Красной Армии, высоко поднимая ноги, с отмашкой рук до груди, и пели наши национальные песни. Самой популярной из них была «Sing amaSoja kaLuthuli» (Солдатская песня о Лутули). Наши собственные командиры подавали громким голосом команды «Smyeerna!» (Смирно!) и «Volna!» (Вольно!) и кухонный персонал кричал одобрительные слова «chorniye Ruskiey» (чёрным русским).

Одно из первых занятий, в котором я участвовал, было на стрельбище. Наше подразделение познакомили со знаменитым автоматом АК-47, созданным в 1947 году участником войны Михаилом Калашниковым. Простое устройство, точность при любых погодных условиях, огневая мощь и надёжность сделали автомат Калашникова излюбленным оружием во всех частях света. К концу занятия, продолжавшегося целый день, некоторые из нас показали достаточно хорошие результаты, чтобы перейти к более сложным упражнениям. Я стрелял хорошо потому, что имел многолетнюю практику с воздушным ружьем на холмах Йовилля. Другие отличились потому, что прошли подготовку в Алжире, Египте и Китае. Советские командиры поздравили нас и разрешили стрелять по поднимающимся мишеням на дистанции 200 метров. Мы расстреливали мишени, как только они появлялись, под одобрительные возгласы остальных бойцов нашего подразделения.

Одним из наиболее запоминающихся был преподаватель политической подготовки, смуглый армянин, майор Чубиникян. Он преподавал нам в течение почти целого года, ни разу не заглянув в записи. Он рассказывал нам об истории русской революции, об основах социализма и коммунизма, о строительстве социализма и о мировом революционном движении. Он резко отзывался о сталинизме, язвительно говорил о капиталистической эксплуатации и часто и восторженно – о революции.

«Revolushin iz not rock en roll (революция – не рок-н-ролл)», – была одна из фраз, которую он любил произносить по-английски, а к концу года, когда Запад охватило новое танцевальное увлечение, он изменил последнюю часть фразы на «твист». Революция была «тяжёлым испытанием», к которому нельзя относиться легкомысленно. Он подчёркивал, что вооружённую борьбу нужно начинать только тогда, когда не существует демократических свобод. Он предупреждал нас о том, что революция может сталкиваться с препятствиями и поражениями, но что развитие всегда идёт по восходящей.

Он объяснял нам, почему пролетариат был «могильщиком» капиталистической системы и почему социализм превосходил капитализм. Он любил использовать фразы «человек человеку – волк» и «человек человеку – друг, товарищ и брат», сравнивая две системы ценностей.

Он рассказывал нам об отсталости и бедности страны при царской системе и о достижениях Советского Союза, первой страны, отправившей человека в космос. Как армянин, он с гордостью рассказывал нам, что до революции Армения была страной «мальчиков-чистильщиков обуви», а сейчас на душу населения она имела наибольшее в мире число врачей и инженеров.

Советский премьер-министр Хрущёв заявил, что коммунизм будет построен к 1980 году, что звучало очень привлекательно для нас. Однако я заметил, что Чубиникян предпочитал говорить, что это может оказаться более длительным процессом. Он подчёркивал, что коммунизм невозможен без создания изобилия товаров в стране. Коммунистический принцип распределения – «от каждого по способностям, каждому по потребностям» – мог быть осуществлен только тогда, когда будет создано необходимое общественное богатство. В соответствии с программой Коммунистической партии Советского Союза «материальная и техническая база коммунизма» должна была быть создана в два этапа. В течение первого, в 1961-70 годах уровень производства должен был возрасти в два с половиной раза. На втором этапе, в 1971-80 гг., производство должно было возрасти в шесть раз. К концу этой стадии в СССР должен быть самый высокий уровень жизни в мире и «будет одержана решающая победа в экономическом сражении с капитализмом».

В ретроспективе эти цели были, честно говоря, нереалистичными. Однако в то время мы верили в них, также как и наши советские друзья. Сейчас трудно поверить, что кто-то мог предположить, что СССР действительно обгонит США за 20 лет. Но в то время экономический рост СССР был впечатляющим.

Твёрдо считалось, что капитализм загнивает и что монополистические противоречия приведут к падению этой системы. Это были дни, когда Хрущёв стучал ботинком по столу в ООН и заявлял Западу, что «мы вас похороним». Считалось, что с помощью стран советского блока бывшие колонии найдут некапиталистический путь к социализму.

Китайско-советские противоречия обострились до предела. В наших рядах происходили бурные дебаты между примерно дюжиной наших товарищей, которые прошли краткосрочную подготовку в Китае, и остальными. По теории Мао Цзедуна так называемый третий мир стал новым центром революции. Он преуменьшал роль СССР и других социалистических стран Европы, и международного рабочего класса. И ЮАКП, и АНК выступали против такого подхода и разделяли мнение, что Пекин стремился расколоть организации, чтобы получить поддержку для так называемой «линии Китая».

Хотя сторонники взглядов меньшинства в наших рядах не подвергались каким-либо притеснениям, Чубиникян и другие советские офицеры при каждой возможности осуждали маоизм. Центром полемики была идея «мирного сосуществования». В соответствии с советской позицией, альтернативой сосуществованию социалистического и капиталистического лагерей была война, и её необходимо было избегать. Социалистическая система должна была продемонстрировать свое превосходство экономическими успехами в «мирном соревновании» с капитализмом. В соответствии с теорией, капиталистические экономики должны были постепенно ослабевать из-за продолжительного мирного периода.

Китайцы, напротив, рассматривались, как подстрекатели войны. Они воевали с Индией в 1962 году и были полны решимости создать ядерное оружие, пожертвовав при этом экономическим прогрессом. Они проповедовали теорию о том, что политическая власть может быть завоёвана «через ствол винтовки».

Китай хотел иметь Бомбу, потому что хотел любой ценой стать лидером всего мира, утверждал Чубиникян. Но люди должны были вкусить плоды революции. Чего хорошего в том, чтобы быть «атомным богом», когда ваш народ голодает.

Эти доводы казались нам правдоподобными, особенно потому, что политика мирного сосуществования позволяла Советскому Союзу оказывать поддержку национально-освободительной борьбе. Ирония судьбы в том, что те самые вещи, за которые в свое время критиковали Китай, привели в конечном счёте к разрушению Советского Союза.

После осуждения Хрущёвым Сталина в 1956 году СССР, по-видимому, вставал на путь экономического развития, который подразумевал и большие политические свободы. Мы считали, что сталинизм был последствием попыток Запада разрушить Советский Союз с момента его возникновения, подталкивания гитлеровской агрессии к войне, которая привела с гибели 20 миллионов советских граждан, разрушению тысячи крупных городов, уничтожению ста тысяч деревень. После того, как Советский Союз восстановился, всё было возможно.

У всех в нашем Движении, начиная с его руководства, существовала непоколебимая уверенность в последовательности действий и в возможностях Советского Союза, что, задним числом, оказалось ошибкой. Но даже в то время я чувствовал, что революционные интеллектуалы вроде Марселино душ Сантуша из ФРЕЛИМО были не столь восприимчивы, как я. Позднее, когда я впервые встретился с кубинскими товарищами, то обнаружил, что они были настроены более критически, чем мы. Однако не ЮАКП определяла политическую линию АНК, как некоторые из перебежчиков из партии пытались доказать позднее. Несомненно, моральная и материальная помощь, которую Советский Союз предоставлял Движению, порождала столь тесные связи.

Жизнь на улицах Одессы выглядела приятной и спокойной. У нас не было возможности сравнивать уровень жизни в СССР с развитыми западными странами, хотя было ясно, что качество потребительских товаров не могло сравниться с тем, что мы видели в южноафриканских магазинах. Но ведь, считали мы, покупки были доступны в Южной Африке лишь меньшинству населения. Для моих коллег общий уровень жизни был настолько выше тех условий, в которых они жили в Южной Африке, что Одесса по сравнению с этим казалась им раем.

Хотя большая часть зданий была в плохом состоянии, мы понимали, что это результат разрушений военного времени. Масштабное жилищное строительство разворачивалось перед нашими глазами. Квартплата составляла пять процентов зарплаты – при том, что стоимость отопления и электричества была меньше, чем один процент. На улицах не было попрошаек и бродяг, хотя было много нарисованных от руки карикатур и плакатов, осуждающих пьянство.

Перенесённые тяготы жизни отразились прежде всего на людах старшего поколения. На улицах было много безногих ветеранов войны, передвигавшихся на примитивных каталках. Мы рассматривали алкоголизм как одно из наследий войны и как результат исключительно низких цен на спиртное. Только позже, когда я стал менее наивным в отношении социальных проблем в Советском Союзу, я понял, насколько пьянству способствовала скука и разочарование в жизни.

Единственный раз, когда советские офицеры рассердились на нас, был, когда один из наших товарищей так напился во время увольнения в город в субботу вечером, что оказался в милицейском вытрезвителе, где и провёл ночь. Мы начали употреблять термин «пустое место», когда говорили о таких товарищах. Этот термин на многие годы вперёд стал частью жаргона МК. Это же относится и к слову «mgwenya», которое означало «пионер» или «первооткрыватель» и которое стало обобщенным названием «одесского поколения» МК. По прошествии времени это слово приняло значение «ветеран» или «бывалый солдат» и оно выделяло поколение тех, кто вступил в МК в 1960-х годах, из последующих поколений. Слово «qabane» из языка племени коса стало употребляться в качестве слова «товарищ» при этом звук «qa» выражался свойственным языку коса громким щелканьем языка. Это слово происходило из обычая потереть товарищу спину во время купания в реке.

Моё поколение было легко различить не только по нашему возрасту, но и по тому, как русский язык стал частью того «tsotsi taal» (буквально – «бандитский язык»), которым мы пользовались. На обычное приветствие «Hoe's it daar ma bra?» (Как поживаешь, брат мой?») следовал ответ «It's khorosho ma bra, it's pozhal'sta» (Хорошо, мой брат, пожалуйста).

По субботам мы ходили на танцы в Дом офицеров, где имели возможность познакомиться с местными девушками. Это было чистое, добросердечное развлечения с приёмами ухаживания, которые, как мне казалось, вышли прямо из русских романов девятнадцатого века.

Некоторые из более старших товарищей, которым было уже далеко за сорок, завели знакомства с вдовами военной поры и по субботам и воскресениям наслаждались домашним уютом. Это были достаточно тайные романы, и я узнал об этом только тогда, когда один из наших ветеранов, «Oom» (Дядюшка) Джеремия, пригласил меня на обед в воскресенье. Когда мы пришли в дом его возлюбленной – женщины за пятьдесят лет, сыновья которой были в армии, на него хлынул поток чувств: она усадила его в его любимое кресло, принесла пару шлёпанцев.

Однажды меня попросили выступить перед школьниками и рассказать им о положении в Южной Африке. Джоэль Клаас пошёл со мной и когда я рассказал школьникам, какое образование он получил, и как он был вынужден учиться при свечах, они были потрясены и немедленно решили собрать для нас денег.

Как-то раз, в поисках компании, несколько человек из нас зашли в университет. Скоро мы втянулись в оживлённую беседу с группой студентов отделения английского языка, которые готовили курсовую работу по Роберту Бернсу. Я удивил их, прочитав на память: «Виски и свобода очень хорошо уживаются». Дело закончилось тем, что мы купили «Советское шампанское» и устроили шумную вечеринку. Мы сделали ошибку, сказав, что мы кубинцы, поскольку по соображениям безопасности нам было рекомендовано скрывать нашу подлинную национальность. Когда мы уходили, они пообещали пригласить на следующую встречу студентов с испанским языком. В результате мы так и не вернулись.

Летом мы отработали смену в колхозе. Вместе со студентами мы собирали арбузы. Во время обеденных перерывов мы шутили с ними и чувствовали их хорошее расположение к нам. Здесь мы имели возможность проверить свое понимание политической обстановки в России. Мы узнали, что не все согласны с общепризнанными истинами. Мы утверждали, что движущей силой общества является рабочий класс. Они спорили с нами, настаивая на том, что авангардом является интеллигенция. Только к концу дня, во время прекрасного ужина и после бесчисленных тостов мы, в конечном счёте, пришли к согласию о том, что лавры должны быть отданы колхозникам.