Текст книги "Конец лета. Пустой дом. Снег в апреле"

Я никогда не была в Лейриг-Гру. Когда я была маленькой, туда каждое лето отправлялся кто-нибудь из Элви, и я тоже всегда мечтала пойти, но меня никогда не брали с собой, потому как считали, что у меня еще недостаточно крепкие ноги. Но теперь…

Я посмотрела на небо. Тучи, набежавшие с утра, так и не рассеялись, но по мере того, как угасал день, они начали постепенно превращаться в легкую дымку.

– А что, правда будет хороший день? – спросила я Гибсона.

– Да-да, и страсть какой теплый.

Мнения Гибсона мне было вполне достаточно.

– Да, я ужасно хочу туда пойти!

– Ну что ж, тогда решено. Значит, в девять утра у нас в доме? – сказал Синклер.

– Буду там, – пообещал Гибсон, и, поблагодарив супругов за чай и оставив их, мы направились вниз по холму и по мокрой дороге обратно в Элви.

Промозглый воздух был наполнен влагой, и под буками было очень темно. Внезапно мне стало ужасно грустно. Мне хотелось, чтобы ничего не менялось… Хотелось, чтобы все в Элви осталось как прежде, таким, как я помнила. Но, увидев Гибсона, так сильно состарившегося, я внезапно посмотрела в глаза реальности. Он был болен. Однажды он умрет. И при мысли о смерти в этот холодный сумеречный час я задрожала.

– Замерзла? – спросил меня Синклер.

– Нет, все в порядке. Просто день был долгий.

– Уверена, что хочешь поехать в горы завтра? Прогулка будет не из легких.

– Да, конечно, – зевнула я. – Нужно сказать миссис Ламли, чтобы она собрала нам с собой еды.

Мы вышли из-под буков, и неприступный северный фасад дома вырос перед нами на фоне неба. В окнах горел один-единственный огонек, желтый в синих сумерках. И я решила, что перед ужином приму горячую ванну, и тогда мне не будет холодно и грустно.

6

Я оказалась права. Плескаясь в мягкой шотландской воде, я задремала. Было еще рано, поэтому я нашла грелку в шкафчике ванной комнаты, наполнила ее горячей водой из-под крана и легла в постель. Целый час я пролежала в темноте с раздвинутыми занавесками, слушая бесконечные крики и гогот диких гусей.

После этого я снова оделась и, подумав, что неплохо было бы сделать мой первый вечер дома чем-то вроде праздничного события, заколола кверху волосы и накрасила глаза, как умела. Затем достала свой единственный вечерний наряд – черное с золотом кимоно из тяжелого шелка с вышивкой и золотистыми галунами. Мой отец увидел его в каком-то сомнительном китайском магазинчике на задворках Сан-Франциско и купил, поддавшись первому порыву.

В этом наряде я выглядела как какая-нибудь японская принцесса. Надев сережки, я побрызгалась духами и спустилась в гостиную. Я пришла даже рано, но это мне было и нужно. Лежа в постели, я придумала маленький план и собиралась немедленно воплотить его в жизнь.

Очаровательная гостиная моей бабушки, убранная к ужину, чем-то напоминала сцену перед представлением в театре. Бархатные занавеси на окнах были задернуты, подушки взбиты, журналы разложены, огонь в камине разведен. Комната мягко освещалась парой ламп, а пламя играло на медной каминной решетке и ведерке с углем и отражалось от любовно отполированной мебели. Повсюду были расставлены вазы с цветами и пепельницы, а на маленьком столике, который служил баром, выстроились бутылки и стаканы, а также стояли ведерко со льдом и блюдечко с орехами.

В противоположной части комнаты, рядом с камином, был красивый резной шкаф выпуклой формы, с застекленными книжными полками наверху и тремя глубокими и тяжелыми ящиками внизу. Я подошла к нему и, отодвинув маленький столик, который мне мешал, опустилась на колени, чтобы открыть нижний ящик. Одна из ручек оказалась сломанной, а ящик был ужасно тяжелый. Я тщетно сражалась с ним, когда вдруг услышала звук открывающейся двери и кто-то вошел в комнату. Поняв, что все мои планы расстроены, я выругалась про себя, но не успела встать на ноги, как за моей спиной раздался знакомый голос:

– Добрый вечер.

Это был Дэвид Стюарт. Я обернулась и посмотрела на него через плечо. Он стоял прямо надо мной, неожиданно романтичный в темно-синем сюртуке.

Я была слишком удивлена, чтобы помнить о вежливости, поэтому ляпнула:

– А я и забыла, что вы должны приехать на ужин.

– Боюсь, я приехал слишком рано. Никого не увидев, решил войти в дом. Что вы делаете? Ищете упавшую сережку или прячетесь от кого-то?

– Ни то ни другое. Я пытаюсь открыть этот ящик.

– Зачем?

– Раньше в нем были альбомы с фотографиями. Судя по его весу, я догадываюсь, что они все еще там.

– Дайте я попробую.

Я послушно отодвинулась в сторону. Согнув свои необыкновенно длинные ноги в коленях, Дэвид Стюарт присел на корточки рядом со мной, взялся за обе ручки ящика и осторожно выдвинул его.

– Это кажется совсем несложным, – заметила я. – Со стороны.

– Вы это искали? – спросил Дэвид, указав на содержимое ящика.

– Да.

В ящике лежали три альбома. Старые, распухшие, весом в тонну.

– Вы собирались погрузиться в ностальгию? Учитывая их размер, это может занять весь оставшийся вечер.

– Нет, конечно нет. Я только хочу найти фотографию отца Синклера… Я подумала, что здесь наверняка хранится какой-нибудь свадебный снимок.

Воцарилось непродолжительное молчание. Затем Дэвид спросил:

– С чего вы вдруг так заинтересовались Эйлвином Бейли?

– Ну, как это ни удивительно, я никогда не видела ни одной его фотографии. Бабушка вообще никогда не выставляла снимков. Я думаю, что и у нее в комнате нет ни одного… Во всяком случае, я такого не помню. Странно, не правда ли?

– Да я бы так не сказал. Зная вашу бабушку…

Я решила довериться ему:

– Мы с ней сегодня говорили о дяде. Она сказала, что он выглядел совсем как Синклер и был очень обаятельным. Сказала, что ему стоило только войти в комнату, как все женщины были буквально готовы упасть к его ногам. Я никогда особенно не интересовалась им в детстве… Для меня он был просто «отцом Синклера, живущим в Канаде». Но… Не знаю… Внезапно мне стало любопытно.

Я подняла первый альбом и открыла его, но снимки в нем были десятилетней давности, поэтому я опять залезла в ящик и вытащила тот, что лежал на самом дне. Это был красивый альбом в кожаном переплете, и все фотографии – пожелтевшие от времени и теперь цвета сепии – были расположены с геометрической точностью и подписаны белой краской.

Я пролистывала страницы одну за другой. Охоты и пикники, групповые снимки и студийные портреты на фоне раскрашенных декораций и комнатных пальм. Девочка в плюмаже и девчушка в черных чулках (моя мать), одетая цыганкой.

А затем я увидела свадебный снимок.

– Вот он!

Моя бабушка в величественном головном уборе, похожем на бархатный тюрбан, и в очень длинном платье. Мама с широкой улыбкой, как будто прилагающая все усилия, чтобы казаться веселой. Отец, молодой и стройный, чисто выбритый и со своим извечным страдальческим выражением на лице. Вероятно, воротничок очень ему жал. Неизвестная девочка – подружка невесты – и, наконец, сами невеста и жених: Сильвия и Эйлвин, с круглыми юными лицами, исполненными наивности и непосредственности. Сильвия с пухленькими темно-красными губками, а Эйлвин с заговорщической улыбкой на камеру и с таким выражением в своих полуприкрытых глазах, словно все это мероприятие кажется ему презабавнейшим фарсом.

– Ну, что скажете? – не выдержал Дэвид.

– Бабушка была права… Он такой же, как Синклер… Только волосы короче и по-другому пострижены, и вероятно, не такой высокий. А Сильвия, – протянула я, а про себя подумала, что она мне не нравится, – Сильвия бросила его меньше чем через год после того, как они поженились. Вы знали это?

– Да, знал.

– Поэтому Синклер вырос в Элви… Что вы делаете?

Дэвид искал что-то в задней части ящика.

– Вот еще, – наконец произнес он, достав стопку снимков в тяжелых рамках, которые спрятали в самый дальний угол, подальше от глаз.

– Что там? – Я тут же отложила альбом, который держала в руках.

Он перебирал их в руках.

– Еще одна свадьба. Догадываюсь, что вашей бабушки.

Эйлвин в один миг был забыт.

– О, дайте же мне посмотреть!

Мы перенеслись в годы Первой мировой войны, эпоху узких юбок и громадных шляп. Группа людей позировала на стульях, как члены королевской семьи; высокие воротники и пальто-визитки, а на лицах невероятно торжественное выражение. Моя бабушка – молодая невеста с пышной грудью – была в кружевном наряде, ее супруг казался одного с ней возраста. Несмотря на темную одежду и длинные усы, у него был веселый и беззаботный вид.

– Он кажется забавным, – сказала я.

– Думаю, таким он и был.

– А это кто? Вот этот старик с баками и в килте?

Дэвид заглянул через мое плечо:

– Вероятно, отец жениха. Не правда ли, он великолепен?

– Какой он был?

– Судя по всему, довольно интересный персонаж – называл себя Бейли из Кернихолла. Их семейство с давних пор проживало в этих местах, и, согласно легенде, он обычно ужасно манерничал и строил из себя важную персону, в то время как на деле у него ни гроша за душой не было.

– А где отец моей бабушки?

– Вот этот впечатляющего вида джентльмен, я полагаю. Этот был совершенно из другого теста. Биржевой маклер в Эдинбурге. Он заработал много денег и умер богатым человеком. А ваша бабушка, – добавил Дэвид тоном профессионального юриста, – была его единственным ребенком.

– Вы хотите сказать, что она стала наследницей?

– Да, можно и так выразиться.

Я снова посмотрела на фотографию, на торжественные незнакомые мне лица предков, людей, благодаря которым я появилась на свет со всеми своими недостатками и маленькими талантами… Людей, которым я была обязана своим лицом, веснушками и светлыми нордическими волосами.

– Я никогда даже не слышала о Кернихолле.

– А вы и не должны были услышать. Он изветшал и пришел в такое запустение, что в конечном счете его снесли.

– Значит, моя бабушка никогда там не жила?

– Думаю, жила год или два и, вероятно, в самых ужасных условиях. Но когда ее муж умер, она переехала сюда, купила Элви и здесь вырастила своих детей.

– Значит… – начала я и осеклась. Я никогда особенно не задумывалась об этом и принимала как должное тот факт, что после смерти мужа бабушка осталась если и не богатой вдовой, то определенно хорошо обеспеченной. Но оказалось, что это было совсем не так. Элви, как и все в нем, был куплен за счет ее собственного наследства и принадлежал целиком и полностью ей. И получалось, что все это не имело никакого отношения к отцу Эйлвина.

Дэвид выжидающе смотрел на меня.

– Значит – что? – напомнил он наконец.

– Ничего. – Я смутилась. Вопрос денег всегда заставлял меня испытывать дискомфорт – черта, которую я унаследовала от своего отца, – и я поспешила сменить тему. – Кстати, откуда вы столько знаете обо всех этих людях?

– Я же веду дела семьи.

– А… Ясно.

Дэвид закрыл альбом с фотографиями.

– Вероятно, нам лучше убрать все это на место…

– Да, конечно. И, Дэвид… Я не хочу, чтобы бабушка узнала, что я задавала вам все эти вопросы.

– Я не скажу ей ни слова.

Мы положили альбомы и фотокарточки туда, откуда их достали, и задвинули ящик. Я поставила столик на прежнее место, а затем направилась к камину, нашла сигарету и прикурила ее от щепки. Распрямившись, я обнаружила, что Дэвид смотрит на меня. Ни с того ни с сего он сказал:

– Вы выглядите очень красивой. Шотландия явно идет вам на пользу.

– Спасибо, – ответила я.

Именно так хорошо воспитанные американские девушки должны отвечать, когда им делают комплимент. (Англичанки говорят нечто вроде: «О, неправда, я выгляжу просто ужасно» или «Как вы можете говорить, что вам нравится это платье? Оно же отвратительно», что, я уверена, может отбить у людей всякую охоту говорить комплименты.)

И потом, внезапно застеснявшись и желая поскорее перевести разговор на другую тему, я предложила приготовить ему какой-нибудь напиток, а Дэвид сказал, что в Шотландии напитки не готовят, а разливают.

– Только не мартини, – возразила я. – Ты не можешь налить мартини, пока не приготовил его. Это же очевидно.

– Да, здесь вы правы. Хотите мартини?

Я задумалась.

– А вы знаете, как его готовить?

– Смею надеяться.

– Мой отец говорит, что только два человека во всей Британии могут приготовить настоящий мартини, и он – один из них.

– Тогда я, должно быть, второй. – Дэвид подошел к столику и засуетился над бутылками, льдом и лимонной цедрой. – Чем вы сегодня занимались?

Я рассказала ему обо всех событиях дня вплоть до того момента, как приняла горячую ванну, а затем легла в постель. В заключение я добавила:

– Вы никогда не догадаетесь, что мы запланировали на завтра!

– Не догадаюсь. Расскажите.

– Мы с Синклером собираемся на прогулку по Лейриг-Гру!

Это произвело впечатление, что мне польстило.

– В самом деле?!

– Да. Гибсон довезет нас до Бремора, а вечером встретит в Ротимурчусе.

– А какая завтра предвидится погода?

– Гибсон заверил нас, что чудесная. Он сказал, что ветер разгонит облака и будет «страсть как жарко».

Я смотрела на Дэвида и любовалась его загорелыми руками, темными, аккуратно подстриженными волосами и широкими плечами под мягким синим бархатом сюртука. Под влиянием импульса я спросила:

– Не хотите поехать с нами?

Он направился ко мне через комнату с двумя бокалами в руках, в которых искрился золотистый напиток со льдом.

– С огромным удовольствием поехал бы с вами, но завтра я весь день буду занят.

Я взяла бокал у него из рук и сказала:

– Ну, может, в другой раз.

– Да, возможно.

Мы улыбнулись друг другу, подняли бокалы и отпили. Мартини был восхитительным, прохладным и обжигающим одновременно.

– Я напишу отцу, что встретила второго эксперта по мартини, – заявила я, а затем вдруг кое-что вспомнила. – Дэвид, мне просто необходимо достать одежду…

Мой собеседник совершенно спокойно отреагировал на столь неожиданную перемену темы.

– Какую одежду? – невозмутимо отозвался он.

– Шотландскую. Свитеры и прочие теплые вещи. У меня есть деньги, которые дал мне отец, но они в долларовых купюрах. Вы не могли бы обменять их для меня?

– Да, разумеется, но куда вы собираетесь поехать за покупками? Кейпл-Бридж не назовешь модным центром севера.

– Я и не хочу ничего модного, мне просто нужны теплые вещи.

– В таком случае нет никаких проблем. Когда вы намерены отправиться за покупками?

– В субботу.

– Вы умеете водить машину вашей бабушки?

– Уметь-то умею, но мне не позволено. У меня нет британских прав… Но это не имеет значения, я сяду на автобус…

– Хорошо. Тогда приезжайте ко мне в офис – я объясню, как его найти, – и я отдам вам деньги, а затем, после того как вы запасетесь шерстяными вещами и если у вас не будет никаких планов, я угощу вас ланчем.

– Правда? – Я не ожидала такого поворота событий и пришла в восторг. – Где?

Дэвид задумчиво почесал затылок:

– Выбор невелик. Или бар «Краймонд армз», или мой дом, но моя экономка не приходит по субботам.

– Я умею готовить, – сказала я. – Вы купите что-нибудь, а я это приготовлю. В любом случае мне было бы интересно посмотреть, как вы живете.

– О, ничего особенного…

Но так или иначе я пришла в восторг от подобной перспективы. Я всегда считала, что нельзя утверждать, будто знаешь мужчину, пока не увидишь его дом, его книги, картины, то, как расставлена мебель. Пока мы были в Калифорнии и всю дорогу до Шотландии Дэвид казался милым и предупредительным, но того требовали правила приличия. До сих пор я видела только одну сторону его характера: вежливый, воспитанный, учтивый. А сегодня он помог мне найти фотографию, которую я мечтала увидеть, ответил с огромным терпением на все мои вопросы и, наконец, пригласил меня на ланч. Я поняла, что открываю в нем все новые грани, и мне ужасно хотелось думать, что он чувствует то же самое по отношению ко мне.

К концу ужина меня снова одолела усталость или сказывалась разница во времени – что бы это ни было, но, сославшись на насыщенный завтрашний день, я пожелала остальным спокойной ночи и отправилась в постель, где тут же крепко уснула.

Проснулась я немногим позже от завываний ветра, который предсказывал Гибсон. Ветер бился в стены дома, свистел под моей дверью, гнал по озеру маленькие волны, которые разбивались о причал и обрушивались на берег, покрытый галькой. И за всеми этими звуками ночи я расслышала чьи-то голоса.

Я потянулась к часам, увидела, что еще нет полуночи, и снова прислушалась. Голоса становились все отчетливее, и тогда я поняла, что они принадлежат бабушке и Синклеру. Они прогуливались по лужайке под окнами моей комнаты – без сомнения, вывели собак на короткую прогулку вокруг дома, прежде чем запереть двери на ночь.

– …Подумал, что он сильно постарел, – это был голос Синклера.

– Да, но что тут поделаешь?

– Отправь его на пенсию. Найми другого человека.

– Но куда они пойдут? Их мальчики еще не женаты, им негде приютить родителей. Кроме того, он прожил здесь почти пятьдесят лет… Столько же, сколько и я. Я не могу выпроводить его просто потому, что он стареет. Да он умрет через пару месяцев, если у него не будет работы!

Я с беспокойством осознала, что они говорят о Гибсоне.

– Но он уже не в состоянии выполнять свои обязанности.

– Послушай, с чего ты взял?

– Это очевидно. Он не справляется с ними.

– На мой взгляд, он вполне адекватно исполняет то, что от него требуется. От него же не ждут, что он будет проводить грандиозные охоты. Синдикат…

– Кстати, о синдикате, – перебил ее Синклер. – В высшей степени непрактично сдавать такое превосходное угодье одному или двум местным бизнесменам из Кейпл-Бридж. То, что они тебе платят, даже не покрывает расходов на содержание Гибсона.

– Эти один или два бизнесмена, Синклер, – мои друзья.

– Какое это имеет отношение к делу? Как мне кажется, мы тут занимаемся чем-то вроде благотворительности.

Повисла пауза, а затем моя бабушка холодно поправила его:

– Чем-то вроде благотворительности тут занимаюсь я.

Ее ледяной тон сразу же заставил бы меня замолчать, но Синклер оказался невосприимчив к нему. Интересно, подумала я, он расхрабрился так благодаря изрядному количеству бренди, выпитому после ужина?

– В таком случае, – продолжал он, – предлагаю тебе прекратить это делать. Сейчас же. Отправь Гибсона в отставку и продай угодье или по крайней мере сдавай его тому синдикату, который в состоянии платить разумную ренту…

– Я уже сказала тебе…

Их голоса становились все слабее. Они удалялись, по-прежнему увлеченные этим спором; потом зашли за угол дома, и я уже не могла разобрать ни слова. Я поняла, что неподвижно лежу в постели, сожалея о том, что мне пришлось услышать слова, очевидно не предназначенные для моих ушей. От самой мысли, что они ссорились, мне становилось плохо, но хуже всего было то, из-за чего вспыхнула эта ссора.

Гибсон. Я вспомнила, каким он когда-то был: сильным и неутомимым, настоящим кладезем житейской мудрости и местного фольклора. Вспомнила, как он с бесконечным терпением учил Синклера стрелять и ловить рыбу, отвечал на все его вопросы, позволял нам ходить за ним по пятам, как парочке щенят. И миссис Гибсон, которая баловала и ласкала нас, покупала нам сладости и кормила горячими лепешками из своей духовки, с которых капало крепкое желтое масло ее собственного приготовления.

Я никак не могла увязать прошлое с настоящим: Гибсон, каким я его помнила, и старик, которого я видела сегодня. И еще труднее мне было осознать, что не кто иной, как мой двоюродный брат Синклер, предлагал избавиться от Гибсона, словно это был вонючий старый пес, которого настало время усыпить.

7

Я проснулась, разбуженная какой-то подсознательной тревогой. Было уже утро. Я потянулась и, открыв глаза, увидела мужчину, который стоял в ногах моей кровати и наблюдал за мной с насмешливым видом. Я испуганно вскрикнула и резко села. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Но это оказался всего лишь Синклер – он пришел будить меня.

– Сейчас уже восемь часов, – сказал он. – Мы выезжаем в девять.

Я, все так же сидя, протерла глаза и заставила себя успокоиться.

– Ты ужасно испугал меня.

– Прости, я не хотел… Я как раз собирался тебя разбудить…

Я снова подняла глаза и на этот раз без страха взглянула на знакомую фигуру Синклера. Он стоял у моей постели со скрещенными на груди руками, а в глазах у него поблескивали веселые искорки. На нем был полинявший килт и большой ребристый свитер, а на шее повязан шарф. Он выглядел ухоженным, и от него восхитительно пахло кремом после бритья.

Я встала на колени и высунулась в открытое окно, чтобы посмотреть, какая там погода. На улице было чудесно: ярко, ясно, холодно, а небо казалось безоблачным. Я изумленно произнесла:

– Гибсон был прав!

– Разумеется, он был прав. Он всегда прав. Ты слышала, какой поднялся ветер ночью? И подморозило. Скоро все листья с деревьев опадут.

Озеро, в котором отражалось голубое небо, было сплошь покрыто рябью. Туман отступил, и теперь за озером на горизонте отчетливо вырисовывались горы, покрытые огромными пятнами фиолетового вереска. В кристально чистом утреннем воздухе можно было разглядеть каждый утес, каждую расселину и уступ, вплоть до самых подпирающих небо вершин.

Нельзя было не воспрянуть духом при виде такой красоты.

Все сомнения и страхи ночи рассеялись вместе с темнотой. Да, я услышала то, что не было предназначено для моих ушей. Но в ясном свете утра мне начинало казаться, что я, возможно, ошиблась, неправильно все поняла. В конце концов, я не слышала ни начала этого разговора, ни его окончания… Не стоит делать какое-либо заключение, когда располагаешь только половиной фактов.

Отбросив тревоги, я испытала такое облегчение, что внезапно почувствовала себя невероятно счастливой. Я спрыгнула с кровати и в ночной рубашке пошла искать одежду, а Синклер, убедившись в том, что его миссия выполнена, отправился вниз завтракать.

Мы ели в кухне, где было тепло и уютно от раскаленной плиты. Миссис Ламли пожарила сосиски, и я съела четыре, а также выпила две огромные чашки кофе. Окончив завтрак, я отыскала старый рюкзак, куда мы уложили ланч: бутерброды, шоколад, яблоки и сыр.

– Вам нужен термос? – осведомилась миссис Ламли.

– Нет, – ответил ей Синклер, который все еще жевал тост с мармеладом. – Хотя положите туда пару пластмассовых кружек – тогда мы сможем попить из реки.

Снаружи послышался гудок автомобиля, и вскоре в заднюю дверь вошел Гибсон. Он был в своем мешковатом твидовом костюме зеленоватого оттенка, а бриджи казались широченными на его тощих икрах. На голове у старика была старая твидовая шляпа.

– Вы готовы? – спросил он, очевидно не ожидая утвердительного ответа.

Но мы были готовы. Мы взяли непромокаемые куртки с капюшонами и рюкзак с провизией, попрощались с миссис Ламли и вышли на улицу. Утро и впрямь было великолепное. Я втягивала носом обжигающе холодный воздух, и он проникал в легкие, наполняя меня энергией. Я была готова к свершениям и ощущала в себе такую силу, что, казалось, могла перепрыгнуть через дом.

– Разве мы не счастливчики? – радостно воскликнула я. – Посмотрите только, какой сегодня чудесный день!

– Что верно, то верно, – изрек Гибсон, и это было самым восторженным комментарием, который мог выдавить из себя старый шотландец.

Мы забрались в «лендровер». Впереди хватило бы места для всех троих, но собака Гибсона явно нервничала, поэтому я решила составить ей компанию и уселась назад вместе с ней. Вначале она скулила и вела себя очень беспокойно, но через некоторое время привыкла к подпрыгиваниям и раскачиваниям автомобиля и улеглась спать, опустив свою пушистую голову на мой ботинок.

Гибсон поехал в Бремор через Томинтоул. Наш путь пролегал к югу через горы; около одиннадцати утра мы спустились в золотистую, освещенную солнцем долину реки Ди. Река вздулась; глубокая и прозрачная, как коричневое стекло, она вилась через поля и фермерские земли и обширные сосновые рощи. Мы достигли Бремора, проехали прямо через него и, оставив позади, продолжали двигаться вперед. Преодолев еще около трех миль, мы оказались у моста, который пересекает реку и ведет к Мар-лодж.

Там мы остановились и все вылезли из машины. Собаке нужно было немного побегать, а Гибсон тем временем пошел за ключом от ворот лесного хозяйства. Затем мы отправились в бар, где Синклер с Гибсоном выпили по бокалу пива, а мне принесли стакан сидра.

– Сколько еще ехать? – осведомилась я.

– Мили четыре, – последовал, как всегда, лаконичный ответ Гибсона. – Но дорога страсть какая плохая, поэтому лучше тебе сесть вперед, с нами.

Итак, я оставила собаку в одиночестве, а сама села на переднее сиденье, между двумя мужчинами. Дорогу сложно было вообще назвать дорогой – это была просто расчищенная бульдозером тропа, изрытая глубокими колеями. Ею пользовалась Комиссия по лесоводству. Мы то и дело встречали на своем пути группки работающих лесников с гигантскими цепными пилами и тракторами. Мы махали им, и они махали нам в ответ, а иногда им приходилось убирать свои грузовики с дороги, чтобы мы могли проехать. Воздух был наполнен запахом сосен. Когда мы наконец добрались до маленькой сторожки, где останавливались альпинисты и туристы, отправлявшиеся в горы по выходным дням, и вышли из «лендровера», расправляя затекшие и ноющие конечности, кругом царила непередаваемая, ничем не нарушаемая тишина. Нас окружали леса, болота и горы, и только отдаленное журчание воды и поскрипывание сосен высоко над нами нарушали это безмолвие.

– Я встречу вас у Лох-Морлих, – сказал нам Гибсон. – Успеете добраться туда к шести часам?

– Если не успеем, подождите нас. А если не объявимся дотемна, звоните в службу спасения в горах. – Синклер улыбнулся. – Мы не будем сворачивать с тропы, поэтому найти нас не составит труда.

– Будь осторожнее, не подверни ногу, – предостерег меня Гибсон. – Хорошего вам дня.

Мы поблагодарили старика. Он сел в машину, развернулся и поехал обратно по той же дороге, которой мы сюда прибыли. Мы провожали его взглядом, пока он не исчез из виду. Наконец звук мотора растаял в утреннем воздухе. Я посмотрела на небо и подумала, не в первый раз, что нигде на свете не увидеть такого неба, как в Шотландии… широкое и бескрайнее, оно кажется бесконечным. Над нами пролетела пара кроншнепов, а в отдалении я слышала блеяние овец. Синклер взглянул на меня сверху вниз и улыбнулся.

– Пойдем? – сказал он.

И мы отправились в путь. Синклер шел впереди и показывал дорогу, а я следовала за ним. Тропа проходила вдоль ручейка, скрытого в камышовых зарослях. Через некоторое время мы вышли к уединенной овцеводческой ферме с деревянными загонами, и собака, выскочив из своей конуры, залаяла на нас. Мы продолжили идти и вскоре оставили ферму позади, а собака наконец вернулась в свою будку. Вновь воцарилась тишина. По пути время от времени встречались группки цветущих колокольчиков, огромные фиолетовые чертополохи и темные пятна вереска, над которыми жужжали пчелы. Солнце взбиралось все выше по небосклону, и мы сняли свитеры и повязали их на талии. Дорога стала подниматься по склону холма, нам то и дело приходилось перелезать через поваленные деревья. Синклер, который по-прежнему шел впереди меня, начал насвистывать что-то себе под нос. Я вспомнила эту мелодию: «Свадьба Мэри»; мы пели ее в детстве после чая в гостиной, а бабушка аккомпанировала нам на пианино.

Мы шагаем по дорогам Друг за другом, нога в ногу, Рука об руку, ряд в ряд – Все на свадьбу Мэри.

Мы подошли к мосту и увидели водопад. Он был не бурый, как я ожидала, а зеленый, цвета китайского нефрита. Поток воды обрушивался с высоты в двадцать футов или больше в котлообразное углубление в скале. Мы стояли на мосту и смотрели на то, как вода, яркая и прозрачная, как драгоценный камень, пронизанная солнечным светом, падала в бурлящий бассейн, над которым повисла миниатюрная радуга. Я никогда в жизни не видела ничего прекраснее. Стараясь перекричать шум воды, я спросила:

– Откуда такой цвет? Почему вода не коричневая?

Синклер объяснил мне, что ручей берет начало прямо в известняковых горах, и потому вода не пропитана торфом, как в долине, где она протекает через торфяные болота. Мы постояли у водопада еще немного, а затем Синклер сказал, что нам нельзя больше терять время, и мы продолжили путь.

Для поднятия боевого духа мы снова стали петь, устроив состязание – кто помнит больше слов. Мы спели «Дорогу на острова», «К западу, домой» и «Пойдем со мной». Последняя песня как нельзя лучше годилась для походного марша. А вскоре тропа, по которой мы шли, круто взвилась вверх по склону огромной горы, и мы перестали петь, потому что нам и без того не хватало дыхания. Земля была густо изрыта старыми корнями вереска и оказалась очень рыхлой, с каждым шагом мы проваливались в грязь. У меня начали болеть ноги и спина; я чувствовала, что задыхаюсь. Хотя я ставила себе цель, что дойду до следующей вершины, за ней всегда оказывалась еще одна и еще. Я совсем приуныла.

А потом, как раз в тот момент, когда я готова была окончательно отчаяться и оставить всякую надежду куда-либо дойти, перед нами появилась отвесная скала в форме черного клыка. Ее зазубренный кончик разрывал синеву неба, а далеко внизу лежала узкая коричневая долина.

Я остановилась и, показав на эту скалу, спросила:

– Синклер, что это?

– Пик Дьявола.

У него была карта. Мы сели, развернули ее и расправили против ветра. На ней мы идентифицировали окружавшие нас горные вершины. Бен-Вроттен, Керн-Тоул, Бен-Макдуи и длинный хребет, который вел к Кернгормскому плато.

– А эта долина?

– Глен-Ди.

– А маленький ручей?

– Маленький ручей, как ты выразилась, – это и есть сама могучая река Ди. В своих истоках, конечно.

Мне и в самом деле казалось странным, что этот скромный поток и великая река, которую мы видели утром, – одно и то же.

Мы съели немного шоколада и снова пустились в путь, на этот раз, слава богу, вниз под гору. Теперь мы вышли на длинную тропу, которая вела к самому Лейриг-Гру. Тропа извивалась впереди нас небрежной белой лентой через коричневую траву и отлого поднималась к далекой точке на горизонте, где горы и небо, казалось, встречались. Мы шли, и пик Дьявола возвышался впереди нас, а затем над нами и в конце концов остался позади. Мы были одни – совершенно, абсолютно одни. Нам не встречались ни кролики, ни зайцы, ни олени, ни куропатки, ни орлы – ни одно живое существо. Ничто не нарушало тишину, только мерные звуки наших шагов и насвистывание Синклера.

Много сельди и еды, Много торфа и воды, Много шумной детворы – Вот наш тост для Мэри!

Внезапно я увидела дом – это была каменная лачуга, приютившаяся у подножия холма на противоположном берегу реки.

– Что это там? – спросила я.

– Там укрываются альпинисты или обычные туристы, как мы с тобой, когда погода портится.

– Как у нас со временем?

– Пока успеваем, – ответил Синклер.