Текст книги "Полосатый катафалк"

Глава 3

Дом был в маленьком поселке к северу от Малибу. Шоссе шло поверху, а внизу, под нависавшими бурыми утесами, сгрудилось полтора десятка домов, словно надеясь скопом отбить наступление океана. Утро выдалось тихое, был отлив, но небо затянуло облаками, и вид у поселка был мрачноватый.

Я свернул с шоссе налево и покатил по разбитой асфальтовой дороге, упиравшейся в тупик. У белой перекладины, отмечавшей конец пути, стояли машины, среди которых я приметил новенький зеленый «бьюик» Гарриет Блекуэлл.

От стоянки вдоль домов тянулась дощатая дорожка-настил. В узких просветах между строениями серо поблескивал океан. Наконец я отыскал нужный дом – серое сборное сооружение с остроконечной крышей – и постучал в тяжелую, повидавшую виды дверь.

В доме что-то невнятно прокричал мужчина. Я еще раз постучал и по легкому скрипу досок понял, что кто-то неохотно побрел к двери.

– Кто там? – услышал я через дверь.

– Моя фамилия Арчер. Я приехал посмотреть дом.

Он открыл дверь:

– А что стряслось с домом?

– Надеюсь, ничего. Просто я хочу снять его.

– Старик небось подослал?

– Старик?

– Полковник Блекуэлл. – Он произнес фамилию так отчетливо, словно это было бранное слово, которое я непременно должен был запомнить.

– На этот счет мне ничего не известно. Дом мне порекомендовали в агентстве по продаже и аренде недвижимости в Малибу. Они не сказали, что в доме кто-то живет.

– Еще бы! Они следят за мной.

В дверном проеме стоял молодой брюнет с плоским животом и широкой грудью. Из-за спадавших прядей то ли мокрых, то ли засаленных волос лоб его казался узким. Глаза были синие, выразительные и слегка угрюмые. В его взгляде чувствовалась сдержанная сила, которую он не хотел применять. Он напоминал подростка, пытавшегося забыть о том, что он хорош собой. Впрочем, это был отнюдь не подросток. Ему было лет тридцать, и он повидал виды.

Руки его были в свежей краске. В краске было и лицо, и босые ноги. На нем были перепачканные и задубевшие от высохшей краски джинсы.

– Если честно, так он, конечно, в своем праве. Я все равно на днях съезжаю. – Он посмотрел на свои руки и пошевелил разноцветными пальцами. – Кончу работу, и поминай как звали!

– Вы красите дом?

Он взглянул на меня с легким презрением:

– Пишу картину, amigo[1]1
  Друг (исп.).


[Закрыть].

– Ясно. Вы художник?

– В известном смысле. Раз уж приехали, посмотрите дом. Как вас, простите, звать-то?

– Арчер. Вы очень любезны.

– Нищие не выбирают, – сообщил он не столько мне, сколько сам себе. Отойдя в сторону, он пропустил меня в большую комнату. Если не считать кухни за перегородкой слева, комната занимала весь этаж. Просторная, с высоким потолком и дубовым паркетом, недавно натертым. Мебель плетеная, с обивкой из бежевой кожи. Справа лестница вниз, устланная ковровой дорожкой, с чугунными перилами. Напротив камин из красного кирпича.

В дальнем конце комнаты, выходившем на океан, по эту сторону от раздвижной стеклянной двери, на запачканном краской брезенте – мольберт с холстом.

– Неплохой дом, – подал голос молодой человек. – Сколько они хотят с вас слупить?

– Пятьсот – за август.

Он присвистнул.

– Вы платите меньше?

– Я не плачу ни цента. Nada[2]2
  Ничего (исп.).


[Закрыть]. Я гость хозяина. – Его ухмылка незаметно перешла в гримасу боли. – С вашего разрешения, я немного поработаю. А вы не торопитесь, вы мне не мешаете.

Он двинулся через комнату с грацией хищника, выслеживающего добычу, и расположился перед мольбертом. Его небрежное радушие меня слегка сбило с толку. Я ожидал другого: криков, может, даже применения силы. Он был в напряжении, но умело это скрывал. Он смотрел на холст так, словно был готов разорвать его на куски. Быстрым движением он схватил похожую на поднос палитру, повозил кистью в пятне краски, а потом стал водить ею по холсту с такой силой, что напряглись мускулы на плече.

Через вращающиеся двери я прошел на кухню. Газовая плита, холодильник, мойка из нержавеющей стали – все невероятной чистоты. Я заглянул в кухонные шкафы. Масса консервных банок – от консервированных бобов до трюфелей. Гарриет явно увлеченно играла в домохозяйку.

Я подошел к лестнице. Человек у мольберта крикнул: «А-а!», но не мне, а холсту. Мягко ступая, я спустился вниз. Там была узкая дверь, за которой начинались ступеньки, что вели на пляж.

Внизу было две спальни, ближняя побольше, дальняя поменьше, а между ними ванная. Во второй спальне не было ничего, кроме двуспальной кровати с голым матрасом и подушками без наволочек. В ванной – розовый умывальник и ванна с занавеской. На умывальнике бритвенный прибор в потертом кожаном футляре с тисненными золотом инициалами Б.К. Я расстегнул «молнию». Бритвой недавно пользовались.

В большой спальне, как и верхней комнате, были раздвижные стеклянные двери, что вели на балкон. Большая кровать с желтым покрывалом, на ней аккуратно сложена женская одежда: шерстяная клетчатая юбка, кашемировый свитер, нижнее белье. На комоде сумочка из змеиной кожи, с золотой застежкой, похоже, сделанная в Мексике. Я открыл ее, обнаружив внутри красный кожаный бумажник, а в нем несколько крупных и мелких купюр и водительские права Гарриет Блекуэлл.

Я заглянул в шкаф. В нем не было женской одежды и очень мало мужской. Одиноко висел костюм из светлой шерсти с ярлыком портного Калле Хуареса из Гвадалахары. Брюки и пиджак, висевшие рядом, были куплены в обычном универмаге Лос-Анджелеса, равно как и новые туфли на полочке внизу. В самом углу стоял потертый коричневый чемодан с биркой мексиканской авиакомпании на ручке.

Чемодан был заперт. Я приподнял его. Похоже, он был пуст. За моей спиной отворилась дверь с улицы. Появилась блондинка в белом купальнике и больших темных очках. Меня она заметила, только войдя в комнату.

– Кто вы такой? – встревожено спросила она.

Я и сам слегка заволновался. Это была крупная девица. На ней были плоские пляжные сандалии, но она была одного роста со мной. Улыбнувшись темным очкам, я повторил свою легенду и принес извинения.

– Отец никогда не сдавал этот дом.

– Значит, он изменил своим привычкам.

– Я понимаю, почему. – Для такой крупной девицы голос был высокий, даже тонкий.

– Почему же?

– Вас это не касается.

Она смахнула с лица очки, открыв миру сердитый взгляд и еще кое-что. Я понял, почему отец был убежден, что ни один мужчина не способен любить ее до гробовой доски. Больно уж она была на него похожа.

Кажется, она знала об этом. Не исключено, что она постоянно об этом думала. Она провела по лицу пальцами с серебряными ноготками и стерла с него злобное выражение. Но ей не под силу было стереть уродливый костистый выступ над переносицей.

Я еще раз извинился за вторжение, а также – мысленно – за то, что она была нехороша собой, и прошел наверх. Ее жених, если это был он, мастихином накладывал на холст кобальт. Он был в испарине и полностью погружен в себя. Я остановился у него за спиной и стал смотреть. Это была одна из тех картин, про которую только автор знает, окончена она или нет. Я в жизни не видел ничего подобного; клубящаяся тучей темная масса была по краям окаймлена чем-то ярким – воплощение страха или надежды. Картина была либо гениальной, либо прескверной, – так или иначе у меня она вызывала озноб.

Автор отбросил мастихин и отступил назад, натолкнувшись на меня. Он пропах потом и краской. Обернувшись, он окинул меня угрюмым сосредоточенным взглядом. Глаза, впрочем, быстро потухли.

– Извините, не заметил вас. Все посмотрели?

– В общем, да.

– Понравилось?

– Очень. Когда вы съезжаете?

– Не знаю. Это не от меня зависит. – Вместо недавней сосредоточенности во взгляде снова появилось напряжение.

– Вы хотите съехать в августе?

– Может, и раньше.

Снизу донесся голос девушки:

– Мистер Дэмис уедет до конца недели.

Он повернулся в ее сторону с насмешливой улыбкой.

– Это приказ, госпожа полковничья дочь?

– Что ты, что ты, милый! Разве я когда-нибудь приказывала? Но ты же знаешь, какие у нас планы.

– Я знаю, какие у нас были планы.

Она ринулась к нему так, как ребенок бежит к обожаемому взрослому. Ее юбка развевалась как флаг.

– Ты что, передумал?

Он опустил голову и помотал ею. Тревога перекочевала из глаз к уголкам губ.

– Прости, детка, но я с трудом принимаю решения, особенно когда работаю. Но у нас все остается в силе.

– Прекрасно. Теперь я счастлива.

– Тебя нетрудно осчастливить.

– Ты же знаешь, как я тебя люблю.

Она забыла о моем присутствии, а может, это ее не волновало. Она попыталась его обнять. Он легонько оттолкнул ее ребрами ладоней, расставив пальцы, чтобы не запачкать ее свитер.

– Не прикасайся ко мне, я грязный.

– Я обожаю, когда ты грязный.

– Дурочка, – сказал он не особенно ласково.

– Люблю тебя, обожаю, готова съесть тебя грязным!

Она наклонилась – на каблуках она была выше, чем он, – и поцеловала его в губы. Он стоял и не сопротивлялся ее порыву, расставив руки. Он смотрел в сторону, на меня. Его глаза были широко раскрыты и печальны.

Глава 4

Когда наконец она его отпустила, он сказал:

– Вам что-то еще угодно, мистер Арчер?

– Вас зовут Арчер? – удивленно спросила Гарриет.

Я подтвердил, что это так. Она повернулась ко мне спиной, очень напомнив отца. Дэмис вернулся к мольберту.

Я двинулся из дома, размышляя, не свалял ли дурака, заявившись к ним собственной персоной. Через минуту я понял, что нет. Не успев дойти до машины, я услышал цокот каблучков по деревянному настилу. Меня нагнала Гарриет.

– Приехали шпионить, да?

Она схватила меня за руку и стала трясти. Ее сумочка из змеиной кожи упала на землю между нами. Я поднял ее и миролюбивым жестом протянул хозяйке. Она резко выхватила ее у меня из рук.

– Что вы хотите? Что я вам сделала?

– Ничего, мисс Блекуэлл. И я вам ничего не сделаю плохого.

– Ложь! Отец нанял вас, чтобы вы отвадили Берка. Я слышала вчера, как он говорил с вами по телефону.

– В вашем доме принято следить друг за другом?

– Я имею право защищаться, когда против меня интригуют.

– Ваш отец считает, что это он вас защищает.

– Тем, что пытается разрушить мое счастье? – В ее голосе зазвучали истерические нотки. – Отец притворяется, что любит меня, но в глубине души хочет мне зла. Он хочет, чтобы я была несчастна и одинока.

– Вы говорите необдуманно.

– Зато вы поступаете обдуманно. – Она чуть изменила интонации. – Шляетесь по чужим домам, прикидываетесь бог знает кем...

– Неловко получилось, согласен.

– Ага, значит, вы со мной согласны!

– Мне надо было придумать что-то другое.

– Вы циник. – Она скривила губы совсем по-детски. – Как вы только сами себя терпите?

– Я пытался выполнить задание. Потерпел неудачу. Придется все начинать сначала.

– Мне вам больше нечего сказать.

– Зато у меня кое-что для вас есть. Не хотите сесть в машину и послушать?

– Говорите здесь.

– Не хочу, чтобы нам помешали. – Я оглянулся на дом.

– Можете не опасаться Берка. Я ему не сказала, кто вы. Я стараюсь не огорчать его, когда он работает.

Она говорила, как жена или без пяти минут жена. Я поделился с ней своими наблюдениями. Ей это явно понравилось.

– Я люблю его. Это не секрет. Запишите это в вашу черную книжечку и доложите отцу. Я люблю Берка и хочу выйти за него замуж.

– Когда же?

– Очень скоро. – Она укрыла свои слова завесой таинственности. – Я не скажу вам ни даты, ни места. Иначе отец вызовет национальную гвардию.

– Вы выходите замуж, потому что вам этого хочется или назло отцу?

Она непонимающе уставилась на меня. Вопрос я задал правильный, просто у нее не было готового ответа.

– Хорошо, забудем о вашем отце, – предложил я.

– Разве это возможно? Он сделает все, чтобы расстроить наши планы. Он сам мне это сказал.

– Я здесь не для того, чтобы расстроить ваш брак, мисс Блекуэлл.

– Тогда зачем же?

– Чтобы выяснить, что собой представляет ваш жених.

– Чтобы отец использовал против него добытую вами информацию?

– Вы полагаете, кое-что может быть использовано?

– Это вы полагаете!

– Нет, я сразу заявил полковнику, что не намерен обливать никого грязью и не стану собирать факты для шантажа. Хочу, чтобы вы мне поверили.

– Думаете, я вам поверю?

– Почему бы нет? Я ведь ничего не имею против вас или вашего друга. Если вы готовы мне помочь...

– Разбежались! – Она взглянула на меня так, словно я предложил что-то непристойное. – Вы ловкач, как я погляжу!

– Просто я пытаюсь исправить совершенные ошибки. С вашей помощью можно было бы все быстро закончить. Мне и самому не больно нравится это поручение.

– Кто заставлял вас соглашаться? Вы просто хотели заработать деньги. – В ее голосе послышалось высокомерие человека, которому никогда не приходилось ничего делать ради денег. – Сколько же платит вам отец?

– Сто долларов в день.

– Я дам вам пятьсот, ваш заработок за пять дней, если вы забудете о своем поручении и оставите нас в покое.

Она вынула красный бумажник и помахала им в воздухе.

– Это невозможно, мисс Блекуэлл. Да и вам от этого не будет выгоды. Отец наймет другого детектива. Если вы считаете, что я назойлив, советую вам познакомиться с моими коллегами.

Облокотившись на белую перекладину, она молча изучала меня. За ее спиной начинался прилив, прибой усилился, и над волнами зашныряли песчаники. Гарриет спросила невидимого собеседника, расположившегося где-то между мною и птицами:

– Остались ли еще честные люди?

– Думаю, – отозвался я, – честных больше не делают.

Ни тени улыбки. Похоже, она вообще никогда не улыбалась.

– Не знаю, что сказать. Разве вы не видите, что сложилась нелепая ситуация?

– Что тут нелепого? Разве вас не интересует биография вашего жениха?

– Все, что мне нужно, я уже знаю.

– Что именно?

– То, что он обаятелен, талантлив и много испытал. Теперь, когда он получил возможность спокойно заниматься живописью, он многого добьется. Я хочу помочь ему самоосуществиться в творческом плане.

– Где он учился живописи?

– Я не спрашивала.

– Давно вы знакомы?

– Достаточно.

– А конкретней?

– Недели три-четыре.

– Этого хватило, чтобы принять решение о замужестве?

– Я имею право выйти за того, за кого хочу. Я не ребенок, и Берк тоже.

– Насчет Берка согласен.

– Мне двадцать четыре, – запальчиво возразила она. – А в декабре исполнится двадцать пять.

– И тогда вы получите наследство?

– Отец хорошо вас информировал. Жаль только, кое о чем еще он не удосужился сообщить. Берк равнодушен к деньгам. Он их презирает. Мы поедем в Европу или в Южную Америку и будем жить скромно и просто. Он станет писать картины, а я вести хозяйство. Вот так мы будем жить. – В ее глазах появился блеск далеких звезд. – Если бы деньги помешали мне выйти за любимого человека, я бы сама от них отказалась.

– Одобрил бы вас Берк?

– Он был бы счастлив.

– Вы обсуждали с ним такой вариант?

– Мы обсуждали с ним все! Мы очень откровенны друг с другом.

Снова наступила пауза. Гарриет переминалась у перекладины так, словно я загнал ее в угол. Далекие звезды вдруг угасли. Несмотря на все сказанное, она была чем-то обеспокоена. Она жила в той самой эйфории, которая может оказаться хуже любого наркотика.

– Берк не любит говорить о прошлом. Оно его тяготит.

– Потому что он сирота?

– Отчасти.

– Ему около тридцати. Мужчина перестает быть сиротой в двадцать один год. Что он делал с тех пор?

– Он всегда занимался одним и тем же – живописью.

– И в Мексике?

– И в Мексике.

– Долго он жил в Мексике?

– Не знаю. Наверное, долго.

– Зачем он туда приехал?

– Чтобы заниматься живописью.

Мы двигались по кругу. Описывали круги, внутри которых пустота. Я сказал:

– Мы беседуем уже долго, но вы не сказали пока ничего конкретного о вашем друге.

– Ну и что? Я не сую нос в чужие дела. Я не сыщик.

– Зато я сыщик. Но вы заставляете меня чувствовать себя слюнтяем.

– Наверное, потому, что так оно и есть. Иначе вы плюнули бы на ваше поручение. Возвращайтесь и скажите отцу, что вас постигла неудача.

Ее слова не то чтобы задели за живое, но я счел необходимым ответить:

– Послушайте, мисс Блекуэлл. Я понимаю ваше желание освободиться от семейных оков, начать самостоятельную жизнь. Но стоит ли впадать в крайность, нестись опрометью наугад?

– Вы говорите точь-в-точь как мой отец. Мне надоело, когда меня учат, чего делать, а чего нет. Так ему и передайте.

Она волновалась все сильней. Я чувствовал, что еще немного, и разговор оборвется. Ее внутренняя растерянность словно воплотилась в ее позе: она полусидела на перекладине, нервно покачивая ногой. У нее было красивое сильное тело, не предназначенное для старой девы. Но я не мог избавиться от ощущения, что Гарриет со своим красивым телом и хорошим наследством не была предназначена и для Берка Дэмиса. Та маленькая любовная сцена, свидетелем которой я стал, действительно походила на улицу с односторонним движением. Ее лицо омрачилось. Она отвернулась.

– Почему вы так странно на меня смотрите?

– Пытаюсь понять.

– Зря стараетесь. Все и так ясно. Я очень простой человек.

– Мне тоже так показалось.

– Это оскорбление?

– Боже упаси, хотя ваш друг Берк Дэмис вовсе не прост. Но это тоже не оскорбление.

– А что же?

– Скорее предупреждение. Будь вы моей дочерью – а по возрасту это вполне возможно, – я бы очень огорчился, видя, что вы очертя голову делаете что-то лишь потому, что этого не одобряет отец.

– Не в этом дело. Все гораздо серьезнее.

– Так или иначе, вы можете угодить в омут.

Она взглянула в морские дали, где в пучине водились страшные акулы, и процитировала: «Платье повесь на ореховый куст, но не приближайся к воде». Так, что ли? Я уже это слышала.

– Можете даже не раздеваться...

Она снова окинула меня фирменным мрачным взглядом семейства Блекуэлл.

– Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне?

– Слово не воробей... Простите.

– Вы несносны.

– Раз я несносен, то, может, вы объясните одно несоответствие. На футляре бритвенного прибора я заметил инициалы Б.К. Это не совпадает с именем Берк Дэмис.

– Я не обратила на это внимания.

– Вам не кажется это любопытным?

– Нет. – Она вдруг побледнела. – Наверное, это футляр того, кто гостил здесь раньше. Здесь бывали многие.

– Назовите кого-нибудь с инициалами Б.К.

– Билл Кемпбелл, – сказала она.

– Тогда там скорее было бы У.К. – Уильям Кемпбелл. А кто такой Билл Кемпбелл?

– Приятель отца. Не знаю, бывал он здесь или нет.

– И вообще, существует ли он в природе?

Я переусердствовал – и потерял ее. Она сползла с перекладины, оправила юбку и двинулась назад к дому. Я смотрел ей вслед. Почему-то вспомнилось – простота хуже воровства...

Глава 5

Я подъехал по разбитому асфальту к автомагистрали. Через перекресток, на стене закусочной, большой и полинявший плакат рекламировал «Креветки Джимбо». Я вышел из машины, и в ноздри ударил запах чего-то горелого.

Полная женщина за стойкой держалась так, словно всю жизнь прождала кого-то, только не меня.

Я устроился в будочке у окна, отчасти заслоненного неработавшей неоновой рекламой пива. Женщина положила передо мной нож, вилку, бумажную салфетку и поставила стакан с водой. Других посетителей не было.

– Креветки Джимбо? – осведомилась она.

– Нет, спасибо, я выпью кофе.

– Двадцать центов, если не заказываете еды, – сухо обронила она и забрала нож, вилку и салфетку. Я сидел, неторопливо попивая кофе и поглядывая на дорогу, ведущую от берега.

Серое небо стало потихоньку проясняться. В облаках показалось солнце, больше похожее на маленькую водянистую луну, очистился горизонт, море из серого сделалось серо-голубым. Прибой так усилился, что его было слышно даже здесь.

Со стороны поселка проехало несколько машин, но зеленого «бьюика» не было. Чтобы скоротать время, я заказал еще кофе. Добавка обошлась мне в десять центов.

Черно-белый, похожий на зебру катафалк подъехал к закусочной. Из кабины и кузова появились четверо парней и две девицы, выглядевшие на удивление похоже. Волосы, выцветшие от солнца и перекиси водорода, были длинными у ребят и короткими у девиц. Поверх купальников и плавок у них были голубые свитера. Это все напоминало форму. Лица были загорелыми и неприветливыми.

Они вошли в закусочную, уселись вокруг одного из столов, заказали шесть кружек пива и стали попивать его, закусывая большими сандвичами, которые девицы понаделали из длинных французских батонов и припасов, что они захватили с собой в бумажных пакетах. Ели они размеренно, но с большим аппетитом. Время от времени высокий, державшийся суверенностью вожака, отпускал реплики начет прибоя. Складывалось впечатление, что речь шла о верховном божестве их племени.

Затем, как по команде, они встали и все разом двинулись к катафалку. Двое ребят уселись впереди, остальные сзади, где у них лежали доски для серфинга. Одна из девиц, хорошенькая, глянула в окошко и высунула язык. Сам не знаю почему, я ответил тем же. Катафалк выехал на дорогу, ведущую в поселок.

– Береговая шпана! – фыркнула женщина за стойкой. Она говорила сама с собой. Тот, кто заказывает два кофе за час, вполне может быть отнесен к упомянутой категории. То ли выпитый кофе, то ли ожидание взвинтили мои нервы. Для успокоения я заказал пива и снова уставился в окно.

Женщина продолжала бубнить себе под нос:

– Подумаешь, раскрасили катафалк, как зебру. Ну и что с того? Неужели они думают, что к ним будут лучше относиться? Им наплевать и на живых и на мертвых. Как мне, интересно, сводить концы с концами, если все начнут приносить жратву с собой? Куда катится мир?

Из-за крутого поворота на склоне показалась машина Гарриет. Когда «бьюик» выехал на шоссе, я заметил, что за рулем была Гарриет, а ее приятель сидел рядом. На нем был серый костюм и рубашка с галстуком, и он сильно смахивал на манекен в витрине магазина мужской одежды. Зеленый «бьюик» повернул на юг, в сторону Лос-Анджелеса.

Я поехал за ними. В Малибу им пришлось сбросить скорость, и я оказался у них на хвосте, когда они въезжали в Лос-Анджелес. Затем они свернули влево, к бульвару Сансет. Когда я собирался сделать то же самое, загорелся красный свет. Пока я ждал зеленого, «бьюик» скрылся из вида. Я пытался его нагнать, но на извилистой трассе было трудно разогнаться.

Я помнил, что Блекуэллы жили где-то на горе недалеко от Сансета. Вдруг Гарриет едет к родителям, подумал я, и свернул в роскошные ворота Бель-Эра. Но дом полковника мне отыскать самому не удалось и пришлось заехать в отель навести справки.

Дом был виден из бара отеля. Бармен в белой куртке показал его мне – красивый особняк в испанском стиле на самой верхотуре. Вручив бармену доллар из денег полковника, я спросил его, не знает ли он, что за человек Блекуэлл.

– В общем-то нет. Он не из тех, кто любит поболтать за рюмкой.

– Как же он пьет?

– Молча.

Я снова сел в машину и поехал в гору по извилистой дороге. Перед домом за живой изгородью розовый сад. На полукруглой аллее стоял зеленый «бьюик».

Над крышей «бьюика» возвышалась седая голова полковника. Он что-то громко говорил. Мне с улицы были слышны отдельные слова, в том числе: «мерзавец и нахлебник».

Я подошел ближе и увидел, что в руках у Блекуэлла была двустволка. Берк Дэмис вылез из машины и что-то ему сказал. Что именно, я не слышал, но после этого двустволка уперлась ему в грудь. Берк Дэмис попытался ухватиться за стволы. Полковник сделал шаг назад, прижимая приклад к плечу. Дэмис сделал шаг вперед, как бы вызывая огонь на себя.

– Давайте, стреляйте. По крайней мере, тогда-то они выведут вас на чистую воду.

– Предупреждаю, что мое терпение может лопнуть.

Дэмис рассмеялся:

– Это еще только цветочки, приятель!

После этого обмена любезностями я вылез из машины и медленно двинулся к ним. Мне хотелось сохранить крайне неустойчивое равновесие. Было очень тихо. Тишину нарушало только их тяжелое дыхание, шум гравия под моими ногами и курлыканье горлицы на телевизионной антенне.

Я поравнялся с Берком Дэмисом и Блекуэллом, но они даже не взглянули на меня. Они не касались друг друга, но на их лицах было такое выражение, словно они сошлись в смертельной схватке. Дуло двустволки взирало на происходящее, словно пустые безумные глаза маньяка.

– На крыше горлица, – миролюбиво заметил я. – Если у вас руки чешутся кого-нибудь подстрелить, почему бы не выстрелить в птицу. Или в ваших краях это запрещено законом? Я помню, что у вас есть какой-то такой закон...

Полковник повернул ко мне искаженное злобой лицо. Ружье тоже повернулось в мою сторону. Я ухватил рукой ружье и направил его в мирное небо. Затем я вынул двустволку из рук полковника и открыл затвор. В каждом стволе было по патрону. Разряжая двустволку, я сломал ноготь.

– Верните ружье, – потребовал полковник.

Я вернул ему разряженную двустволку.

– Стрельбой еще никто ничего не решил. Разве на войне вы это не поняли?

– Этот тип нанес мне оскорбление.

– По-моему, оскорбления были взаимные.

– Но вы не слышали, что он мне сказал. Он сделал грязный намек...

– Значит, вы предпочитаете большие грязные заголовки в газетах и длинный грязный процесс в Верховном суде?

– Чем грязнее, тем лучше, – вставил Берк Дэмис.

Я обернулся к нему:

– Помолчите!

Его взгляд был пристален и мрачен.

– Вы не можете заставить меня молчать. И он тоже.

– Ему это почти удалось. Один-два выстрела с такого расстояния успокоили бы вас надолго.

– Это вы ему скажите. Мне наплевать.

У него был вид человека, которому действительно наплевать. И на себя, и на всех остальных. Но под моим взглядом он чуть поостыл. Он сел в машину рядом с Гарриет и захлопнул дверь. В его действиях смелость сочеталась с какой-то таинственностью.

Блекуэлл зашагал к дому, я двинулся следом. Веранда была вся в фуксиях, которые цвели в подвесных красных кадках мамонтового дерева. Мне померещилось, что в кадках переливается кровь и течет через край.

– Вы чуть было не убили человека, полковник. Ружье следует держать разряженным и под замком.

– Я обычно так и поступаю.

– Вам следовало бы выбросить ключ в окно.

Он посмотрел на двустволку, словно не понимая, как она могла оказаться у него в руках. Под глазами полковника набрякли мешки.

– Как это получилось? – спросил я.

– Предысторию вы знаете. Он вторгся в мой дом, пытаясь завладеть самым дорогим моим достоянием.

– Дочь все-таки не достояние.

– Я должен ее защищать. Если не я, то кто? Несколько минут назад она сообщила, что собирается обручиться с этим типом. Я попробовал ее урезонить. Она назвала меня маленьким Гитлером, учредившим частное гестапо. Такое обвинение из уст родной дочери причиняет боль, но этот, – он злобно посмотрел в сторону «бьюика», – высказался еще похлеще.

– Что же он сказал?

– Я не могу повторить это на людях. Он облил меня грязью. Это гнусная ложь! Я всегда был честен с другими людьми, и уж особенно с моей дочерью!

– Я в этом не сомневаюсь. Просто хотелось бы понять, что творится в голове Дэмиса.

– Взбалмошный тип, – сказал Блекуэлл. – Он может быть опасен.

«Оба вы хороши», подумал я.

Хлопнула дверь на веранду, и среди фуксий появилась Гарриет. Она переоделась в светлый костюм акульей кожи и шляпку с серой вуалью. Вуаль мне не понравилась – она напоминала одновременно и о невестах и о вдовах. В одной руке у нее была голубая шляпная картонка, в другой тяжелый голубой чемодан.

Отец встретил ее на ступеньках и потянулся к чемодану:

– Разреши, я помогу тебе, дорогая.

Она отпрянула от него.

– Спасибо, управлюсь сама.

– Это все, что ты можешь мне сказать?

– Все уже сказано. Мы знаем, как ты к нам относишься. Мы уезжаем туда, где ты нас не будешь преследовать. – Ее холодный взгляд упал на меня, потом на двустволку. – Здесь я не чувствую себя в безопасности.

– Ружье разряжено, – сказал я. – Никто не пострадал и не пострадает. Может, вы передумаете, мисс Блекуэлл? Подумайте хотя бы день.

Она не удостоила меня ответом.

– Отзови своих легавых, – сказала она отцу. – Мы с Берком решили пожениться, и ты не имеешь права нам мешать. Должен же быть какой-то предел, даже если ты отец...

– Но дорогая, я не хочу делать ничего такого...

– Вот и не делай!

Меня удивила его кротость. Но у него не хватило сил продолжать в том же духе. В него снова вселился злой демон:

– Ты сделала выбор. Я умываю руки. Отправляйся со своим любовником куда хочешь. Барахтайся с ним в грязи. Я и пальцем о палец не ударю, чтобы тебя вытащить.

Гарриет отвечала со сдержанной яростью:

– Ты говоришь ерунду, отец. Что за бес тебя обуял?

Она зашагала к машине, размахивая своими пожитками, как оружием. Дэмис взял коробку и чемодан и поставил в багажник, где уже стоял его чемодан.

Из дому вышла Изобел Блекуэлл и стала спускаться по ступенькам веранды. Проходя между мной и своим мужем, она пожала ему руку выше локтя, в знак сочувствия, а может, и порицания. Она подошла к Гарриет:

– Зря ты так поступаешь с отцом.

– Я тут ни при чем.

– Его это очень огорчает. Он же любит тебя.

– Зато я его не люблю.

– Ты раскаешься в этих словах, Гарриет. И когда это произойдет, пожалуйста, дай ему знать.

– Это еще зачем? У него же есть ты.

Изобел пожала плечами так, словно давала понять, что не представляет собой большой ценности.

– Ты для него важнее. Ты можешь разбить ему сердце.

– Придется ему это пережить. Извини, если я обидела тебя. – Гарриет порывисто обняла мачеху. – Ты удивительно ко мне относилась, гораздо лучше, чем я заслуживаю.

Изобел похлопала ее по спине, глядя на Дэмиса. У того был вид любителя скачек, рискнувшего небольшой суммой.

– Надеюсь, вы будете заботиться о ней, мистер Дэмис.

– Постараюсь.

– Куда вы ее везете?

– Подальше отсюда.

– А если поточнее?

– Это ни к чему. Мы живем в большой и свободной стране. Пошли, Гарриет.

Она оторвалась от мачехи, села в машину на место водителя. Дэмис сел рядом. На всякий случай я запомнил номер. Они уехали, не оглянувшись.

Блекуэлл подошел к нам, неуверенно ступая по гравию. Казалось, его туловище съежилось, а голова выросла.

– Вы их упустили! – осуждающе бросил он мне.

– Я же не мог применить силу! Как иначе их было остановить?

– Почему вы за ними не поехали?

– С какой стати? Вы же сказали, что умываете руки.

– Может, все к лучшему, Марк, – подала голос его жена. – Если ты будешь продолжать в том же духе, то сойдешь с ума. Надо принимать вещи как есть.

– И не собираюсь! И с ума я не сойду. В жизни не чувствовал себя лучше. Мне не нравятся намеки насчет моей психики!

В его голосе опять послышались бредовые нотки. Жена положила ему руку на плечо.

– Пойдем в дом. Тебе надо прийти в себя.

– Оставь меня в покое! – Он смахнул ее руку и повернулся ко мне: – Я хочу, чтобы Дэмис оказался за решеткой, слышите?

– Для этого надо доказать, что он совершил преступление.

– Он с девушкой пересек границу штата в аморальных целях[3]3
  Имеется в виду принятый Конгрессом США в 1910 году федеральный закон, по которому помощь, соучастие или сам перевоз женщины из одного штата в другой с аморальными целями считается уголовным преступлением.


[Закрыть].

– Разве?

– Он привез мою дочь из Мексики в Калифорнию.

– Но разве брак – аморальное деяние?

Изобел хмыкнула. Муж сердито повернулся к ней.

– Что тут смешного?