Текст книги "Дикие"

Наконец мы открываем последний ящик. Он почти полностью набит бумагой и соломой, но в самом центре лежит плитка шоколада – настоящего, темного, качественного шоколада. Сгрудившись вокруг Уэлч, мы наблюдаем, как она вынимает шоколад из ящика.

– Это… – начинаю я, но замолкаю, потому что Уэлч разрывает фольгу, и я чувствую запах – я забыла, какой он, забыла, как его сладость виноградной лозой вплетается в воздух, и, не успев сообразить, что делаю, я протягиваю руку.

Карсон смеется.

– Погоди, тебе тоже достанется.

– Его уже присылали раньше? – спрашиваю я, и Джулия кивает. Я знаю, что должна злиться. Но меня хватает только на зависть.

Уэлч отламывает от плитки первые два квадратика, и это лучший звук на свете – густой, настоящий, почти физически ощутимый.

– Каждый раз присылают.

– Не каждый, – поправляет Уэлч. Вторые два квадратика отправляются Джулии. – Но довольно часто.

Наконец очередь доходит до меня; шоколад уже начал таять в руке, и я сую его в рот так поспешно, что могу подавиться, но какая разница, честное слово, какая разница, когда это так вкусно.

Когда с шоколадом покончено – на это уходит какое-то время, потому что я продолжаю облизывать пальцы, чтобы ничего не упустить, – мы взваливаем мешки на плечи и возвращаемся на дорогу. Поддон пуст. Ящики Уэлч тоже сбросила в воду; когда я спросила ее зачем, она ответила, что, если что-то оставить, в следующий раз пришлют меньше. Мы не оставляем на причале ничего, хотя забрали от силы треть.

Я понимаю, что назад мы идем той же дорогой, но чем дальше мы отходим от причала, тем сильнее она отличается от того, что я видела раньше. Может, дело в освещении, которое теперь приобрело желтоватый оттенок, а может, в чем-то еще. Чайки поднялись в небо и кружат у нас над головами, разрезая воздух пронзительными криками. Я натягиваю шапку пониже, когда Уэлч останавливается так внезапно, что Карсон врезается в нее.

– Простите, – говорит она, но Уэлч не слушает.

– Что такое? – спрашивает Джулия.

Уэлч разворачивается к нам, в уголках ее рта появляется складка.

– Что-то приближается, – говорит она. Чайки затихли, и нас окружает хрупкая тишина. – Разделимся на пары. На дорогу не выходите. Встречаемся у ворот. Гетти, ты идешь со мной.

Джулия и Карсон обмениваются взглядами и ныряют в заросли, и вскоре красные пятна исчезают из поля зрения.

Уэлч уводит нас прочь от дороги. Мы идем быстрым шагом, петляя между сосен, и их кора цепляется за одежду. Я оглядываюсь через плечо – сумрак сгущается, и с каждым звуком мне мерещится, что совсем рядом крадется какое-то животное. Мы продолжаем углубляться в лес, и мешок начинает выскальзывать из потных ладоней.

– Уэлч, – говорю я, но она не отвечает, а только хватает меня за пальто, не глядя, и тащит за собой.

В кустах слева от нас раздается треск. Уэлч замирает. Она стоит, выставив руку поперек моей груди. Сосны смыкаются вокруг нас неровным кольцом, разрезая горизонт на осколки. Лес неподвижен. Может, нам послышалось, думаю я, может, всё уже позади. Но тут звук раздается снова, и на этот раз я замечаю движение. Остекленевшие желтые глаза мелькают за деревьями и тут же исчезают.

– Что это? – шепотом спрашиваю я. Сердце колотится в груди, а легкие напрягаются, безуспешно пытаясь справиться с удушающей паникой.

– Не знаю. – Она нашаривает на поясе револьвер и накрывает его рукой, не касаясь спускового крючка. – Я не ви…

Она осекается, когда за спиной у нас слышится мягкий рокот. Короткий рык, хруст ветки. Я оборачиваюсь.

Рысь. Серый мех, длинное коренастое тело. Заостренные уши прижаты к голове, зубы поблескивают в оскале. Она находится ярдах в десяти от нас и медленно, крадучись приближается, похрустывая инеем.

Раньше рыси были мелкие и пугливые. Достаточно было одного выстрела, чтобы их прогнать. Эта рысь другая. Я вижу, как играют под шкурой мышцы на ее мощных плечах на уровне моего пояса.

– Зайди за меня, – шепчет Уэлч. – Медленно.

Я едва дышу и не свожу глаз с рыси, но сдвигаюсь за спину Уэлч, носком ощупывая перед собой землю. Кошка снова рычит, прижимаясь грудью к земле. Она уже близко, и теперь я вижу у нее на спине темные пятна – засохшую кровь и струпья в местах, где с нее лезла шкура. Внутренняя сторона передних лап покрыта язвами, белый мех на шее запачкан желчью.

Шаг вперед, еще один, хвост мечется из стороны в сторону, Уэлч отталкивает меня назад, и моя нога цепляется за корень. Я спотыкаюсь, и у меня вырывается проклятие. Кошка шипит и бросается вперед с резким скрипучим воплем.

Уэлч стреляет в воздух, так что у меня звенит в ушах, и рысь, рявкнув, отпрыгивает назад и начинает обходить нас по кругу, помахивая хвостом.

– По моему сигналу, – говорит Уэлч, – беги к школе. Я постараюсь догнать.

Мы поворачиваемся и поворачиваемся, револьвер прыгает в руке Уэлч, и я больше не знаю, с какой стороны мы пришли, куда мне бежать. Но это не имеет значения. Сердце стучит в ушах: «Беги, беги, беги».

– Готова? – спрашивает Уэлч.

Рысь продолжает ворчать, скалясь на револьвер, направленный ей между глаз.

Я не готова. Но выбора у меня нет. Спусковой крючок уходит назад, и кошка вопит, когда пуля задевает ей бок. Уэлч толкает меня в сторону.

– Пошла! – кричит она. – Пошла!

Ее голос приглушен звоном в ушах, но мое тело его слышит. Я закидываю мешок на плечо и бросаюсь бежать. Ботинки стучат по земле, и я хватаю ртом ледяной воздух и изо всех сил напрягаю мышцы. За спиной раздается еще один выстрел. Я не оглядываюсь.

Сосны проносятся мимо, пока я петляю между стволов. Страх затуманивает взгляд, и все вокруг выглядит иначе, кричит об опасности и боли. Откуда-то сбоку выныривает тропа. Я бегу по ней, и волоски на руках встают дыбом. Здесь я как на ладони и слишком уязвима, но, кажется, это одна из троп мистера Харкера в южной части острова. По крайней мере, я бегу в правильном направлении.

Легкие горят, ногу начинает сводить судорогой, мешок больно бьется о бедро. Впереди я вижу скопление елей, ветви которых опускаются до самой земли. Если я залезу внутрь, то смогу спрятаться на случай, если меня кто-то преследует, и дождаться Уэлч.

Я продираюсь через колючие ветки и оказываюсь в маленьком укрытии, где воздух зеленый и пряный, а весь мир изрезан сеткой иголок. Лес снаружи неподвижен и тих. Ничего красного – Уэлч рядом нет.

Я вытаскиваю из мешка шапку и вывешиваю ее на одной из ветвей, чтобы Уэлч заметила ее, если будет проходить мимо.

Если она не придет через несколько минут, говорю я себе, я пойду дальше. Но от мысли вылезти из укрытия у меня мучительно скручивает живот. До токс я никогда не бывала в лесу одна. Со мной всегда были или одноклассницы, если это был урок биологии, или Риз с Байетт, с которыми мы ходили на ужин к мистеру Харкеру. И тогда все было иначе. Деревья росли не так плотно. Воздуха было больше.

Я приседаю у корней одной из елей и сгребаю в кучу сухие иголки, чтобы не сидеть на промерзшей земле. И тут я нащупываю что-то твердое и пустое.

Не обращая внимания на хлынувших во все стороны блестящих черных жуков, я раскапываю листья. В носу свербит от терпкого, гнилостного запаха, пока я расчищаю пространство, и вот наконец на поверхности показывается охладительный контейнер из ярко-голубого пластика с откидной ручкой, который словно кто-то забыл после пикника.

Я озираюсь по сторонам, прежде чем подцепить защелку грязными ногтями. Скорее всего, это одна из коробок со снастями мистера Харкера, но лучше проверить.

Я ожидаю увидеть заплесневелую наживку, крючки и леску, но ничего похожего внутри нет. Снаружи контейнер покрыт грязью, но внутри он чист, словно кто-то тщательно его вытер. На дне в прозрачном пластиковом пакете, запечатанном красной лентой, лежит пузырек крови с пометкой «РАКС009 (потенц.)». Почерк кажется мне смутно знакомым.

– Гетти! – доносится сквозь ветви встревоженный голос Уэлч.

Я захлопываю контейнер и снова присыпаю его листьями. Что бы это ни было, вряд ли оно предназначено для моих глаз.

– Ты тут? – снова зовет Уэлч, и я поднимаюсь на ноги и закидываю мешок на плечо.

– Я здесь, – говорю я, снимаю с ветки шапку и выглядываю из своего укрытия.

Она шумно, не таясь, пробирается через лес. Кровь на щеке, прореха на куртке, волосы выбились из косы. В один миг она оказывается передо мной и, схватив меня за плечи, энергично встряхивает.

– Какого черта, Гетти? – говорит она, и на секунду она перестает быть мисс Уэлч, которая отчитывала меня за прогулки после отбоя. Она просто еще одна измученная жертва токс, встревоженная и усталая. – Я же сказала тебе бежать!

– Простите, – говорю я. – Я просто… я беспокоилась за вас. – Честно признаться, я боялась остаться одна, но этого я ей не скажу. – А что с рысью?

– Мертва, – бросает она. – Гетти, я отдала приказ. В следующий раз ты сделаешь то, что тебе велено, понятно?

Я поспешно киваю:

– Понятно.

Она оглядывает лес у меня за спиной, задержав взгляд на елях, и я сдвигаюсь чуть в сторону. Мне хочется спросить, знает ли она про контейнер, знает ли, что такое РАКС009, но я помню ее взгляд – там, у причала. Помню, что мы знаем вещи, о которых не должны говорить. Может, это еще одна проверка? Может, хранить этот секрет – тоже часть моей работы?

Уэлч хмурится.

– Все хорошо?

Лучше перестраховаться.

– Ага, – говорю я и натягиваю на лицо улыбку. – Давайте вернемся домой.

Мы возвращаемся к дороге, быстро двигаясь в сторону школы. Мимо начала тропы, мимо небольшой полянки, по которой, как маленькие надгробные камни, разбросана щебенка. Я усиленно жмурюсь, чувствуя слепоту в правом глазу.

Пот быстро остывает в осеннем воздухе, и, когда мы наконец добираемся до ворот – солнце к тому времени уже клонится к закату, – меня трясет от холода. Я совсем забыла этот вид – белый конек крыши над деревьями. На плоской площадке виднеются два темных силуэта – ружейная смена. Интересно, как с крыши выгляжу я.

У ворот лежит труп койота, вокруг окровавленной морды которого роятся мухи. Джулия и Карсон сидят, прислонившись к забору, и, завидев нас, поднимаются на ноги, обходя тушу.

– Не забудь, – шепчет Уэлч мне на ухо. – Улыбайся пошире. Наша задача – показать остальным, что все хорошо.

Легкие продолжают гореть после бега, а руки тяжелы от количества еды, которое мы выбросили в океан, но я выпрямляю спину и изо всех сил стараюсь это скрыть. Теперь это и мои секреты тоже. Меня выбрали, потому что посчитали, что я справлюсь, – значит, я справлюсь.

Уэлч отпирает ворота, и мы, гуськом протиснувшись, входим в школу через парадные двери. Я скидываю мешок, демонстративно игнорируя галдящих девочек, которые пытаются заглянуть внутрь. У подножия лестницы ждет Байетт. Она стоит, склонив голову набок, и молчит.

– Где Риз? – спрашиваю я, подходя к ней.

– Не видела ее с утра. – Байетт протягивает ко мне руки. Мне хочется упасть в ее объятия, позволить ей себя поддержать, но никто не должен видеть моей слабости. – Все нормально?

– Я устала.

За спиной раздаются размеренные шаги, и, повернувшись, я вижу директрису; она смотрит на меня с почти материнским участием.

– Все хорошо? – спрашивает она.

Я киваю, несмотря на растущую тяжесть в груди.

– Я в порядке. Мне просто нужно все обдумать.

– Почему бы тебе не подняться наверх? – Директриса кладет руку мне на плечо, и ее пальцы подрагивают, словно токс внутри нее живет своей жизнью. – Тебе не помешает отдохнуть.

– Это точно, – говорит Байетт. – Идем.

– А еда?.. – Я мечтаю об отдыхе, но мне полагается подождать, пока девочки разделят добычу, а потом отнести оставшееся в кладовую. Это моя обязанность.

Уэлч подходит к нам и отводит меня в сторону.

– Мы все сделаем, – говорит она. – Иди поспи.

У меня нет сил, чтобы спорить.

– Хорошо.

Я тянусь к ножу на поясе, но Уэлч качает головой.

– Ты его заслужила, – говорит она. Нож, как у Джулии и Карсон. По всей видимости, теперь я официально имею на него право.

Я позволяю Байетт отвести себя наверх и через пару шагов закрываю глаз. Я слышу, как за спиной у нас девочки дерутся за еду, и думаю об океане у причала, обо всем, что мы выбросили в воду. О шоколаде, который я съела без мысли о тех, кто ждет в школе.

Вот наконец наша комната. Я ложусь на свою половину кровати. Байетт садится на край матраса, и я сворачиваюсь вокруг нее.

– Может, принести воды? – спрашивает она.

– Все нормально, правда.

– Что случилось, Гетти?

И я хочу ответить – о, как же я хочу, – потому что Байетт всегда знает, что сказать, но я сглатываю ком в горле и сворачиваюсь плотнее. «Все хорошо», – звучит в голове голос Уэлч.

– Ничего.

На секунду она замирает, а потом прислоняется ко мне, и бугорки ее второго позвоночника вдавливаются мне в ногу.

Ее лицо освещено последними лучами солнца. Точеный нос и длинная шея – такие знакомые, что я могла бы нарисовать их во сне; густые каштановые волосы до плеч. Раньше мои волосы были такой же длины, пока она не обрезала их по моей просьбе в первую весну на острове. Мы тогда устроились вдвоем на крыльце, и Байетт молча и методично работала ножницами, ровняя кончики волос с линией подбородка. Она делает это и теперь, каждые несколько месяцев, и концы секутся и стираются о тупое лезвие ножа, который она одалживает у кого-то из лодочниц.

Я слегка пихаю ее, и она смотрит на меня.

– Как ты? – спрашиваю я. Иногда я забываю это делать. Забываю, что она такая же, как мы. Но она только благодарно улыбается.

– Спи. Я посижу рядом.

Я делала то, что делала, и видела то, что видела, но Байетт рядом, и потому я без малейших усилий проваливаюсь в сон.

Глава 5

Наутро Риз не выходит к завтраку. Я не встречала ее почти два дня, с тех пор как получила место в лодочной смене, но Байетт говорит, что замечала ее на улице и видела, как она устроилась на ночь в бывшей учительской.

Мы сидим у камина, разделив диван с Кэт и Линдси. Они поступили в Ракстер вместе с нами, но я почти не общалась с ними вне учебного времени. С приходом токс мы начали сближаться, обмениваться едой и одеялами. Все теперь нуждаются в помощи больше, чем раньше.

Обычно за едой на нас троих хожу я, но меня до сих пор мутит, когда я думаю о еде, которую мы вчера сбросили в воду. Поэтому вместо меня сегодня пошла Байетт, и ей удалось отвоевать пачку сухариков. Она загребает себе горсть и протягивает пакетик мне.

– Тебе надо поесть.

– Попозже.

Я не могу есть. Я знаю, что мы выбросили еду не просто так, но от этого наблюдать за тем, как Байетт считает каждый сухарик, не легче.

– Гетти, можно тебя на минуту?

Это Уэлч. Я выворачиваю шею в ее сторону. Ее губы сжаты в тонкую нитку, но у меня возникает ощущение, что она волнуется – совсем как до токс, когда ловила нас после отбоя.

– Конечно.

Я встаю и иду к ней.

– Я оставлю тебе еды! – кричит Байетт. – Нравится тебе это или нет.

Не оборачиваясь, я машу ей рукой.

– Спасибо, мам!

Уэлч ведет меня в сторону коридора. Вблизи я замечаю, что ее лоб прорезали морщины, а глаза блестят, как будто ее лихорадит.

– Что случилось?

– Байетт права. Тебе нужно поесть.

– Я не голодна.

Не могу есть. Я сыта по горло.

Уэлч тяжело вздыхает.

– Гетти. – Она предельно серьезна. – Тебе нужно стараться лучше.

– Что?

Я и без того на пределе от одного только факта, что спустилась в вестибюль.

– Я уже говорила: твоя задача – показать всем, что все идет по плану. А ты вместо этого сидишь с таким видом, будто тебя сейчас стошнит.

– Я пытаюсь! – Я не могу скрыть раздражения.

– Значит, плохо пытаешься. – Она бросает взгляд мне за спину, туда, где сидит Байетт. – Обычно вы ходите втроем. Где Риз?

– Это к делу не относится.

Уэлч фыркает.

– К делу относится всё. После истерики, которую она закатила, когда тебя взяли в лодочную смену, вы двое в центре внимания. – Она подается ближе. – Девочки наблюдают за вами, Гетти. Я не знаю, почему вы сцепились, но я хочу, чтобы ты положила этому конец. Помиритесь. Делай что хочешь, Гетти, но верни всё как было. В норму.

– Это же Риз. Для Риз такое поведение и есть норма.

– Это не просьба, – резко говорит Уэлч. Ее челюсть сжата, глаза сверкают.

– Я поняла. – Я примирительно поднимаю руки. – Ладно, я с ней поговорю.

– Не рассказывай ей ничего, что ей не следует знать.

Я и в обычной ситуации почти ничего ей не рассказываю.

– Не буду.

Уэлч улыбается – если это можно назвать улыбкой – и кладет руку мне на плечо.

– Спасибо. Хорошо бы сделать это сегодня.

Она успевает отойти на несколько шагов, когда я не выдерживаю.

– Вас это не напрягает? Всем врать?

Секунду она медлит с ответом, потом поворачивается. Я вижу по ее лицу, как ей хочется поступить правильно, сказать все как есть, без скидки на возраст.

– Напрягает. – Она пожимает плечами. – И что?

Неужели это ничего не значит? – хочется выкрикнуть мне. Неужели это не имеет значения?

– Ничего.

Она кивает.

– Сегодня, Гетти.

Когда я возвращаюсь к Байетт, я понимаю, что она за нами наблюдала. Ее ногти обкусаны, а на лбу залегла складка.

– Мне нужно поговорить с Риз, – сообщаю я. – Найди нас через пять минут на случай, если она снова попытается меня убить.

– Она просто слегка тебя придушила, – говорит Байетт, но кивает и, когда я прохожу мимо, цепляется пальцами за петли на моих джинсах. – Поосторожнее, ладно?

Я улыбаюсь. Я всегда осторожна с Риз, несмотря на то что она со мной не церемонится.

– Само собой.

Когда отец Риз был здесь, с ней было проще. Едва на острове объявили карантин, мистера Харкера перевели на территорию школы и поселили в учительском крыле, и мы все делали вид, что это вовсе не самое странное из происходящего – что в одном здании с нами живет мужчина.

Он пробыл в школе примерно месяц. В то время мы запоминали такие вещи, но это было так давно, что почти стерлось из памяти. Остались только обрывочные воспоминания. Вот Риз с отцом завтракают в столовой, еще до того как мы пустили на дрова мебель. Вот Риз с отцом монтируют генератор во дворе. Вот они стоят на крыльце и рассматривают созвездия, и Риз смеется так, как никогда не смеялась со мной и Байетт.

Помню я и другое. Как он начал меняться – сперва медленно, из симптомов только беспокойные руки, желание рвать и царапать. Это была токс, хотя в тот момент мы еще не дали ей названия. Мы знали только, что недавно с мистером Харкером было безопасно, а теперь – нет. Недавно он был самим собой, а теперь его тошнит комковатой, как земля, черной слизью и он смотрит на нас пустыми глазами.

Риз игнорировала эти перемены, делала вид, что все идет своим чередом, поскандалила с Байетт – а на следующий день мистер Харкер пропал. Он оставил записку в куртке Риз, пока та спала, написал, что должен уйти. Что так будет безопаснее для всех.

Я помню, как она, проснувшись, побежала к забору; как разодрала ладони в клочья, царапая прутья, пытаясь вылезти на ту сторону. Но Тейлор держала ее, а мы с Байетт смотрели, как Риз рассыпается на куски. Когда она пришла в себя, какая-то часть ее так и не вернулась.

Я никогда не испытывала ничего подобного. У меня были долгие прощания в аэропорту и охота за новостями – но мой отец всегда возвращался.

Я нахожу Риз в роще черных сосен у воды, на том же месте, где нас впервые застала токс. Она сидит, дрожа и кутаясь в тонкую куртку, на той же низкой ветви того же дерева, и единственное, что отличает этот день от того, – это блеск ее серебряной руки.

Я медленно приближаюсь спереди, чтобы она меня заметила, – так надежнее. За два дня, что мы не виделись, круги у нее под глазами стали темнее. Она выглядит голодной. И замерзшей. Но она никогда не нуждалась в нас. Это мы нуждались в ней.

– Привет, – начинаю я.

Она не смотрит на меня, и я прикусываю губу, чтобы не ляпнуть что-нибудь лишнее. Помни, что сказала Уэлч, говорю я себе. Помни, что это важно.

– Насчет лодочной смены. – Я прислоняюсь к стволу дерева на почтительном расстоянии от нее. – Я не знала, что выберут меня. Я думала, это будешь ты.

– Я тоже, – скрипит она, как будто это ей чуть не раздавили горло. Мне хочется кричать, хочется вырвать из нее извинение. Но тут она поднимает голову и хмуро смотрит на меня. – Как ты?

Уже что-то. Возможно, лучшее, на что я могу рассчитывать.

– Нормально. Правда нормально.

– Точно? – Она выдавливает из себя улыбку. – Потому что выглядишь ты отвратно. Как… Ну, как Бет из «Маленьких женщин».

– О нет, – говорю я безучастно. – Ты думаешь, я заболела?

– В Ракстере? – Она вскидывает брови, и на ее лице отпечатывается притворное удивление. – Нет, никогда.

Мы замолкаем – думаю, в одинаковом потрясении от того, что сумели худо-бедно пошутить. Нам срочно нужна Байетт, пока мы всё не испортили.

Я выворачиваю шею, всматриваясь в деревья, а когда снова поворачиваюсь, Риз болтает ногами. Можно подумать, что она смущена. Но Риз невозможно смутить. Даже когда она призналась мне в своей ориентации, это воспринималось как выпад. «Лесбиянка», – сказала она, и в воздухе тогда повисло непроизнесенное «И что ты мне сделаешь?».

– Ты вчера ходила в лес с лодочной сменой, – говорит она. И ждет.

– Да.

– И как там?

– По-другому. – Трудно выдавить из себя даже слово.

– В смысле?

– Ну… – Помни о Уэлч, помни о своих обязанностях. Все хорошо. – Деревьев стало больше, – говорю я как дура.

– Слушай, Гетти, я должна знать. Должна. Ты его видела? Моего папу? Мой дом? Хоть что-нибудь?

Я качаю головой.

– Прости, Риз. – Она отворачивается, но я успеваю заметить, как она смаргивает слезы. Я неловко прокашливаюсь, мечтая провалиться сквозь землю. – Где, интересно, Байетт? Она собиралась нас найти.

Риз не отвечает, и я направляюсь к школе, но не успеваю пройти и нескольких ярдов, как ко мне, задыхаясь от бега, подскакивает Кэт. Я стараюсь не смотреть на кровоточащие волдыри, рассыпанные у нее вдоль линии роста волос.

– Гетти, – выдыхает она. – Тебе надо в школу.

Меня сковывает ужас. Я с трудом сглатываю.

– Зачем?

– Твоя подруга. У нее приступ.

Сперва я ничего не чувствую – только покалывание в пальцах и тупую боль за сросшимися веками. А потом накатывает тошнота, и у меня подкашиваются колени.

– Нет, не может быть, я только что ее видела.

– Мне очень жаль, – говорит Кэт. – Я прибежала, как только это случилось.

Это невозможно. Я была с Байетт каких-то десять минут назад, и с ней все было хорошо. Она должна быть в порядке.

Я оборачиваюсь в поисках Риз, но она спрыгнула с ветки, вышла следом за мной из рощи и теперь стоит у меня за спиной, сжав губы в нитку. Без единого слова мы бросаемся к школе, ускоряясь и ускоряясь, пока я не влетаю в вестибюль.

В это время дня тут почти пусто, не считая группки девочек у камина. Байетт нет. Надо было спросить Кэт, где она, надо было, надо было.

– Успокойся, – негромко говорит Риз, и я нашариваю ее руку и сжимаю изо всех сил.

Я была с ней всегда – во время приступа, который оставил Байетт без голоса почти на неделю, во время приступа, который прорезал ей кожу на спине и подарил второй позвоночник. Я должна быть с ней и сейчас.

Воздух оглашается животным воем. Ледяной страх обрушивается на меня, и я отлепляюсь от Риз. Звук доносится из дальней части школы, из южного крыла, ведущего в кухню.

Я проталкиваюсь мимо девочек у камина и мчусь по коридору, а мимо проносятся классные комнаты и кабинеты. Пусто: Байетт нет, Байетт нет, Байетт нет. Но вот наконец и она – лежит на полу кухни, раскинув руки, и ее темные волосы закрывают лицо.

Пожалуйста, только не это.

Я падаю на колени рядом с ней. Она открывает рот, как рыба, и две струйки крови, которые текут у нее из носа, пачкают ей зубы. По-моему, она плачет, но сказать наверняка сложно. В одной руке зажата пачка крекеров, другая царапает горло.

– Что случилось? – Слова льются потоком, путаясь и опережая друг друга. – Где болит? Что такое?

Она произносит что-то одними губами, и это что-то похоже на мое имя, а потом у нее закатываются глаза. Она вздрагивает, напрягая мышцы, и ее тело изгибается вслед за проходящей по нему волной.

Кажется, я кричу, но я себя не слышу. Кто-то кладет руки мне на плечи и пытается оттащить меня назад. Я отбиваюсь и пытаюсь проверить пульс у нее на шее.

– Привет, – говорю я, когда она открывает налитые кровью глаза. – Это я. Все хорошо.

– Я послала за Уэлч, – говорит Риз. Ее голос звучит спокойно и взвешенно, но я знаю Риз и знаю, что это означает: она в панике. Она обходит нас и встает с другой стороны от тела Байетт, только смотрит она не на Байетт. Она смотрит на меня. – Потерпите, ладно?

В прошлый раз крови было много. Она расплывалась под Байетт, собиралась в щелях между половицами. В этот раз кровь течет только из носа, пачкая рот и стекая на пол. Я закатываю ей рукава и ищу следы ран.

– Мне нужна твоя помощь, – говорю я, склоняясь над ней. Видеть ее такой мучительно больно. – Расскажи мне, что с тобой.

Она поднимает дрожащую руку и хватается пальцами за воротник моей рубашки. Я наклоняюсь так низко, что ее слюна пачкает мне щеку.

– Гетти, – говорит она. – Гетти, пожалуйста.

За всю свою жизнь ничего хуже я не слышала. Ее голос скрежещет, как металл по металлу, как хор миллиона человек, это разом и крик, и шепот, и все, что между ними, и я испытываю боль – физическую боль, пронизывающую меня до костей. Еще немного, и они треснут, как будто сделаны из стекла.

Я сворачиваюсь в клубок и зажимаю уши ладонями. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем мое тело перестает вибрировать и я снова могу думать.

– Черт, – выдыхает Риз слабо – похоже, ей тоже досталось. – Что это было?

Не утруждаясь ответом, я снова подползаю к Байетт, которая часто дышит – еще немного, и у нее начнется гипервентиляция, – и пытается сесть. Она напугана. За полтора года токс я ни разу не видела ее напуганной.

– Все хорошо, – говорю я и протягиваю ей руку. Но она мотает головой и прижимает ладонь к моей щеке, словно спрашивая: «Как ты?»

Из коридора доносятся голоса; они приближаются – это Уэлч и кто-то еще, наверное Джулия и Карсон. Это работа для лодочной смены: привести все в порядок, убрать следы. Только на этот раз речь идет о Байетт, и я не позволю им ее у меня забрать.

– Со мной все нормально, – говорю я, когда Байетт дергает меня за мочку уха, привлекая внимание. – Уэлч идет. Она за тобой присмотрит.

Байетт делает вдох и собирается что-то сказать, но Риз мгновенно оказывается рядом и крепко зажимает ей рот ладонью.

– Не разговаривай, – говорит она. – Будет больно.

Уэлч врывается в кухню в сопровождении Джулии и Карсон. Они смотрят на Байетт, и рука Джулии зависает над ножом на поясе, но Уэлч поворачивается ко мне:

– Она может ходить?

Я знаю, что сказала бы Байетт – что она здесь и может говорить за себя сама, – но я больше никогда не хочу испытывать то, что случилось, когда она открыла рот.

– Думаю, да.

Уэлч кивает Карсон и Джулии.

– Поднимайте ее.

Слегка пошатываясь, я встаю.

– Я помогу.

– Исключено. – Уэлч качает головой.

– Это работа лодочной смены. Я лодочная смена!

– Не в этот раз.

Джулия и Карсон подходят ближе, их ботинки скрипят на плиточном полу. Избегая моего взгляда, они приседают по обе стороны от Байетт, хватают ее под руки и помогают встать.

Она не сопротивляется. Думаю, понимает, что это бессмысленно. Она просто смотрит на меня, пока ее уводят, и в последний момент, проходя мимо, вкладывает мне что-то в ладонь.

Пачка крекеров, перетертых в крошку. Видимо, она нашла тайник Тейлор.

Я прижимаю крекеры к груди, стараясь не расплакаться. Она хотела, чтобы я поела, сказала, что мне нельзя морить себя голодом.

– Тебе придется вернуть это на место, – говорит Уэлч, и я резко поворачиваюсь к ней. Она что, шутит?

– Прошу прощения?

Она кивает на крекеры.

– Еда есть еда.

Я не нахожусь с ответом, но мне не нужно этого делать.

– Нет, спасибо, – встревает Риз. – Думаю, мы оставим их себе.

Она смотрит на меня, и сердцу становится тесно в груди. Вот, значит, каково это – когда за тебя заступается Риз.

Уэлч переводит взгляд с меня на нее, а потом пожимает плечами. Никто, кроме нас, не увидит этой слабости, и порой она продолжает нам потакать, когда может себе это позволить.

Она уже почти скрылась в коридоре, когда я не выдерживаю и кидаю ей вслед:

– Байетт поправится? – Мой голос скрипит, и в другой ситуации меня бы это смутило, но сейчас это последнее, что меня волнует. – Она ведь скоро вернется?

Уэлч останавливается, но не оборачивается. Секунду я смотрю на контур ее плеч, который вырисовывается в темноте, а потом она уходит. Я стою на кухне с затуманенным зрением. И, хотя я до сих пор чувствую, как руки Риз сжимают мне шею, сейчас мне нужна только она.

– Думаю, с ней ничего серьезного, – говорю я вслух, словно после этого мои слова обретут вес.

– Так и есть, – кивает Риз.

Она смотрит на меня с верхней койки. Я лежу внизу на спине, сложив на груди руки. Я думала, что она продолжит избегать меня, как избегала с момента моего назначения в лодочную смену, но она поднялась со мной наверх, словно ничего такого не было. Я пыталась заснуть – мы обе пытались, – но посреди ночи я не выдержала и тяжело вздохнула, и Риз свесилась со своей койки, чтобы посмотреть на меня.

– Она поправится.

Но мы обе прекрасно знаем, что в лазарет отправляют только в самых тяжелых случаях. И те, кто туда попадает, как правило, не возвращаются.

Я плотнее кутаюсь в куртку.

– Мне страшно.

– Знаю.

– Кроме нее у меня никого нет.

Повисает тишина, и до меня доходит, что я только что сказала. В присутствии Риз.

– Прости.

– Ничего.

Наверное, теперь мне полагается сказать, что я ничего такого не имела в виду. Но, по правде говоря, я никогда не считала Риз своей. Такая, как она, не могла принадлежать кому-то вроде меня – и вообще кому угодно.

– Нет, правда, – говорит Риз. – Байетт поправится.

– Ты не можешь этого обещать.

Она хмурится, а потом переворачивается на спину и исчезает из виду.

– Я и не обещаю.

– Ладно, – говорю я и слышу, как она ворочается, устраиваясь поудобнее.

– Помнишь, как мы ездили на экскурсию в музей? – медленно произносит она. – В Портленд.

Раньше, в первые дни токс, мы постоянно так делали с Байетт: валялись в постели и обменивались воспоминаниями, а Риз молча лежала наверху – не участвовала, но слушала. Теперь я точно знаю, что слушала.

– О да, – говорю я. – Конечно, помню.

– Я до этого никогда не бывала в Портленде.

У меня вырывается смешок.

– Ты нигде не бывала.

– Мы обедали на фудкорте и пили газировку из автоматов. Смешивали разные вкусы в одном стакане.

– Классная вышла экскурсия.

– Больше всего мне понравилось, как тебя стошнило в планетарии.

Байетт сказала бы почти то же самое. Риз старается, но у нее не совсем получается, потому что никто не Байетт, кроме самой Байетт, и даже девочка из портлендских воспоминаний не она. Есть в ней что-то, чего никто не может коснуться: ни я, ни Риз. Никто. Оно принадлежит только ей, и я даже не знаю толком, что это, – знаю лишь, что оно есть и оно исчезает вместе с ней.