Текст книги "Департамент нераскрытых дел (сборник)"

– Эндрю, мой мальчик, что тебе нужно? Я скоро спущусь в столовую. Может быть, подождешь внизу?

В любое другое время подобное обращение мгновенно умерило бы пыл, но сейчас Эндрю завелся не на шутку. Окинув взглядом студию: стропила в стиле Тюдоров, бессмысленные окна в потолке, буфет, огромную кровать с толстыми перилами, – все мгновенно возненавидел и заявил:

– Вы очень добры к нам, мистер Харрис, но я обдумал ситуацию и решил, что наш договор не действует, если вы понимаете, о чем я. Разумеется, это ваш дом, так что просить вас съехать было бы нелепо, поэтому уйдем мы с Констанцией и будем самостоятельно арендовать жилье в Ислингтоне.

Харрис даже не рассердился: его отношение к Амершаму не подразумевало таких эмоций, как гнев, – а искренне рассмеялся, потому что слова показались забавными.

– Но, Эндрю, если мы с тобой расстанемся, где ты найдешь другую работу?

– Об этом я еще не думал.

– Конечно, не думал! Ну а теперь беги и будь хорошим мальчиком! И спроси Конни, сможет ли она уделить мне минутку. Если не одета, пусть накинет пеньюар.

Амершам ушел, послушно исполнил приказ и передал жене, что постоялец просит ее прийти в спальню. Часть его существа все еще действовала автоматически, однако другая часть вела себя совершенно иначе. Комплекс неполноценности диктовал не только мысли, но и поступки. Всем нам когда-то объясняли, что данное психологическое состояние может оказаться весьма опасным, если не понимать, как работает его механизм. Если вы не осознаете этого комплекса, то одному богу известно, до чего он может довести! Однако бедняга Эндрю не подозревал ни о комплексе неполноценности, ни о том, что холодность жены уже заставила вообразить иной мир – мир без Харриса, точно так же, как когда-то он вообразил мир, где не было офиса, а существовали только ковбои, которые научили его бросать лассо и крутить веревку.

В этот вечер фантазия обрела конкретные черты, а затем претворилась в реальность. На рассвете Эндрю пробрался в комнату Харриса, продел веревку под перила в изголовье, накинул на толстую шею спящего, уперся ногами в основание кровати и рывком задушил ненавистного соперника. Теперь следовало, перекинув конец веревки через ближайшую потолочную балку в стиле Тюдоров, подтянуть тело, но ничего не получилось. Сам Амершам весил меньше десяти стоунов, а Харрис – больше пятнадцати.

Пришлось подтащить стул и телефонный справочник. Плечом Эндрю подтолкнул ноги Харриса так, что они оказались на справочнике, с помощью веревки привел тело в вертикальное положение, укрепил второй конец веревки на двойном крючке, к которому обычно привязывают шнур потолочного окна, и после этого пятками покойного выбил стул.

Эндрю никуда не спешил, поэтому заметил, что в короткой борьбе Харрис сломал ноготь на большом пальце. Как известно, самоубийство признаков сопротивления не предполагает. Оглядевшись, Эндрю увидел в постели абсолютно целые золотые часы – точно такие же, как у Констанции, – и надел их на руку убитого, после чего смочил слюной носовой платок и стер отпечатки пальцев. Неповрежденные часы должны были отвести всяческие подозрения о возможном убийстве.

Еще раз все внимательно осмотрев, Эндрю вернулся в свою комнату и крепко уснул. Утром его разбудил крик горничной, которая принесла Харрису чай.

Хотя очевидного повода для совершения Уильямом Харрисом самоубийства не существовало, не существовало и очевидного повода для его убийства. Правда, полиция сразу признала, что это мог бы сделать ревнивый муж, но в данном случае ревнивый муж весил меньше десяти стоунов. Даже если бы убийце удалось совладать с крупным мужчиной, то поднять того живым к потолочной балке и закрепить веревку на крюке он вряд ли мог. Конечно, существовал вариант для начала задушить жертву, а потом сделать именно то, что сделал Эндрю, но вероятные пути развития событий мало интересуют Скотленд-Ярд, если отсутствуют доказательства. А в данном случае любые доказательства полностью отсутствовали. Для Эндрю расплата наступила бы только в том случае, если бы он признался в совершении преступления. Но с какой стати признаваться? Поэтические натуры, конечно, могут думать, что убийцу терзают мстительные фурии, только в полицейских отчетах подобные свидетельства не зарегистрированы. Мистер Амершам не только не раскаивался, а, напротив, гордился своим поступком. Можно сказать, что убийство соперника сделало его другим, новым человеком.

Вечером после дознания новый человек вошел в спальню жены, но та, в гневе по поводу вторжения, дала волю тем подозрениям, которые полиция тактично оставила под спудом. Как бы там ни было, Эндрю не счел нужным ничего признавать или отрицать, а просто взял одну из тяжелых серебряных щеток для волос и безжалостно избил супругу. Констанция громко звала на помощь, но поскольку слуги ушли от них сразу после дознания, воплей никто не услышал.

В бурном потоке хаотичных криков звучала и ожесточенная брань, которой миссис Амершам успела научиться в начале своей витиеватой карьеры, однако муж продолжал ее избивать. Когда терпение лопнуло, Констанция взмолилась, обращаясь к тени близкого друга:

– Уилл! Он меня убьет! Не позволяй ему!

Суровое наказание немедленно прекратилось. До этого момента Эндрю не понимал, почему бьет жену: дело вовсе не в ее словах, а в том, что маленький тихий человек внезапно утратил самоконтроль, как говорят психологи, и дал выход накопившимся чувствам, – но призыв, сам по себе бесполезный, неожиданно представил в ярком свете факт, прежде казавшийся туманным и почти нереальным.

– Ты крутила с ним роман за моей спиной. Отвечай: это правда?

Между рыданиями прозвучал ужасный ответ:

– Неужели ты думал, что и этот дом, и все остальное досталось просто так? Не смеши!

Амершам ничего не имел против обвинений в убийстве: пожалуй, выслушал их с некоторым самодовольством, – но последние слова прозвучали жестоким приговором. Слышать это для Эндрю было невыносимо: обвинить его в корысти, пусть и несправедливо, имел право кто угодно, но только не жена.

– Так тебе смешно? Больше ты мне не будешь морочить голову!

Амершам грубо сдернул жену с кровати, крепко схватил за волосы и потащил в комнату Харриса. Констанция пришла в ужас, решив, что безумец хочет убить и ее. Возможно, такое намерение действительно существовало, однако так и осталось нереализованным.

Бросив жену на диван и оставив лежать без сил, в покорной неподвижности, Эндрю схватил кочергу, сломал дверь буфета и налил стакан бренди.

– Я был дураком. Можешь об этом не говорить, сам знаю. Ты отдавала ему то, что по праву принадлежало мне. Не смей думать, что положение вещей меня устраивало. Ты знаешь, что это не так. Я ненавидел свою жизнь.

Эндрю налил себе еще стакан, сел на кровать Харриса и посмотрел вверх – на ту балку, где ночью висел соперник.

– Ты раздавил стекло на часах, – не к месту захныкала Констанция. – А они только сегодня вернулись из ремонта.

Однако беспокоиться о часах Эндрю не собирался.

– Я не первый мужчина, обманутый женщиной. Разговоров о Харрисе больше не будет. С ним покончено раз и навсегда. Куда важнее ответить на вопрос, что делать с тобой. По-хорошему, следовало бы придушить, но мне это не нужно. Знаешь, что я думаю, Конни? Думаю, что проще всего тебя простить.

В незатейливых мыслях Констанции и подобных ей женщин мужчина в любых условиях остается мужчиной. С Харрисом было покончено, а потому следовало пользоваться доступными благами. Она горячо пообещала впредь вести себя хорошо, однако полный необузданной энергии, изрядно хлебнувший бренди Амершам уже не страдал излишней доверчивостью и не обратил внимания на пустые слова жены. Наконец Констанция спросила, где они теперь будут жить.

– Не знаю. Подумаю и утром скажу. А теперь быстро в постель! Будешь делать все, что скажу, иначе снова получишь.

К утру ярость испарилась, однако кротость не вернулась. Сидя в кухне за приготовленным женой завтраком, Эндрю принял решение:

– Жить будем здесь. Арендная плата восемьдесят фунтов, а до июньского платежа еще целых пять недель. Думаю, что справлюсь. Ты должна содержать дом в полном порядке и каждый день к моему приходу – ровно к семи часам – готовить ужин.

Средства, оставшиеся от капитала Харриса, поступили в распоряжение лорд-канцлера, однако агентство отошло мистеру Амершаму. Он немедленно отправился в Париж и обновил контракт на собственное имя, а заодно установил полезные связи с французскими и итальянскими студиями. В те дни именно Франция и Италия доминировали в набиравшей силу киноиндустрии.

К концу июня Эндрю сумел собрать необходимую для оплаты аренды сумму и сохранил за собой дом еще на три месяца. А за это короткое время произошло много важных событий.

В те дни в Великобритании не было ни одного театра, занимавшегося исключительно прокатом фильмов. В борьбе за выживание мюзик-холлы показывали «живые картины» в качестве дешевого вставного номера, а некоторые предприимчивые любители кино покупали несколько лент и на пару вечеров в неделю снимали небольшой зал. И вот совершенно неожиданно швед по имени Пауль Нильсен организовал сеть крохотных театров, целиком посвятив их деятельность новому виду искусства. Но прежде чем энергичный делец успел открыть первое свое заведение, Джордж Авистарн (отец знаменитого члена Королевской академии художеств) организовал конкурирующую сеть. Каждому из соперников пришлось обратиться к мистеру Амершаму, и каждый предложил выгодные условия, подкрепленные солидным капиталом. Эндрю поступил мудро: привлек к делу опытного адвоката и сумел получить оба контракта.

Драматическое кино медленно, но верно набирало обороты. Поначалу снимались десятиминутные сюжеты, причем некоторые выглядели откровенно топорными, однако лучшие из картин достигали высочайшего уровня художественного мастерства (что еще предстоит заново открыть просвещенной публике). Производство увеличилось, и в течение года родилась кинодрама, занимавшая две пленочные катушки. Эндрю первым осознал масштаб и перспективы успеха, арендовал приличный зал на Вордор-стрит и превратил в настоящий кинотеатр.

Тем временем личность успешного антрепренера переживала не менее поразительное возрождение. Можно утверждать, что убийство постоянно присутствовало в его сознании, однако не в том смысле, в каком мог бы ожидать моралист. Вместо тайного кошмара преступление превратилось в стимул и послужило толчком к новой жизни, полной свободы и самоутверждения.

И вот однажды – прошло уже пять месяцев после известного события – Амершам, как обычно, вернулся домой в семь часов и обнаружил Констанцию в расстроенных чувствах: жена горевала, что не уследила за временем и не успела приготовить ужин. Она почти не сомневалась, что новый Эндрю накажет ее за невнимательность и неаккуратность, поэтому с трудом поверила собственным ушам, когда услышала:

– Не переживай, Конни! Я дал тебе шанс, и ты стараешься оправдать доверие. Поднимись в свою комнату и оденься как можно лучше – пойдем в ресторан. Да, и не забудь о драгоценностях!

Амершам привел жену в отдельный кабинет французского кафе «Европа», убранный цветами, и спросил:

– Помнишь, в тот вечер, когда мы здесь обедали, и ты, и я совершили ошибку. Но все плохое миновало без следа и теперь мы с тобой отлично ладим. Вот, хочу кое-что тебе подарить. Держи!

Констанция взяла из его рук бархатную коробочку, подняла крышку и увидела новые золотые часы, украшенные бриллиантами.

– Они намного лучше тех, что подарил тебе Харрис. Надень эти, а его часы выбрось в реку.

Констанция едва не задохнулась от благодарности и вновь нахлынувшего раскаяния.

– Ни за что не надела бы его украшения, Энди, если бы ты не велел. Никогда не придавала им особого значения. Обещаю, что больше ты их не увидишь.

– Нет, черт возьми! – воскликнул Амершам. – Продолжай носить эти драгоценности до тех пор, пока я не смогу подарить что-нибудь более достойное.

С тех пор раз в две-три недели он приводил жену в тот же ресторан и постепенно заменял одно украшение за другим: сначала подарил очень дорогое кольцо с бриллиантом, потом кулон, браслет и, наконец, сразу после Рождества, брошь, однако выбросить подарки Харриса в реку практичная Констанция так и не решилась.

– Поразительная удача в бизнесе может отвернуться от тебя, Энди, и тогда мы с радостью заложим эти вещицы. А сейчас давай уберем их куда-нибудь подальше, на всякий случай.

– Хорошо, – согласился Амершам, – но дело не в удаче, а в мозгах. Можешь оставить безделушки у себя. Если когда-нибудь я не смогу содержать тебя лучше, чем содержал он, пойдешь в ломбард и получишь деньги.

По тому же принципу Эндрю постепенно заменил в доме каждую купленную Харрисом вещь, вплоть до последнего блюдца и штопора. Когда все вокруг оказалось собственным, приобретенным им самим на честно заработанные деньги, Амершам позволил жене нанять повариху, за ней – служанку, и так до тех пор, пока количество прислуги не сравнялось с тем, что было при Харрисе. Спустя некоторое время хозяйственный штат даже увеличился за счет личной горничной мадам и садовника. Таким образом, Харрис остался далеко позади.

На этом этап семейной реконструкции закончился, и мистер Амершам наконец-то обрел душевное равновесие. В течение трех лет после убийства он платил подоходный налог с трех тысяч фунтов, но даже при этом прибыль агентства не отличалась безусловной прозрачностью. Эндрю упорно копил деньги, хотя обеспечивал жену всем, что считал необходимым, и всем, что она просила, а главное, больше никогда не бил: напротив, относился к ней с заботливой предупредительностью.

Констанция в свою очередь превратилась в робкую, но при этом весьма респектабельную супругу. Управлять слугами она не умела, и те часто доставляли неприятности, однако к хозяину дома относилась с неизменной инстинктивной преданностью.

Последняя из уволенных служанок знала о небольшом металлическом ящичке с драгоценностями, спрятанном за неплотно пришитой доской встроенного гардероба. Потеряв работу, она с досады поделилась секретом с милым другом, и тот наведался в дом, когда миссис Амершам вышла за покупками. Кражу хозяйка обнаружила только спустя шесть недель, в августе 1906 года, и отправилась прямиком в Скотленд-Ярд. К октябрю полицейские нашли украшения в четырех лондонских ломбардах.

Сержант Хорлик забрал найденные драгоценности и в пятницу вечером показал их инспектору уголовной полиции Рейсону из департамента нераскрытых дел.

Рейсон внимательно осмотрел каждый предмет, причем особенно задержался на золотых часах, потом достал из шкафа те часы, которые были обнаружены на руке Харриса после смерти, и положил рядом. Предметы оказались совершенно идентичными.

– Прежде всего, сержант, надо пригласить сюда чету Амершам. Драгоценности верну после разговора с ними.

Констанция снова впала в нервозное состояние, что с ней случалось нередко. Она уже живо представляла, как вежливый инспектор сам приходит к ним в дом, возвращает похищенные драгоценности, а потом настоятельно рекомендует подать в суд на неблагодарную служанку, так подло и низко предавшую добрую госпожу, но вместо этого последовало далеко не любезное приглашение в Скотленд-Ярд.

В полицию она явилась в сопровождении мужа. Каждая из украденных вещиц лежала в картонной коробочке с именем хозяина того ломбарда, в котором была найдена. Констанция с первого взгляда узнала кольцо, браслет, кулон, брошь и, наконец, золотые часы.

– Эти часы кажутся мне чрезвычайно похожими на те, которые оставались на руке вашего покойного жильца, Уильяма Харриса, – невозмутимо заметил инспектор Рейсон. – Существуют ли какие-то особые отметки, по которым вы могли бы достоверно определить часы как свою собственность, миссис Амершам?

– Да, мистер Рейсон. Если откроете заднюю крышку, то внутри увидите надпись: «К.А. от У.Х». Я и есть К.А.

– А под инициалами У.Х., судя по всему, скрывается Уильям Харрис?

– Да. Это был обмен подарками, не так ли, Эндрю? В знак дружбы я подарила ему точно такие же часы с обратной надписью.

Прежде Констанция никогда не вспоминала об обмене часами. По этому поводу в ее голове царил такой же туман, как и по всем остальным.

Не без труда, поскольку раньше этого делать не приходилось, миссис Амершам открыла заднюю крышку, и первый же взгляд подтвердил ее безотчетные опасения. Совершенно не понимая полицейских методов, она поспешно захлопнула часы.

– Да, здесь все в полном порядке. Весьма вам признательна.

Рейсон протянул руку, взял часы и, открыв крышку, прочитал вслух:

– «У.Х. от К.А.». Это те часы, которые вы подарили Харрису, а не те, что получили в подарок.

– О, неужели? Теперь, когда вы об этом сказали, мистер Рейсон, полагаю, что так и должно быть. Как же я могла перепутать буквы?

– Итак, в течение трех последних лет вы хранили у себя часы мистера Харриса. Это значит, что те, которые были обнаружены на его руке, принадлежали вам. Как вы объясните, миссис Амершам, тот факт, что ваши часы оказались у жильца в минуту смерти?

– Но часы похожи как две капли воды, мистер Рейсон! Очевидно, когда-то лежали рядом и бедный Уилл по ошибке надел мои.

– Спасибо! – произнес инспектор и повернулся к Хорлику. – Возможно, миссис Амершам захочет подождать в вашем кабинете, сержант.

Испытывая неуклонно возраставшее беспокойство, в сопровождении полицейского Констанция пошла по лабиринту коридоров. Пока в ее сознании не возникло иных предчувствий, кроме смутного страха быть обвиненной в краже часов Харриса, и она позволила себе возмутиться:

– Не понимаю, к чему вся эта суета! Теперь припоминаю: в тот вечер я действительно заходила в комнату мистера Харриса – о чем-то надо было поговорить. Присела на его кровать. Кажется, у меня расстегнулись часы, а он по рассеянности их надел. Его собственные в то время находились в ремонте. Да, точно! Их доставили домой на следующий день после его смерти, когда проводилось дознание, поэтому я и подумала, что не стоит никого беспокоить. Поскольку полицейские забрали мои часы вместе с остальными его вещами, решила оставить себе эти.

Немного помолчав, Констанция опустила глаза и добавила:

– Естественно, говорить правду в присутствии мужа мне не хотелось.

– Следует ввести в курс дела инспектора Рейсона, – заметил сержант Хорлик, решив, что поступившая информация имеет важность для расследования. – Оставайтесь здесь.

Тем временем Рейсон уже успел проанализировать объяснения, представленные миссис Амершам, и счел их неадекватными.

– Вот как все было на самом деле, мистер Амершам. Уильям Харрис погиб на рассвете весемнадцатого мая тысяча девытьсот третьего года. – Он постучал пальцем по досье. – Здесь у нас имеются показания мистера Марфута, ювелира из Хемпстеда, о том, что семнадцатого мая Уильям Харрис принес ему свои часы для замены треснувшего стекла. Таким образом, он не мог перепутать часы вашей жены со своими, согласны?

– Вам виднее, мистер Рейсон.

– Спустя два дня часы были возвращены в ваш дом. Полагаю, миссис Амершам назвала их своими, чтобы у нас не было необходимости задавать неудобные – скорее даже опасные – вопросы, мистер Амершам.

– Вот еще! Ей бы подобное и в голову не пришло!

– Советую помолчать, потому что любое ваше высказывание может быть использовано против вас, – предупредил Рейсон. – Часы, оставшиеся на руке Харриса, не сохранили отпечатков пальцев. Если бы он надел их сам, то непременно оставил бы пусть и не отпечатки, то хотя бы следы прикосновения. Следовательно, один из вас надел часы ему на руку, когда он был уже мертв, потом смочил языком кусочек тонкой ткани и протер часы и браслет. Микроскопическое исследование, проведенное тогда же, показало присутствие слюны.

Эндрю понял, что отговориться не удастся: Рейсон метил в точку.

– Ночью вы с женой проникли в комнату жильца, задушили его, спящего, и вдвоем подтянули тело к потолочной балке. В попытке освободиться Харрис сломал ноготь на большом пальце. Чтобы уничтожить признаки борьбы, один из вас надел ему на руку часы, а потом старательно стер следы.

После некоторых раздумий Эндрю принял окончательное решение:

– Оставьте Констанцию в покое, мистер Рейсон. Все это сделал я один – она ничего не знала.

Голословного утверждения, даже сделанного в присутствии вошедшего в кабинет сержанта Хорлика, Рейсону показалось недостаточно: требовались подробности.

– Мужественный поступок, Амершам! Но принять ваши слова в качестве признания не могу. В одиночку вы не смогли бы подтянуть тело – слишком тяжело.

– Я и не подтягивал, мистер Рейсон, просто поднял… после того как удушил в постели. Хорошо, готов повторить медленно, чтобы вы успели все записать, и с подробностями, но прежде отпустите жену.

Сержант Хорлик решил, что повторить показания миссис Амершам в присутствии супруга было бы бесчеловечно.