Текст книги "Микеланджело и Сикстинская капелла"

Глава 7. Артель

Кконцу мая 1508 года брат из монастыря Сан-Джусто алле Мура, стоявшего прямо под флорентийскими стенами, получил от Микеланджело письмо. Фра Якопо ди Франческо принадлежал к джезуатам (не путать с иезуитами), религиозному ордену, основанному в 1367 году. Их монастырь был одним из красивейших во Флоренции и мог похвастаться изысканной красоты садом, а еще живописными работами кисти Перуджино и Гирландайо. Процветали здесь и ремесла. В отличие от доминиканцев, отказавшихся от ручного труда, джезуаты видели в нем свое предназначение. Монахи усердно извлекали эссенции, готовили снадобья, а над помещением для капитула, этажом выше, в ревущей печи выплавляли витражные оконные стекла. Окна получались такой красоты и качества, что покупали их для церквей по всей Италии.

Но не витражами в первую очередь славились братья из Сан-Джусто алле Мура, а красочными пигментами. Лучше красок – особенно разнообразных оттенков синего – во Флоренции было не сыскать, и поток покупателей не иссякал. Многие поколения флорентийских художников приходили в Сан-Джусто алле Мура за азуритом и ультрамарином. Леонардо да Винчи был лишь одним из последних. Контракт на написание «Поклонения волхвов», к выполнению которого он приступил в 1481 году, содержал условие, что все красители будут приобретаться у джезуатов, и только у них.

Видимо, Микеланджело был знаком с фра Якопо лично. Возможно, он имел дело с джезуатами несколькими годами ранее, когда писал «Святое семейство» для Аньоло Дони, поскольку использовал азурит, изображая небо, а платье Девы Марии писал ослепительным ультрамарином[85]85
  См.: Buzzegoli. Michelangelo as a Colourist. P. 405–408.


[Закрыть]. Из Рима он обратился к фра Якопо с просьбой прислать образчики синих пигментов, пояснив: «Мне нужны будут живописные работы», и заказал «некоторое количество очень хорошей синей краски»[86]86
  Michelangelo. The Letters. Vol. 1. P. 45. Микеланджело. Письма. С. 78.


[Закрыть].

Слова «нужны будут живописные работы» означают, что Микеланджело собирался взять на себя наблюдательную роль в создании плафонной фрески. Письмо к фра Якопо говорит о том, что на раннем этапе он подумывал поручить значительную часть росписи свода помощникам или ученикам – как часто делал Гирландайо. Микеланджело все еще надеялся приступить к усыпальнице и с этим расчетом вскоре по возвращении в Рим написал себе памятку о том, что нужно немедленно истребовать от папы четыреста дукатов золотом, а в дальнейшем регулярно получать платежи по сто дукатов в месяц[87]87
  Barocchi, Ciulich ed. I Ricordi di Michelangelo. P. 1. Документ хранится в архиве Буонарроти в библиотеке Медичи Лауренциана во Флоренции; Майкл Херст датирует его апрелем 1508 года. См.: Hirst. Michelangelo in 1505. P. 762.


[Закрыть]. Столь желанные монеты предназначались не для Сикстинской капеллы, а скорее для папской усыпальницы. Примечательно, что Микеланджело продолжал грезить о монументальной гробнице даже в тот момент, когда кардинал Алидози составлял для него контракт на создание плафонной фрески. С мыслью о будущей усыпальнице он привез в Рим скульптора Пьетро Урбано, который помогал ему отливать бронзовую статую в Болонье[88]88
  Об участии Урбано в оформлении Сикстинской капеллы см.: Wallace. Michelangelo’s Assistants. P. 208.


[Закрыть].

В той же памятке Микеланджело написал, что ждет прибытия из Флоренции целой артели помощников – им он и рассчитывал, очевидно, доверить роспись большей части плафона. Впрочем, он позаботился бы о подмоге, даже если бы решил участвовать в работах более активно, поскольку фресковые росписи всегда создавались сообща. К тому же в последний раз он работал в технике фрески почти двадцать лет назад, так что опытные помощники ему были нужны и для того, чтобы помочь освоить различные технические тонкости.

Индивидуалист по натуре, Микеланджело предпочитал трудиться в одиночку и не доверял подмастерьям, особенно после истории с Лапо в Болонье. Поэтому нанимать работников он поручил своему старому другу, флорентийскому художнику Франческо Граначчи. Крайне тщательно выбирая ближайшее окружение, его мнению Микеланджело доверял особенно. «Никому так охотно, как Граначчи, не рассказывал [он] о разных вещах и не сообщал обо всем, что знал тогда в искусстве», – утверждал Вазари[89]89
  Vasari. Lives of the Painters. Vol. 2. P. 51.


[Закрыть]. Вместе оба мастера прошли долгий путь: они росли бок о бок на Виа деи Бентаккорди, неподалеку от Санта-Кроче, а затем учились в мастерской Гирландайо и в Садах Сан-Марко. Граначчи был старше и, попав к Гирландайо первым, посоветовал Микеланджело поступить в ту же мастерскую, что в известном смысле определило будущее поприще последнего.

Но хоть Граначчи и слыл у Гирландайо одним из лучших учеников, к своим тридцати девяти годам надежд он не оправдал. Пока Микеланджело раскрывал новые возможности скульптуры и создавал один шедевр за другим, Граначчи корпел над многочисленными панно, требовавшими техники, но совершенно банальными, в основном подражая манере Гирландайо. В итоге он стал специализироваться на театральных декорациях, триумфальных арках к парадам, корабельных штандартах и знаменах для церквей и рыцарских орденов.

Возможно, Граначчи не сумел проявить себя из-за вялости характера, недостатка честолюбия, а во многом даже лени. «Ни над чем много не задумывался, был человеком приятным, – сообщает о нем Вазари, – и проводил время весело»[90]90
  Vasari. Lives of the Painters. Vol. 2. P. 54.


[Закрыть]. Любовь к беззаботной жизни и неприятие телесного дискомфорта обернулись тем, что работал он почти исключительно темперой или маслом, а с фресками, как с более сложным материалом, дела не имел.

Отсутствие честолюбия и легкость нрава как раз и привлекали Микеланджело. К более талантливым и тщеславным художникам – соперникам вроде Леонардо или Браманте – Микеланджело относился настороженно, зато Граначчи опасности не представлял, с готовностью признавал его превосходство и, по словам Вазари, «с невероятной преданностью и почтительностью всегда старался идти по стопам этого гения»[91]91
  Vasari. Lives of the Painters. Vol. 2. P. 51.


[Закрыть]. В такой надежной и постоянной поддержке Микеланджело как раз и нуждался в Сикстинской капелле. В работе над самой фреской помощь Граначчи не требовалась – это можно было поручить и другим. Но он искал доверенное лицо, второго распорядителя, который будет не только нанимать подмастерьев и платить им, но также приглядывать за Пьеро Росселли и выполнять всевозможные прочие поручения: к примеру, доставать краски и другие материалы.

От обычной лености Граначчи не осталось и следа, когда речь зашла о помощи старому другу. Вскоре после возвращения Микеланджело в Рим он представил имена четырех живописцев, желавших ассистировать мастеру в Сикстинской капелле: Бастиано да Сангалло, Джулиано Буджардини, Аньоло ди Доннино и Якопо дель Тедеско. Масштаб у этих художников был иным, нежели у их собратьев из предыдущего поколения, расписавших стены Сикстинской капеллы, но техникой они владели и обладали опытом. Неудивительно: все четверо вышли из флорентийских школ Доменико Гирландайо и Козимо Росселли, а значит, со всей основательностью овладели искусством фресковой живописи. Некоторые даже проявили себя в капелле Торнабуони. А главное, все они соприкасались с фресками совсем недавно, а Микеланджело этого опыта не хватало. Вкупе с тем обстоятельством, что он знал всех четверых много лет, их навыки должны были его обнадеживать.

Первые члены артели прибыли в мастерскую на Пьяцца Рустикуччи, вероятно, поздней весной, незадолго до того, как Пьеро Росселли начал удалять со свода старую штукатурку. Впрочем, один из названных художников, самый молодой, двадцатисемилетний живописец и архитектор Бастиано да Сангалло, мог и до этого находиться в Риме. Аристотель (этим прозвищем Бастиано как будто бы был обязан внешнему сходству с мыслителем, а точнее, с его античным бюстом) приходился племянником Джулиано да Сангалло, и это само по себе было для Микеланджело лучшей рекомендацией. В силу юного возраста ему не довелось учиться непосредственно у Доменико Гирландайо, которого не стало в 1494 году, но он обучался у сына живописца, Ридольфо, а затем поступил в мастерскую одного из соперников Микеланджело, Пьетро Перуджино.

Франческо Граначчи, иллюстрация из книги Дж. Вазари «Le vite di piu eccelenti pittori, scultori e architettori» («Жизнеописания наиболее знаменитых художников, скульпторов и архитекторов»)

В помощниках Перуджино, впрочем, Бастиано ходил недолго. В 1505 году, работая с мастером над алтарным образом, он увидел выставленную в базилике Санта-Мария Новелла «Битву при Кашине» Микеланджело. По сравнению с головокружительной виртуозностью этого эскиза произведение Перуджино сразу показалось ему банальным и старомодным. Некогда его учитель прославился особой живописной манерой с ее aria angelica et molto dolce – «ангельской воздушностью и бесконечной благостностью»[92]92
  Цит. по: Tolnay. Michelangelo. Vol. 1. P. 31.


[Закрыть], но в мускулистом сложении неистовых фигур «Битвы при Кашине» Бастиано успел распознать черты живописи будущего. Пораженный смелой оригинальностью стиля Микеланджело, он внезапно оставил мастерскую Перуджино и взялся копировать эскиз. Вскоре заказы у Перуджино во Флоренции сошли на нет, и год спустя пятидесятишестилетний мэтр навсегда покинул город – благостность и возвышенность Кватроченто вытеснили новые геркулесовы формы, созданные Микеланджело[93]93
  Выполненная Бастиано копия центральной части эскиза Микеланджело также была встречена благосклонно. Спустя более тридцати лет, когда оригинал давно уже был утерян, на основе этого рисунка, вероятно по совету Вазари, Бастиано создал полотно маслом для французского короля Франциска I. Лишь благодаря этой работе (ныне хранящейся в Холкем-холле в Норфолке) мы знаем, какой могла бы быть «Битва при Кашине».


[Закрыть].

Оставив мастерскую Перуджино, Бастиано попал под влияние еще одного соперника Микеланджело. Он переехал в Рим, где поселился у своего брата, Джован Франческо, архитектора, отвечавшего за поставку камней и извести для строительства собора Святого Петра, – и сам решил заняться архитектурой. Учился сначала у брата, а затем у Донато Браманте – того самого, чей проект нового собора по иронии судьбы был утвержден вместо варианта, предложенного Джулиано, дядей Бастиано. Впрочем, приближенность к Браманте, похоже, Микеланджело не смущала. А поскольку Бастиано не был так же искушен в искусстве фресковой живописи, как другие члены артели, очевидно, что художника интересовали именно его познания в архитектуре. Архитектор мог оказаться полезным, например, при изготовлении эскизов фальшивых архитектурных элементов, которыми мастер предполагал дополнить фреску.

Джулиано Буджардини – еще один бывший подмастерье Гирландайо. Он был ровесником Микеланджело и успел потрудиться под началом своего наставника в капелле Торнабуони. Если неприметный Франческо Граначчи угрозы для Микеланджело не представлял, то Буджардини можно было и вовсе не опасаться. Наверное, он был техничным живописцем, коль скоро учился у Гирландайо, но Вазари изображает его бездарным художником, этаким недотепой, и описывает, как тот, выполняя портрет Микеланджело, перенес глаз модели на висок. Почти все следующие десять лет он делал вид, что бьется над эскизом запрестольного образа на сюжет мученичества святой Екатерины, и умудрился напортачить даже после того, как Микеланджело показал ему, как изображать фигуры в ракурсе.

Как и в отношении Граначчи, некоторые черты характера Буджардини были для Буонарроти важнее, чем владение кистью. По выражению Вазари, он от природы отличался «добротой и простым образом жизни, без зависти или злости»[94]94
  Vasari. Lives of the Painters. Vol. 2. P. 310.


[Закрыть]. За добрый нрав Микеланджело прозвал его Беато («счастливый» или «блаженный»), и в этом мог быть также ироничный намек на явно более талантливого (и при этом столь же жизнерадостного) тосканского живописца Фра Анджелико, который нередко упоминается как Беато Анджелико.

Сорокадвухлетний живописец Аньоло ди Доннино вышел из мастерской Козимо Росселли, с которым был близко дружен до самой кончины шестидесятивосьмилетнего наставника одним или двумя годами ранее. Аньоло, старший в артели, мог обучаться у Росселли еще в 1480 году, когда ему было четырнадцать, а значит, возможно, помогал в работах по росписи стен Сикстинской капеллы. Кроме того, Аньоло совсем недавно имел дело с нужной техникой, выполнив несколько фресок во флорентийском сиротском приюте Святого Бонифация. Этот весьма усердный мастер постоянно переделывал эскизы и редко их реализовывал, так что в итоге умер в нищете. Прозвище Il Mazziere («сдающий» в карточной игре) указывает на другую вероятную причину его неторопливости и безденежной кончины. Однако оно свидетельствует также, что, как и живший в свое удовольствие Граначчи или добродушный Буджардини, Доннино обладал общительным и жизнелюбивым нравом.

Четвертый помощник, о котором упоминает Граначчи, – это Якопо ди Сандро или, по некоторым источникам, Якопо дель Тедеско, то есть Якопо Германец, что говорит о немецких корнях, хотя у его отца было типично итальянское имя: Сандро ди Кезелло. Якопо тоже принадлежал к мастерской Гирландайо. О раннем этапе его творчества известно не много, хотя он плодотворно занимался живописью не менее десяти лет. Граначчи называет его только по имени, давая понять тем самым, что Микеланджело знал его ничуть не хуже, чем всех остальных. Правда, в отличие от других, он не скрывал некоторой обеспокоенности в связи с поездкой в Рим и выполнением обязанностей помощника в капелле. «Якопо, – писал Граначчи, – хотел точно знать, сколько ему заплатят»[95]95
  Цит. по: Seymour ed. Michelangelo. P. 105.


[Закрыть].

На деле всем работникам предполагалось единовременно выплатить по двадцать дукатов, десять из которых они могли бы оставить у себя в качестве компенсации, если бы по каким-либо причинам решили не продолжать работу у Микеланджело. Не сказать, что предложение было особенно заманчивым. Лапо д’Антонио, своему помощнику в Болонье, Микеланджело выплачивал по восемь дукатов в месяц. Так что двадцать дукатов опытный мастеровой мог заработать за два-три месяца. Сумма была скромной, а значит, Буонарроти не собирался нанимать помощников на все время работ, которые, несомненно, требовали по меньшей мере нескольких лет. Видимо, он планировал нанять людей ненадолго, получить от них нужные знания вначале, а затем, когда работы уже будут идти полным ходом, заменить более дешевой рабочей силой.

Потому беспокойство Якопо дель Тедеско понятно. Требовалась некоторая доля самопожертвования, чтобы оставить Флоренцию, а с ней и шанс получить другие заказы, перебраться в Рим и трудиться на равных с другими помощниками, – и все это ради грошового заработка, гарантированного, вероятно, лишь на очень короткий срок.

Однако вскоре Якопо отложил все свои планы, о чем и сам он, и Микеланджело еще пожалеют, и летом 1508 года вместе с другими помощниками прибыл на место. А сразу же вслед за ними появился и Франческо Граначчи, готовый приступить к распоряжению делами Микеланджело в Риме.

Глава 8. Дом Буонарроти

Микеланджело унаследовал от отца не многие черты – разве что склонность к ипохондрии, снисходительность к собственным слабостям и надменную уверенность: Буонарроти являются потомками благородного старинного рода. Микеланджело был твердо убежден, что его семейство происходит от графского дома Каносса[96]96
  См.: Condivi. The Life of Michelangelo. P. 5.


[Закрыть]. То было смелое притязание: дом Каносса гордился предками, и в первую очередь прославленной Матильдой Тосканской, Великой графиней, дамой небедной и образованной, которая говорила на итальянском, французском и немецком языках, переписку вела на латыни, собирала рукописи и владела большей частью Центральной Италии. Будучи супругой Годфрида Горбатого вплоть до его убийства, она жила в замке близ города Реджо-нель-Эмилия, а скончавшись в 1115 году, завещала все свои обширные земли Святому престолу. В более поздние годы Микеланджело с особой бережностью будет хранить в своем архиве письмо, в котором здравствующий граф Каносса – фигура значительно менее яркая, чем прославленная Матильда, – лукаво подтверждает свое родство с художником, называя его Микеле Анджело Бонарото де Каносса»[97]97
  Barocchi, Ristori ed. Il Carteggio di Michelangelo. Vol. 2. P. 245.


[Закрыть].

На склоне лет Микеланджело скажет, что в жизни преследовал лишь одну цель: вернуть дому Буонарроти прежнее высокое положение. Если так, то все его попытки восстановить былую славу семейства постоянно сводились на нет выходками четверых его братьев, а порой и отца, Лодовико. Тот, впрочем, считал, что Микеланджело сам запятнал имя Буонарроти, выбрав из всех возможных путей художественную стезю. Асканио Кондиви писал, что, когда Микеланджело только начал пробовать себя в рисунке, «отец и братья отца, у которых искусство было в большом пренебрежении, очень неодобрительно отнеслись к этому и даже нередко его били; не имея понятия о достоинствах благородных искусств, они считали стыдом иметь у себя в доме художника»[98]98
  Condivi. The Life of Michelangelo. P. 9. Кондиви. С. 3.


[Закрыть].

Гнев Лодовико при появлении в его роду художника понятен: живопись считалась неподобающим занятием для благородного лица. Поскольку художники собственноручно создают свои произведения, их приравнивали к обычным мастеровым, занимавшим в обществе место наравне с портными или сапожниками. Чаще всего они были выходцами из простых семей. Андреа дель Сарто, как следует из его имени, был сыном портного, а отец золотаря Антонио дель Поллайоло – опять же как подсказывает имя – разводил кур. Андреа дель Кастаньо поначалу пас скот, тем же, по легенде, занимался и юный Джотто, когда его нашел Чимабуэ.

Видимо, с такими ассоциациями и связано нежелание Лодовико, гордившегося своим происхождением, отдавать сына в обучение к живописцу, пусть даже с такой репутацией, как у Гирландайо. Ведь тот хоть и создал самую масштабную фреску периода Кватроченто, но зарабатывал, выполняя более скромные заказы – например, расписывал обручи для корзин.

Впрочем, к 1508 году паршивой овцой в семье оказался не Микеланджело, а скорее его братья, в особенности Буонаррото и Джовансимоне: одному исполнился тридцать один год, другому – двадцать девять. Их низкое положение – оба трудились на прядильне Лоренцо Строцци – было для Микеланджело унизительным. Годом ранее он обещал купить им собственную мастерскую. И все это время благоразумно подталкивал их учиться искусству торговли, чтобы в нужный момент предприятие с успехом заработало. Однако у Буонаррото и Джовансимоне были более далеко идущие планы: они хотели, чтобы старший брат подыскал им место в Риме.

С этой мыслью в первые жаркие летние дни Джовансимоне и направился на юг, в Рим. За год до этого он рассчитывал навестить кровника в Болонье, но тогда Микеланджело удалось остановить его, предупредив, причем без особых преувеличений, об эпидемии чумы и политических волнениях. Но время, похоже, не охладило пыла младшего брата.

Очевидно, Джовансимоне рвался в Рим, поскольку, как ни крути, старший брат был приближен к папе. Хотя до конца не ясно, какое место он рассчитывал получить с помощью Микеланджело. В то время как Флоренция разбогатела на торговле шерстью, в Риме подобное производство не сложилось, наняться было почти некуда. Город наводняли служители культа, паломники и проститутки. При Юлии II полис также обрел некоторую притягательность для художников и архитекторов, но в этих сферах ни опытом, ни талантом Джовансимоне не отличался. Этот неутомимый молодой человек, честолюбивый, но безалаберный, никак не мог найти себе применение. Он не был женат и продолжал жить в отчем доме – в содержание которого вносил более чем скромную лепту – и частенько ссорился с родителем и братьями.

Неудивительно, что поездка в Рим пользы Джовансимоне не принесла, а старшему брату и вовсе пришлась некстати. Микеланджело работал над эскизами к плафону Сикстинской капеллы и вел другие приготовления, так что постороннее присутствие ему только мешало. Хуже того, едва появившись в городе, младший брат серьезно заболел. Микеланджело боялся, что молодого человека подкосила чума. «Я думаю, он скоро вернется к вам, коли послушает моего совета, – писал он Лодовико, – потому что здешний воздух, как мне кажется, ему вреден»[99]99
  Michelangelo. The Letters. Vol. 1. P. 45–46. Микеланджело. Письма. С. 79.


[Закрыть]. Нездоровый римский воздух станет для него удобным предлогом, чтобы в нужный момент избавляться от нежданных родственников.

Джовансимоне наконец поправился и по настоянию Микеланджело вернулся домой. Но не успел он уехать, как о визите заговорил вдруг Буонаррото. Он дважды побывал в Риме десятью годами ранее, когда создавалась «Пьета». Должно быть, увиденное пришлось ему по душе: следующие несколько лет он был полон решимости выгодно там устроиться, а точнее, рассчитывал в этом на Микеланджело. Еще раньше, в 1506 году, в письме старшему брату он просит подыскать для него место. Ответ обескураживал прямотой. «Не знаю толком ни как найти, ни что искать», – написал художник[100]100
  Michelangelo. The Letters. Vol. 1. P. 13. Микеланджело. Письма. С. 80.


[Закрыть].

Буонаррото, более толковый, чем Джовансимоне, был любимчиком Микеланджело. Он писал ему чаще, чем другим братьям, и адресата именовал весьма важно: «Буонаррото ди Лодовико ди Буонаррота Симоне». Из Рима он сообщал о новостях домой во Флоренцию, как правило, раз в пару недель – обычно Буонаррото или отцу, который бережно хранил эти письма, неизменно подписанные «Микеланьоло, скульптор в Риме». В Италии не было единой почтовой службы, все письма доставлялись частным образом – через друзей, отправлявшихся во Флоренцию, или с караванами мулов, выходившими из Рима каждым субботним утром. Ответные письма доставлялись Микеланджело не в мастерскую, а в банк Балдуччо, которым он пользовался в Риме, оттуда же забирая послания. Вестями из дому он очень дорожил и часто бранил Буонаррото за то, что тот не пишет чаще[101]101
  См., например: Ibid. P. 39. Микеланджело. Письма. С. 80.


[Закрыть].

В итоге Буонаррото отказался от мысли ехать в Рим, поскольку Микеланджело попросил его заняться кое-какими делами во Флоренции – в том числе приобрести унцию красного краплака, пигмента, получаемого из забродившего корня марены. Планы Буонаррото, связанные с новым визитом в Рим, как и мечты о собственной прядильне, были отложены до лучших времен.

Не только братья, но и другая родня добавила Микеланджело забот летом 1508 года. В июне он узнал, что скончался Франческо Буонарроти, старший брат отца. Один из дядей, который, бывало, сурово охаживал Микеланджело после того, как тот объявил о намерении стать художником, но сам при этом особых высот не достиг. По роду занятий он был менялой и свой скромный бизнес вел за прилавком возле церкви Орсанмикеле, а в дождь перебирался в соседнюю лавку к раскройщику тканей. Его жену звали Кассандра, и женился он почти в то же время, что и Лодовико на матери Микеланджело, после чего оба брата с женами вместе обосновались в доме. После смерти Франческо Кассандра вдруг заявила, что намерена судиться с Лодовико и его семьей, чтобы вернуть себе приданое, которое, по самым грубым подсчетам, составляло около четырехсот дукатов[102]102
  Первая жена Лодовико, Франческа, мать Микеланджело, выйдя замуж, внесла в семейную казну 416 дукатов. Второй брак, в 1485 году, обеспечил ему более значительное приданое в 600 флоринов.


[Закрыть].

По всей видимости, Микеланджело воспринял этот иск как предательство особы, заменившей ему мать; в то же время эта тяжба больно ударила по карману его отца. Безденежный Лодовико стремился сохранить приданое за собой, тогда как его невестка сама имела на него полное право[103]103
  О том, как распоряжались приданым во Флоренции, см.: Klapische-Zuber. Women, Family, and Ritual in Renaissance Italy. P. 121–122.


[Закрыть]. Во Флоренции, да и не только там, после смерти супруга имущество всегда возвращалось его вдове, чтобы она при желании могла повторно выйти замуж. Возраст Кассандры оставлял ей не так много шансов прельстить нового благоверного[104]104
  Всего 11 % женщин, овдовевших после тридцати лет, выходили замуж повторно, так что можно с уверенностью предположить, что после сорока шансов на новый брак у них практически не оставалось. См.: Ibid. P. 120.


[Закрыть], и независимость наверняка привлекала ее больше, чем жизнь в доме Буонарроти. До этого одиннадцать лет она была там единственной женщиной и после смерти мужа явно хотела расстаться с его родней.

Судебные тяжбы по поводу приданого затевались повсеместно, и, учитывая, что закон был на стороне вдов, они, как правило, их выигрывали. Поэтому Лодовико сообщил Микеланджело, что, как один из дядиных наследников, тот должен отказаться от своей доли имущества Франческо: в противном случае ему придется отвечать по его долгам, и в том числе выплатить Кассандре приданое, если суд примет решение не в их пользу.

Приезд и болезнь Джовансимоне, как и кончина дяди и тяжба, начатая тетушкой, были очень досадными неожиданностями для Микеланджело, который как раз приступил к созданию эскиза плафона капеллы и собирал команду помощников. Едва поправился Джовансимоне, как у художника на руках оказался еще один болящий. Вместе с Урбано Микеланджело привез из Флоренции помощника по имени Пьеро Бассо. Этот плотник и умелец на все руки по прозвищу Коротышка долгое время служил семейству Буонарроти[105]105
  См.: Wallace. Michelangelo’s Assistants. P. 204–205.


[Закрыть]. Происхождения он был простого, родом из Сеттиньяно, и не один год трудился в имении Буонарроти – наблюдал за строительством семейного дома и одновременно выполнял другие обязанности, будучи, по сути, управляющим при Лодовико. Микеланджело привез его в Рим в апреле, рассчитывая на его помощь в строительстве лесов и, возможно, участие в очистке свода от старой штукатурки вместе с Пьеро Росселли. Он также был незаменим в мастерской Микеланджело, где вел хозяйство, наводил порядок в делах хозяина и был на посылках.

Однако Бассо уже исполнилось шестьдесят семь, и его подводило здоровье. Как и для Джовансимоне, знойное римское лето оказалось для него невыносимым, и к середине июля он не на шутку заболел. Микеланджело выбил из колеи не только его недуг, но и то обстоятельство, что при первой возможности старик вернулся во Флоренцию. Мастеру всерьез казалось, будто его предал человек, который служил верной опорой семье.

«Уведомляю тебя, – в неудовольствии писал он Буонаррото, – что Пьеро Бассо отбыл отсюда хворый утром вторника помимо моей воли. Узнал я о том с горечью, потому что остался я один, да еще в страхе, как бы не умер он по пути». Он просил брата найти кого-нибудь Бассо на замену: «Я не могу работать один, к тому же никак не найти человека, на кого можно положиться»[106]106
  Michelangelo. The Letters. Vol. 1. P. 46. Микеланджело. Письма. С. 81.


[Закрыть].

Микеланджело, конечно, был не один: в Риме находились Урбано и еще четыре помощника. Но заниматься хозяйством, как это делают слуги, – покупать продукты, готовить, следить, чтобы в мастерской все шло гладко, – было некому. К счастью, Буонаррото подобрал на эту роль мальчика, чье имя история не сохранила. В мастерские живописцев и скульпторов часто нанимали таких вот мальчиков на побегушках. Он упоминается как fattorino (посыльный); вместо платы ему будут полагаться еда и кров. Необычно лишь то, что в Рим отправили совсем юного паренька, которому предстояло добраться туда самому. Как видно, Микеланджело принципиально предпочитал иметь дело с флорентийцами и не доверял римлянам, даже когда дело касалось столь малых в ранжире мастерской фигур, как fattorino.

Мальчик выехал из Флоренции на пару дней раньше, чем еще один нанятый Буонаррото работник. Незадолго до этого Микеланджело получил письмо от некоего Джованни Мики, в котором тот предлагал свои услуги и сообщал, что, если понадобится, готов делать все, что будет «полезным и достойным». Микеланджело поспешил написать ответ и направил его Буонаррото с просьбой передать Мики. Брат навел справки и подтвердил, что указанный человек действительно готов наняться на службу и сможет отправиться в Рим через три-четыре дня, как только уладит кое-какие дела во Флоренции.

О Джованни Мики известно мало. Вероятно, он учился живописи, поскольку с 1508 года участвовал в работах в церкви Сан-Лоренцо – возможно, расписывал фресками северный неф, – и у него, безусловно, были связи среди флорентийских живописцев[107]107
  Фабрицио Манчинелли предположил, что Мики был скульптором (Mancinelli. Michelangelo at Work. P. 253), но через несколько лет отказался от этого утверждения: «В действительности каких бы то ни было указаний на его специальность нет» (Mancinelli. The Problem of Michelangelo’s Assistants. Vol. 1. P. 46). Впрочем, в одном из писем Микеланджело отмечает, что Мики участвовал в работах в церкви Сан-Лоренцо (Michelangelo. The Letters. Vol. 1. P. 46), где оформляли северный неф, что может говорить о его владении техникой фресковой живописи.


[Закрыть]. Но с ним, в отличие от других помощников, Микеланджело, как, видимо, и Граначчи, знаком не был[108]108
  Предлагая свои услуги Микеланджело, Джованни Мики упомянул также еще об одном желающем отправиться в Рим для работ в Сикстинской капелле: это был флорентийский художник Раффаэллино дель Гарбо. В то же время нет подтверждений, что Микеланджело принял это предложение. Де Тольнай считает, что Раффаэллино вряд ли приложил руку к Сикстинской капелле, поскольку его живопись отличает «выраженная манера Филиппино», то есть его наставника Филиппино Липпи, которая во фрагментах плафона не прослеживается. См.: Tolnay. Michelangelo. Vol. 2. P. 115. Вместе с тем Уоллес указывает на то, что письмо Мики относится к периоду самого начала работ, «когда Микеланджело и Граначчи активно искали работников», так что вероятность появления Раффаэллино сразу отметать нельзя (Wallace. Michelangelo’s Assistants. P. 216). Ни Вазари, ни Кондиви об участии Раффаэллино не упоминают, и это может означать, что он не был задействован. Тем не менее эти биографы не упоминают и о Джованни Мики, который определенно работал с Микеланджело; нет у них упоминаний и о других помощниках Микеланджело, чье участие в работах документально подтверждено.


[Закрыть]. Однако решил его проверить, так что в середине августа Мики прибыл в Рим и вступил в артель.

В конце июля, когда захворавший Пьеро Бассо отправился назад во Флоренцию, Микеланджело получил письмо от отца. Лодовико Буонарроти, очевидно, прознал от Джовансимоне о том, что его талантливый второй сын работает на износ и не все у него ладится. Беспокоясь о его здоровье, Лодовико сомневался, не напрасно ли Микеланджело взвалил на себя эту исполинскую ношу. «Сдается мне, ты слишком много работаешь, – писал он, – и потому твое недомогание и мрачность духа неудивительны. Лучше бы ты не брался за эту задачу, ибо в терзаниях и унынии трудно сохранить доброе здравие»[109]109
  Цит. по: Tolnay. Michelangelo. Vol. 2. P. 9.


[Закрыть].

Но будь он хоть сто раз прав, работы в Сикстинской капелле уже начались и «не браться» было поздно. Помощники были наняты, и Франческо Граначчи отправился назад во Флоренцию – купить еще образцов красок. Перед отъездом он сделал последнюю выплату Пьеро Росселли. Старую фреску удалили, свод заново покрыли штукатуркой. Меньше чем за три месяца Росселли со своей артелью построил леса, сбил гипс с тысячи ста квадратных метров плафона и покрыл его новым слоем ариччио. Все было выполнено с невероятной быстротой. Теперь свод Сикстинской капеллы можно было расписывать.