Текст книги "Подставные люди"

– Ванда ни на кого не похожа, это точно, – согласился Падильо.

Скулкрафт кивнул, а на душе у него стало еще тоскливее.

– Смерть брата не потрясла ее. Нисколечко не потрясла.

– Просто она умеет скрывать свои чувства, – возразил Падильо.

– Ни слезинки, ни дрожи в голосе, ничего. Она решительно отказалась опознавать тело. Будь на ее месте кто-то другой, я бы подумал, что человек не хочет подвергать себя сильному потрясению. Но с ней... – Скулкрафт не договорил, вероятно, не нашел сразу слова, характеризующие состояние Ванды. – Плевать она хотела на то, что произошло.

– Совершенно верно, – подтвердил Падильо.

В темных глазах Скулкрафта мелькнула искорка интереса, а кончик носа пару раз дернулся, словно он унюхал что-то приятное.

– Вы хотите сказать, что она ненавидела своего брата-близнеца?

– Наоборот, они были близки, – возразил Падильо. – Очень близки.

– Тогда с чего же такая реакция?

– Потому что он мертв.

– Не понял.

– Когда кто-то умирает, слезами и криками не поможешь, не так ли? Ванда – реалист до мозга костей. Для нее кто умер, тот умер.

Скулкрафт несколько раз качнул головой из стороны в сторону.

– Это же неестественно, – он поднял глаза к потолку, словно обдумывая свои же слова. – Или лучше воспользоваться другим словом. Несвойственно. Человеку такое несвойственно.

– Для нее это в порядке вещей, – отметил Падильо.

– Когда я спросил ее, где она была прошлым вечером... и ночью... знаете, что она мне сказала?

Мы промолчали, чем доставили Скулкрафту немалое удовольствие.

– Она сказала: «Гуляла». И все. Только одно слово. «Гуляла».

– Полагаю, вы крепко нажали на нее. – Падильо скорее не спрашивал, но утверждал.

Скулкрафт кивнул.

– Мучился с ней чуть ли не час. Но ничего, кроме «гуляла», не добился. Ни объяснений, ни уклончивых ответов, ни извинений, – вновь он покачал головой, на этот раз словно в изумлении. – А вы догадываетесь, что я услышал, спросив, а знает ли она, кому могло приспичить убить ее брата?

– Я – нет, – ответил Падильо.

– Нет. Опять одно слово – нет. Она повторила его четырнадцать раз, я считал.

– На пятнадцатом вы сдались? – ввернул я.

– Я сдался на шестом, но задал еще восемь вопросов, а уж затем бросил это занятие, так как понял, что и на тридцать второй вопрос ответ будет тем же. Нет, и все тут. Так что за это утро я не узнал ничего интересного ни от нее, ни от вас, ни даже от тех, кто имеет право звонить мне в шесть утра. От них я, правда, получил негодный совет, но советами они потчуют меня постоянно.

– Вы получили кое-что еще, – напомнил Падильо.

– Что?

– Послание для меня.

Скулкрафт широко улыбнулся.

– Это верно. Получил. То еще послание. Готовы слушать?

– Готов.

– Она просила передать следующее: «Да или нет до четырех в шесть-два-один». Это послание, не так ли?

– Полностью с вами согласен.

– Я свою миссию выполнил?

– Выполнили.

– Вы поняли, что это значит?

– Понял.

– Но мне говорить не собираетесь?

– Нет.

– Хотите услышать, как я его трактую?

– Да.

Скулкрафт опустил ноги на стол, поднялся, перегнулся через стол к Падильо.

– Послание это говорит о том, что наша сегодняшняя встреча далеко не последняя.

Глава 7

Выйдя из здания полицейского управления, мы неторопливо зашагали к Четвертой улице, оглядываясь в поисках такси. Я уже собирался поделиться с Падильо своей трактовкой послания Ванды и спросить, не хочет ли он, чтобы я подвез его к ее отелю, когда зеленый «крайслер» остановился у тротуара в нескольких ярдах впереди и из кабины вылез мужчина.

Падильо коснулся моего рукава.

– Если я крикну: «Пошел» – беги.

– Твои друзья?

– Знакомые.

В мужчине, вылезшем из «крайслера», прежде всего бросалась в глаза окладистая, начавшая седеть борода, а уж потом обширная лысина. Черные очки, водруженные на длинный нос, скрывали глаза, а рот вроде бы изогнулся в улыбке. Роста он был среднего, двигался легко, похоже, не пренебрегал физическими упражнениями, хотя и разменял шестой десяток.

Когда нас разделяло лишь три-четыре фута, он остановился, чтобы поздороваться.

– Добрый день, Падильо, – улыбка на мгновение стала шире, а потом исчезла совсем.

Я обратил внимание еще на одну особенность: мужчина не шевелил руками и держал их на виду.

– Приехали заплатить штраф за нарушение правил дорожного движения? – Падильо встал к мужчине боком, руки чуть согнул в локтях, готовый как отразить удар, так и остановить проезжающее такси.

– Честно говоря, мы искали тебя.

– Зачем?

– Подумали, что нам есть о чем поговорить.

– Об Уолтере Готаре?

Мужчина пожал плечами.

– Об Уолтере... и о другом.

– Где?

Вновь сквозь ухоженный лес черных, с сединой волос блеснула белозубая улыбка.

– Ты знаешь мои вкусы.

Падильо заговорил, не спуская глаз с мужчины.

– Есть какой-нибудь грязный бар неподалеку от нашего салуна? Мистер Крагштейн предпочитает обсуждать дела именно там? Чем грязнее, тем лучше.

– На Шестой улице их сколько хочешь.

– Назови хоть один.

– "Пустомеля".

– Грязный?

– Вонючий.

– Превосходно, – прокомментировал мой выбор Крагштейн.

– Он, кстати, едет с нами, – Падильо указал на меня.

– Разумеется, разумеется, – пробормотал Крагштейн и направился к «крайслеру».

Открыл заднюю дверцу.

Прежде чем залезть в машину, Падильо нас представил.

– Мой деловой партнер, мистер Маккоркл. Франц Крагштейн.

– Добрый день, – поздоровался Крагштейн, но руки не подал. Мотнул головой в сторону водителя. – Ты знаешь Амоса, не так ли, Падильо?

– Мы встречались, – и Падильо пригнулся, чтобы сесть на заднее сиденье. Я последовал за ним, закрыл дверцу, и лишь после этого Падильо обратился к Амосу. – Как дела, Амос?

Мужчина, названный Амосом, медленно обернулся. Из нас он был самым молодым, не старше тридцати лет. Долго смотрел на Падильо, затем кивнул, словно нашел ответ на мучивший его вопрос. Меня же он удостоил разве что короткого взгляда. Затем улыбнулся.

– Отлично, Майк. А как ты?

– Нормально. Мистер Гитнер, мистер Маккоркл, – представил он и нас.

Амос кивнул мне, а затем отвернулся от нас.

– Куда едем? – спросил он Крагштейна.

– Бар «Пустомеля», как я понял, на Шестой улице.

– Надеюсь, грязи тебе там хватит?

– Мистер Маккоркл уверяет, что да.

Клиенты «Пустомели» делились на две примерно равные половины. Первая уже набралась, вторая приближалась к этому состоянию, и преодолеть оставшийся путь им мог помешать лишь недостаток наличности. Мы заняли последнюю кабинку из семи, выстроившихся вдоль левой стены зала. Я сел напротив Крагштейна, Падильо – Гитнера. Разделял нас покрытый клеенкой столик. Когда-то здесь располагался скобяной магазин, но торговля не приносила больших доходов, а потому теперь здесь продавали дешевое вино, пиво, плохонький бурбон и джин. Шотландское же в «Пустомеле» спросом не пользовалось.

Новые владельцы свели переделку помещения к минимуму. Убрали прилавки, соорудили кабинки с хлипкими перегородками да поставили стойку с дюжиной стульев. Из кухни несло малоприятным запахом, играл автоматический проигрыватель, желающие могли купить сигареты в автомате. Стены украшали рекламные плакаты пивных компаний.

Кроме нас, в баре я насчитал шестерых. Четверо черных, двое белых. Все мужчины. Один негр и двое белых уже набрались и сидели, уставившись в полупустые стаканы, сбросив с себя груз повседневных забот, остальные еще не достигли нирваны. Если их умыть, подумалось мне, да приодеть, то они ничем не будут отличаться от тех, кто заходит по утрам в наш салун за бокалом «Кровавой Мэри».

Бармен, похоже, был и хозяином. Наемная сила ему особо не требовалась. Еще один бармен, на подмену, повар, пара посудомоек, которые заодно выгребали грязь по вечерам, да еще одна-две официантки для работы в вечернюю смену. Бар этот предназначался для забулдыг, которых заботил не букет поглощаемого ими напитка, но его крепость.

– Восхитительно, – Крагштейн огляделся. – Как раз то, что надо. Я не подозревал, что вы знаете такие места, мистер Маккоркл.

– В них хорошо думается, – ответил я.

Крагштейн одобрительно кивнул.

– Они незаменимы и для деловых встреч.

Но, прежде чем мы заговорили о делах, подошел бармен, протер клеенку не слишком уж грязной тряпкой и поинтересовался, что мы будем пить. Крагштейн заказал джин, мы с Падильо – по бутылке пива, Гитнер остановился на кока-коле, наверное, потому, что был за рулем. Пока бармен, коренастый, смуглолицый мужчина, вероятно, грек, нас обслуживал, мы молчали. Поставив перед нами напитки, он замер у стола, ожидая, пока с ним расплатятся. В отличие от салуна «У Мака» здесь не заводили текущие счета, но предпочитали получить все и сразу. Мы с Падильо не пошевельнулись, и лишь когда бармен начал насвистывать мелодию модного шлягера, Крагштейн понял, в чем дело, и протянул ему пять долларов. Бармен отсчитал сдачу, два доллара и восемьдесят центов, и вернулся за стойку. В нашем салуне такой же заказ обошелся бы на доллар и тридцать пять центов дороже: клиент платил не только за выпивку, но и за престиж.

– Похоже, можно начинать, – Крагштейн пригубил джин. – Можем ли мы говорить по-немецки или по-французски?

– Можем и так, и эдак. Но немецкий Маккоркл знает лучше французского, – ответил Падильо.

– Тогда будем говорить по-немецки. – Крагштейн меня удивил американским акцентом. – Не повезло Уолтеру, правда?

– Ужасная смерть, – согласился Падильо.

– Насколько мне известно, произошло это в вашей квартире, мистер Маккоркл?

– В гостиной.

– Гаррота?

– Металлическая струна, закрепленная в пластмассовых рукоятках, что надевают на велосипедный руль. – Падильо искоса глянул на Гитнера. – Это орудие популярно в Юго-Восточной Азии. Ты побывал там в недавнем прошлом, не так ли, Амос?

– Провел в тех краях несколько месяцев.

– В Камбодже, если не ошибаюсь?

– Там и кое-где еще.

– Ездил сам или по контракту?

– Какая, собственно, разница?

– Я слышал, по контракту.

– Будем считать, что так оно и было.

Гитнер тоже не выделялся ростом. Я не видел, чтобы он курил, не знал, пьет ли он что-либо помимо кока-колы, в зубах, возможно, и стояло несколько пломб, но на печень он наверняка не жаловался. Выглядел он, как американец, не нынешний, но десятилетней давности, до того, как юное поколение пришло к выводу, что чистые ногти, аккуратная стрижка, тщательно выбритые щеки и выглаженный костюм далеко не самое главное в жизни. На фоне нынешней молодежи Гитнер, с его коротко стриженными светлыми волосами, твидовым пиджаком спокойных тонов, серыми брюками из дорогой ткани, белой сорочкой, красным шелковым галстуком и замшевыми туфлями, выглядел инородным телом. Я старался вспомнить, кого же он мне напоминает, и, к своему немалому удивлению, понял, что Гитнер очень похож на Падильо, каким тот был при нашей первой встрече, чуть ли не пятнадцать лет тому назад, когда он еще обходился без бакенбард и полоски усов.

– Я подумал, что нам надо кое-что прояснить, Майкл, – Крагштейн вернул разговор к текущим событиям.

– Слушаю тебя.

– Насколько я понимаю, ты намерен предложить свои услуги мисс Готар, раз уж ее брат ничем не может ей помочь.

– Есть у меня такая мысль.

– Надеюсь, движет тобой не сентиментальность?

– Нет.

Крагштейн кивнул, показывая, что другого он не ожидал.

– Хорошо, – он вновь отпил джина. – Нас, как тебе скорее всего известно, интересует некий Питер Пол Кассим.

– Я слышал об этом.

– Небезынтересен он и тебе.

– Меня заботит только его здоровье.

– Как и нас.

Падильо попросил у меня сигарету, закурил, выпустил струю дыма и оценивающе оглядел бар, словно прикидывал, а какую за него запросят цену. Крагштейн продолжил:

– Наверное, прежде всего мы должны заверить тебя, что не имеем ни малейшего отношения к смерти Уолтера Готара. Надеюсь, ты нам поверишь.

– Разумеется. А если и не поверю, что это меняет?

– Ничего, – согласился Гитнер. – Абсолютно ничего.

– Уолтер тревожился из-за тебя, Амос. Полагал, что он в твоем черном списке.

– Он так сказал?

– Может, другими словами.

– Он ошибался.

– Теперь ему уже все равно.

Гитнер пригубил кока-колу, скорчил гримасу, видать, напиток ему не понравился, и повернулся к Крагштейну.

– Готар был о себе слишком высокого мнения. Потому-то и отправился на тот свет.

– Он был мастер, – возразил Падильо. – Лично я удивлен, что он позволил кому-то подойти со спины, да еще с гарротой.

– Может, это проделки его сестры? – предположил Гитнер. – На нее такое похоже.

– Вполне возможно.

– Я думал, у вас роман.

– Был несколько лет тому назад.

– И чем все закончилось?

– Так ли тебе это интересно?

Рот Гитнера изогнулся в улыбке. Весьма неприятной.

– Ты полагаешь, что меня не должны интересовать подробности твоей личной жизни, так, Падильо?

– В общих чертах.

– Хорошо. Я просто хотел убедиться, что Ванда не дорога твоему сердцу и, случись с ней чего, ты не будешь это воспринимать как личное оскорбление.

– Не буду, – кивнул Падильо. – Но тому, кто попытается добраться до нее, сначала придется иметь дело со мной.

Гитнер медленно кивнул, скорее себе, чем кому-либо еще.

– Однако забавно.

– Еще как забавно, – не стал спорить Падильо.

– Ванда, конечно, рассказала тебе о Кассиме, – ненавязчиво вмешался Крагштейн.

– Она лишь сказала, что у нее есть клиент, которого вы подрядились убрать.

– Я думал, ты говорил...

– Я сказал, – перебил его Падильо, – что слышал о вашей заинтересованности в Кассиме и что меня заботит его здоровье. И все. Остальное ты домыслил сам.

– Но твоя договоренность с Готарами. Ты...

– Нет никакой договоренности.

– Ты хочешь войти в дело? – спросил Гитнер.

– Я уже в деле. Вопрос лишь в том, какова моя доля и кто мне заплатит.

Гитнер и Крагштейн многозначительно переглянулись. И решили, что их общее мнение должен выразить Крагштейн.

– Мы можем найти взаимоприемлемое решение, Майкл.

– Какое же?

– Оплата зависит от результата. Молодой человек должен подписать некие документы, как только его брат испустит дух. Если он их не подписывает, мы получаем крупную премию. Наше вознаграждение будет значительным, если он подпишет бумаги, но не вернется в Ллакуа. И мы останемся без гроша, если он подпишет документы и вернется в Ллакуа.

– А потому времени у вас в обрез, – подытожил Падильо.

– Совершенно верно, – кивнул Гитнер. – Мы торопимся.

– Кто ваш клиент?

– Какое это имеет значение? – ушел от прямого ответа Крагштейн.

– Для Маккоркла имеет.

– Правда? Почему?

– Он надеется, что за всем стоит злобный дядюшка.

– Дядюшек у Кассима нет, – ответил Гитнер.

– Может, двоюродные братья? – с надеждой спросил я.

– У него есть тетки и двоюродные братья, но дяди нет ни одного. Кроме как по материнской линии.

– Эти-то не в счет, – вздохнул я.

Гитнер посмотрел на Крагштейна.

– О чем он говорит?

– Мы обсуждаем возможность выработки договоренности с Падильо, так что давай не будем отвлекаться, – он повернулся к Падильо. – Продолжим?

– Конечно.

– Мы, разумеется, можем предложить несколько вариантов. Я бы предпочел следующий: помогая мисс Готар, ты не будешь показывать все, на что способен.

– Другими словами, в нужный момент отойдешь в сторону, – уточнил Гитнер.

– Сколько? – в лоб спросил Падильо.

Крагштейн уставился в потолок.

– Скажем, двадцать пять тысяч. Долларов, разумеется.

– И я, естественно, должен сообщить вам, где скрывается Кассим.

– Да, – кивнул Крагштейн. – Мы на это рассчитываем.

– И все за двадцать пять тысяч долларов.

– Совершенно верно, – подтвердил Гитнер. – За двадцать пять тысяч. Хорошее вознаграждение за то, что ничего не надо делать. Хотел бы я получить двадцать пять «кусков» за столь тяжелый труд.

– Какой задаток?

Крагштейн прошелся пальцами по холеной бороде.

– Полагаю, семьдесят пять сотен.

Падильо пренебрежительно рассмеялся.

– Вы и Ванда одного поля ягоды.

– Одного поля? – не понял Крагштейн.

– Работаете за гроши. Сколько нефти в Ллакуа? Восемьдесят миллиардов баррелей?

– Девяносто, – насупился Крагштейн.

Падильо наклонился вперед и перешел на английский.

– Это означает, что годовой доход этой страны, сейчас практически равный нулю, поднимется до семисот-восьмисот миллионов долларов, то есть станет больше, чем у Кувейта. Но все это в будущем. А сейчас у ваших работодателей не хватает денег и на пачку приличных сигарет.

– Деньги будут, – гнул свое Крагштейн.

– Сколько вы запросили. Франц? Четверть миллиона?

– Примерно, – ответил Гитнер.

– А мне вы предлагаете десять процентов, причем задаток, семьдесят пять сотен – вся наличность, которую вы можете наскрести. Говорит это об одном – вы на мели и взялись за это дело потому, что ничего другого вам не предлагали.

– Так ты отказываешься от нашего предложения, Падильо? – за вкрадчивым тоном Крагштейна ясно читалась угроза.

– Именно так, – Падильо встал. – Отказываюсь. Может, ваш клиент не знает, что мои услуги стоят недешево, но тебе это известно. Франц.

– Я слышал об этом, Падильо, – процедил Гитнер. – Об этом и о многом другом. Может, мне представится возможность выяснить, что правда, а что – ложь.

Я уже стоял плечом к плечу к Падильо, который долго смотрел на Амоса Гитнера, прежде чем перевел взгляд на Крагштейна.

– Может, ты сам скажешь ему, Франц, Кто-то да должен.

– Скажу что?

– Что он не так уж хорош.

Крагштейн вроде бы улыбнулся.

– А мне кажется, он молодец.

– Ты говоришь о физической силе и рефлексах?

– Разумеется.

– Тогда ты кое-что упустил.

– Что именно?

– Мозги, – ответил Падильо. – С этим у него слабовато.

Глава 8

Выйдя на улицу, я попытался остановить такси, но водитель, внимательно оглядев нас, предпочел поискать других пассажиров. Возможно, его отпугнул мой темно-зеленый костюм с двубортным пиджаком, сшитый так удачно, что сердобольные знакомые, увидев меня в нем, даже спрашивали, а не сбросил ли я несколько фунтов. Но, скорее всего, ему не понравилась физиономия Падильо. Я бы, наверное, тоже десять раз подумал, прежде чем усадить на заднее сиденье такую мрачную личность.

– Ради Бога, улыбнись, – попросил я его. – Или нам придется идти пешком.

Падильо осклабился.

– Так?

– Годится, – кивнул я, поднимая руку. – Не жизнь, а кино, – водитель следующего такси лучезарно улыбнулся в ответ, но тоже проехал мимо.

– Не понял?

– Вестерн. Старый ковбой, у которого за душой нет ничего, кроме репутации, приезжает в богом забытый городок, где-то в Нью-Мексико...

– Подходящее местечко.

– И натыкается на единственного сыночка владельца самого большого в округе ранчо, жаждущего показать, что и он не лыком шит.

– И единственный сын предлагает старому ковбою выяснить, кто есть кто.

– Ты, похоже, тоже его видел.

Лишь третье такси затормозило у тротуара.

– Я не смог бы высидеть до конца, – Падильо сел в машину первым. – Как все закончится?

– Печально, – ответил я и попросил водителя отвезти нас в отель «Хэй-Адамс».

– Знаешь, какую я предложил бы концовку?

– Какую?

– Старый ковбой дожидается безлунной ночи и тихонько, никого не тревожа, покидает город.

– Должно быть, ты один из последних романтиков, Майк.

– С чего ты взял, что мне надо в «Хэй-Адамс»?

– Послание Ванды Готар. Думаю, я его расшифровал.

– Да или нет до четырех в шесть-два-один.

– Это означает, что ты должен определиться до четырех часов. Она ждет тебя в номере шестьсот двадцать один. Кстати, я могу складывать в уме большие числа.

– Как хорошо иметь тебя под рукой.

– Что ты собираешься ей сказать?

– Да.

– Как, по-твоему, она восприняла смерть брата?

– Для нее это тяжелый удар, – он посмотрел на меня. – С чего такое любопытство?

– Меня интересуют люди, которых убивают в моей гостиной, – вероятно, наш разговор доставил водителю немалое удовольствие.

– И ты хочешь увидеть второй акт?

– Если он не затянется надолго.

– Мне представляется, времени он займет немного.

«Хэй-Адамс» расположен на Шестнадцатой улице, напротив площади Лафайета, где совсем недавно власти проложили новые пешеходные дорожки и расставили урны, чтобы в них бросали мусор многочисленные компании, собирающиеся под деревьями, чтобы придать анафеме войну, загрязнение окружающей среды, экономическую политику администрации и того человека, что занимал большой белый особняк на Пенсильвания-авеню. Надо отметить, что этого человека особо не волновали ни люди, собирающиеся поговорить, ни их речи. У него без того хватало забот.

На лифте мы поднялись на шестой этаж. Падильо дважды постучал в дверь номера 621.

– Кто здесь? – спросила Ванда Готар и открыла, лишь услышав фамилию Падильо.

При виде меня на ее лице отразилось удивление.

– Вы по-прежнему молчаливый свидетель, мистер Маккоркл?

– Время от времени я подаю голос.

Впустив нас в номер и закрыв дверь на замок, Ванда повернулась к Падильо.

– Ну?

– Я в деле.

– Сколько?

– Сколько ты можешь позволить?

– Пятьдесят тысяч плюс десять тысяч, чтобы выяснить, кто убил моего брата?

– Только за имя?

– Да.

– Амос Гитнер кивает на тебя.

– За это я платить денег не стану.

– Понятно. Каков аванс, Ванда?

Она отвернулась от него.

– Пять тысяч.

– Дела, похоже, у вас неважнецкие. Крагштейн и Гитнер могли предложить мне только семьдесят пять сотен, а из того, что я слышал, они работают постоянно.

– Мы получаем вознаграждение по выполнении работы.

– Они, кстати, тоже.

Тут она повернулась к Падильо, глаза ее сверкнули.

– Назови мне имя, Падильо, и ты получишь десять тысяч, даже если это последние мои деньги. Что сказали Крагштейн и Гитнер?

– Уолтера они не убивали.

– Что еще?

– Они получат премию, если Кассим не подпишет какие-то бумаги. И только оговоренную в контракте сумму, если он подпишет документы, но не вернется в Ллакуа.

– Оплата в зависимости от результата, – кивнула Ванда. – Они упомянули, кто платит?

– Нет.

– Ты спросил?

– Да.

– Ты отказался от их предложения?

– Совершенно верно.

– Что они сказали?

– Ничего особенного.

– Гитнер не мог не высказаться.

– Он вроде бы думает, что я уже староват.

Она пристально оглядела Падильо, словно замороженного цыпленка, который слишком долго лежал в холодильнике.

– Так оно, собственно, и есть.

– Возрасту все покорны.

– Значит, пять тысяч тебя устроят.

– Забудем о них.

– Как это, забудем? Что за игру ты затеял, Падильо?

– Никаких игр. Я работаю за идею, а если выясню, кто убил Уолтера, то скажу тебе, не требуя оплаты.

– Мне не нравится, когда люди отказываются от денег. Если это дареный конь, я посмотрю на его зубы. А раз он от тебя, возможно, воспользуюсь и рентгеном.

– Не стоит.

– Почему?

– Потому что поймешь, какой он старый и выдохшийся.

Номер Ванды Готар был не из лучших, какой мог предложить «Хэй-Адамс», но и не из худших. Из обоих окон открывался вид на солидное здание штаб-квартиры АФТ-КПП[4]4
  АФТ-КПП – Американская федерация труда и Конгресс производственных профсоюзов – крупнейшее профсоюзное объединение Соединенных Штатов.


[Закрыть], расположенное на противоположной стороне Шестнадцатой улицы. Обстановка состояла из двуспальной кровати, письменного стола, комода, нескольких стульев и неизбежного телевизора. Номер этот предназначался для коммивояжеров, приехавших в столицу на день-другой, чтобы потом вернуться домой или перебраться в другой город. Присутствие Ванды никоим образом не чувствовалось. Она могла провести в номере как один месяц, так и один час. Я не увидел ни чемодана, ни косметички, ни пачки салфеток или книги, которую она могла бы читать на сон грядущий. То ли она относилась к тем путешественникам, которым на сборы требуется не более десяти минут, то ли была патологической чистюлей, и окурок в пепельнице вызывал у нее нервную дрожь. Вновь она позволила нам лицезреть ее спину.

– Хорошо. Когда ты приступишь?

– Как только получу кое-какие ответы.

– Спрашивай.

– Почему вы подделали письмо от Пауля?

Она повернулась к нам и неопределенно махнула левой рукой, как бы показывая, что вопрос столь легкий и ответ Падильо мог бы найти и сам.

– У нас было туго с деньгами и нам требовалась помощь. Мы могли получить этот контракт при одном условии: если ты войдешь в нашу команду. Ты не раз работал с Паулем, и мы подумали, что сможем задеть сентиментальную струнку в твоей душе. Глупо, конечно.

– Он же не умел ни читать, ни писать по-английски. Вам следовало помнить, что я это знаю.

Она пожала плечами.

– Мы пошли на заведомый риск. Не так уж много людей знали об этом, потому что говорил он, как англичанин. А вот психологический блок не позволял ему ни читать, ни писать. Уолтер подделал его почерк.

– Это ему всегда хорошо удавалось, – кивнул Падильо.

– Как и многое другое.

– И все-таки остаются неясности.

– Какие же?

– Вы могли написать письмо на немецком. Кто предложил английский?

Вновь она отвернулась к окну.

– Я.

– Потому что не хотела, чтобы я участвовал в этом деле, так?

– Нет. О причине, надеюсь, ты спрашивать не будешь?

– Нет.

– Сейчас ситуация изменилась, – она прошла к стулу, села.

– В каком смысле?

– Ты мне нужен, – она внимательно разглядывала серый ковер на полу. – Я не хотела бы этого признавать, но другого выхода у меня нет. Я – последняя из Готаров. И мне очень важно остаться в живых. Ты знаешь, что произошло в Бейруте?

– В общих чертах.

– Паулю перерезали глотку.

– В это трудно поверить.

Она кивнула.

– Ты прав. Он был мастером своего дела.

– Я бы сказал, одним из лучших.

– То есть он хорошо знал убийцу. И полностью доверял ему.

– Если он вообще кому-то доверял.

– То же самое произошло и с Уолтером. А он был не из последних.

– Каким ветром вашего брата занесло в мою квартиру? – спросил я.

Ванда дважды качнула головой.

– Не знаю. Я предполагала, что он с ними.

– О ком ты? – спросил Падильо.

– Кассиме и Скейлзе. Ты о таком не слышал?

– Нет.

– А он тебя знает. И нанял нас с условием, что мы уговорим тебя присоединиться к нам.

– Все равно понятия не имею, кто он такой.

– Эмери Скейлз. Был наставником Кассима до того, как тот ушел в монастырь.

– Англичанин?

– Да.

– А кто он теперь?

– Советник Кассима.

– И появился, как только брат Кассима попал в автокатастрофу?

– Как я поняла, Кассим сразу же вызвал его.

– И Скейлз связался с вами.

– Да.

– А что он поделывал в последнее время? Где его нашел Кассим? В Ллакуа или в Англии?

– Он вернулся в Англию.

– Ты сказала, что Уолтер должен был быть с ними, когда оказался в квартире Маккоркла. Это означает, что они в Вашингтоне?

Ванда покачала головой.

– В Балтиморе.

Падильо поднялся со стула и подошел к окну.

– Почему он захотел повидаться с Маккорклом?

– Не знаю.

– Какие будут предположения?

– Попытка убедить его воздействовать на тебя?

– Неубедительно.

– А какова твоя версия?

– Пока нет никакой. Что сказали Кассим и Скейлз?

– Насчет чего?

– Сама знаешь.

– Они не знают, почему он оставил их в Балтиморе. Лишь сказал, что у него назначена встреча и что он скоро вернется, а они должны дожидаться его там, где он их оставил.

– Где именно?

– Неважно. Я перевезу их в другое место.

– Когда?

– Как только умрет брат Кассима.

– А что говорят медики?

– Он по-прежнему в коме.

– И куда ты их перевезешь?

Она коротко глянула на Падильо, потом на меня.

– Маккоркл тут посторонний, – заметил Падильо.

– Это меня и тревожит, – ответила она.

– Кое-что меня, однако, интересует, – ввернул я.

– Что именно? – Ванда повернулась ко мне.

– Я хотел бы знать, почему вашего брата убили в моей квартире. Та же проблема и у полиции. Они отстанут от меня, как только выяснят, кто его убил и почему. Чем быстрее они раскроют это преступление, тем для меня лучше.

– Куда ты хочешь их переправить, Ванда? – повторил вопрос Падильо.

– Сначала в Нью-Йорк.

– А потом?

Она смотрела на Падильо долгих пятнадцать секунд.

– Не уверена, что тебе следует знать об этом.

– Как скажешь, – он пожал плечами, – но позволь задать другой вопрос.

– Слушаю.

– Где ты была прошлой ночью, когда задушили твоего брата?

– Тебе так важно это знать?

– Думаю, что да.

– Я уже говорила полиции. Гуляла. В городе.

– А где конкретно?

Еще один долгий взгляд.

– В постели с мужчиной. У него дома, поскольку жена уехала.

– Кто он?

– Ты хочешь знать, кто этот мужчина, чтобы понять, что он потеряет, подтвердив мое алиби? Если он коридорный или водитель такси, то терять ему практически нечего. Разве что жену, но он может найти другую, не так ли, Падильо?

– Он – государственный служащий, Ванда?

– Да, черт побери, он работает на государство.

– Мне бы хотелось услышать от тебя его фамилию.

– Зачем она тебе? Будешь его шантажировать?

Падильо холодно улыбнулся.

– Нет. Но, возможно, она мне потребуется.

– Для чего?

– Если я захочу выяснить, не лжешь ли ты мне.