Текст книги "Штопальщик времени"

Трансатлантический рейс

Армянская поэтесса Маро Маркарян, автор десятка поэтических книг, мать двух одарённых детей, бабушка трёх красивых внучат, летела трансатлантическим рейсом из Еревана в Нью-Йорк вместе с двадцатью девятью другими армянами – писателями, учёными, артистами, которые были приглашены американскими коллегами на дружескую встречу при содействии Советского общества по связям с зарубежными армянами, разумеется.

Самолёт, в котором летела Маро, представлял собой чудо техники: в нём были телефон, телевизор, бар, ресторан, сауна и другие достижения современной цивилизации… Тем не менее через час после вылета похожая на «Мисс Америку» стюардесса хорошо поставленным мелодичным голосом произнесла на русском, английском и армянском языках: «Пожалуйста, наденьте спасательные жилеты. Наш самолёт терпит аварию. Под нами океан».

И через несколько мгновений Маро Маркарян вместе с другими членами армянской делегации вылетела через запасной люк из самолёта и понеслась над волнами Атлантического океана, сверкавшего в лучах осеннего солнца.

– Какая красота! – восхитилась Маро, увидев перед собой необозримые волны Атлантики и необъятное голубое небо. – Разве из окна самолёта можно увидеть такое?

Но тут она коснулась ногами поверхности океана и ушла под воду. Вынырнула, беспорядочно забила руками, ногами по воде и поплыла куда глаза глядят…

– Как быстро промелькнула жизнь! – подумала Маро. – Неужели придётся расстаться с ней здесь, в этом безликом пространстве, вдали от родных мест?.. А что будет с рукописью, сданной в издательство? Кто её вычитает? Этот мерзавец Томзян воспользуется случаем и испоганит её!

И она энергично забила по воде руками.

Потом она вспомнила дочь Анаит, которая порхает по театрам, музеям, выставкам и гостям, а когда до сдачи романа, который она переводит, остаётся неделя, сидит ночами, глотая кофе. Разве это нормально? А сын Ашот? Увлёкся абстрактной живописью, в картинах одни цифры, знаки, сплошные пересечения линий. А ведь может, может создать прекрасную человеческую, всем понятную картину! Нет, надо ещё раз с ним поговорить. Потом Маро вспомнила внука Агу. Не может он осилить эту проклятую математику, не может, не может! Что же делать? Почему не все учителя так прекрасны, как этот Амонишвили, которого недавно показывали по телевизору? Или Шаталов, Ильин?

Маро поплыла быстрее. В стороне она увидела физика Вартана, который вынырнул из воды, бросил прощальный взгляд вокруг себя и снова погрузился в океан. Маро поспешила к нему и, дождавшись, когда он снова появится на поверхности, обратилась к физику с проникновенной речью.

– Вартан! – сказала она. – Ты что, решил остаться здесь? Жена твоя ждет тебя с подарками, детям ты обещал привезти какую-то электронную игру из Америки… Забыл?

Вартан задумался, кивнул и, решительно выбросив руки в стороны, поплыл каким-то доселе невиданным стилем…

Маро поспешила к подруге Шохик, которая беспомощно покачивалась на воде, бросая вокруг отчаянные, умоляющие взгляды…

– Шохик, ты не застудишь горло? – спросила, подплывая ближе, Маро. – Не забывай, тебе выступать в «Метрополитен-опера», слушать тебя будут не только армяне!

Шохик с изумлением посмотрела на Маро, потом прокашлялась, взяла верхнюю ноту, улыбнулась и сказала: «Не беспокойся, Маро, горло у меня в порядке…», и кокетливо поворачиваясь всем телом влево и вправо, грациозно поплыла вперёд.

Тут Маро заметила писателя-историка Рубена, этот лежал на спине и вяло перебирал руками, ногами.

– Отдыхаешь, Рубен? – спросила Маро. – Написал три романа и думаешь, хватит? Сделал своё дело? Должна тебе сказать – главной своей книги ты ещё не написал!

Рубен перевернулся на спину, и Маро увидела его покрасневшее лицо.

– Ты никогда не считала меня талантливым человеком! – сказал он. – Когда пятьдесят лет назад я прочёл тебе свой первый рассказ, помнишь, что ты мне сказала?!

– Рубен! – прервала его Маро. – Ты талантливый писатель, тебя все любят! Ты наш Рубен! Но ведь главной своей книги ты ещё не написал! Поверь! Так что не расслабляйся и возглавь наш заплыв. Ты самый уважаемый человек в группе!

Рубен величественно развернулся и подобно полководцу, бросающемуся в битву, ринулся вперёд к американскому берегу, поплыл стилем баттерфляй, которым блестяще плавал лет пятьдесят назад…

Через некоторое время делегация творческой интеллигенции города Еревана дружно плыла в сторону американского континента, направление подсказывал астрофизик из Бюракана, который за неимением приборов определял путь по звёздному небу, подобно древним пастухам и мореплавателям…

Ещё через некоторое время группа уже не плыла, а бежала по синим волнам… Спустя некоторое время – летела над безбрежными просторами Атлантического океана, вглядываясь вперёд, не видна ли суша.

Выплывающие из глубин океана рыбы с изумлением смотрели на эти гигантские вытянутые существа, гадая, относятся ли они к летающим рыбам или не относятся?.. А пролетающие мимо птицы с опаской облетали эту галдящую стаю стороной.

На пустынном побережье американского континента два офицера береговой охраны привычно следили за экраном радарной установки, обозревающей воздушное пространство в радиусе ближайших двух тысяч километров.

Вдруг один из офицеров встрепенулся.

– Вижу движущийся объект! – воскликнул он. – Группу объектов! Что бы это могло быть? Для самолётов они движутся слишком низко. Для ракет – слишком медленно!

Встревоженные офицеры покинули рубку и вышли на пустынный берег.

По небу, направляясь к ним, неслась лохматая туча. И когда она приблизилась, стали видны кричащие и размахивающие руками люди в развевающихся одеждах. Один за другим они опускались на берег и, протягивая вперёд руки, бежали навстречу офицерам.

– Кто вы? – спросил американский офицер, тот, что был постарше.

– Мы из Армении! – ответила ему женщина с сияющей улыбкой, женственно склонив головку к плечу. – Меня зовут Маро Маркарян. Мы прибыли на дружескую встречу с американскими коллегами. Миленькие, скажите, пожалуйста, где тут у вас телефон? Нам надо срочно позвонить в Ереван, сказать нашим близким, что мы благополучно долетели!

Ошеломлённый офицер провёл членов прибывшей делегации в гостиную-салон, и пока экстравагантные гости приводили себя в порядок, умывались, причёсывались и угощались горячим кофе, коньяком и огромными, чисто американскими сэндвичами с ветчиной, сыром и томатным соусом, Маро Маркарян взволнованно кричала в телефонную трубку: «Ага-джан! Ага-джан! Это я, Маро!..»

Весна девяносто первого

– Решено! Буду поступать в ветеринарный! – заявил Ага. – Лучше иметь дело с животными, чем с людьми! По крайней мере, они не стреляют друг в друга, не ходят каждый день на митинги и не ищут повсюду историческую родину и исторических врагов!

– Поступай в ветеринарный, если хочешь! – пожала плечами Анаит. – Только учти, там надо сдавать физику, химию, математику!

– Найду учителей, буду заниматься! – сказал с достоинством Ага.

– Найди, – пожала плечами Анаит.

Целую неделю Ага занимался с кандидатом наук, бравшим за час занятий по двадцать рублей. В результате учёбы Ага узнал формулу воды, состав сливочного масла, французских духов и армянского коньяка, о чём и сообщил родным.

– А состав чёрного кофе, бразильского, знаешь? – лениво поинтересовался дядя Ашот, не доверявший репетиторам.

– Три чайные ложки на стакан воды! – гордо ответил Ага.

– Вот и неверно – четыре ложки, если хочешь, чтобы кофе был вкусным! – поправил Ашот.

Учёба продолжалась. Но когда в начале марта ереванские крыши просохли и приобрели по-весеннему тёплый охристый оттенок, а на улицах появились деревенские старушки в клетчатых шалях, продающие букетики фиалок и подснежников, Ага затосковал.

– Хочу увидеть бенгальского тигра! Горную куропатку! Очковую змею! Ахалтекинскую лошадь! Башкирскую пчелу! Африканского слона! Почему ереванский зоопарк закрыт? – вопрошал он.

– Дружочек, поезжай в Москву, сходи там на Птичий рынок, кого-нибудь из тех, о ком спрашиваешь, найдёшь! – посоветовал Ашот.

Конечно, этот совет был мудрым, хотя и продиктован отчасти эгоистическими соображениями: художник Ашот Баяндур мечтал побыть хоть немного в творческом одиночестве. И не ломать каждое утро голову над тем, что приготовить на обед родителям и племяннику с таким прекрасным аппетитом.

Ага так и сделал. Сходил в кассу Аэрофлота и купил билет. Попрощался с изумлёнными бабушкой и дедушкой, сухо кивнул Ашоту и поехал автобусом в аэропорт. Самостоятельно, первый раз в жизни совершил перелёт из Еревана в Москву.

Но как же он был разочарован!

Московский зоопарк возле метро Краснопресненская был закрыт. Собака Наташи Крымовой оказалась на даче, у Наташиной тётки. Хомячок сына Лены Мовчан зимой куда-то сбежал, вместо него у сына Лены появилась невеста.

На Птичьем рынке, прежде таком многолюдном, стоял один старичок с грязным аквариумом в руках, в котором еле-еле шевелились две ничем не примечательные рыбки гуппи.

На Измайловской толкучке, где раньше можно было увидеть рядом с картинами безвестных, но порой и талантливых художников, с неизменным упорством запечатлевающих бесчисленные церкви и виды Золотого кольца России, и продавцов щенят, сиамских кошек, черепах и даже ужей в плетёных корзинках, теперь было пусто. Лишь грохоча разъезжал трактор, снося забор, а на фонарном столбе был криво прибит щит с гордой надписью «Гольф-клуб».

– Мама, неужели в Москве не осталось никаких животных? – мрачно спросил Ага у матери, вернувшейся с головной болью и сердцебиением с сессии Верховного Совета СССР.

– Выйди на улицу, там полным-полно собак! – ответила Анаит, безуспешно разыскивая в холодильнике хоть какой-нибудь продукт, кружочек колбасы, кусочек масла.

– Это уже не собаки, это почти люди! – возразил Ага. – Они выходят на улицу только для того, чтобы сделать своё дело. Не прыгают, не скачут, не ведут себя как собаки – шагают смирно рядом со своими хозяевами, мрачные как люди, противно смотреть!

– Хочешь, в воскресенье сходим на ипподром? – спросила Анаит, нашедшая наконец банку с вареньем и пачку прошлогоднего печенья. – На лошадей посмотрим!

– На которых ездят, чтобы выиграть деньги? – спросил Ага. – Я слышал, некоторые жокеи нарочно придерживают своих лошадей, чтобы приз достался тем, с кем договорились! Из-за денег! Нет, по-моему, лошадь должна быть дикой, пастись на лугу или в саванне, или у неё должен быть один хозяин, который о ней заботится!

– Знаешь, скоро грачи прилетят! – сказала Анаит.

– Грачи ещё не скоро, – вздохнул Ага.

– Ну хорошо, завтра я еду на дачу к одному депутату, подписать важное письмо, у него есть сенбернар, поехали со мной? – предложила Анаит.

– Сенбернар? – обрадовался Ага.

На следующее утро поехали на Киевский вокзал. В вагоне метро напротив них оказался туркмен с оранжевым лицом в мохнатой шапке.

Ага залюбовался им. Наклонился к матери, шепнул: «Давай когда-нибудь поедем в Туркмению! Посмотрим на пустыню, на всяких змей, черепах, верблюдов!»

На остановке туркмен поднялся и направился к выходу. На отвороте его пальто блеснул значок.

– Депутатский! – опытным взглядом определила Анаит.

– Кругом одни депутаты! – вздохнул Ага.

На даче знакомого не оказалось. Калитка, закрывающая вход в сказочный заснеженный сад, была заперта на щеколду и красовалась записка: «Извините. Уехал на митинг».

Повернулись, побрели обратно к станции. Ага стал прыгать в подтаявшие сугробы по сторонам дороги, пытался сорвать веточку с сосны, передразнивал ворон, сидящих на заборах дач.

– Кар-р! Кар-р! Кар-рлуша! Папа Кар-рла! – кричал он.

– Кар-рабах! – ответила одна из ворон.

И Ага сразу притих. Понурившись, побрёл к станции.

В следующие два дня Ага не выходил из дома. Лежал на диване и листал книжки, доставая их с полок, из-под дивана, шкафа. Раскрывал на любой странице и читал Сеттон-Томпсона, Даррэла, Киплинга. Другие попадавшиеся ему книги, даже юмористические или детективные, безжалостно отбрасывал в сторону.

На третий день вышел погулять, поехал в центр.

И когда Анаит, вернувшись домой поздно вечером, ещё с порога прокричала: «Победа! Представляешь, они подписали декларацию!», – она заметила, что Ага понурившись сидит посреди комнаты в куртке, шапочке, мокрых ботинках, от них по полу растеклись лужи.

– Выходил на улицу? Гулял? – весело спросила она, снимая с его головы шапочку и протягивая бутерброд с колбасой, принесённой из буфета московского Белого дома.

Ага кивнул.

– Что интересного видел? – спросила Анаит так же весело.

– В Елисеевском видел медведя.

– Медведя? – удивилась Анаит.

– Северо-американский подвид бурого медведя, – пояснил Ага.

– Что ещё видел? – растерянно смотрела на него Анаит.

– Погулял по Тверскому. Видел там много стариков и старушек. На скамейке с ними посидел. На дереве увидел белку. Обыкновенную, с облезлым хвостом. Были бы у меня орешки, покормил бы. У Маяковского свернул во двор, оттуда выскочила собака, похожая на собаку Баскервилей. Прыгнула в чёрную «Волгу» и умчалась в сторону Кремля.

– Хватит! – нахмурилась Анаит.

– Почему? – пожал плечами Ага. – Ты же меня спрашиваешь, что я видел? Вот я и отвечаю. А когда проходил мимо какой-то компании, советско-индийской, там в витрине сидел человек с пёстрой лентой на голове.

– Конан Дойл! – улыбнулась Анаит. – А в метро спускался? Может, там ты увидел свою любимую Багиру? Чёрную как ночь?

– Нет, Багиру не видел, – покачал головой Ага. – Но видел птичку колибри, красно-сине-зелёную. Она влетела в туннель на станции метро Маяковская, а когда я поднялся в город на станции Свердлова, она уже была там, сидела на голове Карла Маркса.

– А на Манежной был? Митинг видел? Я там была…

– На Манежной был, митинг видел, но тебя не видел. И на Маяковской видел митинг, и на Пушкинской. Когда шёл по набережной, по Москва-реке плыли крокодилы, сто зелёных крокодилов плыли на митинг против серых крокодилов.

– По-моему, ты заболел! – Анаит подошла к нему, потрогала лоб. – Холодный. Что всё-таки с тобой?

– Мне плохо, – сказал Ага. – Не знаю, как жить дальше. С людьми очень трудно. Всех жаль. И армян, и азербайджанцев, и латышей, и литовцев, и москвичей – всех! С ума все посходили!

– Подожди! – вскочила Анаит и выбежала за дверь. Вернулась с котёночком на руках, рыженьким, в белых пятнышках.

– У Лакшиных взяла, – сказала она. – Налей ему молока.

Ага принёс блюдце, налил из пакета молока, стал смотреть, как котёнок аккуратно лакает с блюдца, сладко причмокивая.

– Смешной! – сказал Ага. – Но отнеси обратно, наверное, он Лакшиным самим нужен.

Вдруг скрипнула форточка. Анаит и Ага повернулись к окну. На форточке сидел воробей. Чирикнул, свистнул и улетел.

– По-моему, он как-то по особому, по-весеннему чирикнул! – сказал Ага.

– Именно – по-весеннему! – согласилась Анаит.

И оба наконец улыбнулись друг другу.

В час, когда я насмерть ранен

– Ага, посмотри, сколько на термометре? – осипшим голосом сказала Анаит, высовывая взлохмаченную кудрявую головку из-под старенькой мерлушковой шубы, под которой она проспала эту жутко холодную ночь.

– Опять я, всё я, – заворчал Ага, но всё же вылез из-под необъятного ватного одеяла, прошёлся ногами в шерстяных полосатых носках до книжной стенки, нашёл комнатный термометр, вгляделся. – Десять градусов выше нуля. Нет, девять!

– Вчера было восемь, уже теплее! – преувеличенно бодро сказала Анаит. – Теперь поставь чайник и посмотри, как там Маро и Серго.

Ага влез в расползающиеся, в серо-бурых пятнах валенки Серго, направился на кухню. По пути изобразил самолёт, терпящий катастрофу.

– Перестань! – прикрикнула на него Анаит. – Хватит с нас падающих самолётов!

Оказавшись на кухне, Ага зачерпнул ковшиком воды, припасённой ещё с вечера, налил в громадный алюминиевый чайник, зажёг газ импортной зажигалкой, подаренной недавно дворовым дружком Вартаном, поставил чайник на плиту.

Затем направился в комнату Серго, остановился возле вздыбленной горы из одеял, покрывал, пледов.

– Серго, проснись, я тебе валенки принёс, – и Ага вылез из бурых валенок, надел шлёпанцы Ашота. – Проснись, я чай поставил!

– А я и не сплю, – высунулся Серго из-под подушек. – Я уже два часа обдумываю начало статьи о лирике Ованеса Туманяна…

– Не обдумывай, сразу пиши, а то опять забудешь, – сказал Ага.

– Очки разбились, не вижу ничего, и руки мёрзнут, – Серго скинул последний плед и спустил ноги в толстых шерстяных носках на пол.

– Хочешь, я прочту строчку? «Так сделай, злобный человек, чтоб все живые жить могли. И сам живи, вкушая мир обильной благостной земли…»

– Ладно, за завтраком продолжишь, – улыбнулся Ага и направился в комнату бабушки.

Когда Ага вошёл, Маро, лежащая на тахте с обвязанной лиловым шарфом головой, не открывая глаз, сказала: «Не трогайте меня! Я вижу сон, будто я в отеле, в Нью-Йорке, разговариваю с Уильямом Сарояном!»

– Когда это было? Двадцать лет назад, когда ещё я не родился?! – покачал головой Ага. – Вставай, я яичницу сейчас сделаю, из десяти яиц!

– А что, у нас есть яйца? – удивилась Маро и открыла глаза.

– Гаяночка вчера принесла. Ей в консерватории дали. Заказ. Банку тушёнки и десять яиц. Гуманитарная помощь от музыкантов Калифорнии.

– Телефон работает? – совсем проснулась Маро. – Мне надо позвонить в Москву, в Союз писателей…

– Если телефон включили, я первая! – вскочила Анаит и зашлёпала босыми ногами по давно нечищенному паркету. – Мне в постпредство надо позвонить…

Она подняла трубку, подождала.

– Нет, не включили…

– А свет? – поинтересовалась Маро из своей комнаты.

– Холодильник не работает, значит, света нет. Вчера говорили, что сегодня включат…

На кухне запел чайник.

– Идите все на кухню! А то сам съем всю яичницу! – закричал Ага.

Через пять минут все собрались за столом. Не снимая пальто и шуб, стали потягивать горячий чай, заедая бутербродами с яичницей.

Вдруг у Серго выпал из рук стакан, раскололся на две половинки.

– Ничего, – Ага подобрал осколки и выбросил в ведро. – У нас ещё целых три стакана есть.

– Хоть бы Ашот скорее вернулся из Канады, привёз бы нам красивый чайный сервиз, – сказала Анаит.

– Размечтались! – фыркнул Ага. – Не помнишь, как он привёз из Парижа какие-то небьющиеся дебильные бокалы? Художник называется! Разве настоящий художник может привезти небьющуюся некрасивую посуду вместо бьющейся, но красивой?

Анаит хмыкнула.

– Но вообще-то пусть приезжает скорей, – продолжал Ага, откусывая от огромного двухэтажного бутерброда. – Пусть приезжает и готовит обеды и ужины. А то всё я да я! Одна – поэтесса, вторая – депутат, третий статьи во сне сочиняет, а на кухне работать никто не хочет! Мне заниматься надо! Если, конечно, вы хотите, чтобы я поступал на биологический!

– Занимайся, пожалуйста! – развела руками Маро. – Я сама сегодня приготовлю обед. Открою банку тушёнки, смешаю с макаронами… Как, согласны?

– Пойдёт, – махнул рукой Ага.

Серго, прищурившись, смотрел на крошечный рисунок, пришпиленный к стене кухни рядом с посудным шкафом.

– Нет, я не согласен насчёт Ашота, посмотрите, какой изящный рисунок! Надеюсь, в Канаде он тоже работает, а не разъезжает по гостям!

– Ну, Маленькая Мароша не даст ему особенно разъезжать! – сказала Анаит.

– Да, Мароша у нас умница! За неё я совершенно спокойна! – закивала Маро (которую называли Большой Маро). – Она и в колледже будет хорошо учиться, и в университете…

– А Арч, думаете, хуже? – вступился за младшую внучку Серго. – Да она в пять лет наизусть Чаренца читала!

– Эх, заработал бы сейчас телефон, заказали бы международный, – сказала, вздыхая, Маро, – узнали бы, как там они, что делают…

– Ну да, а потом придёт счёт на тысячу рублей! – фыркнул Ага. – Нет уж, пусть сами звонят, сами приезжают… Если хотят нас видеть!

– Как они могут сейчас приехать?! – покачала головой Маро. – Пусть лучше живут там, в тепле и уюте… А вернётся Ашот, расскажет, как там они…

– Ашоту теперь вернуться – сто тысяч на билет надо найти! – рассудительно сказал Ага. – Кто придумал такие дикие цены на билеты?

– Известно кто – ненормальный! – вздохнула Анаит.

Все помолчали.

– У Ованеса Туманяна есть такая строчка, – протирая глаза указательными пальцами, произнёс Серго. – «Лунный луч – твоя улыбка на лице моём скользит. В час, когда я насмерть ранен, вижу смерти лик вблизи». А что, Грант Матевосян сейчас пишет что-нибудь? – обратился он к дочери.

– О чём ты говоришь?! – отмахнулась Анаит. – Кто сейчас пишет? И потом, не забывай, он депутат, каждый день заседания, сессии…

– Значит, сейчас никто не пишет? – горестно покачал головой Серго. – Никто из современных поэтов и прозаиков? Остаётся одно – вспоминать классику!

– Ага, иди занимайся! – решительно поднялась с места Анаит. – Возьми учебник и до обеда реши десять задач… Знаешь ведь – без математики не поступишь никуда!

– А не поступлю – всё равно буду жить в заповеднике! – воскликнул Ага. – Я сам создам свой заповедник! Скоро дадут землю… ведь так, товарищ депутат? – обратился он к матери. – Значит, получу участок земли, заведу лошадей, достану павлина, зебру, обязательно жирафа, и будет у меня свой маленький заповедник! И пусть все вокруг воюют, я буду жить в своём заповеднике, как Ной в своём ковчеге!

– А как же мы? – спросила Анаит.

– Ладно, вас тоже возьму с собой. Построю там для вас хижину, – милостиво согласился Ага.

– Может, к весне этот кошмар кончится? – прошептала Маро. – Ведь сколько можно! Сколько можно!

Вдруг в дверь постучали. Все переглянулись.

– Кто бы это мог быть? – с тревогой спросил Серго. – Может, не открывать?

– А, может, это Гаяночка? – сказал Ага.

– Или Грант! – Анаит вскочила и направилась к двери. Щёлкнула замком, распахнула дверь.

На лестничной площадке стоял здоровенный небритый мужчина.

– Из Баку я, азербайджанец, ищу свою жену, Каринэ. По адресу родителей её нет. Где мне искать? – прохрипел он.

– Проходите, – сказала Анаит и повела гостя на кухню.

– Самед, – сказал мужчина, присаживаясь на табурет.

– Хорошее имя, – кивнул Серго, ставя перед ним стакан с горячим чаем. – В Баку жил поэт, Самед Вургун, у него есть такие строчки: «Всё в звёздах небо, с моря дует ветер. Мы встретим за стаканами зарю. Не говорю: «забудем всё на свете!», «согреемся немного», – говорю».

– Найдите мою жену, – заплакал вдруг мужчина, закрывая большое лицо красными, будто отмороженными ладонями.

– Ничего, брат, ничего, – положил Серго свою лёгкую, как осенняя веточка, руку на его богатырское плечо. – Будем искать. Может, найдём… Если Бог не отвернулся от нас…

– Если Бог не отвернулся от всех, – повторила шёпотом Маро.

Зима 1992 г.