Текст книги "От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда..."

У Брижит была привычка сбегать от репортеров и фотографов. Всю жизнь она их обманывала, а мне приходилось улаживать эти конфликты с прессой. Сама она никогда не искала рекламы. Но остается факт: ее появление всегда становилось событием.

Однажды она согласилась сняться во второплановой роли в английском фильме «Дилемма доктора» с Дирком Богартом. Это была приличная комедия, но отнюдь не событие года. Как обычно, продюсеры разослали в редакции фото французской «звездочки» с ее краткой биографией. Никто в Англии не видел ее фильмов. Но имя, наверное, было знакомо. И вот вместо полудюжины репортеров и фотографов на пресс-конференцию в отель «Дорчестер» явилось около тридцати. Она же никак не хотели выйти из номера (утверждая, что мерзко выглядит), и когда наконец появилась, пирожки были съедены, шампанское выпито и пишущая братия пребывала в дурном настроении. И снова случилось чудо. Сработал магнетизм личности Брижит. На ней была простая шерстяная блузка, облегавшая тело, как перчатка. Она выглядела целомудренно и одновременно непристойно. Фотографы щелкали без передышки. Ее опоздание и отсутствие шампанского были забыты и прощены.

– Назовите самый прекрасный день в вашей жизни? – спросил один журналист.

– Ночь, – ответила она.

– Кем вы больше всех восхищаетесь? – спросил другой.

– Исааком Ньютоном.

– Почему?

– Он открыл закон притяжения двух тел. Раздался смех.

– Есть люди, которых вы ненавидите?

– Докторов, занимающихся вивисекцией на животных, и президента Эйзенхауэра за то, что он отправил на электрический стул супругов Розенберг.

Она умела так формулировать свои мысли, что те били прямо в цель. Например: «Когда у мужчины много любовниц, его называют Дон Жуаном. Когда у женщины много любовников, ее называют шлюхой».

На другой день она была на первых полосах «Дейли телеграф», «Ивнинг стандарт» и «Гардиан». С десяток других газет напечатали ее фото и писали о «французском секс-кокетстве».

После нашей свадьбы и до лета 1954 года она снялась в комедии давно забытого французского режиссера Андре Бертомье и в итальянской мелодраме-спагетти. Не больше пользы принесло ей участие в картине Анатоля Литвака «Любовный акт» с Керком Дугласом и в фильме Саша Гитри «Если бы мне рассказали о Версале».

К тому времени Брижит нашла свой стиль, приметами которого стали белокурая копна волос, челка и конский хвост или просто рассыпанные по плечам кудри. Обычно глубокий вырез блузки позволял видеть округлые груди и покатые плечи. Она разрешала любоваться своей тонкой талией, платьем до колен, под которым виднелась пышная нижняя юбка, не скрывавшая голые ноги в маленьких лодочках. В других странах – в Англии и Италии, а также несоциалистических странах Европы – можно было встретить сотни таких же молоденьких девушек.

В 1954 году я сопровождал Брижит в Рим. Ее пригласил Роберт Уайз на роль наперсницы Россаны Подесты в итало-американской суперпродукции «Елена Троянская». Это был тот самый Рим с его сладкой жизнью, которую Феллини увековечит через несколько лет. Тогда «звезды» со всего света стремились попасть на студию «Чинечитта», прозванную «Голливудом на Тибре». Мы жили в номере с террасой на восьмом этаже отеля, расположенного наверху лестницы площади Испании. Из нашего окна и до самого горизонта были видны выкрашенные в охру и розовый цвет крыши вечного города.

Это была счастливая и, увы, недолгая пора, когда мы проводили время с итальянскими, английскими, французскими и американскими друзьями в ночных клубах, но главным образом во время ужинов под гитару, долгих прогулок за полночь по узким улочкам Трастовере, с ночными купаниями на пляжах Остии и Фрегоне в чистых водах Средиземного моря, без дегтя и химических отходов. Наркотики тогда еще не вошли в «моду», и римский рай не выглядел таким уж необычным.

Наш друг Даниель Желен привез в Рим очаровательную семнадцатилетнюю немецкую швейцарку. Бурная жизнь Желена пугала ее. Как-то раз вся в слезах и с дорожной сумкой на плече она пришла к нам в отель и попросила приютить ее.

– Моя дорогая, мы охотно приютим тебя, – сказала Брижит. – Но у нас всего одна, правда, очень широкая постель. Хватит и тебе места.

Таким образом, в течение недели я делил постель с Брижит Бардо и Урсулой Андрес. Быть может, я разочарую читателя, но не было никакого флирта, никакого секса. Брижит терпеть не могла любви втроем. Я испытывал некоторую неудовлетворенность. Но какая это была радость для глаз! Помнится, я сидел однажды на террасе, куда был подан первый завтрак. Через балконную дверь солнце освещало две нагие женские фигуры. Загорелые, бесстыжие, они смеялись, откровенничая друг с другом. Лучи римского солнца ласкали их тела, добавляя новые краски к совершенству тел. Пересекая со скоростью 30 000 километров в секунду космические дали, эти лучи ласкали животы двух богинь в расцвете красоты. Никогда прежде ни в кино, ни в музеях перед великими полотнами мастеров я не испытывал такого восхищения этими творениями искусства…

Мне пора было срочно подумать о своем реноме. Мой кокер Клоун, обладавший несомненным шармом и блестящей шерстью, был куда больше известен, чем я. Мы часто ужинали с Брижит в «Элизе-клюб», куда приходили популярные деятели шоу-бизнеса. Однажды Брижит позвонила мне туда и сказала, что едет прямо домой. Гардеробщицы не было на месте. Я решил обслужить себя сам. И тут обнаружил приколотую к пальто записку «Господин Клоун». Гардеробщица знала Брижит и имя ее собаки, а не мое собственное. Если бы меня назвали «Господин Бардо», я бы остался равнодушен. Но «Господин Клоун»… Звание супруга королевы внезапно показалось мне невыносимым.

И я решил, что мой удел не приносить в журнал события, свидетелем которых пришлось быть, а самому придумывать истории.

Настало время взяться за работу. И всерьез.

8

Похоже, Брижит была уготована судьба вечной «звездочки». Первые убогие роли она сыграла в фильмах убогих режиссеров. Но двое ее продюсеров сумели занять первое место в европейском бокс-офисе. Недурно зарабатывая, они ничего не делали для артистического престижа Брижит. Крупные режиссеры – Марк Аллегре, снявший ее в картине «Будущие звезды» с Жаном Марэ, Рене Клер – в «Больших маневрах» с Жераром Филипом, предлагали ей лишь эпизоды.

Покинув «Пари Матч», я решил потратить все силы для написания сценариев. Упрямство и талант в конце концов должны были принести плоды. Своим первым успехом я обязан Жану Кокто.

Марк Аллегре собирался снять для продюсера Пьера Бромберже фильм по роману Луизы де Вильморен «Жюльетта». Создание картины стало возможно только благодаря участию в ней Жана Марэ. За неделю до начала съемок он забраковал сценарий. Это была полная катастрофа для продюсера, который уже продал фильм. Аллегре призвал меня на помощь и попросил переписать сценарий. Существовала лишь одна проблема: Марэ должен был дать ответ не позднее чем через двое суток. «Жанно» спросил у Жана Кокто, может ли он положиться на молодого сценариста Марка Аллегре. Кокто ответил: «Вадима? Абсолютно. С закрытыми глазами». За пару дней я переписал сценарий, ввел новые диалоги. Я предложил на главную роль Брижит. Но несмотря на нажим со стороны Марка Аллегре роль получила тогдашняя «звезда» Дани Робен. Фильм имел огромный успех. Продюсер г-н Сенамо, узнав о моем подвиге, передал мне сценарий, предназначенный для постановки в Италии с актером Жаном Бретонньером, популярным в 1955 году опереточным певцом. Я дал согласие на двух условиях: главную роль поручат Брижит, а режиссером будет Мишель Буарон, ассистент Рене Клера. Время гениальных младенцев «Новой волны» еще не пришло. Мишель Буарон находился где-то посередине – между традиционным и незнакомым кинематографом. Прекрасный профессионал, он прошел у Рене Клера хорошую школу, так что продюсеры и прокатчики могли не беспокоиться. И тогда за отсутствием мэтра они пригласили ученика.

Впервые Брижит играла роль, написанную для нее на современном языке, работая с режиссером, воспитанным в классических традициях, но снимавшим свой первый фильм. И его картина «Эта проклятая девчонка» имела успех.

Я написал затем для Марка Аллегре сценарий еще одной комедии: «Обрывая лепестки маргаритки». То была работа на заказ. Оригинальный сюжет, придуманный продюсером, не обладал никакой оригинальностью. Девушка из приличной семьи, которую выгнали из дома родители, приезжает в Париж без гроша в кармане и поступает стриптизеркой в ночной клуб. Я все переделал, написав забавную, романтичную и довольно сексуальную историю. В главной мужской роли должен был сниматься наш друг Даниель Желен.

Я в третий раз получил серебряную медаль. В Голливуде мне была бы обеспечена работа сценариста. Во Франции авторы не пользовались тем же престижем. Им плохо платили. Но Брижит превратилась из «звездочки» в признанную актрису, «приносившую деньги». Почти в «звезду». Я выиграл первую битву.

Людям нашей профессии было известно, что я не только сценарист Буарона и Аллегре. Что нередко принимал участие в мизансценировании и репетировал с актерами. Пришло время перейти от авторучки к съемочной камере.

Я был готов. Требовался только случай и шанс. Шанс предстал в облике Рауля Леви. Он был старше меня на пару лет и обладал бездной обаяния. И это не метафора – Рауль продавал и перепродавал все, в том числе свое обаяние. Обладавший изрядной интеллектуальной энергией, он изнурял себя и других. Однажды ночью, в сильном подпитии, зная, что не сумеет ничего вспомнить после протрезвления, он открыл сейф и достал оттуда три тысячи долларов, которые мы прекрасно прокутили в Авиационном кружке, трижды пытаясь сорвать банк у короля Фарука.[1]1
  Король Фарук (1920–1965) – бывший король Египта, свергнутый с престола в 1952 г.


[Закрыть] Обнаружив на другой день пустым сейф, он подал жалобу в полицию.

Бельгиец русского происхождения, Рауль Леви в 1941 году вступил в британскую военную авиацию и быстро завоевал репутацию самого плохого пилота: когда он был в воздухе, европейские коровы терпели больший урон, чем военные заводы Третьего рейха. Он буквально превзошел себя на последнем вылете. Положив бомбы в сотне километров от цели, его «летающая крепость» сбилась в тумане с курса. А когда кончилось горючее, он приказал второму пилоту садиться на первую увиденную взлетную полосу.

– Это Дувр, – сказал он. – Наше радио вышло из строя, и я просто не понимаю, о чем говорят парни на командно-диспетчерской башне. Садись, там увидим.

Это оказался не Дувр, а Штутгарт. Но так как все случилось за несколько недель до капитуляции немцев, военнопленным он пробыл недолго.

Рауль Леви принадлежал к ныне исчезнувшей расе продюсеров-авантюристов, любивших кино и знавших в этом толк. Коли у него не было денег на съемку дорогого фильма, он блефовал, как в покере. На сей раз у него оказались такие козыри, как молодой сценарист Роже Вадим и его жена Брижит Бардо. Он поручил мне написать роль для Брижит и самому снять фильм. У него были права на экранизацию романа «Маленькие гении» племянника крупного французского адвоката Мориса Гарсона. Сюжет был настолько неинтересным, что я не сумел написать по нему ничего хорошего. Немного огорченный, я отправился в Рим с Брижит обсудить с одним продюсером очень важный для нее проект. Так, по крайней мере, ей сказала ее импресарио Ольга Хорстиг. Я давно знал, что у итальянцев всегда все очень важно.

Мы поселились в том самом отеле, в котором жили год назад. Ничего там не изменилось, но мы оба уже не пылали страстью друг к другу. Успехи Брижит не имели отношения к деградации наших чувств. Популярность не изменила ее. Ее беспокоило отсутствие у меня былого огня, и она уже не отворачивалась, когда читала страстное желание в глазах других мужчин. Подчас она прижималась ко мне и с каким-то отчаянием смотрела в глаза. Испытывая страх и боль перед опасностью того, что могло произойти. Я знал, о чем она думает: «Держи меня крепче. Не дай мне влюбиться в другого. Я не хочу этого. Лучше умереть». Она снова страдала оттого, что хотела все большего и как можно скорее.

Тем не менее я любил ее. Она была мне женой, дочерью, возлюбленной. Но я был не в состоянии дать ей то, что она хотела: ее Грааль.

Однажды мы находились в «Каза дель Корсо». Я смотрел, как она танцует. Брижит выглядела ослепительно, вся так и лучилась, исторгая невероятную чувственность, присущую женщине, животному, творению искусства. А я вспоминал царственную малышку Брижит в студии Уолкера, встававшую на пуанты, делавшую пируэты, прыжки. Она пробыла на площадке два часа. И тут я вспомнил историю девушки, жившей с тремя братьями и убившей одного из них. Меня поразило тогда не убийство, а личность юной преступницы. Ее поведение перед судом присяжных, ее ответы адвокатам и судьям. Это походило на просветление.

Я решил предложить этот сюжет для картины с Брижит, попросил бумагу и на десяти страничках написал краткое содержание будущего фильма.

Мы вернулись в отель в три утра. И всю ночь Брижит просидела, обняв меня, подобно женщине, терпящей бедствие, которая хватается за спасательный круг.

На следующий день я решил вернуться в Париж. Я не хотел лжи, фальшивых угрызений совести, слез. Я не хотел напрасных страданий. Я провел за рулем двадцать часов и остановился у «Фукетса», зная, что найду там Рауля Леви.

– Забудь о «Маленьком гении», – сказал я ему. – Я нашел то, что надо.

В течение часа я рассказывал ему о своем замысле. И убедил его.

– Согласен, – произнес он. – И название есть?

Название я придумал три месяца спустя. Думаю, неплохое название: «И Бог создал женщину…»

9

Брижит не хотела, чтобы наш брак распался. Она всячески стремилась сделать мужа счастливым. Несмотря на постоянные размолвки, нам удавалось подчас испытывать былой пыл и нежность. Но я не обманывался по поводу этих миражей. И считал конец нашей совместной жизни неизбежным.

Существовала еще одна проблема, с которой я, увы, не был в силах сладить. Я меньше, чем прежде, хотел ее. И такая пассивность с моей стороны не имела оправдания, если учесть, что Брижит был 21 год и она была в расцвете красоты. Множество мужчин готовы были продать душу дьяволу, лишь бы оказаться вместо меня в ее постели. Думаю, Брижит была присуща та же астения на мой счет. После первых лет бурного влечения некоторые супружеские пары находят другие формы любви и гармонии. Я понимал, что переход к фазе духовных отношений у нас с Брижит невозможен. Для нее существовало только все или ничего.

Несколько лет назад она сказала одному английскому журналисту: «Если бы Вадим был ревнив, все бы, вероятно, уладилось». Ревность, конечно, может стать костылями для угасающей любви. Но лишь на некоторое время. Стремясь оттянуть развод, который приносит страдания, муж и жена расстаются врагами. А этого я не хотел никоим образом.

Разумеется, я ревновал. Но на свой лад, то есть никак это не демонстрируя. Вообще в таких делах я не пример для подражания. Я слишком далеко зашел в куртуазной игре в не-верность. Подчас мою позицию (состоявшую из целомудрия, а не безразличия) принимали за верх цинизма. Как, мол, может любящий муж позволять жене раздеваться на глазах всего мира, более того, отдавать ее другому мужчине и к тому же фиксировать это с помощью кинокамеры?

Мою ревность способна была вызвать не физическая измена, не обнаженное тело, а флирт, ложь, обман. Я страдаю, когда вижу обмен улыбками, прикосновение рук, даже если этим все и ограничивается. И в то же время меня ничуть не смущает, если посторонние глаза видят, как твоя любимая женщина принимает ванну.

Обнаженные актрисы на съемочной площадке меня нисколько не волнуют. Многие художники писали ню любимых женщин, выставляя затем картину на всеобщее обозрение. Какая разница между объективом камеры и кистью? А присутствие съемочной группы на площадке? В мастерских Ренуара и Рубенса часто толпилось много народа.

Брижит переживала первый кризис взрослого человека. Она видела, что наша любовь на исходе. Ее судьба была у нее в руках, и она приходила от этого в ужас.

Однажды мы сидели на диване и слушали песенку Брассанса «Лошадка».

– Ты не любишь меня как прежде? – внезапно спросила она. – Что я тебе сделала?

Я вернул ей ее вопрос:

– Ты не любишь меня, как прежде? Что я тебе сделал?

Подумав немного, она ответила:

– Может быть мы в этом и не виноваты? – И добавила: – Когда умер Тино, я знала, что случится что-то ужасное. – (Соловья нашей консьержки съел кот комиссара полиции.)

Подобная логика сбивала меня с толку, и я смолкал.

Она продолжала:

– Помнишь случай с твоим обручальным кольцом? Это тоже был знак. Следовало тогда обратить внимание.

Брижит имела в виду таинственное исчезновение этого кольца. Я часто снимал его с пальца и крутил, играя. Однажды в кабинете продюсера фильма «Эта проклятая девчонка» оно свалилось на пол. В течение часа вся продюсерская часть на коленях искала пропажу. Тщетно. Оно испарилось. Год спустя, накануне того дня, о котором идет речь, скучая, я сидел в том же кабинете и дотронулся до ключа в одном из ящиков. И тут внезапно обнаружил кольцо. Оно оказалось на этом ключе и было незаметным на фоне меди замочной скважины. Но расценивать сие как знак небес я не решался. Брижит же была совершенно уверена в этом.

– Это был знак, – повторила она.

– Соловей и кольцо. Похоже на название китайской сказки, – сказал я.

– Или русской. Надо было послушаться бабушки и поостеречься русских. Мерзкий русский!

Она рассмеялась и поцеловала меня. Мы очень мило провели оставшийся вечер. Она курила сигарету. «Всегда потом, как в фильмах», – любила она говорить.

– Смешно слышать, – заметила Брижит, – что супруги, прожившие вместе много лет, прибегают к разным уловкам. А я наоборот – с годами, старея, становлюсь все более благоразумной.

– Тебе только 21 год.

– Действительно, не так уж много. И тем не менее дремлющая во мне буржуазность берет верх.

Она вздохнула.

Я не стал ей говорить, что ее буржуазность не мешала ей недавно в Риме в исступлении танцевать в «Каза дель Корсо»…

На заре – я имею в виду девять часов утра – меня разбудил звонок Рауля Леви.

– Ты еще спишь? – спросил он.

– Да.

– Ты сумеешь быстро собрать чемодан?

– Никогда не пробовал.

– Вот и попробуй. Я жду тебя в десять сорок на Восточном вокзале, перрон 12, поезд на Мюнхен.

Последовала долгая пауза.

– Повтори, – сказал Рауль.

– Поезд на Мюнхен, – произнес я.

– Прекрасно. Только не опаздывай. Он повесил трубку.

– Что ты делаешь? – спросила Брижит, не успев продрать глаза.

– Собираю чемодан.

– Чемодан?.. Почему?.. Я была вчера такая хорошая.

– Я не ухожу. Я еду в Мюнхен.

– Если ты не уходишь, как же ты доедешь до Мюнхена?

– Рауль ждет меня на вокзале.

– Почему?

– Не успел его спросить. Слишком хотелось спать.

– Едешь в Мюнхен, сам не зная зачем? Ну и психи же вы все!

Она повернулась на другой бок и уснула. Я встретил Рауля на вокзале.

– Как бы ты отнесся к мысли снять цветной, широкоэкранный фильм? – спросил он.

Я ушам своим не верил. В то время во Франции сочли бы чудом, если бы 26-летнему молодому человеку доверили постановку полнометражного фильма. А уж о цветном широкоэкранном фильме и мечтать нельзя было. А я втайне часто думал об этом. У меня были свои взгляды относительно использования цвета и широкого экрана.

– Пошли, в вагоне все узнаешь.

Он подождал отправления поезда и только после этого рассказал.

– «Каламбия» дает мне деньги на цветной широкоэкранный фильм при условии, если мы снимем в нем Курта Юргенса. Мы едем в Мюнхен, чтобы с ним поговорить.

– И в какой роли?

Тремя главными персонажами картины были три брата: пятнадцати, двадцати и двадцати пяти лет. На эти роли актеры уже были выбраны. Младшего должен был играть Пужули (мальчик из «Запрещенных игр» Р. Клемана), среднего – Трентиньян и старшего – Кристиан Маркан.

Курт Юргенс был крупной «звездой» международного класса, и ему перевалило за сорок. Я просто не представлял себе его рыбаком из Сен-Тропе, с его немецким акцентом.

– Можно превратить фильм в бурлеск, пригласив на роли братьев Лаурела и Харди, – предложил я.

– Ты прав. Юргенс не годится на роль одного из братьев.

Он был огорчен, но не сдавался. На первой остановке в Саарбрюккене я снял с полки чемодан. Рауль схватил меня за руку.

– Есть идея. Ты разработаешь персонаж богатого судовладельца. Его и сыграет Юргенс.

– Он никогда не согласится на второстепенную роль.

– Невозможно – не французское слово.

– Ты бельгиец, а я наполовину русский, – заметил я.

Он засмеялся, и я остался в поезде.

В Мюнхене он запер меня в «люксе» роскошного отеля, снабдив икрой, семгой и водкой до отвала. А в качестве премии – фотомоделью Марией, которая была также секретарем-машинисткой, и мы за два дня закончили новый вариант сценария.

Курт Юргенс принял нас с обычной вежливостью и радушием в своей роскошной баварской вилле рядом с озером в нескольких километрах от Мюнхена.

Он только что подписал крупный контракт с одной из голливудских компаний, но собирался в Калифорнию лишь летом.

– Я прочитаю рукопись вечером, – пообещал он. – Если соглашусь, то сумею вам выделить четыре недели в мае.

На другой день он позвонил и сказал, что согласен.

– Видишь, бывают чудеса на свете. В них надо только верить и провоцировать. Таким даром обладают далеко не многие.

Во время съемок в Ницце я спросил Курта, почему он согласился на второстепенную роль у режиссера-дебютанта после работы у мэтров мирового кино.

– По многим причинам, – ответил он. – Во-первых, из-за сценария. Его новая, весьма отличная от всего того, что мне предлагают, интонация. Разумеется, из-за участия Брижит Бардо. Она меня интригует, мне никак не удается ее разгадать. Я бы хотел приглядеться к этому феномену поближе. Наконец, тандем Леви-Вадим. У меня ощущение, что он наделает много шума. Вот мне и показалось забавным оказаться в этой картине.

10

Ласковый утренний свет проникал через шторы. Я смотрел на спящую Брижит. Во сне губы ее набухли, длинные золотистого цвета волосы разметались по подушке, напоминая морские водоросли, покачивающиеся на волнах. Все это придавало ее лицу детскую невинность.

– Когда ты смотришь на спящего и слезы счастья застилают твои глаза, значит, ты любишь по-настоящему, – говорила Брижит.

Люблю ли я ее по-прежнему? – спрашивал я себя. Ответ был – «да». Но это была совсем другая любовь. Я любил ее, как дочь, как ребенка, которого надо защищать. Было бы странно жить вдвоем, соблюдая все обычные супружеские ритуалы, зная, что конец пути за следующим поворотом. Случалось ли вам утром проснуться, вспоминая сон, и, закрыв глаза, желать увидеть его продолжение? Такие вот приблизительно чувства я испытывал тогда.

Я отправился на кухню приготовить завтрак. Выдавить апельсины, заварить чай и сделать тосты с маслом.

Когда я вернулся в комнату, Брижит открыла глаза, разбуженная шершавым языком нашего кокера Клоуна, лизавшего ей лицо. Он проявлял куда меньшее уважение к ее отдыху, чем я. Присев на постель, я поставил на покрывало поднос.

– О, как это мило с твоей стороны! – произнесла она.

Брижит выпила сок и с удовольствием набросилась на тосты. Я никогда не видел, чтобы она беспокоилась о своей талии. Голодная, она ела сколько хотела. Ей были неведомы муки современных женщин, мечтающих о похудении. Брижит вела активный образ жизни, но больше не танцевала (за исключением чача-ча) и не компенсировала упражнения в студии Уолкера гимнастикой или спортом. Но тело ее оставалось гибким и красивым.

Оттолкнув поднос, она вскочила с постели. Летом Брижит спала голая, но сейчас было только начало марта, и на ней была ночная сорочка, какие носили наши бабушки, купленная на блошином рынке. Задолго до того, как хиппи ввели моду на кружева, ей нравились шифоны прошлого века. Встав на колени, она некоторое время поиграла с Клоуном.

Я пошел в соседний салон, чтобы ответить на телефонный звонок, когда она позвала меня:

– Вава!

Я вернулся назад. Дверца стенного шкафа с зеркалом была открыта, и Брижит рассматривала себя в нем. Она подняла подол сорочки:

– Можешь ли ты по-прежнему обхватить мою талию пальцами обеих рук?

Я попробовал. Слегка поднатужившись, я все же сумел это сделать.

– Еще все в порядке, – сказала она и в сопровождении собаки отправилась в ванную.

У нас было назначено свидание в «Фукетсе» с Раулем и Жаном-Луи Трентиньяном. Брижит еще ни разу не видела молодого актера, который должен был играть ее мужа в фильме. Жан-Луи, которого я обнаружил в театре, до этого не снимался в кино. Его робкое обаяние, скрытая под неловкой жестикуляцией мужская сила и несомненный талант убедили, что он будет идеальным в роли Мишеля.

Во время обеда Брижит критически поглядывала на Жана-Луи. Почувствовав неловкость, тот покинул нас еще до того, как подали кофе. Едва он отошел подальше, как Брижит взорвалась:

– Да это же обалдуй какой-то!

– Он, конечно, не Брандо, но у него приятная улыбка, – заметил Рауль.

– С улыбкой не занимаются любовью! – буйствовала Брижит.

– Никто не заставляет тебя с ним спать, – сказал я.

– Но притворяться еще хуже. Я никогда не смогу убедить себя, что влюблена в такого типа. Не могли найти другого!

Если Брижит упиралась, переубедить ее было не просто. К счастью, в фильме Жюльетта сначала не любит Мишеля. Она лишь постепенно открывает его для себя и начинает любить.

– Не переживай, – сказал я расстроенному Раулю. – В шарме Жану-Луи не откажешь. Я полагаю, что он изрядный хитрец. Со временем она к нему переменится.

Я и не знал, какими пророческими окажутся эти слова.

В первый съемочный день фильма «И Бог создал женщину…» мы работали на маленьком пляже в бухте Коннубье, в двух километрах от Сен-Тропе. Стояла прекрасная погода. Я точно знал, чего намерен добиться, и не испытывал волнения дебютанта. В то время проблемы, связанные с использованием цвета и синемаскопа не пугали, а, скорее, стимулировали воображение. Меня окружала прекрасная съемочная группа, выбранные с согласия продюсера актеры, я был уверен в победе подобно молодому Бонапарту перед итальянским походом. Сомнения старых техников, которым пришлось столкнуться с дебютантом и с новыми кинематографическими критериями, быстро рассеялись. Как ни странно, но меня беспокоила Брижит.

Она привыкла к определенной стилистике фильмов, забавных, эротичных и неизменно искусственных, и не ожидала, что я потребую от нее достоверности, искренности, которые ей прежде не приходилось играть. Чтобы стать Жюльеттой, ей следовало выложиться до конца. То, что она должна была раздеваться, ее мало трогало. Страшило другое – необходимость вывернуть наизнанку душу, раскрыться до конца. Я приводил в беспорядок ее волосы, запрещал поправлять грим между планами. Она чувствовала себя обнаженной, уязвимой. И сходила с ума. Я же знал, что подобный психологический стриптиз, каким бы трудным он ни был, определял успех фильма. Ее успех в частности. Она привыкла к своему статусу «звездочки», я же хотел создать «звезду».

Прошла неделя, прежде чем мы смогли посмотреть отснятый материал на студии «Викторин» в Ницце. Выходя из просмотрового зала, Брижит плакала. Говорила, что выглядит омерзительно, что плохо причесана, плохо загримирована. Я посадил ее в машину и отвез к морю, на самый край набережной Прогулки Англичан. В конце апреля здесь еще было пустынно. Я посадил ее на гальку рядом с собой. Она больше не плакала и только жаловалась, что тушь ресниц режет глаза.

– Хороша же я буду вечером с глазами опоссума.

– А какие глаза у опоссумов?

– Красные.

Мне всегда казалось, что глаза у опоссумов синие, но я не стал возражать.

– И почему ты привез меня на пляж с галькой, от которой болит копчик? – продолжала Брижит. – Это не пляж, а доска с гвоздями факира или место прогулок старых англичанок, которые никогда не снимают ботинок.

В конце концов она рассмеялась над своими страхами и успокоилась.

– Помнишь, что ты говорила о своих родителях? – спросил я. – Ты мне не верила, что настанет день, когда будешь счастлива, имея в их лице друзей.

– Ты оказался прав.

– Доверься мне и теперь. Я когда-нибудь делал тебе больно?

– Да, – ответила она. – Но сам того не замечая.

Я взглянул на нее немного растерянно и продолжал:

– Если ты не понимаешь, чего я от тебя добиваюсь на съемке, по крайней мере не сопротивляйся. Иначе мы проиграем оба. А я куда больше тебя. Ты уже подписала контракт на другую картину, ты не рискуешь карьерой. Если я просчитаюсь, это будет означать, что ты снялась в неудачном фильме, о котором быстро позабудут. Но если окажусь прав, произойдет нечто важное для нас обоих. Словом, ты готова меня слушаться, даже если не согласна?

– Да, – сказала Брижит.

Она часто меняла свои решения, но всегда выполняла обещания, если речь шла о чем-то важном.

После трех недель съемок на натуре группа переехала в павильон студии «Викторин».

Почувствовав мой стиль, Брижит все больше сливалась с образом своей героини. В такой мере, что день ото дня менялось и ее отношение к Мишелю, которого играл Трентиньян. Я старался в меру возможности снимать фильм, следуя хронологии экранных событий. Так что каждый день действительность догоняла вымысел.

Я с тревогой ждал большой любовной сцены между Брижит и Жаном-Луи.

Брижит разделась в гримерной, набросила на себя халатик и прошла к нам в павильон. Была абсолютно раскованна и смеялась вместе с членами группы. Жан-Луи был натянут и казался не в своей тарелке. Я всячески старался объективно анализировать свои чувства, обнаружив, что ничуть не ревную. Мне никак не удавалось связать то, что происходило на съемке, с жизнью. Я словно листал книгу с картинками.

Скинув халатик, Брижит нагая легла на постель. Согласно сценарию, Жан-Луи растянулся рядом с ней и обнял ее.

Когда я сказал «стоп», они остались в прежнем положении, и костюмерша прикрыла их халатом.

Позднее в тот же день я снимал другую сцену – крупный план Брижит, которая стоя целовала Жана-Луи. Потом его голова опускалась вниз и выходила из кадра, а камера продолжала снимать Брижит, на лице которой читалось наслаждение.

Я спросил ее, когда отсняли сцену, о чем она тогда думала.

– Ни о чем, – ответила она. – Об удовольствии.

Однажды, когда я прогуливался с Брижит по одной из студийных аллей, мое внимание привлекла крупная фигура мужчины, шедшего, опираясь о палку. Сначала мне показалось, что это Орсон Уэллес, но я быстро понял свое заблуждение: «Уэллес не такой старый». Когда мы подошли ближе, я понял, что передо мной сэр Уинстон Черчилль. Его сопровождал генерал Корнильон-Молинье.

Я поздоровался с генералом, который знал Брижит по встречам на улице Варенн. Он представил нам Черчилля.

Брижит всегда оставалась сама собой, кто бы ни находился перед нею – ее костюмерша или один из самых знаменитых людей в мире. После обмена любезностями наступило молчание. Глаза Черчилля загорелись. Казалось, он забавляется, молча наблюдая за молоденькой актрисой. Какую банальность произнесет этот чувственный рот, созданный для экрана и поцелуев? Мы с генералом, словно сговорившись, молчали.