Текст книги "Последняя сказка цветочной невесты"

Глава десятая
Жених

Может, мне стоило сидеть в гостиной и дожидаться Индиго, но я не хотел больше ни минуты оставаться в Доме. Большим пальцем я потёр латунную ручку входной двери. Металл сиял, отполированный десятками рук. Обычно такое повторяющееся упражнение возвращало меня в настоящее. Но я не сумел сбросить образ, захвативший мой разум.

Ложное воспоминание привело в действие другое, и когда я сморгнул, то увидел старый холщовый рюкзак, набитый солёными крекерами, две банки сардин и пару носков. Стояла полночь, и я помогал брату забраться в кедровый шкаф, говоря ему: «Иди. Я пойду за тобой в царство фейри».

Но всё это не было настоящим. У меня никогда не было брата. Просто Дом искушал меня нарушить обещание, не более того – убеждал меня сунуть нос в дела, куда мне соваться не следовало.

Я снова посмотрел на лестницу. Дверь в спальню Ипполиты была закрыта, хотя оставалось второе крыло, которое я не исследовал. Я бросил в его сторону короткий взгляд, когда только вошёл, но даже этого хватило, чтобы вывести меня из равновесия.

В конце того коридора поднималась спиралью кованая железная лестница, ведущая в неизведанное пространство. И когда я заметил её, до меня донёсся странный аромат. Яблоки и мёд. Странный двойник духов, которые Индиго наносила на свою шею и запястья каждое утро. Я представил себе внешний вид дома. Эта лестница могла вести только в одно место.

В башенку.

«Никто не пользуется той комнатой. Уже нет».

Так чья же это была комната?

Недолго думая я снова поднялся по лестнице и повернул в другую сторону коридора. Здесь время застыло. Даже золотистые пылинки зависли в воздухе. Моё внимание привлекла небольшая ниша. Три каштановых полки там пустовали, только на верхней остался тюбик губной помады. Я открыл его. Оттенок был тёмно-сливовым, и на нём остался полумесяц – след чьих-то губ.

Индиго? Или Лазури?

Вернув помаду на полку, я заметил болтающуюся ленточку. Легонько потянул, и что-то высвободилось. Должно быть, оно застряло между полкой и стеной…

Маска.

Она была изготовлена из синего атласа, покрытая оспинами, в которых раньше, должно быть, располагались стразы. Так небрежно и беспечно, и мне стало отвратительно. За все годы наших с Индиго игр она никогда не тянулась за маской. Это было бы лишним. Но вот доказательство того, что когда-то она была самой собой настолько, что нуждалась в маскировке.

– Осторожнее с этим.

Миссис Реванд показалась на главной лестнице, сжимая серой рукой перила. Индиго с ней не оказалось. Я испытывал одновременно и облегчение, и разочарование.

– Прошу прощения, – проговорил я, кладя маску обратно.

Миссис Реванд напряжённо улыбнулась.

– Она очень внимательно следит за тем, как ухаживают за территорией и за этой стороной Дома. Сюда нельзя даже уборщицам и обслуживающему персоналу, – сказала она, бросив взгляд на лестницу.

Я кивнул.

– Ну, Ипполита, кажется…

– О господи, не мисс Ипполита, – ответила миссис Реванд. – Правила устанавливает Индиго.

Лёгкий ветерок пронёсся по Дому, и тот застонал, словно от брошенности. Миссис Реванд рассмеялась:

– Очевидно, Дом питает такую же ностальгию, как и Индиго. Прошу прощения, мисс Индиго. Старая привычка, я ведь знала её совсем юной.

Я подумал о ямочке, оставшейся на губной помаде, об атласной маске, касавшейся её лица. На задворках разума возник образ брата, исчезающего в шкафу, и я спросил с кажущейся беспечностью, хоть и понимал, что пробую границы своего обещания…

– Какими они были? Индиго и… Лазурь?

Миссис Реванд вздохнула, складывая бледные руки на животе.

– Прекрасными, – ответила она. – Сердцеедками во плоти. Но обе озорные, милые, всегда сбегали наружу в свой собственный мир. Всегда играли со своими волосами, пробовали новое… Помню, как-то Лазурь срезала свои волосы без предупреждений! Мисс Ипполита была очень опечалена. Она обожала длинные волосы, знаете.

– А почему Лазурь уехала из города? – спросил я.

Миссис Реванд покачала головой.

– Не имею представления. В один день они были словно две половины одной души. А на следующий… врозь. Кажется, в последний раз я видела Лазурь на девичнике в честь выпускного. – Миссис Реванд облизала губы. – Иногда с дружбой такое случается. Особенно у юных девушек.

Я внимательнее присмотрелся к экономке. Седые вьющиеся волосы. Обвисшие щёки, смягчающие лицо. Губы в морщинах прожитых лет. Но её глаза имели невероятно яркий голубой цвет. Я не мог представить время, когда она была красавицей, но, возможно, была. Возможно, когда-то она тоже была половиной чьей-то души.

– Вы с мисс Ипполитой никогда не пытались с ней связаться?

– Господи, нет. Это ведь был её выбор, уехать, и её выбор – связаться с нами, – ответила миссис Реванд. Посмотрела мне за спину, на запылённый ковёр и железную лестницу. – К тому же некоторые девушки просто не созданы для того, чтобы их нашли. Воспоминания создают свои собственные дома, ещё более волшебные, чем этот. Там-то и живут девушки из прошлого. – Она дотронулась до деревянных перил. – В тех домах пыль не может их коснуться. А время никогда не окрашивает их волосы серебром, и морщины не сминают их лица. Они могут остаться нетронутыми, совершенными – навсегда. Вот такое положение вещей мне нравится. – Она улыбнулась, и я невольно задался вопросом, сколько раз она обдумывала то, что сейчас проговорила вслух. – В моих воспоминаниях Индиго и Лазурь всегда счастливы. Всегда танцуют.

Глава одиннадцатая
Лазурь

Вы ведь можете представить себе, правда? Тот миг, когда время нагнало нас и угол света стал таким, что знакомое делалось странным. Я изучала наши лица рядом и ощущала нехватку себя самой, когда первый мороз прокрался в наше вечное лето.

Я никогда не замечала течения времени, но это безразличие было односторонним. Время наблюдало, как мы сплёвывали молочные зубы себе в ладонь, вытаскивали расшитые блёстками платья из шкафов Тати и делали вид, что мы – чудовища. Время следовало за нами в школу каждое утро и вечер. Сидело у нас на плечах, пока мы грезили о феях, вслушивалось в наши вздохи, когда мы засыпали, убаюканные, отслеживало, где наши колени соприкасались на зелёной кровати Индиго, принюхивалось к нашим костям, удлинявшимся каждый день, и следило, как годы стираются и смягчаются. Как и мы сами.

В свои четырнадцать Индиго уже была так красива, что людям становилось неуютно. Дело было не в её теле. Не только в нём. Уверенность её взгляда, воля, с которой она держалась, вздёрнув подбородок.

Иногда, когда мы плавали в ручье у неё за домом, Индиго снимала купальник, поднимала руки и приподнималась с земли.

– Посмотри. Я начинаю меняться, и у меня теперь волосы. Видишь?

Я могла только кивать. Пахнуть она тоже начала иначе, в аромате её кожи появились нотки соли. Даже её пот пах фруктами, словно она созревала под лунным светом.

Ну а я меж тем была полностью невидимой. Я просила об этой силе, когда пожертвовала волосами, но даже не представляла себе, как методично эта сила будет окутывать меня. Моя мать скривила губы от отвращения, увидев мою остриженную голову. Взгляд Юпитера стал расфокусированным, потеряв всякий интерес, и если я крепко держалась за свою силу, то могла оставаться незамеченной им целыми днями. Невидимость покрывала мою кожу, тело и кости.

Я старалась не пялиться на Индиго во время этих купаний, но ничего не могла с собой поделать. Я хотела, чтобы вода омывала новые, тайные части меня тоже. Хотела выйти из воды, пахнув чем-то иным, не водорослями пруда. Но я была лишена и запаха, и волос, голая, как скала.

Каждый раз, когда мы сохли, лёжа в траве, я искала признаки нашего отдаления друг от друга. Ожидала, как её пальцы дёрнутся в сторону от моих, как она переведёт взгляд, подавляя зевок, пока я говорила. Но всё было по-прежнему.

До дня перед осенними каникулами.

В ту пятницу я проснулась рядом с Индиго. Её глаза ярко сверкали, а волосы – недавно остриженные, соответствующие длине моих, до ключиц – были всё ещё влажными, оставляя лужицы у меня на подушке.

– Пора в школу, – сказала она.

– Но ты же не оделась?

– Я не пойду, – ответила Индиго. – А вот ты пойдёшь.

Она рывком посадила меня, и я почувствовала привкус паники.

– Пойду в школу без тебя?

Индиго просияла, кивая. Я уставилась на неё. Мы никогда не разделялись по своей воле, и я просто не понимала. А когда натягивала одежду, та словно оставляла синяки.

Украдкой я изучала Индиго, пытаясь понять, что же сделала не так. Сказала что-то во сне? Обидела её, и теперь она меня изгоняла?

Индиго расчесала свои влажные волосы пальцами, сидя на кровати, поджав под себя ноги. Она сменила свою пижаму с изображением ночного неба на тонкую сорочку, прозрачную, как осенний свет. Деревья за окнами её спальни горели алым. Я почувствовала, как этот свет прожигает меня, словно адское пламя, поглощая всё, что я успела узнать и полюбить.

– Давай, Лазурь. – Она улыбнулась и кивнула в сторону двери.

Я направилась туда.

– Погоди! – Голос Индиго был тёплым, игривым. Спрыгнув с кровати, она подбежала ко мне и поцеловала в щёку. – Вот теперь иди. Давай-давай.

Я едва сумела шагнуть на ступени. Таким было её прощание? Нежный поцелуй? Я касалась стен Дома. Он был прохладным, безмолвным – слишком рано для пробуждения, и потому он казался таким же немым, как любое обычное здание. Вокруг суетился персонал, а я старалась не расплакаться. Что, если я никогда не вернусь?

Над люстрой в главном фойе был закреплён венок из ягод и ветвей из золотистой фольги. По Дому витал запах карамели и кардамона, а я не могла пошевелиться. Что, если Дом мог превратить меня в статую? Тогда мне не пришлось бы уходить.

Откуда-то из глубины донёсся грохот. Я замерла, опираясь на перила, а миссис Реванд прищёлкнула языком.

– Не обращай внимания, милая. – Она широко улыбнулась. – Это не для твоих глаз.

Эти слова были словно пощёчина. Я была гостьей, которая слишком задержалась. Уставилась на миссис Реванд – тёплую, пухленькую, с волосами, выкрашенными хной, и кожей, похожей на гофрированную бумагу. Она всегда хвалила мои манеры, но теперь все те похвалы казались просто выражением жалости.

Я сбежала.

Без Индиго день был размытым. Я бродила по коридорам школы потерянным стриженым созданием. С каждым часом мои страхи становились всё весомее и острее, преследуя меня всю дорогу до дома. Без Индиго деревья кровоточили, теряя цвет. Я вдыхала и чувствовала на губах лишь бензин и печной дым, когда раньше ветер пах яблоками и морозом.

Когда я дошла до дома Юпитера, то придумала план. Сменю одежду и вернусь в Дом Грёз. Попрошу у Индиго прощения за то, где была неправа – что бы это ни было…

– Звонила Индиго, – объявила моя мать, как только я вошла.

Индиго никогда не звонила. Она никогда не бывала в доме Юпитера. Я раньше просила её, ещё до того, как наша десятина магии даровала мне силу переживать эти вечера в одиночестве. Я даже не знала, что у неё есть городской телефон. Лицо моей матери было пустым, скучающим, ничего не выражая. Что ж, по крайней мере, это было знакомо.

– Ну, строго говоря, звонила Ипполита Максвелл-Кастеньяда… – на этих словах моя мать театрально понизила голос, – от имени Индиго. – Она замолчала, приподняв брови. – Они просили передать, чтобы ты не утруждала себя приходом в эти выходные, и вы увидитесь в понедельник.

– Что? – переспросила я.

– Их слова. – Моя мать дёрнула плечом. Её ухмылка была дикой. – Что тут скажешь? Эта семейка прожигает насквозь. А теперь, когда ты стала старше, ей, должно быть, наскучило… – Моя мать сделала паузу.

Не знаю, что она увидела на моём лице, но её ухмылка исчезла. Мать покачала головой, словно вспоминая, где находится, и шагнула ко мне. На миг приподняла ладонь, но снова уронила.

– Сейчас тебе, возможно, так не кажется, но это к лучшему, Лазурь. – Она встретилась со мной взглядом. Я не могла даже припомнить, когда в последний раз моя мать смотрела на меня вот так прямо. Это казалось почти касанием, и я невольно вздрогнула.

– Если бы она так и держала тебя рядом, то разбила бы на мелкие осколки. И ты бы никогда не сумела собрать себя заново. Поверь, я уже встречала таких, как она.

Но у меня оставалась только вера, и принадлежала она не моей матери. Подробности тех выходных ускользали от меня – безвкусные горстки риса, напёрстки воды, часы в ду́ше в ожидании, пока пальцы сморщатся. Те дни без Индиго были для меня как задержка дыхания, и выдохнуть я сумела лишь по дороге в Дом Грёз утром в понедельник.

Я отрепетировала свои извинения и сжимала кулаки. Пятнадцатиминутная прогулка от усыпанной гравием дорожки перед домом Юпитера до усаженных дубами и ольхой тенистых аллей усадьбы Индиго тянулись как целый век. Но вскоре она была передо мной – Индиго. Преобразившийся силуэт, и мир вокруг неё, полный мягких теней. На ней были зелёные крокодиловые сапоги до колена и чёрное кружевное платье под шёлковым, небрежно подпоясанным халатом.

– У Тати для нас сюрприз! – сказала Индиго, и её улыбку я почувствовала самими своими костями. – Я не хотела, чтобы мы подсматривали на выходных. Ну, ты же знаешь, мы бы обязательно подсмотрели. Но теперь увидим! Лазурь… Лазурь, ты почему плачешь?

Индиго подошла ко мне. Я подняла руки, чтобы обнять её, но она оттолкнула меня. Её хватка была суровой.

– Прекрати плакать, – раздражённо сказала она. – Ты же знаешь, мы не плачем. Знаешь же, Они могут наблюдать.

Они. Фейри. Те, кого мы иногда пытались выманить к нам. Те, кто позволял нам видеть их магию, хоть никогда и не показывался нам на глаза.

– Слёзы – кусочки твоей души, – сказала Индиго. Её лицо было всего в паре дюймов от моего. – Нельзя рисковать и дать им упасть на землю.

Я протянула руку, чтобы вытереть слёзы, а Индиго подалась вперёд.

– Нельзя растрачивать.

Её язык был горячим и гладким, очертив изгиб моей скулы. А потом она причмокнула губами и отстранилась.

– Пойдём! – велела она, разворачиваясь на каблуках.

Я последовала за ней, и мой восторг от того, что я всё же не изгнана, был так силён, что я даже не остановилась и не подумала, почему она забрала себе мои слёзы. В сказках, которые мы читали, слёзы были не менее драгоценны, чем золотая кровь богов. Я должна была сказать Индиго, что они ей не принадлежат.

Но я готова была отдать ей что угодно и последовать за ней куда угодно.

Иной Мир.

Вот как мы назвали наш подарок от Тати, хотя никогда не считали его чем-то настолько обыденным, как «подарок». Это было предназначено нам.

Всегда предназначено нам.

Судьба изменилась в тот миг, когда мы спустились по ступеням заднего балкона и оказались на огромной территории усадьбы Индиго. Сады были созданы по образцу французского дворца, о котором я никогда не слышала. А от лужайки море казалось лишь серебристым отблеском в сотнях футах отсюда, отгороженное густыми зарослями лип, отмечавших границу между водой и медленно тающей землёй.

Сегодня здесь было пусто. Садовники не обрезали заросли роз на решётках вдоль каменистой дорожки со ступенями, по которой мы часто ходили, чтобы поиграть у ручья. Никто из горничных не мчался обратно в дом с блюдами срезанных пионов и фиалок для украшения комнат. Октябрьский ветерок играл нашими волосами, нежно пощипывал за уши.

– Сюда, – позвала Индиго, и её голос дрожал от возбуждения.

Какой-то перестук заставил меня повернуть голову. Тати наблюдала за нами из окон гостиной. Широко улыбнувшись, она махнула рукой, радостно отгоняя нас. Я помахала ей в ответ, и она послала мне воздушный поцелуй. Я поймала этот поцелуй и прижала к щеке.

– Тати разве не идёт? – спросила я.

– Конечно нет, – ответила Индиго, вприпрыжку идя по дорожке. Свет рябью отливал в её волосах, и когда она потянулась, чтобы взять меня за руку, моё сердце ещё никогда не билось так громко. – Это же наш подарок. Так она и сказала. Сказала, что он нам предназначен, и я заставила Тати пообещать: что бы это ни было, она не нарушит границы. – Индиго замерла, повернулась ко мне, и в её голосе зазвучали пророческие нотки: – Это не для её глаз. Другим не понять, Лазурь. Их глаза просто не сумеют принять.

Обычно мы никогда не ходили за границу ручья. Насколько я знала, там ничего не было, кроме развалин мельницы, сгоревшей в восемнадцатом веке. Те огромные камни служили нам руинами храма и алтарями для жертв, когда мы были моложе. Мельницу окружала высокая каменная стена. От Дома она была едва видна, скрытая за высокими кипарисами и елями, обрамлявшими лужайки. Но после того как какой-то рабочий сломал там лодыжку, когда расчищал камни, Тати запретила нам там играть. И мы приняли это правило в обмен на доступ ко всем её старым костюмам.

Индиго потянула меня дальше по дорожке, пока мы не оказались перед воротами мельницы. Она изменилась. Это уже не был скелет из камней, но нечто высокое, украшенное, выкованное из железа с витражными панелями всех оттенков синевы.

Солёный запах от моря, такого близкого, ужалил меня в нос. Отсюда я уже не видела Дом Грёз. Нас отпустили куда-то в дикую местность, далеко за пределами знакомого мира.

Индиго потянулась к моей руке, вложила мне в ладонь что-то тёплое, трепещущее.

– Смотри. – Её глаза сияли. – Тати заказала их для нас у кузнеца.

Я опустила взгляд и увидела пару скворцов. Каждое радужное перо было отлито из железа. У одного глаз был из рубина, у второго – из мерцающего сапфира. Я готова была поклясться, что птицы дышали и ветер взъерошивал их перья. И ещё прежде, чем я осознала, что это были ключи, я знала, что они отпирают магию, помогают сфокусировать внимание на всех тех чудесах, которые мы до этого видели лишь краем глаза.

Индиго взяла ключ с синим глазом, и из клювика скворца выскользнула тонкая серебряная цепочка.

– Сюда!

Она вставила ключ в замочную скважину новых ворот. Те со вздохом распахнулись, и впервые мы узрели наш Иной Мир. Держась за руки, мы переступили порог, и я ощутила совсем лёгкое сопротивление воздуха, словно мы прорвали тончайшую пелену. А когда я опустила взгляд, мои руки были влажными, крещённые неземной росой.

Свет был матовым, непрозрачным, словно только здесь, в этом месте, мы могли вычесать его, точно шерсть, и накинуть на себя. Моего слуха достигла нечеловеческая музыка – влажное распускание яблоневых цветов и нежная перкуссия вереницы муравьёв, ползущих по дубовым листьям. Исчез пряный осенний запах помятой осенней листвы и залитого дождём асфальта. Его заменили чем-то редким и изысканным, совершенным музыкальным аккордом, растворённым в меду и щедро разлитым над землёй.

– Ты это чувствуешь? – спросила Индиго, посмотрев на меня, и я кивнула.

Мельничные жернова исчезли, превратившись в высокую башенку цвета грозовых облаков. Рядом с башней рос старый дуб, обрамлённый серебристыми пихтами и красными ольхами, чахлыми яблонями и одинокой ивой, ветви которой лениво дрейфовали в ручье, обнимавшем часть нашего маленького королевства. Территория была размерами примерно в пол-акра, ограждённая от основных владений Индиго каменной стеной, и изобиловала оленями и мечевидным папоротником, волшебными колокольчиками[5]5
  Растение, ещё известное как диспорум.


[Закрыть] и розовыми водосборами, кандыком[6]6
  Растение из семейства лилейных.


[Закрыть] и гиацинтами.

С этого мига мы перестали играть в игры, в которых искали Иной Мир, и вместо этого сразу направлялись в него. Это была наша обязанность, и мы с Индиго серьёзно относились к нашей роли стражей. Теперь, когда мы знали, где этот Мир находится, казалось неправильным использовать его. Мы оставляли блюдца с молоком для одиноких фей, бросали сырое мясо в источники для селки. Но мы больше не пытались призывать их. Не хотели принуждать волшебство. Вместо этого мы старались быть его достойны.

Мы обучались так, как, наверное, положено монархам – питались историей и поэзией, танцами и музыкой, в общем, всеми теми видами искусства, что могли послужить нам в царстве, которым нам предназначено было править. Но что нас неизменно очаровывало, порабощало, заставляя колебаться между гордыней и смирением, в зависимости от времени суток – так это мы сами. Почему Иной Мир открылся нам? Почему магия вилась у наших ног? Кем же мы были такими?

Вскоре нам исполнилось пятнадцать. В воздухе пахло печальными нарциссами, раздавленными апрельским ливнем, но было всё ещё холодно, и мы вытащили из Дома одеяла, отнесли в наш Иной Мир и лежали, завернувшись, на крыше башенки. В основном мы проводили вечера после школы именно так, и это было не просто местом, а местом искупления. В этих залах мы бродили, словно призраки, существуя лишь друг для друга. Я полагала, что мы невидимы, но вскоре мне предстояло узнать, что не только одно Время наблюдало за нами.

– Может быть, мы – изгнанницы, – размышляла Индиго.

– Вот как.

Мне не нравилась мысль, что меня могли откуда-то выкинуть, но успокаивало хотя бы, что выбросили нас вместе.

– Сверхъестественные создания, обречённые проклятием на жизнь смертных, – продолжала Индиго. – Словно эта жизнь – одно большое испытание, и если мы вырастем неправильно, то закончим, как Сьюзен Изгнанница.

Она поджала губы при этой мысли. На неделе мы с Индиго как раз закончили перечитывать «Хроники Нарнии» и снова были одержимы Сьюзен Певенси. Королева, изгнанная из королевства, которым она когда-то правила, за преступление взросления.

Сьюзен Певенси была нашим кошмаром.

– Мы не закончим, как она, – заявила Индиго, сжимая кулак под подбородком и закрывая глаза. – Я не волнуюсь.

А вот я волновалась.

Я представила, какой когда-то была моя мать – горящей и яркой, – прежде чем начала рушиться. Моя мать подарила мне немного от самой себя. Не губы, не рот, не смех, и я ужасно боялась, что из всех вещей, которые мне перейдут от неё, я унаследую эту медленную неузнанность, словно страшную болезнь, которая пожрёт меня изнутри.

– Давай заглянем в будущее, – предложила я.

Индиго открыла один глаз.

– Зачем?

– Чтобы быть уверенными.

Она посмотрела на меня, ожидая, что я продолжу, но я молчала.

Ветви скреблись в стены башенки, словно любопытные кошки.

– Ну ладно, хорошо, – согласилась Индиго.

Оказывается, была тысяча способов предсказывать будущее. Была аруспицина, аломантия, дафномантия, элеоскопия, кроуноскопия – изучение внутренностей, следов соли, божественного, сокрытого в дыме горящих лавровых листьев, намёки на будущее, прячущиеся в слоях интонаций чужого смеха, и откровения времени в рисунке грозы и молний.

Я не хотела убивать животных. Соль просто развеивалась на ветру. Мы не сумели найти лавровые листья. Я не понимала, что должна обнаружить в чужом смехе, а молнии слишком быстро исчезали.

За две недели, показавшиеся нам ужасно долгими, я испробовала всё, что только сумела придумать.

– Выварить лопатки ослов и читать трещины на их костях? – прочитала Индиго из моего блокнота с исследованиями.

И рассмеялась. Я тоже хотела посмеяться. Но скоро весна вызреет и закончится, а мы росли слишком быстро. И в некоторые дни, когда мать звала меня домой к ней с Юпитером, у меня не было иного выбора, кроме как слушать их стоны и тяжёлое дыхание через стену. Я выглянула из-за зубчатого края башенки и посмотрела на Иной Мир. Это было наше царство медового света и яблоневого цвета, место, в котором можно было посадить сонет в тени дуба, а вернувшись, обнаружить, что выросло дерево со сливами-стихами. И если съесть эти сливы, то обретёшь удивительное красноречие.

Я представила себе, каково было бы оказаться изгнанной отсюда, если невозможно будет пересечь мост, и расплакалась.

– Лазурь? – Индиго потянулась ко мне.

Я не знала, как разделить с ней свои страхи, но мне и не пришлось: Индиго знала. Конечно же, она знала.

– Не нужно беспокоиться о будущем, – сказала она. – Я его уже видела.

– Правда? И что случится дальше?

Она обняла меня.

– Это – наш дом навсегда, Лазурь. Однажды наши кости лягут в эту землю, а наша душа переберётся в Дом Грёз. И тогда мы сможем отращивать бальные залы по воскресеньям, есть тени на ужин… да всё, что только пожелаем.

Я рассмеялась. Моё сердце охватило теплом, ведь она сказала не «души», а «душа». Одна душа.

Индиго провела пальцами по моим волосам, и её голос прорезался сквозь ветер:

– Ничто, кроме нас, неважно. По другую сторону всё ненастоящее. Ты же знаешь.

Я улыбнулась.

– Мы будем здесь всегда, – сказала Индиго. – Клянусь.