Текст книги "Голубой молоточек"

Глава 4

Дом Джонсонов стоял в ряду однотипных деревянных четырехэтажных зданий, построенных, видимо, в начале века. Оливковые деревья, давшие название улице, были еще старше. Их листва отливала матовым серебром в свете полуденного солнца.

Это был район второразрядных гостиниц, частных домов, врачебных кабинетов и зданий, частично перестроенных под конторы. Мне показалось, что возведенная посреди района огромная современная клиника с окнами, напоминавшими гигантские соты, высосала из окружающего все соки.

Дом Джонсонов выглядел более заброшенным, чем соседние здания. Некоторые доски потрескались, со стен давно сошла краска. Он стоял, словно старый, вытянутый дух строения, за палисадником, поросшим порыжелой травой и сочными сорняками.

Я постучал в дверь, снабженную ржавой москитной сеткой. Казалось, дом медленно и неохотно пробуждается к жизни. Было слышно, как кто-то тяжело плетется вниз по лестнице.

Плотный старик отворил дверь и уставился на меня сквозь сетку. У него были седые волосы и короткая неряшливая бородка с густой проседью.

– В чем дело? – раздраженно спросил он.

– Я хотел бы повидать Фреда.

– Не знаю, дома ли он. Я вздремнул, – он наклонился ко мне, приблизив к сетке лицо, и я почувствовал явственный запах вина. – А что вам нужно от Фреда, мистер?

– Я хочу поговорить с ним.

Он смерил меня с головы до ног своими маленькими красноватыми глазками.

– И о чем же вы, мистер, хотите с ним поговорить?

– Я предпочел бы сам сказать ему об этом.

– Лучше скажите мне. Мой сын – очень занятой молодой человек, его время стоит денег. Он – эксперт, – это слово он произнес почти с восхищением. – А это стоит еще дороже.

Я сделал вывод, что у старика закончился запас вина и поэтому он вознамерился выпотрошить меня. Из-за лестницы показалась какая-то женщина в одежде сестры милосердия. Во всех ее движениях сквозила важность, однако, заговорила она тонким девчоночьим голоском:

– Я поговорю с этим господином, Джерард. Не забивай свою бедную голову делами Фреда.

Она коснулась рукой его волосатого плеча, пристально, словно врач, ставящий диагноз, посмотрела ему в глаза и, слегка потрепав, отослала его. Не вступая в спор, он двинулся в сторону лестницы.

– Мое имя Сара Джонсон, – сказала она. – Я мать Фреда.

Темные с сединой волосы оттеняли ее лицо, былые формы и выражение которого, как и у ее мужа, скрывались под маской жира. Однако, белый халат, обтягивающий ее массивную фигуру, был чистым и крахмальным.

– Фред дома?

– Кажется, нет, – она глянула над моим плечом в направлении улицы. – Я не вижу его машины.

– Когда можно ждать его возвращения?

– Трудно сказать. Фред учится в университете, – она сообщила об этом таким тоном, словно этот факт был единственной гордостью ее жизни. – У него все время меняются часы занятий. Кроме того, он работает в музее, и его туда часто приглашают. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

– Возможно. Нельзя ли мне войти?

– Лучше я выйду к вам, – решительно заявила она. – У нас ужасный беспорядок. С тех пор, как я возобновила работу, у меня совсем не остается времени на дом.

Она вытащила массивный ключ, торчавший в двери изнутри, и, выйдя, повернула его за собой. Я начал подозревать, что в периоды запоя она запирает своего мужа в доме.

Вместе со мной она спустилась с крыльца и подняла глаза на облезлый фасад.

– Снаружи на него тоже не стоит смотреть. Но я ничего не могу с этим поделать. Это собственность клиники, как и остальные дома, – в будущем году его должны снести. Всю эту сторону улицы собираются превратить в автомобильную стоянку, – она вздохнула. – Понятия не имею, куда мы денемся. Цены растут, а мой муж – инвалид…

– Мне очень жаль…

– Вы о Джерри? Да-а… мне тоже жаль… Когда-то он был сильным деловым человеком. Но некоторое время назад он пережил нервное потрясение – еще во время войны – и так и не смог прийти в себя. Ну, и пьет он слишком много. Впрочем, не он один… – задумчиво добавила она.

Мне нравилась откровенность этой женщины, хотя она производила впечатление особы достаточно суровой. Я невольно подумал о том, что, по странному стечению обстоятельств, именно мужья медсестер часто становятся инвалидами…

– Ну, ладно. Не расскажете ли вы мне, зачем вы приехали?

– Собственно, я просто хотел бы поговорить с Фредом.

– О чем?

– Об одной картине.

– Да, это его специальность. Фред может вам рассказать о картинах все, что вы хотите знать… – неожиданно она оставила эту тему, словно та ее пугала, и произнесла уже другим, тихим и неуверенным, голосом: – У Фреда какие-то неприятности?

– Надеюсь, что нет, миссис.

– Я тоже надеюсь. Фред – приличный мальчик, он всегда был таким. Я хорошо его знаю, ведь я его мать, – она бросила на меня долгий подозрительный взгляд. – Вы не из полиции, сэр?

– Я журналист. Собираюсь писать статью о художнике по имени Ричард Хантри.

Она вдруг вся сжалась, словно почувствовав угрозу.

– Понимаю…

– Кажется, ваш сын специалист по его творчеству?

– Я в этом не разбираюсь, – ответила она. – Фред интересуется многими художниками. Он намерен зарабатывать этим на жизнь.

– В качестве хозяина галереи?

– Он хотел бы дорасти до этого. Но для этого необходим капитал. А мы даже не хозяева дома, в котором живем…

Она подняла глаза на старый высокий дом, словно он был источником всех ее тревог. Из окошка вверху, под самой крышей, словно узник из башни, за нами наблюдал ее муж. Она махнула ему рукой, словно метнув ядро, Джонсон исчез в темноте за стеклом.

– Меня преследует мысль, что в один прекрасный день он выпадет из какого-то из этих окон… Бедняга, он до сих пор страдает от последствий войны. Иногда просто валится без сил на пол. Я порой думаю, не должна ли я вернуть его снова в клинику для инвалидов войны, но духу не хватает. Он намного счастливее здесь, с нами. Фред и я очень тосковали по нему, а Фред из тех молодых людей, которым нужен отец…

Ее слова были необычайно откровенны и трогательны, но произносила она их абсолютно равнодушным тоном и при этом вглядывалась мне в глаза, будто стараясь прочитать, какое впечатление производит на меня сказанное. Я пришел к выводу, что она тревожится о судьбе своего сына и старательно создает видимость теплого семейного гнезда.

– Вы не знаете, миссис, где бы я мог найти Фреда?

– Понятия не имею. Он может быть в университете, в музее и в любой другой точке города. Он очень активный человек и постоянно в бегах. Если все будет хорошо, то весной будущего года он должен защищать диплом. Я уверена, что ему это удастся!

Она несколько раз кивнула головой, но повторяла этот жест понуро и тупо, словно женщина, бьющаяся головой о стену.

Как будто в ответ на ее слова, со стороны клиники показался старый голубой «Форд». Приблизившись к нам, он замедлил ход и свернул в сторону тротуара, чтобы остановиться сразу за моей машиной. У сидевшего за рулем молодого человека были длинные светло-рыжие волосы и усы того же цвета. Краем глаза я заметил, что миссис Джонсон произвела головой отрицательный жест, настолько незначительный, что практически незаметный. Молодой человек нервно заморгал. Внезапным поворотом руля он направил еще движущуюся машину вновь на проезжую часть улицы, чуть не задев при этом мою левую заднюю фару. Машина натужно набирала скорость, оставляя за собой черный шлейф выхлопа.

– Это был Фред?

– Да, это он, – ответила женщина, слегка поколебавшись. – Интересно, куда это он?

– Вы дали ему знак, чтобы он не задерживался, миссис.

– Я?! Наверное, вам показалось, сэр!

Я оставил ее перед домом и помчался за голубым «Фордом». Он вылетел на автостраду под желтый свет и свернул вправо, в сторону университета. Сидя перед красным сигналом, я следил, как черный след выхлопных газов постепенно исчезает, вплетаясь в висящую над городом дымную пелену.

Когда светофор сменил огни, я двинулся в сторону университетского городка, где проживала подружка Фреда, Дорис Баймеер.

Глава 5

Университет располагался высоко на выдающемся в море мысу, основание которого, подточенное приливами и отливами, тонуло в болотной тине. Почти со всех сторон университетский городок был окружен водой и с определенного расстояния просвечивал сквозь голубоватую морскую дымку, словно защищенный средневековый замок.

Вблизи его строения не производили столь романтического впечатления. Глянув на псевдомодернистские кубы, прямоугольники и панели, можно было догадаться, что жизнь их творца прошла над проектами общественных зданий. Служитель на стоянке у въезда сообщил мне, что студенческий городок расположен в северной части мыса.

Поднимаясь по крутой дороге, огибающей территорию университета, я озирался в поисках Фреда Джонсона. Студентов было не так уж много, но все вокруг казалось заполненным и изменчивым, словно некто, поместивший здесь этот участок, все надеялся, что он приклеится, но этого не случилось.

В Академиа-Вилледж хаос лишь увеличивался. По узким улочкам сновали одинокие собаки и одинокие студенты. Смешанная застройка состояла из киосков с гамбургерами, домиков на одну-две семьи и корпусов общежитий. «Шербурн», в котором обитала Дорис Баймеер, был одним из самых крупных – семь этажей, растянувшихся почти на целый квартал.

Я ухитрился припарковать машину вплотную за домиком-прицепом, раскрашенным так, что он напоминал деревянную избушку на колесах. Голубого «Форда» нигде не было видно. Я вошел в здание и поднялся лифтом на четвертый этаж.

Здание было новым, но в нем уже поселился дух, обычно витающий в старых перенаселенных домах. Смешение запахов, оставляемых быстро сменяющимися поколениями обитателей: пот, духи, наркотики и выпивка. Проходя коридором, я слышал доносящуюся из-за большинства дверей музыку, заглушающую человеческие голоса. Эти словно бы спорящие друг с другом отзвуки наилучшим образом отражали разнообразие обитателей дома.

Я был вынужден несколько раз постучать в дверь комнаты 304. Девушка, открывшая мне дверь казалась чуть уменьшенной копией матери. Она была более милой, но менее решительной и не слишком уверенной в себе.

– Мисс Баймеер?

– Что вам угодно?

Она уставилась на какую-то точку, находящуюся сразу за моим левым плечом. Я отклонился и глянул назад, подсознательно опасаясь удара. Но там не было никого.

– Не могу ли я войти и немного поговорить с вами, мисс?

– Мне очень жаль, но я занимаюсь медитацией…

– И на какую же тему?

– Собственно, я и сама не знаю, – она тихо засмеялась и подняла руку к виску, крутя в пальцах прядку прямых волос цвета сурового полотна. – Мне еще ничего не пришло. Понимаете, мистер, ничто не материализовалось…

Она сама, казалось, еще не материализовалась в полной мере. Светлые волосы были полупрозрачными. И вся она легко покачивалась, как занавесь на окне. Потом потеряла равновесие и тяжело оперлась на дверной косяк.

Я подхватил ее под руки и вернул в вертикальное положение. Руки ее были холодны, а сама она казалась слегка ошеломленной. Я задумался над тем, что она могла колоть, пить или вдыхать.

Обхватив за плечи, я ввел ее в комнату. Противоположные двери вели на балкон. Комната была обставлена скромно, как жилище бедняка: несколько жестких стульев, узкая железная кровать, карточный столик, несколько циновок. Единственной декоративной деталью была бабочка из красной жатой бумаги, натянутой на основу из деревянных реек. Она была величиной со свою хозяйку и свисала на шнуре с вбитого посреди потолка крюка, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

Девушка села на одну из лежащих на полу циновок и устремила взгляд на бумажную бабочку. Прикрыв ноги длинной полотняной хламидой, казалось, составлявшей весь ее гардероб, она без особого успеха попыталась принять позу лотоса.

– Это ты сделала бабочку, Дорис?

Она покачала головой.

– Нет, я не умею делать такие вещи. Это декорация с моего выпускного бала. Маме пришло в голову повесить ее здесь. Я ее ненавижу! – создавалось впечатление, что ее ломкий тихий голос не совпадает с движениями губ. – Я плохо себя чувствую…

Я опустился рядом с ней на одно колено.

– Что ты принимала?

– Только несколько таблеток от нервов. Они помогают мне медитировать. Она снова принялась возиться со своими ногами, пытаясь зафиксировать их в нужном положении. Ступни ее были грязны.

– Что это за таблетки?

– Такие красные. Только две… Все потому, что со вчерашнего дня у меня маковой росинки во рту не было. Фред говорил, что принесет мне из дому что-нибудь поесть, но, наверное, его мама ему не разрешила. Она меня не любит… хочет, чтобы Фред принадлежал ей одной, – помолчав, она добавила все тем же тихим и ласковым голосом: – Пусть провалится ко всем чертям, где ей и место.

– Но ведь у тебя самой есть мать, Дорис…

Она оставила в покое свои ступни и села, вытянув ноги и прикрыв их своей хламидой.

– Ну и что с того?

– Если тебе нужна еда или помощь, почему ты не попросишь у нее?

Она неожиданно резко затрясла головой, волосы упали ей на глаза и губы. Она подняла их резким движением обеих рук, напоминающим жест человека, снимающего резиновую маску.

– Не нужна мне такая помощь! Она хочет отнять у меня мою свободу, запереть меня и выбросить ключ! – она неуклюже поднялась на колени и ее голубые глаза оказались вровень с моими. – Вы что, шпик?

– С какой стати?

– Точно? Она мне грозилась напустить на меня шпиков. Мне очень жаль, что она до сих пор не сделала этого, я могла бы им всякого порассказать… – она кивнула головой с мстительным удовлетворением, резко двигая своим тонким подбородком.

– Что, например?

– Например, что единственное, чем они занимались всю свою жизнь – это ругань и драки! Построили себе этот огромный, холодный, мертвый дом и жрут друг друга в нем, не переставая. Или молчат…

– А по какому поводу были драки?

– По поводу какой-то Милдред в том числе… Но на самом деле они просто не любили друг друга… и жутко жалели каждый себя по этому поводу. И винили в этом меня в том числе, во всяком случае, по их поведению это было видно. Я не слишком много помню о сцене, произошедшей, когда я была еще маленькая… Только то, что они дрались надо мной… были голые и орали, будто разъяренные великаны, а я стояла между ними… И что его член торчал, такой огромный… Она взяла меня на руки, отнесла в ванную и заперла дверь на ключ, а он выломал ее плечом. Потом долго ходил с рукой на перевязи… А я, – тихо прибавила она, – с тех пор хожу с душой на перевязи…

– Таблетки тебе в этом случае не помогут.

Она зажмурила глаза и выпятила нижнюю губу, словно упрямый ребенок, готовый вот-вот расплакаться.

– Никто не просил вашего совета! Вы шпик, да? – она шумно втянула воздух носом. – От вас пахнет грязью, грязными человеческими тайнами!

Я выдавил из себя нечто, символизирующее кривую усмешку. Девушка была молода и глупа, наверное, немного отуманена и, как сама мне сказала, находилась под действием наркотика. Но она была молода и волосы ее были чисты. Мне было грустно, что она слышит от меня запах грязи.

Я поднялся, слегка задев головой бумажную бабочку, подошел к балконной двери и выглянул наружу. В узком пространстве между двумя корпусами виднелся краешек светлого моря. По нему двигался трехмачтовый корабль, убегая от легкого ветерка.

Когда я обернулся, комната показалась мне темной, будто прозрачный кубик тени, полный невидимой жизни. Казалось, бабочка и впрямь начала летать. Девушка поднялась и, покачиваясь, стояла под нею.

– Вас прислала моя мать?

– Не совсем так. Но я с ней говорил.

– Думаю, она вам рассказала обо всех моих грехах. О том, какая я злая? Какой у меня невыносимый характер?

– Нет. Но она тревожится о тебе.

– Ее тревожит моя связь с Фредом?

– Думаю, да.

Она утвердительно кивнула и так и не подняла головы.

– Меня это тоже тревожит, но совсем по другому поводу. Она думает, что мы любовники или что-то в этом роде. Но, оказывается, я неспособна жить с людьми. Чем ближе я к ним подхожу, тем мне холоднее!

– Почему?

– Я их боюсь! Когда он… когда мой отец выломал дверь ванной, я влезла в корзину для белья и закрыла за собой крышку. Я никогда не забуду, что я тогда почувствовала: словно я умерла, похоронена и навсегда в безопасности!

– В безопасности?

– Но ведь мертвого невозможно убить!

– Чего ты боишься, Дорис?

Она подняла на меня глаза и глянула из-под светлых бровей.

– Людей.

– И Фреда тоже?

– Нет. Его я не боюсь. Иногда он доводит меня до бешенства. Тогда мне хочется его… – она прервалась на полуслове. Я услыхал скрип стиснутых зубов. – Чего тебе тогда хочется?

Она заколебалась; на лице ее отразилось напряжение, словно она вслушивалась в отголоски собственного внутреннего мира.

– Я хотела сказать: «убить его». Но на самом деле я так не думаю. В конце концов, к чему это привело бы? Бедный старина Фред тоже уже мертв и похоронен, как и я.

Под влиянием минутной злости я хотел возразить ей, сказать, что она слишком молода и хороша собой для таких разговоров. Но она была свидетелем и мне не хотелось с ней ссориться.

– А что произошло с Фредом?

– Много всякого. Он из бедной семьи и полжизни потратил на то, чтобы оказаться там, где он находится сейчас, а это, собственно, значит нигде. Его мать что-то вроде сестры милосердия, но она помешалась на своем муже. Он остался калекой в войну и ни к чему не способен. Фред должен был стать художником или кем-то таким, но, наверное, никогда уже не достигнет этого…

– У него были какие-то неприятности?

Ее лицо стало непроницаемым.

– Я этого не говорила.

– Но мне показалось, что ты подразумеваешь это.

– Может, и так. У каждого есть какие-то неприятности…

– Но в чем же состоят неприятности Фреда?

Она покачала головой.

– Я вам не скажу. Вы донесете моей матери.

– Нет…

– Да!

– Ты любишь Фреда?

– Я вправе любить хоть кого-то на этом свете! Он милый парень, милый человек…

– Разумеется. Не этот ли милый человек украл картину у твоих милых родственников?

– Не пытайтесь иронизировать!

– Иногда приходится. Видимо, потому, что все вокруг такие милые. Но ты не ответила на мой вопрос, Дорис. Не Фред ли украл эту картину?

Она затрясла головой.

– Ее вообще не крали.

– Ты хочешь сказать, что она сошла со стены и отправилась прогуляться?

– Нет, я не это хочу сказать! – из глаз ее брызнули слезы и покатились по лицу. – Это я ее взяла!

– Зачем?

– Фред сказал мне… Фред меня просил.

– Он мотивировал свою просьбу?

– У него были причины.

– Какие именно?

– Он просил никому не говорить об этом.

– И картина до сих пор у него?

– Думаю, да. Он ее не приносил.

– Но говорил, что намерен вернуть ее?

– Да… И он наверняка сделает это! Он сказал, что хочет ее исследовать.

– Что именно исследовать?

– Установить ее подлинность.

– Значит, он подозревает, что это подделка?

– Он должен удостовериться.

– И для этого должен был ее украсть?

– Он вообще не крал ее! Это я разрешила ему взять картину. А вы ужасно все воспринимаете!

Глава 6

Я был уже почти готов признать ее правоту. А потому оставил ее в покое и спустился к машине. Весь последующий час я сидел в машине, следя за входом в корпус и наблюдая, как падающие на другую сторону улицы тени домов становятся длиннее в свете послеполуденного солнца.

В павильончике с круглой крышей, стоящем на этом участке улицы, располагался бар, где продавали диетические гамбургеры, и слабые порывы ветра время от времени доносили до меня запах еды. Я вышел из машины и съел гамбургер. В заведении царила довольно гнусная атмосфера. Бородатые клиенты показались мне пещерными людьми, ожидающими конца оледенения. Когда, наконец, подъехал Фред Джонсон, я уже снова сидел в машине. Он припарковал свой голубой «форд» сразу за моей спиной и оглядел улицу, потом вошел в подъезд «Шербурна» и скрылся в лифте. Я двинулся по лестнице. Встретились мы на площадке четвертого этажа. На нем был зеленый костюм с широким желтым галстуком.

Он попытался нырнуть обратно в лифт, но двери захлопнулись перед его носом и кабина двинулась вниз. Он повернулся ко мне. Я увидел бледное лицо и широко открытые глаза.

– В чем дело, сэр?

– В картине, которую ты взял из дома Баймееров. – Какая картина?

– Ты прекрасно знаешь, какая. Картина Хантри.

– Я ее не брал!

– Возможно. Но она попала в твои руки.

Он глянул за мою спину в направлении коридора, ведущего к комнате девушки.

– Это вам сказала Дорис?

– Давай не впутывать Дорис в это дело. У нее и так достаточно хлопот с родными и с самой собой.

Он кивнул, словно понял и признал мою правоту. Но глаза его жили собственной жизнью и искали выход из создавшейся ситуации. Он казался мне одним из тех несчастных юношей, которые, когда юность минует, сразу переходят в пожилой возраст, минуя стадию мужской зрелости.

– Кто вы, собственно, такой?

– Я частный детектив по имени Лью Арчер. Баймееры наняли меня для поисков своей картины. Где она, Фред?

– Не знаю…

Он растерянно покачал головой. На его лбу появились капельки пота, словно выдавленные мощными руками, стиснувшими ему виски.

– Что же с ней случилось, Фред?

– Я действительно взял ее домой. У меня и в мыслях не было красть ее! Я хотел только исследовать картину…

– Когда ты принес ее к себе?

– Вчера.

– И где она теперь?

– Я не знаю. Честное слово! Кто-то, должно быть, украл ее из моей комнаты…

– В доме на Олив-Стрит?

– Да, сэр. Кто-то влез в дом и украл ее, когда я спал. Она была там, когда я ложился в постель, но, проснувшись, я не нашел ее…

– Ты, должно быть, большая соня…

– Наверное…

– Или большой лжец.

Худенький юнец внезапно весь задрожал от стыда или от гнева. Я подумал, что он попытается ударить меня, и приготовился к этому. Но он бросился в сторону лестницы. Догнать его мне не удалось, когда я выбежал на улицу, он уже выводил свой голубой «Форд» на середину проезжей части.

Я купил диетический гамбургер, попросил положить его в бумажный пакет и снова поднялся лифтом на четвертый этаж. Дорис впустила меня в комнату, хотя выглядела явно разочарованной при виде моей персоны.

Я вручил ей гамбургер.

– Здесь есть кое-что съестное…

– Я не голодна. Да и Фред обещал мне привезти что-нибудь…

– Лучше съешь это, Фред сегодня может и не появиться.

– Он говорил, что заскочит…

– У него могут быть некоторые хлопоты в связи с этой картиной, Дорис. Она сжала пальцы, смяв лежащий в пакете гамбургер.

– Что, мои родственнички намерены прикончить его?

– Я не стал бы говорить так однозначно.

– Вы не знаете моих родных! Они добьются того, что он потеряет место в музее. И никогда не окончит учебу. И все потому, что он пытался помочь им!

– Я не вполне понимаю…

Она резко тряхнула головой.

– Он хотел проверить подлинность их картины. Хотел определить возраст краски. Если она свежая, это наверняка значит, что картина фальшивая.

– Что она нарисована не Хантри?

– Вот именно. Когда Фред впервые увидел ее, он счел, что это подделка. Во всяком случае, не был уверен в ее подлинности. Вдобавок он не доверяет человеку, у которого мои родные купили картину.

– Граймсу?

– Ну да. Фред говорил, что в близких к искусству кругах у него скверная репутация.

Мне было интересно, какую репутацию обретет сам Фред теперь, после кражи картины. Но волновать этим девушку было бессмысленно. Ее лицо оставалось непроницаемым, словно скрытым за облаком. Я оставил ее наедине с помятым гамбургером и вернулся вдоль автострады в нижний город.

Двери магазина Пола Граймса были заперты решеткой. Я постучал, но никто не ответил. Тогда я принялся дергать ручку и кричать – безрезультатно. Всматриваясь в темноту за стеклами, я видел только пустоту и мрак.

Зайдя в винную лавочку, я спросил чернокожего продавца, не видал ли он Паолу.

– С час назад она была возле магазина, укладывала какие-то картины в автофургончик. Я даже помогал ей, мистер.

– Что это были за картины?

– Всякая мазня в рамах. Такие странные картинки, все в цветных пятнах. Мне нравятся картины, на которых что-то видно. Ничего удивительного, что эти они не смогли продать.

– А откуда вы знаете, что они не смогли?

– Так это же яснее ясного! Она сказала мне, что магазин закрывается. – А был с нею Пол Граймс, этот тип с бородкой?

– Нет, его видно не было. Я его не видел с той поры, как вы вышли отсюда.

– А Паола не говорила, куда она уезжает?

– Я не спрашивал. Уехала она в сторону Монтевисты, – он указал пальцем на юго-запад.

– Что из себя представляет этот ее автофургончик?

– Старый «Фольксваген». У нее какие-то неприятности?

– Нет. Просто я хотел бы поговорить с ней об одной картине.

– Вы хотите купить ее?

– Возможно.

Он недоверчиво глянул на меня.

– Вам нравится эта мазня, сэр?

– По-разному.

– А жаль… Если бы они знали, что подвернется клиент, может, не закрывали бы фирму и ударили бы с вами по рукам, сэр…

– Все может быть… Вы не продадите мне две четвертушки теннессийского виски?

– Лучше купите пол-литра, сэр, это обходится дешевле.

– Мне нужны две четвертушки.