Текст книги "Колдунья"

Глава 6

У Дона Армандо де Аргуэлло действительно были колоссальные владения. Чако подъезжал сейчас к его имению. Он ехал по одной из северных дорог, ведущих к имению со стороны гор. Чако уже видел растянувшийся длинный, традиционный для людей этого круга дом, построенный из кирпича-сырца. На лугу паслись коровы и овцы. К дому прилегали конюшни, амбары и многочисленные подсобные помещения. Человек, хозяин этих владений, был явно богат.

Что же все-таки де Аргуэлло было нужно от незаконнорожденного сына? Чако очень это интересовало. Получив еще одно письмо в гостинице Санта-Фе, он решился все же съездить к этому старику и все ему высказать.

Когда Чако подъехал к имению, несколько слуг подбежали к нему. У одного из них было оружие, он спросил его имя, а затем проводил во двор, до двери. Сегодня у Чако не было при себе оружия, хотя в мешке под седлом он оставил револьвер. Казалось, что этот человек с ружьем был предупрежден о необходимости соблюдать осторожность.

Стены дома производили впечатление прочности, надежности, несмотря на то что они были довольно старыми. Во всем доме было всего несколько узких окон. Чако остановился и постучал в тяжелую деревянную дверь, и какое-то беспокойное странное чувство охватило его. Он, конечно, не испугался, но царившая здесь атмосфера не нравилась ему.

Когда служанка открыла дверь, она спросила:

– Да, сеньор, я вас слушаю.

– Я пришел увидеться с Доном де Аргуэлло, – сказал Чако, показав ей письмо. – Он просил меня прийти. Я– Чако Джоунс.

Она пригласила его войти:

– Пожалуйста, подождите в гостиной, сеньор.

После того как служанка ушла и оставила его одного, он оглядел гостиную. Чувствовалось, что хозяева имели пристрастие к вещам из восточных штатов, в гостиной наряду с традиционными кушетками, покрытыми одеялами навахи, стояли стулья с красной вельветовой обивкой. На стене висело дорогое длинное зеркало, в котором отражался расположенный напротив камин. На полу лежали натуральные тканые черно-белые коврики.

Девушка-служанка возвратилась вместе с привлекательной особой, которая уставилась на него:

– Я – Донья Инес, жена Дона Армандо.

– Мне надо увидеться с вашим мужем.

– С какой целью?

Она холодно улыбнулась, и Чако почувствовал твердость в ее характере, столь необычную для испанки.

– Дон Армандо за мной посылал. – Он опять показал письмо. – Я приехал из Санта-Фе.

Донья Инес теребила пальцами край черной шали, которая была накинута поверх шелкового платья. Затем она проговорила:

– Я скажу моему мужу, что вы желаете поговорить с ним, но он не совсем здоров.

– Скажите ему, что я здесь. Он непременно пожелает увидеть меня, – настаивал Чако.

Чако не был уверен, знает ли она, кем он приходится ее супругу. Возможно, она и знала о нем, но ей это не совсем нравилось. Тем не менее она удалилась.

Чако был разозлен, получив уже второе письмо от Аргуэлло. Дон Армандо демонстрировал свое дворянское высокомерие, думая, что Чако по первому же зову побежит к нему. Наверное, старик решил, что Чако будет рад любой подачке с его стороны. Но Чако так не думал. Он по-прежнему ненавидел старика за то, что он сделал с его матерью.

Наконец Инес вернулась и сказала:

– Он поговорит с вами. Пойдемте со мной.

Он пошел за ней по коридору, они прошли мимо нескольких комнат. Этот дом был похож на подобные дома, принадлежавшие богачам. Чако наблюдал за Инес, которая так выпрямила спину, словно проглотила аршин, стараясь показать свое высокомерие. Очевидно, она была второй женой Дона де Аргуэлло, так как была намного моложе той, о которой рассказывала его мать. Он подумал, что ей должно быть лет тридцать пять, может быть, они были ровесниками с ней. Инес была такого же дворянского происхождения, как и ее супруг, судя по ее высокомерному тону.

Повернув за угол, она поднялась по двум лестницам, а затем прошла мимо открытой двери, выходившей на площадку. Инес остановилась, показав рукой, чтобы он прошел вперед к комнате с двойными дверями.

– Дон Армандо ждет вас там.

Чако кивнул, не желая даже благодарить ее. Его прошлое ставило его в ранг униженного. Он направился вперед не оглядываясь.

В гостиной де Аргуэлло сидел в кресле с высокой спинкой перед камином. У старика были седые волосы, строгий профиль, но взгляд его оставался свирепым, несмотря на его болезнь. Он выглядел худым, рядом с креслом стояла трость.

– Пожалуйста, садись, – сказал он вежливо, но строго.

Чако сел напротив него.

– Ну так, значит, ты мой сын.

– Я сын Онейды, – уточнил Чако.

– Она говорила тебе обо мне?

– Она рассказывала мне лишь то, что вы дали ей вольную и немного денег, чтобы она уехала, когда забеременела. Она не говорила, что именно вы являетесь моим производителем, – грубо и с насмешкой отчеканил слова Чако, что, конечно, не могло не задеть старика. Для отца подобные слова были, безусловно, оскорблением. Однако слово «отец» было слишком добрым, и Чако не мог его произнести, и еще он думал, почему мать не говорила ему всей правды. – Вы изнасиловали ее!

Внимательно взглянув на него, де Аргуэлло сразу же ответил:

– Нет. – Его ответ был вполне определенным и решительным. Чако был склонен даже поверить ему. – Я ухаживал за твоей матерью, – сказал старик. – Но она ведь была…

– Рабыней.

– Служанкой, – поправил де Аргуэлло.

Конечно, эти испанские дворяне никогда бы не смогли признать, что силой удерживали молодых индианок и полукровок. Несмотря на то, что они считались работницами, жалованья им не платили.

Де Аргуэлло продолжал:

– В то время была еще жива моя первая жена. Хотя все уже в прошлом и сейчас это не важно.

– Нет, важно. Для меня очень важно. Моя мать умерла в нищете, в грязной хижине.

Надо признать, что де Аргуэлло, казалось, был огорошен, услышав это:

– Я знал, что она умерла, хотя и не знал, как это случилось. Она умерла от болезни?

– От лихорадки. У нас не было денег, чтобы пригласить врача или купить нужное лекарство. – Однако вряд ли какое-либо лекарство тогда могло помочь его бедной матери. – Она делала любую работу, чтобы как-то прокормить нас. – Чако даже подозревал, что его мать занималась проституцией после смерти отчима Чако Рубена. – У нее была тяжелая жизнь, но она сохранила чувство собственного достоинства.

Де Аргуэлло молчал.

– Когда-то вы ее спровадили отсюда, – продолжал Чако. – А сейчас пишете мне письма и ищете со мной встречи. Вы меня совершенно не интересуете, и мне безразлично, что вам надо от меня. Я приехал лишь для того, чтобы сказать вам это в лицо.

Де Аргуэлло опять посмотрел на него внимательным взглядом:

– Тебя даже не интересует наследство, которое ты мог бы получить?

Услышав это, Чако замер, но затем сказал:

– Не хочу я ни вашей земли, ни ваших денег. – Наверное, говоря о наследстве, де Аргуэлло хотел расположить к себе Чако. Для Чако же согласиться на это неслыханное предложение означало предать, оскорбить память матери. – Неужели вы хотите оставить что-то метису, да еще незаконнорожденному?

Старик пристально смотрел на огонь:

– Ты мой сын, в тебе моя кровь. Я должен сначала присмотреться к тебе, оценить тебя.

– Оценить меня? – недоуменно произнес Чако. Что себе вообразил этот старикашка, кого он возомнил из себя? – У вас нет и не может быть никакой власти надо мной.

– Но ведь ты единственный ребенок, в жилах которого течет моя кровь, – гордо заявил де Аргуэлло.

Так вот, значит, что волновало старика, подумал Чако, а затем сказал:

– Единственное, что у нас с вами общее, так это то, что я был вами произведен.

– А я так не думаю. Я наводил справки о тебе. Ты во многом похож на меня. Ты смелый человек, ты работал, имея дело с оружием, ты меткий стрелок. Я тоже в молодости был смелым.

– Не таким уж смелым вы были, раз не женились на моей матери, – сказал Чако и подумал, что если бы только де Аргуэлло захотел, он мог бы бросить вызов обществу, церкви и своим родственникам. – Вы даже не сочли нужным справиться о ней спустя годы.

– К сожалению, что было, то было.

– И это все, что вы сейчас можете сказать? – спросил Чако, думая, что вообще можно было ожидать от этого старика, извинения, что ли? Вставая и не видя причины более задерживаться здесь, Чако посмотрел на де Аргуэлло и произнес: – Не пишите мне больше писем, никогда.

– Ты мне приказываешь?

– Если я получу хотя бы еще одно письмо, я вернусь сюда и заткну его вам в глотку.

Де Аргуэлло молчал, а Чако буквально выскочил из гостиной и в коридоре чуть не сбил с ног Инес.

Выйдя из дома, он вскочил на лошадь и ускакал прочь, обернувшись лишь один раз. Однако странное чувство, которое он ощутил у входной двери, заставляло его вернуться назад. Сам он хотел лишь бежать отсюда без оглядки. К тому же лошадь тоже стала нервничать, она вскидывала голову и становилась на дыбы. Тем не менее он все же справился с ней. Когда он проехал полмили от дома де Аргуэлло, лошадь расслабилась и странное чувство отступило.

Много причин было у Чако для появления этого странного чувства. Сейчас он отдавал себе отчет, что действительно хотел увидеть Дона де Аргуэлло, услышать, что тот скажет ему. Он желал даже чего-то большего, чем просто прийти и все высказать этому старику.

Де Аргуэлло удивил его. Он не оказался таким высокомерным, как того ожидал Чако. Впрочем, старик был уже в годах и у него не было законных детей, кому он мог завещать свои земли. Вот почему он решил разыскать и послать письмо своему незаконнорожденному сыну.

Но Чако не соблазнился наследством де Аргуэлло. Во-первых, ему было противно, чтобы его кто-то оценивал, а тем более такой высокомерный человек, который, будучи могущественным, смог бросить беременную женщину на произвол судьбы. Во-вторых, он понимал, что просто так де Аргуэлло не стал бы предлагать ему наследство, значит, он потребует что-то взамен. Но он предпочитал оставаться независимым. Ему нравилось делать то, что он хотел, и идти туда, куда он хочет. Лучше отдать себя на произвол судьбы, нежели в руки этого мерзкого старикашки, чувствующего приближение смерти.

Добравшись до города в дурном настроении, он думал лишь о том, как попасть в «Блю Скай Палас». Миссис Ганнон, должно быть, опять выкинет его оттуда и потребует больше не приходить, однако это общественное место и он не сделал ничего дурного, чтобы ему запрещали посещать подобные заведения.

Намного важнее было то, что у него было желание встретиться с этой англосаксонкой. Это чувство было даже сильнее, чем просто желание обладать ею, возникшее, когда он увидел ее в красном платье.

* * *

– Я хотел бы еще риса, – сказал Дон Армандо девушке, которая обслуживала его за ужином.

– У вас улучшился аппетит, – заметила Инес, сидевшая на другом конце стола. Наверное, это разговор с Чако Джоунсом так положительно подействовал на состояние ее мужа.

– Я должен еще пожить, по крайней мере какое-то время.

– Вы не умрете, супруг. Пожалуйста, не говорите таких вещей.

– Мы оба знаем, что я стар. Просто моя жизнь длится так долго, – говорил Дон Армандо, вытирая рот и густые седые усы. – И если естественная смерть не берет меня, то может произойти несчастный случай. Кто бы мог подумать, что Мерседес упадет в колодец и сломает себе шею?

– Но с вами это никогда не случится.

Воцарилось молчание. Дон Армандо ел фасоль и рис. Затем он заговорил:

– Ты еще так молода, Донья Инес. Я надеюсь, что мне удастся устроить, чтобы о тебе кто-то заботился, когда меня не станет. Это просто проклятье, что у нас с тобой такая маленькая семья.

Неужели опять он станет будоражить этот неприятный вопрос о бесплодии? Инес очень этого не хотелось.

– У меня была одна надежда, и та пропала, – говорил де Аргуэлло. В его голосе звучали скорее нотки фатализма, нежели огорчения. – Я надеялся, что сеньор Джоунс будет достойным моим преемником, но вопрос о наследстве не заинтересовал его. – Старик посмотрел на нее вопросительно и спросил: – Ты знаешь, что он мой сын?

Как будто она не слышала за дверью их сегодняшний разговор! Однако она сказала:

– Я слышала эти сплетни, слуги поговаривали об этом.

– Ах, слуги. Сеньор Джоунс – сын одной из моих служанок. – И когда она кивнула, он спросил: – А что еще говорят слуги?

Инес явно не нравился этот разговор, она смотрела в свою тарелку. Думая о том, что сказал Дон Армандо, она огорчилась, так как считала, что сама может прекрасно позаботиться о себе, но она знала, что он в это не поверит и не одобрит. Мужья предпочитают относиться к своим женам как к своей собственности.

– Сеньор Чако Джоунс слишком грубый. Он чуть было не сбил меня, выходя из вашей комнаты.

– Парень, конечно, не отличается изысканными манерами, это правда.

– Тогда почему вы думаете, что он может стать достойным преемником? – Обычно она не задавала мужу подобных вопросов, но в данном случае она считала это необходимым.

– Он храбрый. И с умом, несмотря на то, что не образован. Он ответственный и обязательный человек. Он заботился о матери до конца ее дней. Я уверен, что смог бы заботиться и о тебе, – говорил Дон Армандо. – Конечно, так могло бы быть в том случае, если бы он принял мое предложение о наследстве.

– Но я так понимаю, что он не принял вашего предложения. – Этот Чако Джоунс, думала Инес, или чересчур твердый, или очень глупый. – К тому же он метис, – добавила она, помня, что он наполовину апа-чи, наполовину испанец, а со стороны матери есть также и англосаксонская кровь.

Пожав плечами, Дон Армандо сказал:

– В нем точно моя кровь, он очень гордый и своенравный. Закончив есть, он переменил тему разговора:

– Ты сделала натиллас <Испанское национальное блюдо. (Примеч. ред.)>, которые обещала, Донья Инес?

– Да, сейчас я их принесу из подвала.

Она поднялась и ушла в подвал, где было довольно холодно. Она вспомнила, как сегодня с ней обошелся этот грубиян Чако Джоунс. Он даже не поблагодарил ее. И как только ее супруг может усматривать какие-то достоинства в этом невежественном дикаре?

Негодуя, она посыпала натиллас специальным порошком. Пряности должны были сгладить горечь. Возвращаясь и подходя к столовой, она услышала голоса. Дон Армандо послал за Педро, являвшимся его помощником.

– Я должен изменить завещание. Завтра же пошли за священником и пригласи несколько свидетелей.

– Да, Дон Армандо.

– Я должен что-то оставить церкви.

Церкви? Руки Инес затряслись бы, если бы она в тот момент не держала чашу с натиллас. Стиснув зубы, она вошла в комнату с холодным выражением лица.

– Безусловно, земли, которые принадлежат тебе от первого брака, – твои, и ты вправе поступать с ними согласно своему желанию, – пояснил он, увидев реакцию жены на услышанное. – И я надеюсь, что мы сумеем найти родственника, хотя бы дальнего, который станет заботиться о тебе.

– Вы ведь не собираетесь пока умирать, Дон Армандо, – произнесла Инес. Ее приданое не составляло и половины того, чем владел де Аргуэлло.

Он пожал плечами:

– На все воля Божья. – Увидев натиллас, он улыбнулся:– Ну, а теперь я могу это испробовать.

Огорченная услышанным, она так неловко поставила чашку на стол, что она упала. Крем и черепки глиняной чашки разлетелись в разные стороны.

– Ох! – произнесла Инес, прижав руки к покрасневшим щекам. – Извините меня.

Дон Армандо, откинувшись на спинку стула, был удивлен, затем его удивление сменилось разочарованием.

– Только не волнуйтесь. – Инес сразу же позвала служанку, чтобы убрать все с пола, затем она сказала мужу: – Вы должны жить, Дон Армандо. Я буду каждый день делать для вас натиллас, зная, что это вам приятно.

Она станет делать это изо дня в день до тех пор, пока ей не удастся добиться того, чтобы ее супруг передумал. Мысль о том, что он собирается оставить такую колоссальную сумму денег и землю церкви, а ее – с ничтожно малыми средствами к существованию, да еще под неусыпным вниманием родственника, терзала ее душу и делала ее больной.

* * *

Вот уже неделя, как Фрэнсис присматривала в казино за игроками, однако она не думала, что когда-либо сможет к этому привыкнуть. Особенно тяжело она переносила то, как пристально, точно раздевая, мужчины смотрели на нее. Когда она наблюдала за игроками, ей было как-то неудобно. Она не хотела играть роль хозяйки этого заведения.

Однако она стойко выдерживала эти взгляды с намеком, не позволяя себе расслабляться, а тем более показать, что ее это приятно волнует. Она не была распутной. Тот вечер, когда она столкнулась с Чако Джоунсом в салуне, стал поучительным для нее. Теперь Фрэнсис одевала скромные, пристойные платья. К счастью, Нэйт купил ей три или четыре подходящих для вечера, но не слишком открытых платья. Тем временем она попросила Руби добавить два ряда кружев по глубокому вырезу того злосчастного красного платья. Фрэнсис отметила, что работа этой девушки с иголкой и ниткой была более искусной, чем то, чем она занималась по вечерам.

В субботу днем Фрэнсис зашла в ту часть гостиницы, где обитали «девицы». Ей необходимо было увидеть Руби и попросить ее подрубить низ голубого платья.

– Могу я навязать тебе еще одну работенку? – спросила она Руби, которая уже занималась тем, что убавляла в талии зеленое платье Фрэнсис.

– Конечно, миссис Ганнон, – сказала блондинка, как обычно улыбаясь ей. – Проходите, проходите в гостиную, что вы там стоите? Я заколю низ прямо на вас.

– Я обязательно заплачу тебе за это.

Руби отрицательно покачала головой:

– Не стоит даже беспокоиться об этом.

– Однако я настаиваю на этом, – говорила Фрэнсис. Девушка была достойна зарабатывать деньги этим честным, приличным трудом, и Фрэнсис не могла не помочь ей в этом. Фрэнсис даже подумала, что, может быть, в Санта-Фе и нужны были портнихи. Руби говорила, что могла раскроить и сшить платье «от и до».

В гостиной, где девушки Бэлл в дневное время отдыхали, а по вечерам сидели с мужчинами, сейчас, развалившись на кушетке у окна, сидела Магдалина. Каждая девушка также имела собственную спальню, которая выходила в коридор и была для девушки и жилой комнатой, и рабочим местом. На двери каждой комнаты было написано имя ее владелицы, а надписи были разрисованы бабочками и цветочками.

Фрэнсис подумала, были ли публичные дома в Бостоне столь же ухоженными, чистыми и привлекательными, как здесь. Наверное, нет, и к тому же там не было Бэлл Джэнкс, следившей за порядком.

Пока Руби занималась голубым платьем, закалывая его низ, в гостиную вошли две молодые женщины, Лаз и Софи. Первая была высокой, худощавой и костлявой для мексиканки. Все знали, что она выросла в деревне на юге Санта-Фе, где жили воры.

Лаз могла быть дружелюбной и приветливой, но она также была и упрямой, умела хорошо обращаться с ножами, так же как это делал Адольфо. Софи, напротив же, была кроткой и отзывчивой. Она была креолкой из Нового Орлеана. В ее лице было что-то экзотическое, что подчеркивало смешаное расовое происхождение. Она бегло говорила по-французски, на языке, который особенно привлекал военных.

– Чем ты занимаешься, Магдалина? – спросила Лиз, садясь на кушетку рядом с ней. – Хочешь придать себе особое очарование?

Магдалина лишь улыбнулась в ответ. Она была сосредоточена на маленьком мешочке, который она наполнила толчеными листьями всяких трав.

– А я бы не стала этого делать, – говорила Лиз. – Этот дурак Адольфо все равно не заплатит тебе за это, не так ли?

– Это нужно для здоровья, а не для любви.

Казалось, этот ответ удовлетворил Лаз. Наконец она расслабилась. Фрэнсис уже догадалась, что Адольфо был сильно влюблен в Лаз. Но, казалось, что молодая женщина не испытывала подобных чувств. Они могли бы пожениться, и, может быть, Лаз не стала бы более заниматься этим низменным делом.

Софи наблюдала за тем, что делала Магдалина, и сказала, смеясь:

– В Новом Орлеане мы бы назвали это колдовским мешочком, с помощью которого произносят колдовские заклинания.

– Колдовское? – спросила с любопытством Фрэнсис.

– Есть несколько типов колдовства, например, то, когда вызывают духов богов из Африки и просят у них послать на кого-то проклятие или благословение.

– Послать любовь или чары?

– Гм. – Прекрасные глаза Софи смотрели так, словно она все знала. – Или послать что-нибудь похуже, – сказав это, Софи рассмеялась.

Этот разговор показался Фрэнсис весьма занятным, но стоило лишь Магдалине выйти из гостиной, как разговор прекратился. Софи и Лаз последовали за Магдалиной.

Руби уже заколола низ платья и готова была окончательно его обработать. Фрэнсис сняла платье и отдала его Руби.

– А вы интересуетесь колдовством? – спросила Руби. – Магдалина хорошо разбирается в колдовстве. У нее в комнате много всяких перьев, камней и трав. Однажды она с помощью воды и чернил предсказывала нам будущее.

– Как же можно увидеть будущее с помощью чернил и воды?

– Не знаю, но Магдалина, размешивая чернила, как бы создает водоворот, пристально вглядывается в миску с водой, в которой все это перемешивается, и называет нам все те события, которые произойдут.

Все это было любопытно для Фрэнсис, но в истинности подобного она сомневалась.

– Ну и как ее предсказания, сбылись?

– Кое-что да.

– И я уверена, что самые важные.

– Возможно, – сказала Руби, а затем добавила: – Магдалина занимается только добрым колдовством. Она никогда не старается причинить кому-либо вред. Она говорит, что те, кто причиняют вред и зло, – это дьяволы, а не колдуны.

Для Фрэнсис особой разницы в этих понятиях не было. Когда-нибудь она, возможно, поговорит с Магдалиной о колдовских силах.

Тем временем Руби окончательно обработала низ платья Фрэнсис, которая направилась затем в казино, встретив по дороге Бэлл. Она только что пришла и выглядела взбудораженной.

– Ты не поверишь в это! Надо же, Луиза тайком взяла мои деньги и купила большую ретивую лошадь. Ты не представляешь, сколько сена и зерна понадобится, чтобы ее прокормить.

Фрэнсис внимательно слушала Бэлл, не веря своим ушам.

– Луиза без спроса взяла деньги?

– Ну конечно же, правда, она не украла их и даже сказала, что вернет мне их. Однако меня волнует то, что она сделала все тайно от меня. Разве я ее этому учила?

– Твоей вины в этом нет.

– Не знаю, что я с ней сделаю. Когда она была меньше, она никогда так не поступала и я не наказывала ее за проступки.

– Возможно, у нее сейчас еще период адаптации, ей надо прийти в себя после того, что случилось с ней в школе в Бостоне, – сказала Фрэнсис, подумав о сложном возрасте девушки и ее недавних проблемах со школой.

– Только на это я и надеюсь.

– Если я могу чем-то помочь, дай мне знать.

– Обязательно, Фрэнсис, – сказала Бэлл. Оглядываясь по сторонам, она заметила, что к ней приближалась Софи. – Ну, ладно, пора работать.

Работать действительно было уже пора. Седой бармен Джек Смит говорил, что сегодня ожидается настоящее ночное вторжение кавалеристов, так как они получили месячное жалованье. Так и произошло. Фрэнсис была вынуждена пробираться сквозь море клиентов, одетых в голубые с золотом мундиры. Народу пришло очень много, и она не успевала наблюдать за всеми. Было уже много пьяных, и Адольфо то и дело кого-нибудь выпроваживал на улицу. Адольфо пока работал один. После того случая в «мужском клубе» два других охранника были вынуждены присматривать за порядком там. В конце концов, большинство мужчин в казино вели себя почтительно, поэтому Фрэнсис посматривала за покерными столами, следя за тем, чтобы там царили порядок и согласие между случайными клиентами и профессионалами, постоянно посещавшими казино. Постоянных игроков предупредили, чтобы они сообщали Фрэнсис, если вдруг заметят какой-либо обман или нечестную игру.

Но сегодня Фрэнсис все же чувствовала какую-то напряженность в толпе. Отношения между военными, казалось, были натянутыми до предела, и вот-вот что-то должно было произойти. Уже не раз до Фрэнсис доносились отголоски грубостей и разговоры на повышенных тонах. Фрэнсис насторожилась, услышав громкие голоса игроков, выяснявших отношения за покерным столом. Это спорили кавалерист и мужчина-здоровяк с грубым лицом и большими черными усами.

– Ты шулер, ты явно мухлюешь, – говорил кавалерист. – Это точно.

– А ну-ка, парни, что тут у вас такое, – сказал один из постоянных картежников, которому было поручено присматривать за игрой. – У нас здесь никто не обманывает.

Усатый рассвирепел:

– Если хоть кто-нибудь скажет, что я мухлюю, я прибью его.

– Что, так прямо и убьешь, голыми руками? – издевался над ним кавалерист, который, как и все, оставил оружие у входа. – Я посмотрю, как у тебя это получится.

Не желая, чтобы обстановка накалилась до предела, Фрэнсис подумала, что пора здесь появиться Адольфо. Не успев позвать его, она уже видела, как военный сильно ударил усатого, вытолкнув его в салун.

Усатый, поднимаясь с пола, орал:

– Сейчас ты получишь у меня.

Вокруг них образовалась толпа, которая ждала развития событий. Фрэнсис позвала Адольфо. Но мексиканца нигде не было видно. Усатый нанес ответный удар. Кавалерист попытался снова ударить, но промахнулся и свалился на пол.

– Прекратите! – закричала Фрэнсис, видя, что ей надо действовать самой. Насилие вызывало у нее отвращение, она не могла допустить дальнейшей драки. Она встала между разъяренными мужчинами и сказала:

– Убирайтесь отсюда, вы, оба!

Ослепленный своей ненавистью, кавалерист оттолкнул ее в сторону, и она сильно ударилась рукой о стойку бара. Но самое ужасное было то, что Фрэнсис увидела, как другой, усатый, вынимает из сапога револьвер. Кавалерист попятился назад.

Фрэнсис была в такой ярости, что не побоялась опять заявить им:

– Вон отсюда, немедленно! Здесь не разрешается иметь оружие!

– Кто это установил? – спросил усатый. – Ты, что ли? – Он схватил ее и стал трясти.

Вот теперь она действительно испугалась.

– Адольфо! – пронзительно кричала она.

– Заткнись. Ненавижу орущих баб, – сказав это, усатый сильно ударил Фрэнсис тыльной стороной руки в челюсть.

У нее из глаз посыпались искры. Падая назад, Фрэнсис была подхвачена Джеком Смитом.

– Ударить леди? Какой же ты мужик после этого! – кричал бармен.

– Если ты еще что-нибудь скажешь, я прикончу тебя на месте, – засмеялся усатый. – Очень может быть, что я убью тебя и выкину отсюда эту горластую бабу.

Разъяренному усатому удавалось удерживать в страхе всех присутствовавших при этом посетителей, жавшихся друг к другу.

Вдруг откуда-то появился Чако Джоунс.

Чако Джоунс?

Он пристально взглянул на нее, затем набросился на усача и ударил его в грудь. Тот заревел от боли, как сраженный бык, и выронил пистолет. Чако схватил револьвер и наставил его на поверженного усатого. У того сочилась кровь, но Фрэнсис это меньше всего беспокоило.

Смутьян повалился на пол и продолжал стонать.

– Убирайся отсюда, – приказал ему Чако, подталкивая лежащего на полу грубияна сапогом. – Если кого-то и убьют этой ночью, так это тебя, гадина. – Чако размахивал револьвером и оглядывал толпу. – Может быть, есть еще желающие завязать драку?

– Какого черта, приятель, мы просто невольно стали свидетелями, – произнес один из зевак и отступил назад. Кавалериста уже тоже не было поблизости.

– Давайте, давайте, расходитесь, возвращайтесь к своим делам или вообще уходите отсюда, – говорил Чако своим холодным, твердым голосом разноязычной толпе, которая обсуждала случившееся. Затем он подошел к Фрэнсис. Она пыталась сохранять самообладание, чтобы не упасть.

– Почему бы вам не подняться наверх? – предложил ей Джек Смит.

Фрэнсис покачала головой и произнесла:

– Здесь никого больше…

Не закончив фразы, Фрэнсис застонала от боли в челюсти, и перед глазами у нее все завертелось.

– Я разыщу Адольфо, где бы он ни был. Он присмотрит за казино, а также схожу за теми двумя, что присматривают за «мужским клубом».

Не дав Фрэнсис возможности возразить, Чако взял ее на руки и направился к ближайшей лестнице. Он нес ее без каких-либо усилий, толпа расступалась перед ним.

– Где ваша комната? – спросил он, когда они были на втором этаже.

Она показала ему на дверь комнаты, с усилием вытащив из кармана ключ. Чако открыл дверь, внес ее внутрь и положил на кровать. Затем он подошел к умывальнику, налил в чашку воды. Немного расслабившись и успокоившись, лежа на этой нежной пуховой перине, Фрэнсис наблюдала за Чако и изумлялась. Она и представить не могла, что человек, убивший ее мужа, станет ее спасителем. Но она пыталась убедить себя, что она по-прежнему его ненавидит и не собирается тотчас менять своего отношения к нему.

Хотя если бы Чако не появился сегодня вечером в казино, то как она, так и Смит, возможно, были бы убиты.

– Есть у вас какая-нибудь ненужная тряпка? – спросил Чако.

Она с неохотой показала, где взять. Осторожно дотронувшись до своего рта, она увидела, что на руке появилась кровь. Чако стал открывать ящики комода, в которых лежали ее вещи. Он почему-то открыл второй ящик, где наткнулся на белье, которое она покупала в Чикаго. У Фрэнсис не было сил выразить смущение. Не найдя никакой подходящей материи в этом ящике, он открыл верхний и наконец-то вытащил оттуда носовой хлопчатобумажный платок Фрэнсис. Вытирая кровь, он бережно дотрагивался до ее лица.

– Вид у вас, конечно, неважный, однако ничего страшного: разбита губа и большой синяк.

Она сморщилась от боли, хотя его прикосновение было таким нежным, что это ее очень удивило. Она и не предполагала, что люди, прибегающие к насилию, могут быть такими нежными. Сейчас он не показался ей хладнокровным, каким она его видела раньше. Она посмотрела на его лицо, увидев заметное напряжение. Он склонился над ней так, что она хорошо могла рассмотреть правильные черты его лица: правильной формы нос, высокие скулы, ей даже понравились его бледные серые глаза в сочетании со смуглой кожей и черными волосами.

– Вероятно, от удара рука распухает. Сначала у вас будет черное пятно, потом оно посинеет.

– Гм, – произнесла удрученно Фрэнсис, превозмогая боль, когда Чако осматривал руку. Голова у нее тоже болела.

– Можете подвигать пальцами?

Фрэнсис попыталась.

– Ну, хорошо, перелома вроде бы нет. Плохо, что у вас нет лечебных трав, чтобы сделать припарку, или хотя бы жидкой мази для растирания. Тогда вам сразу стало бы лучше.

Фрэнсис вепомнила, у кого можно попросить лечебные травы.

– У Магдалины есть засушенные листья… она там внизу. Спросите у Бэлл.

Чако ушел, а она закрыла глаза и отключилась. Когда Чако вернулся, она почувствовала облегчение, голова уже не так раскалывалась от боли. Он принес чайник с горячей водой, чашку и миску, а также еще несколько необходимых предметов. Все это он поставил на столик рядом с кроватью. Затем он сел рядом с ней и сказал:

– К счастью, у Магдалины есть травы на все случаи жизни. – Он налил горячей воды в миску, бросил туда пригоршню сухих листьев. – Вы можете это пить и прикладывать как примочку.