Текст книги "Все не так закончилось"

Глава 8

Май 2016, прошлое

Канзас-сити, штат Миссури

Мама однажды сказала мне, что уважающая себя девушка никогда не выйдет замуж за того, с кем она переспала на первом свидании. Если еще точнее, она сказала: «Не будь такой девушкой. Если он так легко переспал с тобой, он, вероятно, также поступает и со многими другими».

Я была взрослым человеком со своим собственным пониманием ограничений, но, надо признать, я все-таки оказалась в постели с Филиппом на нашем первом свидании, хотя я вряд ли назвала бы это свиданием. Ключевое слово здесь в постели.

Он появился у моей двери, его покрасневшие глаза были затуманены поволокой страсти. Солнце уже поднималось, и его лучи превращались из нежных в палящие. Жгучее желание прикосновений. Жгучая жажда слиться воедино и больше никогда не расставаться.

Его телефон с громким грохотом упал на кафельный пол, и мне казалось, будто я вижу свое отражение в треснувшем стекле, и каждый осколок словно кричал мне: «Спасайся!».

* * *

Он перешагнул через разбитый телефон и взял меня за руку. По одежде Филиппа нельзя было сказать, что он собирается на самолет. Он был в выцветших синих джинсах и тонком свитере цвета металлик. В Миссури почти наступил июнь. Температура поднималась за пределы нормы. Ладони Филиппа были вспотевшими, он дышал как человек, который куда-то спешит. Я огляделась, рассчитывая увидеть на полу его чемодан. Это ведь было прощание. Он пришел попрощаться перед тем, как отправиться в аэропорт. Но чемодана не было.

– А как же твой рейс? – нервно осведомилась я, когда он сделал со мной несколько коротких шагов в направлении кровати.

– Это то, что я думаю? – спросил Филипп.

Мое дыхание тоже участилось. Его вопрос сбил меня с толку. Я чувствовала, как смущение окрашивает мою кожу в пунцовый цвет.

– Сто лет не видел подъемной кровати.

Он ошеломленно оглянулся.

– О, Чарли, я не должен здесь находиться.

Я была слишком поражена, чтобы говорить. Филипп был в моей квартире!

– Джентльмену неприлично находиться в женской спальне.

Он повернулся, чтобы уйти, но ко мне вернулся голос.

– Все наоборот, – подхватила я взволнованно.

Включился кондиционер, но даже его громкий звук не мог заглушить мое желание.

– Это леди не следует находиться в спальне мужчины.

Он посмотрел на кровать, а затем на меня. Моя тонкая белая майка подчеркивала те части тела, которые я еще не была готова ему показать. Он нетерпеливо наблюдал, как я стягиваю вниз ткань майки, чтобы прикрыть живот. Одну руку он положил на мою, другой – притянул меня за затылок. Его губы коснулись моих, и я прошептала:

– Может быть, я не леди.

Мы целовались медленно, и за его спиной холст пустого неба простирался на многие мили. Я оказалась в ловушке, в шелковистом лабиринте, из которого я не могла сбежать. И не хотела. Не знаю, о чем я думала в тот момент. Я вполне представляла, куда приведет нас поцелуй и соблазн неубранной кровати. В моей голове кружились десятки образов, хотя ни один из них не сравнился с тем, что произошло в то утро.

Филипп отстранился первым, он приобнял меня и повел к постели.

Часы у кровати показывали 7:17. Он заметил, как я смотрю на цифры, и в одно мгновенье снял часы со стены и отбросил их в сторону.

– Я куплю новые, – сказал он сквозь поцелуй, когда я услышала, как часы с грохотом ударились об пол.

– Ты ведь сейчас должен садиться в самолет…

Он бросил меня на кровать, а раннее солнце осветило его лицо лучом света.

– У меня изменились планы.

Похоже, мне не нужно было беспокоиться о физических несовершенствах, потому что Филипп не собирался раздевать меня, он не собирался делать нас парой в таком смысле. Он обнимал меня, полностью одетую. И мы разговаривали.

– Ты что-то со мной сделала, Чарли Майлз.

Я легонько ударила его кулаком:

– Майерс.

Он сделал вид, что не заметил, и устроился поудобнее под одеялом. Наши тела ощущались, как одно целое, и я прислонилась головой к его свитеру, перебирая мягкую ткань.

– Тебе не нравится, когда я зову тебя Майлз?

– Нет.

– Все называют тебя Майерс. Я не хочу быть как как все.

– Это мое имя, мистер Стаффорд.

– Имена можно изменить.

Он улыбнулся.

Это станет одним из моих самых ранних воспоминаний о Филиппе. Его странное чувство юмора. Он был мужчиной, который меня заинтриговал интеллектуально.

Кем-то, кто, как мне казалось, разделял мои страдания и умел скрывать самые тяжелые чувства. Мы обнимались, не обращая внимания на время и предстоящую неотложную поездку Филиппа.

Это было одно объятие, которое продлилось четыре дня. Четыре дня изучения мыслей, а в конечном итоге и тел друг друга. Мы говорили о его работе, о компании, которую они вместе с Меган поставили на ноги и которой теперь управляли на международном уровне.

О покупке и продаже убыточных предприятий с имуществом и землей и о превращении их в жизнеспособные компании, в которых работают тысячи человек. Пока мы не дошли до более глубоких тем. Его успех и осторожный путь, который он избрал для его достижения, если подвести итог. Но Филипп представлял собой нечто гораздо большее, чем его победы.

Например, Филипп плакал, когда пел национальный гимн на спортивном мероприятии. Я знала об этом, потому что видела его на матче Роялс. Мы обсудили это позже за барбекю, после того как я напомнила ему, что в Канзас-Сити одни из лучших ребрышек в стране.

– Есть что-то удивительно патриотичное в том, чтобы стоять плечом к плечу с товарищами, положив руку на сердце. Гордость. Это просто прекрасно.

– Ты же британец, – напомнила я ему.

– У меня есть сердце, Чарли. Оно многое слышит. Многое.

Это объясняло также и то, почему он посещал клубы для подростков почти в каждом городе своего маршрута. Там он обедал с детьми, играл в баскетбол и обсуждал их будущее. Для него эти дни были столь же вдохновляющими и мотивирующими, как и для самих детей.

– Из-за своего бизнеса я мотаюсь по всему свету, Чарли. Как бы вычурно это ни звучало, но везде преобладает бедность. Ни в одной стране, которая отвергает нуждающихся, нет очарования. Я могу тратить на все это огромные деньги, но этим детям нужны люди, на которых они могут равняться, те, кто в них верит. Это куда более продуктивно.

Я наклонилась ближе:

– Держу пари, женщины находят тебя невероятно притягательным, когда ты так говоришь.

– Большинство, да, – сказал он, кусая кукурузный маффин.

– Именно так я отношусь к своим ученикам. Поэтому я и призываю их читать. Это бесплатные каникулы, возможность посетить места, в которых они никогда не были, и, возможно, никогда не смогут побывать. Чтение обогащает их словарный запас, учит лучше писать и говорить. Это мой посильный вклад в то, чтобы изменить мир к лучшему.

Возможно, он этого не замечал, но я точно знала, что теперь мы помогаем нуждающимся детям во многом из-за нашего неполноценного детства. Когда-то мы были такими же детьми.

– Вот это точно сексуально. Ты собираешь волосы в пучок на затылке и надеваешь очки как у библиотекаря? Держу пари, что некоторые парнишки влюблены в тебя по уши.

Боже, каким же он был привлекательным, когда был бодрым… Я погладила его щеки пальцами, испачканными в барбекю, а он их поцеловал.

– Мне нравится, что ты заставила меня ждать, Чарли. Сколько времени тогда прошло? Два дня? Три? Он поднял пальцы в подтверждение своей точки зрения. – Была еще лишь одна женщина, которая заставляла меня ждать, и я на ней женился.

Наташа.

Я слушала, как он говорил о ней, вытирая лицо салфеткой.

Я представила себе супермодель, на фоне которой мои недостатки становились еще заметнее.

– Она жила по соседству с нами. Раньше я пытался наблюдать за ней в окно. Мы безумно влюбились друг в друга после того, как одним летним днем она выстрелила в меня пальцем. Мы поженились в восемнадцать. Развелись в двадцать два. Мы до сих пор разговариваем каждый день.

Когда я слушала их историю, у меня по спине стекал пот. И он не был вызван палящим на меня солнцем или острыми ресторанными приправами.

Он был вызван чем-то другим.

В глазах Филиппа блеснул огонек, как будто он уличил меня в какой-то неотесанности. Но мне было чуждо чувство ревности.

– Тебя это беспокоит? – спросил он.

– А должно?

– Это она бросила меня, – сказал он, – А не я ее.

Его признание повисло в воздухе.

– Я уже не влюблен в нее, – продолжил он, – если вдруг ты об этом подумала.

Я не знала, о чем я думала, но понимала, что хочу услышать больше.

– Она замужем. Пятеро детей и муж-врач.

– Что произошло?

– То, что и всегда, – сказал он, сжимая мою руку и ведя меня через переполненный внутренний дворик. – Ожидания…

В моей голове роились вопросы о Наташе и их неудавшемся браке, но Филипп думал кое о чем другом. О мороженом. Он привел меня в диковинный магазин, известный своими вафельными рожками, где он заказал клубничное мороженое, а я – с кусочками мятного шоколада. Он сказал:

– Ты знаешь, что люди, которые выбирают клубнику – отличные любовники?

Я проглотила холодный кусочек и закатила глаза.

– А еще они интроверты и полностью преданы любимым.

Он взял мою руку.

– А как насчет мятной шоколадной крошки? – спросила я.

– Ты действительно хочешь знать, Чарли?

Я с готовностью кивнула.

– Любители мяты обожают поспорить.

– Это я-то?

Я пританцовывала вокруг него, мороженое стекало с моей руки, сарафан развевался на ветру.

– Я не спорила, когда ты заявился в мою квартиру.

Он взял в руки свой новый телефон и поискал в Google статью о мороженом.

– Вот, послушай, – сказал он. – Любители мяты демонстрируют амбиции, уверенность, бережливость и склонность к спорам. Они не успокоятся, пока не обнаружат потускнение на серебряном подносе.

Я потянулась к телефону и выбрала клубнику: «Любители клубники обычно терпимы, преданы и замкнуты… Поклонники ягодного вкуса также логичны и вдумчивы».

– Здесь нигде не говорится, что они хороши в постели, Филипп.

Филипп убрал стекавшее мороженное губами с моего подбородка. Маленький мальчик и девочка, проходившие мимо со своей мамой, захихикали, и мы рассмеялись в ответ. Мы были так счастливы – я и этот незнакомец, которого я встретила всего несколько дней назад.

– Теперь я знаю, что ты интроверт и сексуальный любитель клубники, но я понятия не имею, куда все же ты должен был улететь в то утро, когда появился в моей квартире. Ты собирался домой?

– Дом, – пожал он плечами, притянув меня к себе, когда мы шли к художественному музею. – У меня нет места, которое я бы назвал домом. В отличие от тебя, Чарли. Как тот дом, который у тебя здесь с мамой.

Мама звонила мне не меньше ста раз после того, как получила от меня загадочное сообщение: «Я знаю, что ты загадала. Думаю, это сбылось».

Моему взору открылась нижняя часть айсберга, и вот уж где все было на славу запутано.

– Я нахожусь в разъездах, Чарли. Постоянно. Я никогда не привязан к одному месту. В Англии у меня не осталось семьи, и я постоянно в пути. Меган такая же. Никаких корней. Никаких привязок. У нее есть девушка в Бостоне, так что полагаю, там и есть ее дом, как ты его называешь. У нас есть бизнес, который мы должны поддерживать.

Если бы я была настоящим любителем мятной шоколадной крошки, я бы заметила предсказуемое потускнение его образа, но этого не произошло. К тому же, меня охватило знакомое чувство. Меня обволакивало едва зародившееся увлечение.

Пострадавшие видят только то, что хотят видеть. Мы шли дальше по многолюдной улице.

– Знаешь, я ведь тогда подумала, что она твоя любовница.

– Наверное, поэтому ты и засунула язык в глотку того парня, как там его зовут?

– Даниэль, – подсказала я ему. – Ты все правильно понял.

– Конечно, понял, Чарли, – он обнял меня крепче. – Они с Микой вместе уже много лет, но это могло бы стать отличным сюжетом для сериала.

Мы смеялись, пока он не вернулся к теме своей занятости, объясняя, что его компании для него как дети.

– Каждое место – это дитя, за которым нужно ухаживать.

– У тебя правда нет дома? – снова спросила я с вопросительным выражением лица.

– Нет.

Он ждал моего ответа, а я, открывавшая его разные стороны, гадала, что делать с этой.

На нем была бледно-синяя рубашка и белые хлопковые брюки. После пары дней наших прогулок по городу и пикника в парке в послеобеденное время его кожа порозовела.

У меня возник угрожающий вопрос. Его жуткая вездесущность не давала мне покоя.

– Я не понимаю. Где ты хранишь свою одежду? В каком штате тебе выдали водительские права?

Он усмехнулся, и я уже знала, что будет дальше. Он собирался сначала подразнить меня, а затем познакомить с другой феерической стороной себя.

– Моя милая Чарли, – произнес он. – Ты сказала «дом». У меня есть несколько домов.

Это было неудивительно. Такому светскому и искушенному человеку, как Филипп, просто полагалось иметь несколько домов. Но мне было интересно, в какое место я могла бы вписаться. В какое место вписались бы мы вдвоем.

* * *

В те первые недели я часто задавалась вопросом, что же привлекло Филиппа в таком человеке, как я. Хотя мы пришли из противоположных концов спектра, наша встреча произошла где-то посередине. Такой мужчина, как он, мог заполучить любую женщину, которую бы захотел, но он выбрал меня. В каком-то смысле я верила, что наши личные истории связывают и защищают нас. Наши прошлые раны стали источником силы, обеспечивая безопасное и разумное расстояние, создавая непроницаемый щит от будущей боли. Что касается настоящего, в котором мы оказались без всяких усилий, оно было озарено живым и ярким светом.

То, что поначалу вызывало во мне откровенное смущение – моя убогая квартира, скучный родительский дом, моя тихая жизнь за пределами классной комнаты – превратилось в нечто иное. Наблюдение за собственной жизнью глазами Филиппа пролило свет на то, что у нас много общего. У нас было больше схожего, чем различного. Несмотря на весь свой успех, ему ничуть не меньше нравилось сидеть на старомодном диване моей мамы и хвалить ее блюда.

– Кэтрин, – говорил он, – Это лучшая курица терияки, которую я когда-либо ел. Поверьте мне, я пробовал много терияки за свою жизнь.

Он чувствовал себя комфортно и непринужденно, и вы никогда не догадались бы, что ему здесь не место. Мне подумалось, что и без блеска, который преследовал его повсюду, Филипп мог быть самим собой.

Мама очень обрадовалась, увидев его снова.

– Я тоже приложила к этому руку, – прошептала она мне на ухо.

– Не надо, – остановила я ее. – Нельзя произносить это вслух.

Но мы обе знали – она загадала, чтобы кто-то полюбил ее дочь.

– Только не упоминай о папе, – попросила я.

* * *

Мы с Филиппом сидели в моей старой спальне и изучали артефакты моей юности. В окружении детективов о Нэнси Дрю и среди огромных афиш с фильмами я чувствовала себя юной и ребячливой рядом с ним. Филипп листал мои альманахи, и смотрел выцветшие фотографии с пухлыми щеками и ужасными прическами.

Потом мы осматривали город, делали покупки в Ривер-маркет, где он купил мне мой первый снежный шар, а затем отправились в музей Первой мировой войны. Он провел меня по музею моего любимого города моей любимой страны, рассказывая бесчисленное множество историй о героях войны. Мы шли рука об руку через парк Свуп и сфотографировались с животными в зоопарке. Он бросил мне в голову яблоко. Правда. Потому что, как он сказал, именно так признавались в любви в Древней Греции. Я села ему на колени в вагончике канатной дороги и позволила ему обнимать себя, пока не почувствовала, будто мы одно целое.

Я вспомнила фильм «9 ½ недель», где Ким Бейсингер и Микки Рурк после секс-марафона отправились в путешествие по Чикаго под отличную музыку. Романтическая музыка и сцены были такими притягательными, что мне захотелось поучаствовать в чем-то подобном. Филипп смог дать мне это за четыре дня в Канзас-Сити штата Миссури, и мое желание, загаданное в 11:11 и слившееся с желанием мамы, сбылось.

Глава 9

Июль 2018, наши дни

Клиника NAET, Исламорада, штат Флорида

– Ты меня слышала? – спросила Либерти, подходя к моему столу так, что от ее приближения с него слетели листы бумаги. Часы показывали 2:22 пополудни. Я все еще загадывала желания, хотя теперь они были другими. Мир во всем мире. Меньше рака. Я ответила ей, лишь очнувшись от грез и потянувшись за упавшими бумагами:

– Да. Они придут по моей рекомендации.

– Беспокойное утро? – спросила она.

– Можно и так сказать.

– Расскажи мне об этом Джимми.

– Анафилактический шок. Реакция на яйца, арахис и глютен.

– Бедный ребенок!

Я рассказала ей про случай на рынке и про наш визит в больницу.

– Удивлена, что они позвонили тебе так быстро. Люди обычно гораздо более скептичны, – заметила я.

Либерти шутливо отмахнулась:

– Тебе всегда зазывать людей удавалось лучше. Я думаю, это твое благотворное очарование.

Можно подумать, будто я чародейка. Когда мне впервые диагностировали аллергию на миндаль, мама отправила меня к врачу в Канзас-Сити, который провел массу анализов, лишив нас почти всех сбережений. Я вышла из офиса со следами шрифта Брайля на своих руках и спасительным шприцом «Эпипена». До того дня я была здоровой восьмилетней девочкой, у которой в медицинской карте значилась только одна неприятная ушная инфекция.

Внезапно я оказалась под наблюдением врача и нам рекомендовали приходить на дорогостоящие ежемесячные уколы от аллергии. Все свое ранее детство я не беспокоилась о том, что кладу в рот, и ненавидела новые ограничения и то, что теперь мне приходилось быть бдительной.

Я держала при себе «Эпипен» словно свою третью руку, отказывалась от прививок от аллергии и избегала не только миндаля, но и всего, что казалось мне подозрительным. Исключение составила моя новая знакомая Либерти.

Сначала я упорно отрицала ее методы лечения. Но те, кто шли на это, были еще большими чудаками, чем она. Спустя несколько недель ее колдовства, в течение которых я завтракала цветной капустой и картофельными чипсами, а она массировала меня мини-массажером, я могла спокойно есть миндаль. Я никогда больше не буду предвзято относиться к колдовству. Для меня это в прошлом.

– Что за кислая мина, Шарлотта? Тебе удалось поговорить с Филиппом?

Пока она уткнулась своим большим носом в таблицы, я любовалась ее одеждой в стиле бохо. С ее огненно-рыжими волосами, ниспадающими на плечи, она бы выглядела шикарно, даже облачившись в скатерть. Я никак не могла угадать ее возраст. Кое-кто из местных поговаривал, что ей было около семидесяти, но ее упругая кожа и детский взгляд зорких глаз создавали иллюзию пятидесяти. Она утверждала, что оставаться молодой и с гладкой кожей ей помогает естественный образ жизни, который она ведет. Никакого алкоголя или лекарственных препаратов, десять стаканов воды в день, мюсли, органические продукты без консервантов, без глютена – с таким же успехом я могла бы есть одну капусту всю оставшуюся жизнь. Но я была убеждена, что дело не только в этом. Некоторые люди были посланы на эту землю, чтобы делать добро, быть самим добром. Либерти в прямом смысле спасала людей. Я думаю, что Бог хранит ее в знак благодарности.

– У нас с Филиппом все хорошо, – ответила я, избегая ее взгляда.

– Ты совершенно не умеешь врать, Чарли.

Я полюбила Либерти и как подругу, и как нового члена своей семьи.

Она была мне словно старшая сестра, любимая тетя и первая, кто вернул мне покой, утраченный из-за отсутствия матери. Она была всем вышеперечисленным, но больше всего она была тем человеком, от которого я не могла спрятаться, человеком, который всегда говорил мне правду.

– Вчера ты сказала, что собираешься поговорить с ним, – сказала она, уперев руки в бедра. – Вчера ты вышла отсюда с планом. Ты собиралась рассказать ему о своих чувствах… о том, что тебе от него нужно.

Я замолчала, чувствуя, как она дергает за ниточки, которые связывали меня с моим женихом. Казалось, будто наш с ним спор произошел целую вечность назад. А потом из-за звонка Наташи подозрения нахлынули снова.

– Может, я параноик, может, у него просто стресс… Он много работает. Я последний человек, чье нытье ему нужно слышать, когда он появляется на пороге.

Я сказала все это одним убедительным предложением, задаваясь вопросом, видит ли Либерти меня насквозь, позволяет ли ее колдовство читать мои мысли.

– Шарлотта Майерс.

Она называла меня так, когда хотела привлечь мое внимание. Я посмотрела ей в глаза, и это тепло не могло не стереть мучительные эмоции.

– Ты обещала мне, Шарлотта.

В маленьком кабинете раздался звон колокольчиков, и вошел следующий пациент. Либерти подошла к ней и поздоровалась, а я вернулась к рутинным задачам: заполнять документы, отвечать на телефонные звонки и ждать прибытия отца и сына. Я не хотела говорить о Филиппе. Или о расстоянии, которое возникло между нами с тех пор, как он надел кольцо мне на палец три месяца назад.

Когда дверь офиса снова зазвенела, пришли Бен и Джимми.

– Привет, Джимми! – я приняла сияющий вид специально для угрюмого мальчика с пухлыми щеками.

Либерти уделила им много внимания, оценив храбрость Джимми и его непростую поездку в больницу. Мальчика ее внимание не смутило.

Она перевела взгляд на его отца.

– Рада видеть вас здесь, мистер…

Мужчина протянул руку.

– Зовите меня Бен.

– С моей соратницей Шарлоттой вы уже знакомы, – произнесла Либерти, показывая в мою сторону.

Мы помахали друг другу, и Либерти присела, чтобы пообщаться с насупившимся Джимми. Ее браслеты звенели, и в глазах мальчика отражалось их сияющее золото. Его нижняя губа дрожала.

– Мне будут делать укол?

Либерти положила руки ему на плечи.

– Никаких уколов и больше никаких игл.

Затем она протянула мизинец. Джимми сомневался, стоит ли принять ее предложение, а его отец наблюдал за этим, слегка его подталкивая, пока их мизинцы не сплелись.

Наблюдая за тем, как Либерти ведет их по коридору, я почувствовала глубокую тоску. Ее вызвал вид любящей руки Бена, лежащей на спине его сына, и стоило этому чувству возникнуть, как по моему телу пробежала волна. Поездки Филиппа, которые когда-то были приемлемой частью наших отношений, чем-то, что я не раз защищала, потому что их наличие делало нас лучше, когда мы были вместе, стали отходить на второй план перед чем-то другим. Чем-то, что все это время оставалось в тени.

Я проглотила ком в горле, ту боль, из-за которой мне было трудно говорить, и сосредоточилась на пути, который начинался сейчас для Джимми – и для Бена.

Стопка файлов передо мной манила – расписание приема пациентов, головоломки, которые предстояло решить, – в то время как в воздухе звучал рассеивающий тревоги голос Либерти. Она внимательно изучала историю болезни Джимми, выписывая себе на листочек аллергены, подтвержденные его врачами.

Я восхищалась приверженностью Либерти методу NAET, но он подходил далеко не всем. Не смотря на противоречивость метода, некоторые обращались к нему как к крайней мере в приступе отчаяния. И когда я слушала, как за стенкой Либерти объясняет метод, описывая, как при помощи кинезиологии – проверки мышечного тонуса – выявляются различные виды аллергии и реакции, это напоминало мне об абсолютной его непригодности.

– Любой человек с тяжелой аллергией, как правило, имеет аллергию более низкого уровня, которая повышает уровень гистамина в организме. Например, когда Джимми ест арахис, уровень гистамина уже настолько высок, что вызывает анафилаксию.

Если мы лечим аллергии более низкого уровня, мы уменьшаем уровень гистамина, и организм становится менее чувствительным к арахису.

Бен спросил об аллергиях низшего уровня.

– Они есть у Джимми, – сказала Либерти. – Просто не так серьезно проявлялись, как три основные, поэтому вы, вероятно, их просто не заметили. Возможно, он чихал, испытывал легкий зуд или головную боль. Никаких причин поднимать тревогу.

Я слышала голос Джимми. Он повысил голос, спеша поделиться информацией с доктором Скоттом.

– Помнишь тот день в парке? Я тогда сказал тебе, что у меня зуд от сидения на траве?

Бен, кажется, припоминал историю мальчика.

– У него бывали какие-то реакции, но они всегда были умеренными. Парфюм вызывает у него головную боль. Часто бывает заложен нос. Это может быть аллергией?

– Даже не сомневайтесь, – сказала Либерти. – Мы проверим Джимми на пятнадцать основных витаминов и питательных веществ и исключим те, на которые у него обнаружится аллергия.

Как только он пройдет все тесты, а это может занять несколько месяцев, мы сможем перейти на яйца, арахис и глютен. К этим крепким орешкам.

Затем последовал вопрос на миллион долларов.

– Как вы уменьшите его чувствительность?

– Мы еще дойдем до этого, – сказала она. – Для начала давайте завершим тестирование, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Джимми будет держать несколько флаконов в руке, а я буду надавливать на противоположную руку. Если рука ослабнет, это будет признаком того, что у него аллергия.

Это напомнило мне день, когда я пришла домой и попыталась объяснить Филиппу, в чем заключается лечение Либерти. Он засмеялся. Его откровенное хихиканье охладило мой энтузиазм. Но вскоре Филипп оживился и с интересом сузил глаза. Он взял меня за руки и сказал, что я могу делать все угодно, если это приносит мне радость, даже если для этого нужно сесть в один сумасшедший поезд с Либерти Скотт. А я еще даже не рассказала ему о лечении.

– Ты хочешь сказать, что за этим дурацким колдовством стоит нечто большее? – спросил он.

За этим «колдовством» действительно было нечто большее, и Джимми с Беном со временем попадут под чары Либерти, точно так же, как попала я.

Ладно, теоретически это и правда выглядело нелепо. Лечение аллергий низшего уровня заключалось в том, что я держала в руке флаконы с чем угодно от специй до перца и папайи. Чем больше бутылочек вкладывали в мою вспотевшую ладонь, тем больше я задавалась вопросом, что, черт возьми, я делаю. Я усмирила свои разраставшиеся сомнения в темной комнате, где Либерти велела мне расслабиться и вздремнуть. Как я, да и вообще любой думающий человек, могли поверить в то, что эти нетрадиционные методы лечения изменят химический состав тела? Но я не сопротивлялась, и после короткого сна меня перевели на особую диету на двадцать пять часов.

Филипп с любопытством смотрел на меня, когда я после моего первого лечения кальцием вошла на кухню с сумкой разрешенных продуктов. Мне было неловко сказать ему, что я буду завтракать пастой и курицей, а молоко или молочные продукты мне запрещены. Я выделила время и заставила себя перечитать состав своих любимых блюд. Двадцать пять блаженных часов переобучения моего тела, чтобы оно принимало эти лакомства, а не отвергало их. Либерти выдала мне список блюд и продуктов, к которым я не должна была даже прикасаться, пока проходил этап десенсибилизации. Без соответствующих медицинских исследований казалось нелогичным и крайне неправдоподобным, что это лечение способно победить аллергию, но я согласилась попробовать. Девять недель подряд. И, о чудо, это сработало! Я избегала основных минералов и витаминов, содержащихся почти во всех продуктах питания. И это все из любви к миндалю.

Джимми, возможно, придется лечить дольше. Может быть, он не сможет пройти за положенное время некоторые тесты на продукты или ингредиенты, и тогда ему придется повторять лечение и снова соблюдать диетические ограничения. Поживем – увидим. Я была бы счастлива узнать, что он ездил на экскурсию или в летний лагерь вместе с другими детьми. Это стоило бы затраченного времени и всех ограничений.

Дверь открылась, и Джимми побежал по коридору. Я крикнула ему:

– Ты готов?

Он кивнул, и я повела его к первому этапу тестирования – мытью рук.

– Сначала тебе нужно снять обувь, – сказала я.

Он сбросил ярко-зеленые кроссовки у двери офиса Либерти и схватил меня за руку. Это меня удивило, и я почувствовала, как по моим пальцам прошелся легкий трепет.

Включив кран, я посмотрела на его отражение в зеркале, представляя, как выглядит его мать. Были ли у него ее губы? Ее нос? Кем была женщина, любившая этого маленького парня?

– У тебя все хорошо? – спросила я.

– Больше никаких игл, – улыбнулся он. – Хороший день.

– Знаешь, раньше у меня была аллергия на миндаль.

Глупо рассказывать об этом ребенку, у которого аллергия чуть ли не на воздух. Он сосредоточился на намыливании рук и не поднимал взгляда. Я продолжила.

– Это было страшно. И иногда тяжело.

– Вам делали уколы? – спросил он.

– Иногда.

– Мне тоже, – сказал он.

– Что ж, ты, должно быть, очень храбрый мальчик.

Он смыл мыло с пальцев и вытер их бумажным полотенцем, которое я протянула ему.

– Спасибо, – сказал он, на этот раз встретившись со мной взглядом.

Мы молча прошли по узкому коридору. Я слышала голос Бена через дверь кабинета Либерти. Отчасти в нем слышалось беспокойство, отчасти сомнения. Либерти проводила его в комнату ожидания, а Джимми занял его место, готовый к началу тестов. Мы с Беном сидели в тишине.

Часы за моим столом громко тикали, и я пыталась сосредоточиться на оформлении документов для следующего пациента – пожилой женщины с аллергией на реактивное топливо. Но потом я сдалась, обошла перегородку и села рядом с Беном. Он листал старый выпуск журнала «Айлэнд лайф», но, когда я присела, он бросил журнал на стол и закрыл лицо руками. Тату вокруг пальца, символизирующее вечность, приоткрыло мне в нем что-то новое, чего я не замечала раньше.

– Вы в порядке? – спросила я, списывая его молчание на пережитый ранее стресс в сочетании с подробными инструкциями от Либерти. Это был долгий день – казалось, что мы были в больнице целую вечность назад, – и я могла различить напряжение в его лице, в складках на рубашке и в том, как были растрепаны его волосы.

– Вам нужно многое переосмыслить… Может, еще слишком рано…

Он сел прямо.

– Нет. Джимми достаточно долго страдал. Это подарок от Бога.

Он повернулся ко мне и добавил:

– Вы были посланы Богом.

Он не спорил со мной, как и все скептики.

– В следующий раз вам следует привести с собой жену, – сказала я. – Полезно иметь еще одну пару ушей, чтобы все это воспринимать.

– Его мама уехала.

Мне подумалось, что, должно быть, она очень красивая. Я уже могла представить, как он скучал по ней. У него это было написано на лице. Я нарисовала в своем воображении руководительницу бизнеса, во многом похожую на Филиппа – утонченную женщину с важной работой.

– Она, должно быть, испугалась, когда услышала…

Он кивнул.

– Вам предстоит со многим разобраться, – сказала я. – Всем вам.

Он поигрывал кожаным ремешком на запястье.

– К этому привыкаешь.

Я не придумывала себе какое-то одиночество, которое нас объединяло. Оно действительно было здесь, в тусклой дымке, упавшей на него. В том, как он, должно быть, скучал по ней, так же как я стала скучать по многим чертам Филиппа и по многим людям в моей жизни.