Текст книги "Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе"

Глава 2. Движение
^{Апрель 1960 – июль 1961 года. Дурбан и Йоханнесбург}

В те дни, которые последовали за расстрелом в Шарпевилле, я находился в беспокойном состоянии. Один напряжённый спор следовал за другим: внутри семьи, с друзьями и с коллегами. За пределами моего обычного непосредственного окружения мало кто из белых обнаруживал обострённое восприятие происходящего. Общее отношение было следующим: «Мы должны расстреливать из пулемётов как можно больше».

Чёрные рабочие на «Альфе» замкнулись в себя больше, чем когда-либо. Моё чувство опустошённости несколько ослабло, когда они показали мне листовку АНК, в которой осуждался расстрел и содержался призыв к общенациональному протесту и сжиганию пропусков. Это дало мне возможность почувствовать себя частью какого-то дела, направленного на устранение несправедливости. Но я почувствовал себя беспомощным сторонним наблюдателем, когда увидел в газетах фотографии вождя Лутули, сжигающего свой пропуск, после чего он был арестован вместе с тысячами других чёрных. Правительство объявило чрезвычайное положение и запретило АНК и Пан-Африканистский конгресс (ПАК). Я каждый день видел, как сделанные в Англии броневики «Сарацин» мчались по улице в направлении посёлка Александра, где жили чёрные рабочие «Альфы».

Что можно было сделать? Я с ужасом обнаружил, что внутри моего обычного круга общения ответа на этот вопрос не было. К сожалению, Ларри Соломонс в начале года вернулся в США. Единственным изменением было то, что пить стали больше. Я обвинил приятелей в том, что они «занимаются пустяками в то время, когда Шарпевилль и Александра горят». Я понял, что обманываю сам себя: невозможно было вести жизнь свободного и независимого человека, когда зверства, подобные шарпевилльским, могли произойти в любое время. Я чувствовал, что наслаждаюсь роскошью и лишь потакаю своим желаниям. Я корил себя за то, что не отозвался на просьбу Роберта Реши отдавать часть своего свободного времени АНК. Я не знал, как связаться с ним, и предполагал, что он и Дума Нокве, также как и Лутули, были арестованы.

Была Пасха, и я решил взять праздничный отпуск, чтобы съездить в Дурбан к одному из родственников, который был убеждённым коммунистом. Я нуждался в наставничестве со стороны кого-либо, кто бы знал, что делать. Пэтси решила поехать со мной и мы отправились на попутных машинах на субтропический берег океана в провинции Наталь. Мы остановились у одной из приятельниц-художниц, её звали Венди и она жила в квартире-студии на возвышавшихся над гаванью холмах Береа.

Она была взволнована, потому что из Англии прибыла с гастролями труппа Королевского балета. В первый же после приезда вечер мы с Пэтси оказались на вечеринке в честь артистов балета, организованной в доме одного из наиболее популярных людей местного общества. Шампанское лилось рекой и нас унесло в мир, в который Шарпевилль не мог вторгнуться.

На следующий день, когда мы страдали от похмелья, Венди сказала мне, что один из её соседей был «коммунистом вроде тебя самого». Я немедленно ухватился за шанс познакомиться, что и было сделано в тот же вечер. А между тем события быстро разворачивались. В то утро тысячи людей начали шествие в город из Като-Манора, расползающегося во все стороны посёлка из картонно-жестянных лачуг позади Береа. Их целью было дойти до городской тюрьмы и потребовать освобождения своих руководителей. Подобно реке, они разбились на несколько потоков, чтобы обойти полицейские заслоны. Группа демонстрантов была задержана прямо у наших дверей около спешно сооружённой полицией баррикады.

Это были мужчины и женщины всех возрастов, плохо одетые и в стоптанной обуви, безоружные – за исключением жалкого набора палок, которые несли с собой некоторые мужчины. А путь им преграждали шеренги полиции, направившие автоматы прямо на них. Люди молчали. Они сохраняли спокойствие и чувство собственного достоинства.

Белые жители этого пригорода спрятались по домам, нервно выглядывая из зарешёченных окон. Двое белых мужчин с пистолетами на поясах с гордым видом вышли на улицу и встали позади полицейской шеренги. Молодой бородатый чёрный, одетый в рваное пальто, вёл переговоры с командиром полицейских, который как башня возвышался над ним. Полицейские в цепи делали бесстрастный вид, но можно было разглядеть, как нервно дергались их пальцы на спусковых крючках. Я начал раздумывать, не присоединиться ли мне к жителям посёлка. Но до того, как я решился, толпа развернулась и мирно направилась обратно в Като-Манор.

Я узнал позже, что белая пара, сочувствующая АНК, сделала то, что я только собирался сделать. Основная группа демонстрантов сумела дойти до городской тюрьмы, где им приказано было разойтись. Эта пара, взявшись за руки, вышла вперёд под полицейские винтовки. Утверждали, что это помогло предотвратить ещё одну бойню.

Соседка Венди, молодая женщина с выразительными серыми глазами, нервничала, потому что её четырёхлетняя дочь застряла по дороге из детского сада. Я успокоил её, отметив, что демонстранты вели себя мирно. Она тоже была поражена шарпевилльским расстрелом и, как молодая мать, очень тревожилась. Венди представила её как Элеонору. После того, как Элеонора ушла (и это было примером иронии судьбы), я сказал Венди и Пэтси, что она очень хорошенькая. Венди, которая была «голубой», засмеялась и сказала, что она безуспешно домогалась Элеоноры в течение нескольких месяцев. Вряд ли кто-нибудь из нас мог предположить, как тесно моя жизнь будет связана с Элеонорой.

Грэхам Мейдлинген был ещё одним соседом. Он внимательно слушал, когда я излагал свои взгляды. Он спросил, знаю ли я кого-нибудь в, как он его называл, «Движении». Сначала я предположил, что он имеет в виду танцевальную труппу – интересовался ли он Королевским балетом? – но он объяснил: «это коллективное название АНК и его союзников».

Я назвал имя одной из двоюродных сестёр моей матери, Джакелины Аренштейн, которую я надеялся найти. Она проходила по тому же Процессу о государственной измене в 1956 году, что и Лутули, Мандела и другие. Во время судебных заседаний моя мать носила ей еду.

На следующий вечер Грэхам зашел ко мне.

– Роули, муж Джакелины, сидит в моей машине за углом. Полиция ищет его. Можно его пристроить у вас? Мой дом небезопасен.

Я спросил Венди, которая не возражала, но только на одну ночь.

Грэхам ввел долговязого неуклюжего человека в растрепанном костюме. Это был Роули Аренштейн, бородатый юрист, который помнил меня десятилетним мальчиком, когда я приезжал в Дурбан с моей мамой. С таким видом, будто он просто зашёл на чашку чая, он поинтересовался её здоровьем и пошутил о её любви к полнокровной жизни. Мы не ложились спать в течение нескольких часов, пока он рассказывал о Движении и о нынешнем кризисе. Он подчёркивал, что чёрное большинство имеет потенциальную мощь, которая может быть реализована через единство и организованность. Он поразил меня предсказанием о том, что правительство Национальной партии не продержится у власти и шести месяцев.

Роули не выказывал никаких признаков усталости и, казалось, мог продолжать беседу всю ночь. Хотя он слегка ошибся в своем предсказании – правительство продержалось ещё более 30 лет, но я никогда больше не встречал кого-либо, кто был бы столь полон желания так глубоко разъяснять ситуацию новичку.

Я сказал, что готов помочь в любой форме. Поскольку я не был известен полиции и поскольку мне доверяли, я сразу же был погружён в самые глубины подпольной борьбы. В течение следующей недели я превратился в его помощника и посыльного – к глубокому сожалению Пэтси, которой я полностью пренебрегал.

После той первой ночи я нашёл ему жильё в доме другого друга. Там в гараже был старый «Форд». Нам было разрешено им пользоваться, но ключ стартёра потерялся. Я поразил Роули тем, что завёл машину клочком фольги. Я перевозил записки между ним и Грэхамом и привёз ему парик жены Грэхама – Валерии Филлипс. Она была известной актрисой, которая послала Гарольду Макмиллану телеграмму протеста против бойни в Шарпевилле. Я возил Роули по ночам в различные надёжные места, где он обсуждал ситуацию с другими, которые так же, как и он, находились «в бегах». На одной из этих встреч он натолкнулся на Монти Найкера и Дж. Н. Сингха, которые были лидерами Индийского национального конгресса. Они громко хохотали над гримом друг друга, и лишь отсмеявшись, перешли к делу.

Меня направили по одному адресу в индийский квартал города, чтобы встретиться с Джеки, но я заблудился. Было темно, улица была забита народом, и поблизости не было ни одного белого. Я забыл название улицы, которую искал, и чувствовал себя неуютно. Я остановил наугад какого-то человека, который после того, как я назвал имя человека, квартиру которого я разыскивал, направил меня в нужную сторону.

Этот человек, г-жа Поннен, была, очевидно, хорошо известна в этом районе, потому что меня проводили прямо до её дверей. Я нервничал, раздумывая, не нарушил ли я каких-либо правил конспирации, спросив незнакомого человека, где она живет. А что, если человек, которого я остановил, уже отправился в полицию, дабы сообщить о странном белом человеке в индийском квартале, который разыскивал её? Эта мысль выбивала меня из колеи.

Когда я постучал, дверь открыла девушка-индуска. За ней следом вышла седая белая женщина лет пятидесяти, с пронзительными глазами и суровым выражением лица. Она поприветствовала меня чрезвычайно холодно и спросила, зачем мне была нужна г-жа Поннен. Когда я сказал ей, что пришел «повидать Джеки», она кивнула и разрешила мне войти, назвав себя г-жой Поннен.

Ещё будучи мальчиком, я был поражён внешностью Джакелины. У неё были длинные чёрные волосы, проницательные глаза и оливковый цвет лица. Её мать и моя бабушка были сёстрами, поэтому у неё было сильное семейное сходство с моей матерью. Джеки была рада меня видеть, но то, что она непрерывно курила, было признаком напряжённости. Две её юные дочери, такие же темноглазые и задумчивые, как она, играли в квартире. Джеки было интересно узнать, что побудило меня присоединиться к Движению.

Вера Поннен подала чай и внимательно слушала. Как и Джеки, она непрерывно курила. Я узнал, что Вера была «кокни»[10]10
  «Кокни» – жители Лондона.


[Закрыть], что она приехала в Южную Африку в возрасте восемнадцати лет и вышла замуж за Джорджа Поннена, одного из профсоюзных лидеров. Джеки была сдержанным человеком и употребляла вежливые выражения, тогда как Вера, в отличие от неё, говорила резким голосом и постоянно бранилась. Её настроение менялось, между приступами кашля, от веселья до гнева. Она прямо заявила мне: «Я стала коммунисткой в возрасте шестнадцати лет. Я дралась с Мосли и его фашистской бандой на Кейбл-стрит. Этой страной управляют фашисты, которые хотели бы, чтобы в войне победил Гитлер. Но я скажу тебе, – тут она зашлась в приступе кашля, – я скажу тебе, что эти поганые ублюдки на этот раз зашли слишком далеко. Африканцы пришли в движение. Они не намерены больше терпеть эту муть».

Джеки передала мне чемодан с бельём для Роули и я уехал, оставив Веру кашляющей в ванной так, будто она собиралась умирать.

Пэтси и я сопровождали Роули в Йоханнесбург, где ему нужно было встретиться с ушедшими в подполье лидерами Движения. Было ужасно холодно, и я убедил его одеться как человеку из богемы Хиллбрау – джинсы и плотный свитер с высоким круглым воротником типа поло. Для Роули, который сбрил бороду и обычно одевался в костюм и галстук, это была хорошая маскировка. В магазине, специализирующемся на персидских коврах, мы получили указание подождать на углу улицы, около библиотечного сада. В назначенное время около нас остановилась машина, водитель посмотрел на нас, кивнул, и мы сели в машину. Шляпа шофёра была надвинута ему на лицо, воротник пальто был поднят. Я почувствовал, будто я живу в мире одного из фильмов Альфреда Хичкока. Водитель несколько раз нервно посмотрел на Роули, а затем впал в неудержимый смех.

– Боже мой, Роули, – наконец выпалил он, – я подумал, что по ошибке подцепил пару бомжей. Чёрт, я бы никогда не узнал тебя.

Я позже узнал, что водителем был Уолфи Кодеш, ветеран Движения, который нарисовал лозунг Коммунистической партии на стене в Йовилле, когда я был ещё ребёнком. Мы стали друзьями на всю жизнь. Уолфи взял на себя обязанность помогать Роули, а я вернулся обратно на работу в «Альфа Филмз».

Роули познакомил меня с Движением в Йоханнесбурге и я стал членом чрезвычайного комитета Конгресса демократов (КОД), организации белых, которые поддерживали АНК. Все в этой группе были гораздо старше меня, за исключением привлекательной Лули Калинкосс, которая позднее стала специалистом по истории рабочего движения. Я узнал среди них владельца магазина ковров, который с полудюжиной других людей входил в состав группы. Я поначалу не знал их имен и профессий и позднее, когда сошелся с ними поближе, был удивлён, обнаружив, что никто из них не был евреем. Я работал, пребывая в заблуждении, что единственными белыми, которые были озабочены расовым угнетением чёрных, были евреи.

Час в неделю, который Роберт Реша просил меня уделять Движению, постепенно расширялся, захватывая практически всё моё свободное время. Комитет КОД готовил и секретно печатал листовки. Мне было поручено распространять их в районе Хиллбрау. Я вовлёк друзей, и мы таскались по ночам по улицам, засовывая листовки в почтовые ящики и под двери. Листовки требовали освобождения всех арестованных, отмены чрезвычайного положения и замены апартеида демократической системой. В нескольких случаях мы засыпали листовками улицы города с крыш домов. Мы выходили командами, вооружённые кистями и краской, и рисовали лозунги на стенах. Нам следовало соблюдать осторожность, поскольку была велика опасность попасть под арест.

Один из наших был арестован, когда беспечно швырнул листовки в полицейский участок в Хиллбрау. Мы не знали о причине его исчезновения, и я пошёл к нему на квартиру, чтобы разузнать. Его отец открыл дверь и в раздражённом настроении попытался схватить меня. «Во что вы втянули моего сына?», – потребовал он ответа. Я попытался посоветовать ему найти адвоката, но он был намерен всыпать мне, пока его жена звонила в полицию. Я не мог сделать ничего другого, кроме как сбежать оттуда.

Дурбан показался мне пленительным и когда один из клиентов «Альфы» – расположенное там рекламное агентство, предложило мне перейти в их отдел кино и телевидения, я с большой радостью принял это предложение. Мои отношения с Пэтси были напряжёнными. Они то прерывались, то возобновлялись отчасти из-за девятилетней разницы в возрасте, но в большей мере из-за того, что она никак не могла преодолеть свою привязанность к художнику, который бросил её. Я импульсивно предложил ей выйти за меня замуж и когда и семья, и бывшие школьные друзья попытались вмешаться и отговорить меня – по многим причинам, включая тот факт, что она не была еврейкой – я становился всё более твердым в своём решении. Ответ Пэтси не был окончательным, и мы договорились рассматривать наш брак как испытание. Мы поженились в суде магистрата Йоханнесбурга. После типичной вечеринки в духе Хиллбрау мы отправились в Дурбан.

Я нашёл коттедж в том же жилом комплексе, где жили Венди и Грэхам Мейдлингер. Элеонора разводилась и куда-то уехала со своей маленькой дочерью.

Фирма, которая наняла меня, была собственным агентством крупной транснациональной компании-производителя мыла и дезинфицирующих средств. Из нашего кондиционированного офиса на набережной Виктории в Дурбане мы могли черпать вдохновение, разглядывая через бухту завод, где производились товары.

Я вошёл в группу сценаристов и художников, разрабатывающих рекламные кампании по продвижению товаров. Мой непосредственный начальник, директор по творческим вопросам, приехавший из Англии, обычно говорил: «У меня есть такое чувство в желудочном соке…», перед тем, как решать насколько, на его взгляд, идея была хороша или плоха. Однако, в конечном счёте, решающее значение имело то, в какой мере одобрял идею отдел сбыта на самом предприятии.

С отменой чрезвычайного положения в сентябре 1960 года я начал общаться с многими людьми, которые были в тюрьмах, скрывались или просто отсиживались. Хотя АНК, равно как и ПАК, и Коммунистическая партия, оставались запрещёнными, остальные организации и участники Движения – КОД, Индийский конгресс и профсоюзы – возобновили открытую деятельность. Я подружился со здоровенным африканером Стивом Нелом, у которого была аптека на той улице, где располагалось так называемое «отделение для чёрных» Натальского университета. Чёрные студенты учились в ветхих помещениях, тогда как белые занимались в хороших зданиях на вершине холма. Группа студентов-членов АНК сделала заднюю комнату в заведении Стива своей штаб-квартирой. Среди них были такие лидеры АНК, как Джонни Макатини, который впоследствии представлял организацию в ООН, и Кгалакхе Селло, ученик клерка у Роули, который впоследствии стал членом правительства Лесото. Был среди них и Эрнст Галло, тоже студент-юрист, который жил в семье Стива Нела.

Эрнст был из Кейптауна. Его родителям пришлось побороться за то, чтобы он смог окончить школу, и он продолжал учёбу, изучая юриспруденцию по неполной программе. Как и другие, он был старше меня на несколько лет. Мы стали близкими друзьями. Каждую неделю после работы мы встречались с ним, чтобы идти продавать поддерживающую Конгресс газету «Нью Эйдж», которую доставляли в аптеку Стива.

– Нью Эйдж! Газета борьбы, – выкрикивали мы, обращаясь к рабочим, которые торопились на автобусы и поезда, доставлявшие их в посёлки.

Вера Поннен жила за углом от аптеки Стива. Наконец-то я познакомился с её мужем Джорджем, который находился под арестом. Он был коренастым мужчиной, который был первым профсоюзным организатором среди индийских рубщиков сахарного тростника. Он не торопясь вникал в поставленный ему вопрос, привлекал внимание собеседников пристальным взглядом и после этого давал предельно конкретный ответ. Он любил расслабиться в конце тяжёлого рабочего дня с помощью бренди и кока-колы. Вера, обычно неистовая и боевитая, к этому времени обычно также утихала. На заседаниях КОД, где она иногда имела острые разногласия с Роули, она цитировала «Поннена» – никогда не называя его по имени – и это, с её точки зрения, решало спор в её пользу.

Единственной другой личностью, к которой Вера относилась с почтением, был Мозес Котане, давний лидер Коммунистической партии и АНК, останавливавшийся у Понненов, когда бывал в Дурбане. Я встретил его там в один необычайно холодный день, и увидел их двоих в халатах, с шарфами, повязанными вокруг головы, за чашкой чая. Мне было очень трудно скрыть смех при виде Котане, считавшегося самым опасным коммунистом в стране, выглядевшим как «гого» (бабушка из чёрного посёлка).

Редакция «Нью Эйдж» была на Грей Стрит, в суматошном индийском торговом центре. Её возглавлял М. П. Найкер, который пользовался большим уважением. Под его опекой я начал готовить материалы для газеты. Помощником Эмпи, как его все звали, был молодой человек Ибрахим Исмаил Ибрахим, который был из мусульманской среды, о чём свидетельствовало его имя. Имена всех индийских товарищей подвергались сокращению и Ибрахима звали Эбе.

Напротив офиса «Нью Эйдж» находился «Лакхани Чемберс», сырое, похожее на лабиринт пребывавшее в жалком состоянии здание, в котором размещалось множество дышащих на ладан фирм. На одном из плохо проветриваемых этажей располагались тесные и перегруженные людьми помещения Индийского конгресса Наталя и Южноафриканского конгресса профсоюзов (САКТУ). Это место походило на железнодорожную станцию, поскольку рабочие непрерывно приходили и уходили. Билли Нэйр выделялся как самый динамичный деятель, и он пользовался огромным уважением. Бывали моменты, когда мне нужно было передать ему срочное послание, но если он принимал рабочих, ждавших очереди к нему, то он требовал, чтобы я подождал. Потом он объяснял, что профсоюзный офис – это то самое место, где рабочие должны чувствовать, что они идут первыми. Он любил выпить после работы и я иногда заглядывал вместе с ним в индийский ресторанчик, чтобы опрокинуть стаканчик-другой тростникового спирта – излюбленного напитка индийских рабочих.

Опять начали проводиться собрания. Постоянное место для них под безобидным названием «Социальный центр мужчин-банту» было поблизости. Поскольку большинству членов КОД, включая Роули, Веру и Джеки, в соответствии с Законом о подавлении коммунизма было запрещено выступать на собраниях, делать это поручалось мне. Зал неизменно был переполнен рабочими, находившимися в самом боевом настроении и низкими мелодичными голосами распевавшими на языке зулу революционные песни свободы. «Мы будем стрелять по бурам из пушек», было общей темой этих песен.

Меня представлял на сцене Стефен Дламини, президент САКТУ, который одевался в строгом стиле в костюм с красным галстуком и имел отменные старомодные манеры. Поскольку в задних рядах зала сидела группа офицеров и полицейских из Специального отдела, он объявлял, что не собирается раскрывать моё имя, чтобы не облегчать жизнь полиции. Профсоюзный активист по имени Джерри Кумало выходил, чтобы переводить меня, поэтому Стефен решил окрестить меня Кумало.

Позднее, когда в изгнании я стал писать стихи, я использовал псевдоним «АНК Кумало». После моей речи, однако, некоторые из молодежных лидеров решили дать мне имя «Вука Йибамбе», что на языке зулу означало «тот, кто готов прыгнуть на сковородку».

В том темпе, в котором я жил, было мало времени для семейной жизни. Пэтси не хотела заниматься политикой, и с обоюдного согласия и без всякой обиды она вернулась в Йоханнесбург. Наш брак продолжался шесть месяцев. Мне показалось было, что я не выполнил своих обязательств перед ней, но я был несколько успокоен, когда Вера и Джеки, которые выступали нашими советниками, сказали мне, что наши отношения никогда не выглядели жизнеспособными. По крайней мере мы расстались по-дружески, без дополнительных проблем в виде детей. Пэтси скоро вновь вышла замуж и родила ребёнка, но я никогда больше её не видел.

В конце мая 1961 года доктор Фервурд, главный архитектор апартеида, провозгласил Южную Африку республикой. АНК, возглавляемый Нельсоном Манделой (ушедшим в подполье, чтобы организовывать сопротивление), призвал к трёхдневной забастовке протеста. За несколько недель до этого мы уже работали на всех оборотах, чтобы обеспечить успех этого призыва.

Именно в это время я возобновил знакомство с бывшей соседкой Венди, Элеонорой, которая работала в центре города в книжном магазине. Она родилась в Шотландии, и в Дурбан её привезли ещё ребёнком. Между нами обнаружилось много общего, и скоро Элеонора распространяла листовки вместе со мной. У неё было много либерально настроенных друзей, и это способствовало расширению рядов крошечного КОД.

Перед самой забастовкой, когда мы должны были бы заниматься последними приготовлениями, часть из нас собралась в доме Роули, чтобы охранять его. Его несколько раз угрожали убить и мы получили информацию, что группа убийц вот-вот должна была нанести удар.

Я был в первой смене с Джонни Макатини. В два часа ночи нас сменили, и мы повалились спать в комнате на втором этаже. Только мы закрыли глаза, как в саду началась стрельба, сопровождаемая боевыми криками нашей стороны. Наши люди были вооружены только дубинками. Выскочив на улицу, я увидел две отъезжающие машины, за которыми гнались наши ребята. Схватив кирпич, я тоже погнался за ними, ободрённый тем, что двигатель одной из машин забарахлил. Хорошо бегая, я вырвался вперёд и в тот момент, когда машина дернулась и начала двигаться, я отправил свой снаряд в заднее стекло. Оно разлетелось. Почти одновременно я попал под огонь пассажира в маске. Я почувствовал жгучую боль в щеке и когда поднял руку к лицу, то почувствовал, как струится кровь. Я сжал кожу и выдернул кусочек свинца – осколок пули, отскочившей рикошетом.

Окна в доме Роули были прострелены. К счастью, потерь не было. Я узнал, что шесть налетчиков с нейлоновыми носками на головах одновременно подошли к передним и задним дверям дома. Седьмой, кравшийся по саду, столкнулся лицом к лицу с Галло, который поднял тревогу. Полиция, которая прибыла на это место через несколько минут, но не смогла задержать убегавших налётчиков, распространила версию о том, что столкновение произошло из-за наших внутренних распрей. Когда утренние газеты вышли с подробным описанием нападения и с сообщением, что «в одного из охранников попала пуля», я позвонил своим родителям, чтобы заверить их в том, что я цел.

Ну, а что касается того, что должны были подумать об этом происшествии мои наниматели, то я смог узнать об этом только после трёхдневной забастовки.