Текст книги "Дело Уичерли"

– Лучше не думать. Ночью ведь всегда самые нехорошие мысли в голову лезут. Вспомните пьесу Элиота про Суини[2]2
  Имеется в виду неоконченная драматическая поэма английского поэта Томаса Стирнза Элиота (1885-1965) «Суини-борец».


[Закрыть]. Мы ее по английской литературе недавно проходили: «Девушку каждый должен убить».

Долли покосилась на меня с таким видом, словно я и есть Суини, который пришел ее убить. Потом, расцепив ноги, «завязанные узлом» вокруг ножки стула, она вскочила, маленьким бело-синим мячиком прокатилась по комнате, уселась с ногами, спиной к стене, на кушетку, уперлась подбородком в колени и уставилась на меня. В ее зрачках настольная лампа отражалась начищенными медяками.

– У вас есть основания думать, что ее убили? – спросил я, повернувшись к ней вместе со стулом и загородив лампу.

– Нет, – ответила она писклявым голоском. – Просто мне очень за нее страшно. Миссис Донкастер да и все остальные считают, что Феба сбежала. Я тоже одно время так думала. А теперь мне кажется, что она собиралась вернуться. Я даже в этом уверена.

– Почему?

– По многим причинам. Во-первых, она захватила с собой только легкую сумку с одной сменой белья.

– Она хотела провести выходные в Сан-Франциско?

– По-моему, да. Во всяком случае, перед отъездом Феба сказала мне, что мы увидимся в понедельник: у нее в девять утра было занятие, на котором она собиралась присутствовать.

– Феба была с вами откровенна, мисс Лэнг?

Долли утвердительно кивнула головой, угодив подбородком в колено. В черных зрачках опять вспыхнул желтый огонек от настольной лампы.

– Я Фебу знаю совсем недавно, она же приехала только в сентябре. Но мы с ней сошлись быстро. Соображала она хорошо и иногда мне помогала. Она ведь на последнем курсе училась. – Опять прошедшее время! – А я только на втором. Кроме того, в нашей судьбе много общего.

– Расскажите.

– У нас обеих родители разошлись. Про ситуацию в своей семье рассказывать не буду – это к делу не относится, а у Фебы дома обстановка была ужасной: отец с матерью ссорились постоянно, пока наконец прошлым летом не развелись. Феба очень из-за развода расстраивалась, говорила, что теперь у нее нет дома.

– А на чьей она была стороне?

– На стороне отца. Ее мать, насколько я поняла, вышла за него замуж из-за денег. Впрочем, Феба говорила, что они оба хороши – ведут себя, как дети. – Она осеклась. – Опять я про родителей и детей. Вам, наверно, надоело, мистер... Вы, кажется, не назвались.

Я назвался.

– Она часто говорила о матери?

– Практически никогда.

– А мать с ней поддерживала связь?

– Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно. Вряд ли.

– Феба знала, где в настоящее время живет ее мать?

– Если и знала, то мне об этом ничего не говорила.

– Значит, нет никаких оснований считать, что в данный момент она живет у матери?

– Маловероятно. Она ведь на мать злилась. И было за что.

– Она когда-нибудь говорила вам, почему?

– Напрямую – никогда, – Долли опять выпятила губу, словно подыскивала нужное слово. – Скорее, намекала. Как-то ночью мы разговорились по душам, и Феба рассказала мне про какие-то анонимные письма. Первый раз они пришли за год до развода, когда Феба приехала из Стэнфорда домой на пасхальные каникулы. Она вскрыла одно из них и прочла какие-то гадости про свою мать.

– Что именно?

– В письме говорилось, что она изменяет своему мужу, – выпалила Долли. – Причем, насколько я понимаю, Феба автору письма поверила. Еще она почему-то сказала, что в этих письмах виновата она сама и что из-за них, по сути дела, разошлись родители.

– Не значит ли это, что она их и написала?

– Едва ли. Я не поняла, что она хотела этим сказать, и стала допытываться, но наш разговор явно действовал ей на нервы, а наутро, когда я заговорила на ту же тему, Феба сделала вид, что она вообще мне ничего не рассказывала. – На лице Долли появилось какое-то загадочное выражение. – Напрасно, наверно, я все это вам говорю.

– Мне, кроме вас, Долли, не к кому обратиться. Скажите, когда произошел этот разговор?

– За неделю до ее исчезновения. В тот же вечер, помню, она рассказала мне, что ее отец собирается в плаванье.

– И как же Феба отнеслась к его планам?

– Хуже некуда. Она ведь сама хотела уехать – только не с ним.

– Не понимаю.

– Чего ж тут непонятного? Она собиралась сесть на пароход и уплыть в Китай. Одна, без него. Но наверняка никуда не поехала.

– Откуда вы знаете?

– Сначала она решила закончить колледж. Ей очень хотелось получить диплом, найти работу, встать на ноги и ни от кого не зависеть.

– И в первую очередь от отца?

– Да. И потом, неужели вы думаете, что молоденькая девушка отправится в далекое путешествие, не захватив с собой туалеты: вечерние платья, свитера, горы обуви, сумки, куртки. Даже роскошное светлое пальто с бобровым воротником – и то не взяла, а ведь ему цены нет!

– Где оно?

– В подвале, вместе с другими ее вещами. Я их туда относить не хотела, это миссис Донкастер настояла. – Долли заерзала на кушетке, садясь поудобнее. – Свинство, конечно, но что я-то могла поделать? Платить за двоих мне не по карману. Пришлось искать себе другую соседку. К тому же миссис Донкастер в конце концов убедила меня, что Феба попросту отправилась с отцом в плавание. Я и сама до вчерашнего дня так думала.

– Почему миссис Донкастер так решила?

– Что значит «почему»? – Девушка замялась. – Пришло в голову, и все тут.

– Не могла же ей эта идея просто так прийти в голову?

– Видите ли, – начала Долли, помолчав с минуту, – миссис Донкастер очень хотелось, чтобы Феба... – Девушка осеклась. – Поймите меня правильно...

– ...чтобы Феба не вернулась?

– Да... Зла она ей, разумеется, не желала, но была очень рада, что Феба исчезла. Она надеялась, что девушка уехала навсегда, и все время твердила мне, что в самое ближайшее время Феба обязательно даст о себе знать. Пришлет письмо откуда-нибудь из Новой Зеландии или из Гонконга с просьбой прислать свои вещи. Но такого письма, как видите, до сих пор нет.

– Не понимаю, чем все-таки руководствуется миссис Донкастер? Ей что же, просто не нравится ваша соседка?

– Да она ее на дух не переносит. Впрочем, против Фебы лично она ничего не имеет. Я вовсе не хочу сказать, что миссис Донкастер в это дело замешана.

– В какое дело?

– В историю с Фебой. Она жива, не знаете?

– Не знаю. Давайте-ка лучше вернемся к миссис Донкастер. Почему она ненавидела Фебу?

– Почему ненавидела? Да это же элементарно. – У Долли все было или «элементарно», или «очень сложно». – Мне не хотелось бы его сюда путать, парень он неплохой, но все дело в том, что Бобби Донкастер влюбился в Фебу. По уши. Ходил сам не свой. А миссис Донкастер это не нравилось.

– Феба отвечала ему взаимностью?

– Вроде бы. В отличие от Бобби она о своих чувствах помалкивала. Но, честно говоря... – Тут она спохватилась и, замолчав, замигала своими круглыми блестящими глазами.

– Вы что-то хотели сказать?

– Нет, ничего.

– А мне показалось, что хотели.

– Ненавижу сплетни. И совать нос в чужие дела тоже не хочу.

– В чужие дела сую нос я, а не вы. Поймите, Долли, дело серьезное. Да вы это и сами знаете. Чем больше вы расскажете мне про Фебу, тем больше вероятности, что я ее разыщу. Так что же вы хотели сказать?

Она опять заерзала и наконец уселась по-турецки.

– Мне кажется, Феба перевелась в наш колледж из-за Бобби. Мне она в этом ни разу не признавалась, но однажды, когда разговор зашел о нем, обмолвилась, что познакомилась с Бобби летом на пляже, и тот уговорил ее записаться в Болдер-Бич.

– И комнату снять у его матери?

– Этого миссис Донкастер не знает. И я тоже. – Долли с опаской посмотрела на меня. – Только не подумайте, что между ними что-то было. Феба не такая. Да и Бобби тоже. Он хотел на ней жениться.

– Мне надо поговорить с ним.

– Это не сложно. Возвращаясь из колледжа, я слышала стук молотка из подвала. Бобби там серфинг мастерит.

– Сколько Бобби лет?

– Двадцать один. Столько же, сколько Фебе. Но он вам ничего особенного про нее не расскажет. Бобби ведь ее толком не знал. Ее знала только я, да и то не до конца. Феба – человек сложный.

– Что вы хотите этим сказать?

– Сложный. Она умела скрывать свои мысли. Смеется, бывало, болтает без умолку, а сама в этот момент думает о своем. О чем – не знаю, не спрашивайте. Может, о родителях. Может, о чем-нибудь еще.

– У нее были, кроме вас, друзья?

– По-настоящему близких не было. Она ведь прожила здесь меньше двух месяцев. Мы встретились с ней в квартирном бюро. Нам обеим нужна была соседка по комнате, причем мне – обязательно старшекурсница, чтобы жить в городе, а не на территории колледжа. Мне Феба ужасно понравилась. Она ведь, как и я, со странностями – мы сразу же нашли общий язык.

– А что в ней было странного?

– Мне трудно сказать. Я плохой психолог. Феба бывала очень разной, иногда язвительной, а иногда в себе замыкалась. Впрочем, и я тоже не больно-то общительная – так что мы друг другу вполне подходили.

– Она часто бывала в подавленном настроении?

– Случалось. Иногда в такую тоску впадала, что еле ноги волочила. А иногда, наоборот, была душой общества.

– А отчего она тосковала?

– От жизни, – совершенно серьезно ответила Долли.

– Мысли о самоубийстве ей в голову не приходили?

– Да, мы с ней часто говорили о том, как лучше покончить с собой. Помню, как-то мы обсуждали, кому какой способ больше подходит. Я, например, принадлежу к тем людям, которые норовят с моста в воду броситься. Типичная истеричка.

– А Феба?

– Она сказала, что предпочитает застрелиться. Самая быстрая смерть.

– У нее был пистолет?

– Про Фебу не знаю, а вот у ее отца в Медоу-Фармс целая коллекция пистолетов есть. Фебу это очень раздражало. Нет, она бы никогда не застрелилась. Все это одни разговоры. На самом ведь деле она огнестрельного оружия боялась. Неврастеничка – как, впрочем, и все симпатичные люди.

Главное – никогда не противоречить свидетелю.

Я встал и опять подставил стул к письменному столу. В пишущую машинку был вложен наполовину отпечатанный лист бумаги с заголовком: «Доротея Лэнг. „Психические основы детской преступности“». Я пробежал глазами последнее неоконченное предложение: «Многие специалисты считают, что в антиобщественном поведении преобладают социоэкономические факторы; существует, однако, иная точка зрения, согласно которой отсутствие любви...»

Буква "е" выпадала из строки. Любопытно...

Глава 3

Пансион находился на пригорке, поэтому вход сзади в подвал был на уровне первого этажа. Во дворе стояло несколько машин. Изнутри, из самой дальней комнаты подвального помещения, доносились звуки, очень напоминавшие громкие стоны и истошные крики. Пройдя коридором, заставленным коробками, ведрами и швабрами, я вошел в мастерскую. Окон не было, и комната освещалась висевшей под потолком электрической лампочкой.

У верстака ко мне спиной стоял широкоплечий парень и строгал зажатую в тиски доску. В его коротко стриженных рыжих волосах застряли опилки, под ногами хрустели стружки. Некоторое время я молча смотрел, как он энергично орудует рубанком, как под майкой перекатываются огромные мускулы, а затем окликнул его:

– Бобби!

Он резко повернулся к двери. Живые зеленые глаза. На верхней губе еле заметные рыжеватые усики. Если бы не поджатый рот и тяжелый материнский подбородок, он был бы хорош собой.

– Вы ко мне, сэр?

Когда он узнал, кто я такой и по какому делу, то попятился к увешенной инструментом стене и затравленно огляделся по сторонам, словно я нарочно заманил его сюда. В его руке угрожающе сверкнул острым лезвием рубанок.

– Надеюсь, вы не думаете, что я к этому причастен?

Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась натянутой и какой-то жалкой. Трудно сказать, чего он боялся: сыщика, разыскивающего без вести пропавшую, или же вообще всего на свете.

– К чему «к этому»?

– К исчезновению Фебы.

– Если причастен, самое время сообщить об этом.

Его зеленые живые глаза погасли. Он в замешательстве посмотрел на меня и, изобразив гнев, крикнул:

– Да вы что, с ума сошли?! – Перебор. – С чего вы взяли, что я сюда замешан? – Он явно сам себя накручивал.

– Ты же первый заговорил на эту тему.

Он попытался – на манер своей мамаши – прикусить усики нижними зубами. Вообще, мне показалось, он еще не решил, кому подражать – отцу или матери.

– Ладно, Бобби, поговорим начистоту. Ты же был другом Фебы, иначе бы я к тебе не обратился.

– А с кем вы уже беседовали?

– Какая разница. Ты ведь дружил с ней, верно?

Тут он заметил, что сжимает в руке рубанок, и положил его на верстак.

– Я жить без нее не мог, – признался он, по-прежнему не смотря мне в глаза. – Это что, преступление?

– Бывает, что и преступление.

– Чего вы ко мне привязались? – Он медленно поднял голову. – Говорю же, я жить без нее не мог. И сейчас не могу. Уже два месяца жду не дождусь, когда она объявится, а тут еще вы со своими вопросами!

– Не ждать надо, а действовать.

– Что значит «действовать»? – Он развел руками, увидел, что они испачканы, и вытер их об грязную майку. – Что вы имеете в виду?

– Надо было пойти в полицию.

– Я хотел... – Сын своей матери: орудует челюстью, как мышеловкой.

– Что, мать не пустила?

– Я этого не говорил.

– Зато я говорю.

– Кто же это вам про нас лжет, а? Вы с кем разговаривали?

– С твоей матерью и с одной студенткой из пансиона.

– Допрашивать мать вы не имели никакого права. Она ничего плохого не сделала. Мать подумала, что Феба отправилась со своим отцом в плаванье. И я, между прочим, тоже так решил, – добавил он, помолчав. – Мы ждали от нее вестей. Мы же не виноваты, что она не писала. Могла бы хоть открытку прислать – распорядиться насчет вещей.

– Почему же от нее не было писем, как ты думаешь?

– Понятия не имею. Честное слово.

Все время оправдывается. «Может, я его напугал, надо бы с ним помягче», – подумал я и решил сменить тактику.

– Меня интересуют ее вещи. Не скажешь, где они?

– Пожалуйста, ее вещи на складе. Пойдемте. – Ему явно не терпелось поскорее уйти отсюда.

Нырнув под клапанами огромного котла и открыв ключом угловую дверь, Бобби ввел меня в крохотную каморку. Через высокое грязное окно в комнату пробивался слабый дневной свет, и Бобби повернул выключатель. При свете электрической лампочки я увидел несколько сложенных в углу чемоданов и шляпных коробок, а рядом – большой дорожный сундук, обклеенный ярлыками американских и иностранных отелей.

Когда Бобби Донкастер отпер своим ключом сундук и поднял крышку, изнутри пахнуло лавандой и юностью. Чего там только не было: бесконечные платья, юбки, свитера, кофточки, дорогое пальто с бобровым воротником. Щупая пальцами пальто, я поймал на себе ревнивый взгляд Бобби.

– Чемоданы тоже ее?

– Да.

– А в них что?

– Самые разные вещи: одежда, туфли, шляпы, книги, драгоценности, косметика.

– А ты откуда знаешь?

– Я эти чемоданы сам укладывал. Думал, Феба напишет, куда их послать.

– А почему ты не отправил их ей домой?

– Как-то не хотелось... Не хотелось, наверно, с ними расставаться. Кроме того, Феба говорила, что дома никого не будет, вот я и решил, пусть пока здесь полежат. Тут они у меня в целости и сохранности.

– Много, я смотрю, у нее вещей осталось, – сказал я. – Что ж она с собой-то взяла?

– По-моему, только дорожную сумку.

– И вы с матерью решили, что Феба отправилась в кругосветное путешествие с дорожной сумкой?

– По правде говоря, я не знал, что и думать. Если вы полагаете, что я знаю, где она, то вы ошибаетесь. Сильно ошибаетесь. Одна надежда на вас, – добавил он уже мягче.

– Ты можешь мне помочь.

Он очень удивился. Он вообще легко удивлялся.

– Каким это образом?

– Если расскажешь все, что ты про нее знаешь. Но сначала давай посмотрим, что в чемоданах.

Я опять стал рыться в вещах, но ничего интересного – писем, фотографий, дневника, записной книжки – так и не обнаружил. Очень возможно, все это Бобби предусмотрительно из чемоданов извлек.

– Это все?

– По-моему, да. Я вроде бы уложил то, что нашел. Помогала мне Долли Лэнг. Она жила... живет с Фебой в одной комнате.

– А на память ты ничего из ее вещей себе не брал?

– Нет. – Он смутился. – Такого за мной не водится.

– У тебя есть ее фотография?

– К сожалению, нет. Мы никогда фотографиями не обменивались.

– Ты говорил, что у нее остались книги. Где они?

Бобби вытащил из-за сундука тяжелую картонную коробку, в которой лежали книги, в основном учебники и справочные издания: зачитанные французская грамматика и словарь Ларусса, антология английских поэтов-романтиков, том Шекспира, несколько романов, в том числе романы Достоевского в английском переводе, пособия по психологии и экзистенциализму в мягких обложках. На форзаце значилось «Феба Уичерли» – судя по мелкому, четкому почерку, особа тонкая, чувствительная.

– Что она за человек, Бобби?

– Феба – необыкновенная девушка.

Можно подумать, что я в этом сомневался.

– Опиши мне ее, пожалуйста.

– Попробую. Для женщины она довольно высокого роста – пять футов, семь с половиной дюймов, стройная. Прекрасная фигура, красивые стриженые волосы.

– Какого цвета?

– Темно-русые, она почти блондинка. Мне она казалась очень хорошенькой, хотя некоторые бы со мной, наверно, не согласились. Когда ей было хорошо, когда она была в ударе, она была очень красива. У нее потрясающие темно-синие глаза и обворожительная улыбка.

– Насколько я понимаю, хорошо ей было далеко не всегда.

– Да, проблемы у нее были.

– Она делилась с тобой своими неприятностями?

– Не особенно. Но я знал, что у нее не все гладко. Вы, думаю, слышали: у нее разошлись родители. Но на эту тему она говорить не любила.

– Она что-нибудь рассказывала тебе про письма, которые ее родители получили прошлой весной?

– Какие письма?

– Письма с нападками на ее мать.

Он покачал головой:

– Первый раз слышу. Она вообще ни разу не говорила мне про свою мать. Это была запрещенная тема.

– И много у нее было таких запрещенных тем?

– Немало. Она не любила вспоминать прошлое, вообще говорить о себе. Детство у нее было трудное: родители никак не могли ее между собой поделить, и на Фебе это сказалось.

– В каком смысле?

– Ну, например, она сомневалась, надо ей иметь детей или нет, – думала, что из нее выйдет плохая мать.

– А вы обсуждали эту тему?

– Конечно, ведь мы собирались пожениться.

– Когда?

Он замялся и молитвенно поднял глаза на висевшую под потолком лампочку.

– В этом году, после окончания колледжа. Мы твердо решили. – Он оторвал глаза от гипнотической лампочки. – Что я теперь буду делать – не знаю.

– Странно, что твоя мать ни словом обо всем этом не обмолвилась. Она была в курсе ваших планов?

– Конечно. Сколько у нас с ней об этом разговоров было! Она считала, что мне еще рано жениться. Да и Фебу она недолюбливала.

– Почему?

Он криво усмехнулся:

– Просто мать меня к ней ревновала. И потом, она вообще не любила богатых.

– А ты?

– Мне безразлично, богатая она или нет. Справлюсь и без ее денег – учусь ведь я хорошо. По крайней мере учился хорошо – только в этом семестре стал отставать. Ничего, подтянусь – у меня ведь еще есть пара недель в запасе.

– А что произошло в этом семестре?

– Вы же сами знаете, – отозвался он, в растерянности смотря на раскрытые чемоданы. Зеленые глаза полузакрыты, нижняя губа оттопырена. – Давайте уйдем отсюда, – выговорил он наконец, энергично тряхнув головой.

– Почему же? Разговаривать и здесь неплохо.

– Я вообще не хочу больше с вами разговаривать. Мне надоели ваши намеки. Вы все время пытаетесь уличить меня во лжи.

– Просто мне кажется, Бобби, что ты от меня что-то скрываешь. Мне нужна полная информация.

– Не можем же мы стоять здесь целый день.

– Кто ж тебя заставляет стоять – садись.

Он даже не пошевелился.

– А что вы еще хотели узнать?

– Как она училась? – решил я задать нейтральный вопрос.

– Очень неплохо, на «хорошо» и «отлично». Феба специализировалась по французскому языку, она вообще была к языкам способна. В Болдер-Бич, по ее словам, ей было легче, чем в Стэнфорде, – здесь она чувствовала себя более раскованно.

На его лице вновь заиграла непроизвольная кривая улыбочка. Создавалось впечатление, что он сам над собой смеется.

– Что значит «более раскованно»?

– Я не специалист, – сказал он, неуклюже поводя своими могучими плечами. – Но нервы у нее никуда не годились – это сразу было видно. Сегодня она веселей некуда, а завтра мрачнее тучи. Я сказал, что ей необходимо пойти к врачу, но она ответила, что уже к психиатру обращалась.

– Когда?

– В прошлом году, в Пало-Альто. Впрочем, по-настоящему лечиться она не стала. Сходила пару раз на консультацию – и все.

– Как звали врача?

– Не знаю. На этот вопрос вам скорее ответит ее тетка, миссис Тревор. Она живет неподалеку от Пало-Альто.

– Ты Треворов знаешь?

– Нет.

– А других ее родственников?

– Нет.

– А с Фебой ты давно знаком?

Он ответил не сразу:

– С сентября, с тех пор, как она здесь учится. Меньше двух месяцев.

– И вы уже решили пожениться?

– Я-то сразу решил. Только ее увидел.

– Когда это было?

– В сентябре. Она пришла посмотреть комнату, а я в это время кухню красил.

– Странно, а я понял, что вы раньше познакомились.

– Значит, плохо поняли.

– Разве ты не познакомился с Фебой прошлым летом на пляже и не уговорил ее перевестись в здешний колледж?

Он глубоко задумался. На его лице и в глазах появилось какое-то отсутствующее выражение, и мне вдруг пришло в голову, что дело, за которое я взялся, – самое что ни на есть банальное: парень сошелся с девушкой, увидел, что она вот-вот проговорится, и убил ее.

– Ну да, – признался он наконец. – Так оно, собственно, и было.

– А зачем же тогда соврал?

– Не хотел, чтобы мать узнала.

– Я же не твоя мать.

– Да, но ведь вы уже с ней беседовали и, возможно еще будете.

– А почему ты скрывал это от матери?

– На всякий случай. Знай она, что мы с Фебой знакомы она могла бы отказать ей в комнате. Мать у меня человек подозрительный.

– Какое совпадение, и я тоже. Ты с Фебой спал?

– Нет. А и спал бы – ваше-то какое дело! Мы уже взрослые.

– Совершеннолетние, так скажем. Так спал или нет?

– Говорю же, нет. Когда хочешь на девушке жениться, никаких глупостей себе с ней не позволяешь. Мне, по крайней мере, так кажется.

– Где же вы познакомились?

– В местечке под названием Медсин-Стоун, к северу от Кармела. Я поехал туда в августе на недельку. Слышал, что в тех краях отличный серфинг. Феба жила там в это время у Треворов, и мы познакомились на пляже.

– "Мы познакомились" или ты с ней познакомился?

– Не передергивайте. Я учил ее серфингу, она рассказала, что хочет перевестись в другой колледж, и я порекомендовал ей Болдер-Бич. В Стэнфорде она бы все равно не осталась.

– И ты снял ей квартиру.

– Она сама попросила меня найти ей комнату в пансионе, – сказал он, покраснев.

– С милым и в шалаше рай.

Бобби стиснул кулаки, на его загорелых плечах огромными буграми вздулись мышцы. В какой-то момент мне показалось, что он собирается меня ударить. Что ж, может, это и к лучшему: глядишь, в сердцах и проговорится. Но парень сдержался.

– Шутите-шутите. Да, два месяца я был счастлив, как в раю, зато потом наступил кромешный ад.

– Когда ты виделся с ней в последний раз?

Этот вопрос не застал его врасплох.

– Утром второго ноября, в пятницу. Ранним утром. В тот день она уезжала на машине в Сан-Франциско проводить отца и попросила меня подкачать ей шины и проверить уровень масла, что я и сделал. Моя машина в это время была неисправна, и Феба подвезла меня до колледжа. С тех пор я ее больше не видел. – Последние слова он произнес без всякого выражения.

– Какая у нее была машина?

– Двухдверный зеленый «фольксваген» 1957 года.

– Номер машины помнишь?

– Нет, но его можно узнать у перекупщика. Машина подержанная, Феба купила ее в Болдер-Бич, в «Импортед моторс».

– Задолго до отъезда?

– Примерно за месяц, может, больше. Она вдруг решила, что ей позарез нужна машина: автобусное сообщение здесь неважное.

– Перед отъездом у нее было нормальное настроение?

– Вроде бы ничего. Фебу ведь не поймешь, у нее настроение каждый день меняется.

– Она говорила, как собирается провести выходные?

– Нет, не говорила.

– И когда вернется, тоже не сказала?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я ее не спрашивал. И так было ясно, что приедет она либо в воскресенье поздно вечером, либо в понедельник утром.

– Случайно не знаешь, она должна была встретиться с кем-то в Сан-Франциско, кроме отца?

– Не в курсе.

– И ты даже не поинтересовался, какие у нее планы на выходные?

– Нет.

– Как ты думаешь, чем она могла заняться, попрощавшись с отцом и сойдя на берег?

– Что-то не соображу, – сказал он, однако по его бегающим зеленым глазам видно было, что кое-какие соображения на этот счет у него имеются.

Тут он внезапно переменился в лице, опустил голову, цвет его кожи приобрел какой-то зеленоватый – под стать глазам – оттенок.

– Вспомни, может, ты все-таки поехал вместе с ней в Сан-Франциско?

Он замотал низко опущенной головой.

– Где ты провел тот уик-энд, Бобби?

Он с интересом посмотрел на свои руки – словно видел их впервые.

– Нигде.

– Нигде?!

– Я хочу сказать, здесь, дома.

– Бобби был здесь со своей матерью, где ему и надлежит быть, – раздался у меня за спиной голос миссис Донкастер. – В пятницу он заболел гриппом, и я до понедельника продержала его в постели.

Я сделал шаг в сторону и перевел взгляд с сына на мать. Не сводя глаз с ее угрюмого лица, он едва заметно кивнул. В этот момент это был сын своей матери.

– Это правда, Бобби? – переспросил я.

– Да, конечно.

– Стало быть, мне вы не верите? – процедила старуха. – Что ж, если вы считаете, что я лгу, так прямо и говорите, чтобы я могла заявить на вас куда следует. Мой сын и я – законопослушные граждане, и мы не потерпим клеветы от таких, как вы.

– Ты когда-нибудь попадал в беду, Бобби?

Юноша промолчал, предоставив ответить на этот вопрос матери.

– Мой сын – честный человек, – выпалила она, – и в беду он никогда не попадал – не попадет и теперь. Если же он имел несчастье связаться с глупой девчонкой, это еще вовсе не означает, что его можно безнаказанно смешивать с грязью. И зарубите себе на носу, мистер: если вы вознамерились запятнать наше доброе имя, мы сумеем за себя постоять. Распускайте ваши грязные сплетни где-нибудь в другом месте, если сами не хотите ответить по закону!

С этими словами она подошла к сыну и властно, словно это была ее личная собственность, прижала его к себе. Когда я уходил, они не отрываясь смотрели друг на друга.

С моря дул сильный ветер. В бившихся о парапет волнах играли солнечные блики.