Текст книги "Ключевая фраза"

Глава 11

Каховский, неожиданно получив изрядную дозу философского настроя на птичьем рынке, решил позвонить своему другу Павлу Кременецкому, благодаря которому сейчас и занимался делом Елизаветы Вульф.

Набрав номер телефона, минуту наслаждался музыкой из любимого Пашиного фильма «День сурка», под которую главный герой просыпался каждое очередное утро одного и того же дня.

Кременецкий наконец взял трубку.

– Артем, привет! – веселый голос Павла был разбавлен алкоголем и фоновыми звуками ресторана. – Мы тут с отцом Петром сидим, трапезничаем в «Маркете». Давай к нам? Поговорим о душе по душам с духовным отцом нашим.

Павел часто общался со священниками, искренне и даже отчаянно верил в Бога, помогал строить храмы, щедро оплачивая счета на их строительство, но при этом умудрялся жульничать во время Великого Поста, например, допуская скоромную пищу и веселящие напитки, для чего специально мягко напрашивался в гости.

– Паша, ты же на посту, тебе нельзя, – шутливо говорил Артем и наливал «беленькую» в хрустальный лафитничек, иногда принимая Павла у себя дома как гостя, «случайно ехавшего мимо».

– Батюшка сказал: если в гостях, имеешь право не соблюдать, ибо в гостях принято есть и пить то, что подают. Так что не хочу тебя обидеть, наливай, раз уж взялся за бутылку! – отвечал на шутку Павел, накладывая в тарелку что-то не очень жирное, вроде грибов или копченого мяса.

На этот раз пост уже давно закончился, поэтому Кременецкий мог себе позволить от души пообщаться со своими духовными отцами в каком-нибудь уютном заведении.

– Ладно, сейчас заеду, «отец Павел»! – сказал Артем, недолго колебавшись. – Как раз у меня есть тема, которую хотел бы с вами обсудить.

Артем застал отцов Петра и «Павла» в дальнем углу ресторанного зала, огороженном легкой восточной ширмой. На деревянном столе, накрытом бамбуковыми подстилками под тарелки, расположилось изобилие угощений, которое отец Петр в силу своей скромности заказать не мог, но мирянин Павел, заправляющий многомиллионным бизнесом, как раз был сделать обязан. Тут были и японские лоснящиеся от обилия витамина В ломтики тунца и желтохвоста, приправленные зелеными кучками васаби по бокам; и нарезанные столбики огурца и сельдерея, воткнутые в стартовый комплекс хрустального стакана, готовые смыть своей свежестью остатки вкуса предыдущего блюда перед прибытием нового; и крабовое мясо в разных вариациях с перцем чили и красным соусом, и пахучая копченая дорада, отражающая свет серебром бортов и тупых глаз, уставившихся куда-то в незнакомый ей мир двуногих сухопутных существ.

– Приветствую вас, отец Петр! – Каховский троекратно обнялся со священником, одетым в джинсы и довольно поношенный пиджак.

С Павлом Артем обнялся также трижды, дружески похлопывая его по спине во время объятий.

– Как поживаешь, Артем? – спросил отец Петр, когда Каховский присел за стол.

– Вашими молитвами, отец Петр, слава Богу! – ответил Артем.

– Артем сейчас ведет дело той несчастной Лизаветы, помните, отец Петр? – сообщил Кременецкий. – Ну, той, которая к вам на исповедь ходила…

– Я помню, конечно, – отец Петр погладил седую бороду и взялся за рюмку. – Предлагаю выпить за Артема, за его труд. Ношу, которую он несет вместе с людьми, нуждающимися в его помощи, не каждый в состоянии понести так, как это делает он. И, с Божьей помощью, его труд приносит плоды. И в этот раз, я надеюсь, все сложится хорошо, и Артем, как всегда, выйдет победителем.

– И воздастся ему по трудам его, – подхватил тост Кременецкий, опрокидывая рюмку в рот.

Артем пригубил водку, отпив половинку налитого, как это делал отец Петр. Павел же никогда не «половинил».

– А что, отец Петр, Лизавета, значит, была у вас на исповеди? – поинтересовался адвокат.

– Была, – неохотно подтвердил отец Петр. – Непростая девушка.

– Наверное, Артему бы пригодилось узнать, что она говорила? – подмигнул Каховскому Павел. – Но отец Петр не скажет. А то бы я про свою жену все уже знал!

– Ты про свою жену и так все знаешь, Павел, – отец Петр похлопал Кременецкого по плечу. – На то ты и муж венчаный.

– Федор Вульф тоже муж венчаный для Елизаветы, а вон как? Не знал, что она его кислотой-то траванет, – Кременецкий хохотнул.

– Когда твоя супруга захочет тебя отравить, ты это почувствуешь, Павел, – серьезно сказал отец Петр.

Улыбка сползла с лица Кременецкого.

– Что значит «когда захочет»? Думаете, она может захотеть?

– Я думаю, что если она захочет, то ты почувствуешь это сразу. Но я не вижу причин, чтобы до этого дошло, – отец Петр улыбнулся. – Павел, успокойся, не будет тебя травить твоя супруга, она верующий человек и хорошая жена.

Молчавший до этого момента Артем спросил:

– А как верующий человек и хорошая жена, такая как Лиза Вульф, вдруг смогла стать убийцей? Ведь это невозможно?!

– Кто знает, как это может происходить, Артем? Бесы постоянно мешают человеку. Дьявол всегда искушает.

– Почему Бог ему не может помешать? – спросил Артем, хотя ответ он уже слышал неоднократно. – Или он потом просто накажет человека за слабость – и всё?

– Потому что Бог может испытывать человека. Бог любит нас. Не всегда наши неудачи или беды – результат наших грехов. Это могут быть и испытания. Бог дает только те испытания, что человеку по силам. А насчет наказания за грехи… Все грешат. Я, ты, наш друг и истинный сын православной церкви Павел…

– Да, кстати, – Павел польщенно замурлыкал. – Вот дьявол трижды искушал Христа, а ведь он знал, чей это сын! Что уж про нас говорить? Главное, чтобы человек осознавал, что он грешит… Если он перестает осознавать, давать оценку своим поступкам, то вот это как раз проблема. Верно я говорю, отец Петр?

– Верно, Павел, верно, – отец Петр хитро улыбнулся. – Кстати, вот о грехе. Я в нашем храме проводил пасхальные службы недавно. Какой-то юноша, явно нацист, прямо на территории храмового комплекса стал гадкие листовки разбрасывать. Я за ним погнался, каюсь, не сдержался… Поймал его, скрутил и пару тумаков отвесил. Полицию вызвал. Они приехали, говорят, как же вы, святой отец, на человека Божьего руку подняли? Не по-христиански, говорят… Он на вас заявление писать собрался. Я отвечаю: «А как веру защищать? Если кто с мечом придет? Я ж, говорю, не пришел к нему на собрание его друзей-нацистов, не начал проверять его печень локтем на прочность, я ведь здесь у себя защищаю веру…»

Артем и Павел переглянулись и не смогли сдержать смеха.

– Мы с тобой, Паша, про святого отца чего-то не знаем, похоже… – сквозь слезы смеха сказал Каховский. – Батюшка-то непростой очень…

– А что? – улыбнувшись, довольно произнес отец Петр. – Я не скрывал никогда, что до принятия сана я закончил военное училище. И был командиром разведроты. Дорога к Богу у каждого своя, знаете ли…

– Оттого, отец Петр, нам с вами так легко, – сказал Кременецкий, разливая водку. – Родственные души почти. Одним миром, так сказать, мазаны…

После еще пары рюмок, которые Артем уже чисто символически только пригубил, он решился-таки рассказать об идее, которая его преследовала с недавнего времени, – о ключевой фразе.

– То есть ты хочешь сказать, брат, что тебе нужно оптимизировать свою веб-страницу понимания уголовного дела так, чтобы мысленный поисковый запрос каждого присяжного смог попасть именно на нее, не промахнувшись? – уже чуть заплетающимся языком сформулировал Павел услышанное.

– Паша, вот я не удивляюсь, что у тебя была пятерка по логике и математике, и вообще ты удачливый бизнесмен. Схватываешь сложные вещи на лету, – похвалил друга Артем.

Отец Петр, отложив вилку, которой безуспешно пытался поймать скользкий опенок, внимательно посмотрел на Каховского.

– Ты думаешь, Бог просто набрал на компьютере программу, по которой мы все живем, то есть просто нас прописал? Ты думаешь, все так вот просто?

– Артем думает, что может вычислить пути Господни, которые неисповедимы, – хохотнул Павел и добавил, уже лично обращаясь к Артему: – Тебе не кажется, что если бы Бог хотел дать нам знания, то Он бы уже это сделал? И поделился бы с нами, зачем мы и почему тут?

Артем внимательно посмотрел в глаза Павлу, как бы оценивая, сможет ли он понять его мысль после выпитого.

– Нет, брат, я думаю, что если Бог создал человека по своему образу и подобию, то однозначно наше желание что-то узнать и постичь, открыть какие-то тайные знания, в том числе и по поводу смысла нашего существования, – это Его замысел. Может, Он так специально придумал, что мы догадаемся когда-то, как присоединиться к его разуму? Что если наши полеты в космос – это тупиковая ветвь развития? Зачем строить космические корабли и куда-то их посылать, когда можно посылать информацию о себе? Информация о нашей личности, Паша, записана где-то тут.

Артем стукнул себя кулаком в грудь.

– Или тут, – палец адвоката постучал по голове. – То есть Он как-то информацию записал… точнее, наше тело в нашем трехмерном мире является носителем информации, записанной на что-то. Скорее всего, на воду, раз уж мы на 90 процентов из нее состоим. Так вот, если мы научимся переписывать эту информацию с одного носителя на другой? Данные о личности просто копировать на некую флеш-карту? Или запускать ее в интернет? Да что интернет, это всего лишь глобальная сеть в масштабах Земли, а что если есть мировой интернет? Там уже все давно общаются между собой и с Ним, а мы все ракеты в космос запускаем да пытаемся победить болезни нашего тела, которое не сегодня-завтра сожрет или СПИД, или рак, или еще вирус какой…

Артем достал толстую ракету сельдерея из стартового комплекса стакана, окунул в вязкое топливо майонеза, сочно хрустнул, надкусывая.

– Ты отрицаешь существование Бога, что ли? Какой-то мировой разум сможет открыть твоя наука? – Павел явно не улавливал мысль Каховского. – Отец Петр, объясните этому материалисту, что никакая наука не сможет добраться до Бога, ибо он тут…

Кременецкий тоже ткнул себя кулаком в грудь.

– Или тут, – повторил он жест адвоката, стуча пальцем по голове.

– Павел, Артем нисколько не противоречит Божьему учению. Наоборот, он признает существование Бога. Он просто пытается объяснить доходчивым языком, какой Он и что Он придумал. Наука может доказать только присутствие Бога, она не сможет доказать его отсутствие, – спокойно резюмировал сказанное отец Петр.

Каховский посмотрел на Павла и отца Петра по очереди и произнес:

– Вы абсолютно правы, отец Петр. Священные книги: Библия, Евангелие, Тора – они все написаны таким языком и в таких образах, чтобы было понятно людям того времени. Сейчас, когда я читаю их, мне кое-что кажется странным, потому что я много знаю из того, что дала наука. Например, несколько тысяч лет назад никто бы не понял, если бы для здоровья населения в жарком климате Иудеи священник начал объяснять, почему нельзя есть свинину, а барашка можно. Кто бы понял, если бы простым людям тогда рассказали про бактерии в помоях, которые ест свинья, и про болезни, с этим связанные? Барашек не будет есть всякое дерьмо, он щиплет травку, его мясо безопасно. Мясо свиньи опасно. Квасное в пути – нельзя, скиснет, бактерии разрушат здоровье. Мясное с молочным есть нельзя, ибо молоко мешает усвоить железо из мяса, но кто там что понял бы? Просто сказано – нельзя!!! Просто, граждане, поверьте, что нельзя!!! Но сейчас мы же понимаем, почему нельзя! Мы нашли этому объяснение, причем даже не пытаясь объяснить, просто так получилось.

Каховский перевел дух и глотнул воды. Воспользовавшись паузой, Павел вставил:

– Ну а насчет души? Насчет того, что душа у человека бессмертна, и есть рай и ад, ты тоже думаешь, есть объяснение? Или появится со временем?

Каховский взглянул на отца Петра, как бы спрашивая, нужно ли на этот вопрос отвечать или лучше воздержаться. Отец Петр внимательно слушал и, казалось, был заинтересован в ответе.

– Насчет души, Павел… Думаю, это как раз и есть информация о личности, которая в течение жизни записывается куда-то в нашем теле…

– Ага, тогда как же она отлетает? Если есть, куда отлетать, то есть хранилище душ, то с точки зрения твоей логики получается ерунда. Если мы всего лишь байты информации, значит, со смертью человека данные о нем просто стираются, как ты стираешь ненужный файл у себя в компьютере? Тогда нет никакого хранилища душ, никто никуда не улетает и никто никогда не возрождается? – Павел торжествующе посмотрел на друга.

– Ошибаешься! – язвительно сказал Артем. – К твоему счастью, есть хранилище. Я, правда, не знаю насчет рая и ада, но хранилище душ точно есть! Паш, я не стираю ненужных файлов, чтоб ты знал. Я не знаю, когда и где они пригодятся. Я их всегда копирую и где-то храню. Плохие или хорошие, нужные или нет, у меня всегда все копируется. Данные со старых телефонов или компьютеров у меня до сих пор иногда всплывают как нужные, хотя я о некоторых уже и забыл давно. Так вот, представь, если я – никчемный землянин, сделанный из праха, сохраняю нужные мне файлы и программы, то что говорить о Нём!!!

При словах «о Нём» Артем торжественно поднял палец вверх и закатил глаза под потолок.

– Он, который создал вообще всё, уж, наверное, имеет такую флеш-карту, на которой все это может храниться и копируется мгновенно. Это и есть хранилище душ. Иногда оттуда можно что-то достать и использовать. Хотя информация о нас и так передается из поколения в поколение, через гены. Это ведь тоже способ сохранения данных, хотя это принято называть эволюцией.

– Артем, если хочешь, мы можем пообщаться с тобой по поводу идеи ключевой фразы отдельно, не сейчас. Молитвы, сила слова – это слишком серьезная тема, чтобы обсуждать ее под водку, – отец Петр в очередной раз похлопал Артема по плечу.

– Только давайте вместе со мной, – Павел надул губы. – Мне тоже интересно. Чего это вы сами будете обсуждать без меня то, что начато, можно сказать, по моей инициативе? Нет уж. А с предложением закончить серьезные разговоры согласен. Все это важно, но в данный конкретный момент не имеет никакого значения.

Артем сквозь шум ресторана различил знакомое тренканье полученного СМС. Мельком взглянув на экран, прочел очередное сообщение от Николая:

«Вообще-то я могу и передумать. Будешь меня искать сам».

Артем подумал и написал в ответ: «Завтра в районе Камергерского. У меня дела там в Госдуме в обед».

Глава 12

Когда Лизавета Мышкина перебралась из пыльной каморки швейного ателье в квартиру Федора Вульфа, малогабаритная двушка в доме хрущевской постройки показалась ей дворцом. Бо́льшая комната была площадью 14 квадратных метров, добрую часть которых съедала угловая стенка-шкаф на две стены. Вторая, маленькая 6-метровая комнатка никак не обозначала своего присутствия, ибо вход в нее был оборудован через дверцу стенного шкафа.

Федор предложил Мышкиной место для сна на выбор – либо «в зале», либо «в шкафу».

Елизавета выбрала «шкаф», но, понятно, долго она там одна не спала, уже через две ночи они с Федором сблизились.

Через месяц можно было сказать, что они ведут совместное хозяйство: Елизавета готовила и стирала, Федор иногда приносил продукты из магазина или от родителей. Вместе они обедали только в кафе по выходным, когда у него не было занятий, а у нее – работы.

Через полгода такой жизни для Елизаветы стало очевидным, что лучше Федора на свете нет: он был идеалом – внимательным, заботливым, любящим и понимающим с полуслова.

Его родители-пенсионеры были интеллигентными москвичами, переживавшими больше всего за окончание учебы сына в университете и не влезавшими в его личную жизнь. С родителями Федора молодые люди вместе встречались несколько раз, как-то мельком; в основном Федор ездил к ним один, иногда оставаясь ночевать. Самое продолжительное общение вышло на свадьбу, случившуюся сразу после окончания Федором университета. Свекровь что-то рассказывала Лизе о кулинарных пристрастиях Феди, свекр же, напившись, просто пытался поцеловать ее в щеку – как дочь, которую принимает. Оба ее теперь уже родственника говорили правильные вещи, но делали это таким тоном, будто Лиза была тяжело больна, если не при смерти. Лиза не обращала особого внимания на них, как и на еще какие-то неприятные слова и взгляды, которыми ее одаривали знакомые и родные Федора; со стороны Лизы на свадьбе была только одна подруга – Кира, с которой они работали в ателье.

После свадьбы для Мышкиной, ставшей Вульф, наступил не медовый месяц, а медовые годы. Такого обожания своей персоны со стороны кого-то она не то что не испытывала никогда, она даже не могла вообразить, что такое возможно. Ее не покидало ощущение, что она с какой-то проселочной грязной дороги вдруг выехала на пятиполосную автостраду на шикарном авто и только набирает скорость. Каждая минута ее жизни была наполнена счастьем, казалось, конца этой дороге не будет, а впереди только радостные события. Молодые супруги, прожив год, венчались в церкви, где поклялись друг другу в вечной любви не только на земле, но и на небе. Лиза стала задумываться о ребенке, несколько раз она говорила об этом Федору, как бы невзначай, но тот только отшучивался, хотя всегда давал понять, каким отличным он станет отцом в свое время.

Учитывая, что Федор после окончания университета приличной работы найти не мог, а продолжал жить на средства родителей, его воздержание от отцовства казалось Лизе вполне оправданным.

Счастье молодой семьи Вульф продлилось почти три года, как вдруг закончилось так же, как и началось, – внезапно. Один за другим умерли родители Федора: сначала отец, затем через два месяца после его смерти – мать.

Федор начал выпивать, что поначалу Лизу не беспокоило: как-то же ее любимый муж должен был снимать стресс от потери родителей… У него не было особых увлечений или работы, чтобы отвлечься, поэтому он находил утешение традиционным способом. Через несколько месяцев Федор оформил на свое имя завещанную ему родителями квартиру и договорился о сдаче ее в аренду.

Федор Вульф очень быстро привык к состоянию пьянства, в деньгах он не нуждался, арендной платы за квартиру вполне хватало на выпивку и еду, да еще Лиза работала, принося в дом хоть небольшую, но вполне стабильную зарплату.

Лиза начала понимать, что Федор «ныряет» все глубже, пытаясь добраться до дна жизни, когда человек перестает понимать разницу между утром и вечером. Она слишком хорошо была знакома с таким состоянием, в котором находились многие ее старые знакомые, поэтому, конечно, она боролась, чтобы не потерять любимого.

Она пыталась с ним говорить, просила его не пить больше, и он неизменно обещал «завязать завтра», но завтра все начиналось сначала. Федор не был злым или буйным, когда напивался, – наоборот, он был очень мил и понимал, как он неправ и как Лиза должна страдать от его пагубного пристрастия. Он, скорее, был типаж Мармеладова из «Преступления и наказания», монолог которого из первых глав романа Достоевского Федор, кстати, знал наизусть и любил его цитировать, когда Лиза начинала плакать, обнаружив его в очередной раз размазанным на диване.

– Ну-с, пусть я свинья, а она дама! Я звериный образ имею, а Катерина Ивановна, супруга моя, – особа образованная и урожденная штаб-офицерская дочь! Пусть, пусть я подлец, она же сердца высокого, и чувств, облагороженных воспитанием, исполнена. А между тем… о, если б она пожалела меня! Ведь надобно же, чтоб у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели! – декламировал Федор, глядя куда-то в потолок.

– Лиза!!! Супруга моя!!! – переводил он пьяный взгляд на плачущую жену. – Лизавета моя!!! Потаскай меня за вихры! Ибо я пью, так как в питии сем сострадания и чувства ищу! Не веселья, а единой скорби ищу. Пью, ибо сугубо страдать хочу!!!

Лиза уходила в шкаф-спальню и плакала там от бессилия, пока Федор продолжал цитировать классика заплетающимся языком.

Лиза, не понимая, как спасти своего мужа, искала совета в книгах и в интернете. Всемирная паутина дает множество советов по запросу «как избавить мужа от пьянства и вернуть любовь», и Мышкина-Вульф ночами просиживала на форумах, где впитывала различные испробованные другими способы. Помимо обращений к гадалкам и колдуньям, интернет в лице опытных дам выдавал совет – «Измени ему» Лиза воспринимала такой совет как некий розыгрыш, ибо не могла взять в толк, как можно вылечить любимого человека, сделав ему больно, а себе противно. Ничего, кроме чувства отвращения, к физической измене Лиза не испытывала, ощущая приступ тошноты от одной только мысли о чужом запахе или прикосновении к своему телу.

Как-то раз, набравшись смелости, она выпалила своему осоловевшему к вечеру супругу:

– Ты совсем на меня не обращаешь внимания! Я для тебя – мебель? Я ведь твоя жена!

Федор посмотрел на нее коровьими глазами и промычал:

– Ну, не жениться же мне было в самом деле для мебели?

Дождавшись, пока глаза Лизы нальются слезами, как будто это доставляло ему эстетическое наслаждение, Федор продолжил:

– А знаешь ли ты, откуда вообще взялось выражение «для мебели»? И почему именно «для мебели», а не, как ты выразилась, «я для тебя – мебель»? Дурацкое сочетание «для мебели», ведь верно? Для мебели…

Федор закрыл глаза и замолчал.

Лиза всхлипнула и, подумав немного, решила продолжить разговор, надеясь таким образом вывести Федора из нирваны алкогольного опьянения хотя бы на миг. Федор никогда не был многословным, даже когда выпьет. Обычно он общался с миром через свой смартфон или реже через компьютер. Сейчас Федора явно несло, и Лиза решила воспользоваться моментом, чтобы просто поговорить с ним.

– Откуда? – спросила она тихо.

Супруг приоткрыл глаза и с удовольствием пьяного умника сообщил:

– Это опять же из Достоевского, моя обожаемая Лизавета… Когда-то мы с тобой вместе будем его читать… В старости… Когда у меня выпадут зубы и ты будешь мне жевать пищу, чтобы накормить обедом, когда мои глаза устанут от чтения – ты будешь мне читать Достоевского, а я такой старый, толстый и ленивый буду возлежать на диване, почти как сейчас, и слушать твой голос…

Федор опять замолчал на минуту, потом, вдруг вспомнив что-то, продолжил:

– Для мебели… Это был такой жених у сестры Раскольникова Дуни – Петр Петрович… Как же его фамилия-то была?.. Позитивный человек во всех отношениях, адвокат… Решил он взять в жены девушку молодую, но бедную и желательно опозоренную, чтобы благодарила его всю жизнь за его благородство… Позитивный человек Петр Петрович и очень практичный…

Лиза слушала и понимала, что Федор сейчас говорит о них, так как он – позитивный и благородный, а она – как раз та самая Дуняша и есть.

– А она ему, стерва, отказала… Представляешь, Лиза? Брат ее – Родион, тот, который двойную мокруху-то учинил… Не понравился Раскольникову Петр Петрович, он сестре и наговорил всякого… А почему? Не любит тебя Петрович, не любит, блоха поганая, говорил… Отказала, в общем, Дуня своему счастью позитивному… Адвокату, имеющему дела в Сенате, отказала… Любовь, видите ли… А что такое любовь, в твоем понимании, Лиза? А?

– Любовь – это все!!! Это ради чего все устроено, Федя, – с надеждой на его понимание сказала Лиза.

– Вот, Дуня убедилась, что он ее не любит, – не услышав ответа, произнес Вульф. – Но он же ее из глуши вытащил, в столицу перевез, сундук оплатил… Ну, не оплатил, договорился просто, какая разница… А любовь, милая моя девочка, – это не то, что вы все думаете обычно: ах, ох… просто это формула.

– Химическая? – попыталась язвой продолжить беседу Лиза.

– Просто формула. Не знаю… Любовь – это дружба плюс страсть. Страсть – понятно, что это такое. А вот дружба… Дружба – это, дорогая моя, взаимная бескорыстная приязнь, основанная на любви или уважении. Понятно? Взаимная бескорыстная приязнь… Круг замкнулся… Любовь основана на любви…

– Но ведь на любви основано все в мире, даже любовь, та, которая даже в твоем понимании, – вспыхнула Лиза.

Федор удивленно и почти трезво взглянул на нее.

– Ну да, миром правит любовь, известная тема… – он улыбнулся. – Ты моя девочка…. Мммммммммммммммммаааааааааа!

Федор изобразил в ее сторону звучный поцелуй. Лиза отвернулась.

– Любовь, благородство, сундук… А вы, женщины, думаете, что любовь – это когда о вас заботятся. Вы просто очень практичные… Вам наплевать на дружбу и даже наплевать на страсть. Вам нужна забота о вас… Тогда вас любят, вы считаете. А не заботятся, значит, не любят.

– А ты считаешь, не заботятся – значит, любят, что ли? – Лиза вспыхнула еще сильнее.

– Вы путаете заботу с удовлетворением ваших капризов, моя милая, – Федор залез себе рукой под майку и почесал живот. – Вам кажется, что если мужчина потакает каждому вашему мелкому желанию, он заботится и любит. А если нет, то сволочь и негодяй. Вот купил мужчина тебе мерседес, например. Подарил. Катайся. Подруги на опелях ездят или ниссанах кашкай, а ты на мерсе. Так нет же! Колесико спустило на дороге – ты вместо вызова эвакуатора звонишь ему: «Спасай, колесико у меня сдулось». А он в это время, может, мир спасает или шведскую принцессу как вариант… А ты ему: колесико! И не сменит тебе колесико – так он тебя не любит, а подругу твою ее муж любит, ибо тот примчится к ней в метро на станцию Проспект Мира, где она каблук сломала на своих дешевых туфлях.

Лиза хотела что-то сказать, но Федор продолжал:

– Вот Петр Петрович этот. Практичный человек. Он что, не любил Дуню Раскольникову? Да он ее вытащил из дерьма, разве не должна она ему быть благодарна за это? Разве это не дружба и страсть? Он ей помог и он ее хотел как женщину!

– Он перевез ее сундук… – напомнила Лиза. – Всего лишь сундук.

– Но сундук же – это практично! Она в сундуке хранит платья, он заботится о сундуке и ее платьях… Платья – это ее комфорт. Разве он не заботился? Разве не любил? Или вот, помнишь, тут по телеку шел фильм… Как он назывался? Про большие глаза на рисунках…

– Так и назывался – «Большие глаза», – напомнила Лиза.

– Да, точно, там мадам одна рисовала портреты детей с неимоверно большими глазами, а он… то есть ее муж – эти портреты удачно продавал. А раньше они были никому не нужны. И они оба стали богатыми и знаменитыми. Разве он ее не любил?

– Нет! – твердо ответила Лиза. – Он любил себя. Он продавал ее картины под своим именем. Это подло!

– Да как ты не понимаешь! – воскликнул Федор, приподнимаясь на диване на локте так резко, что чуть не свалился. – Никто не покупал бы картины у него, если бы он продавал картины жены. Люди любят покупать картины у автора. Это круто. Он это понимал. И, если ты вспомнишь, то ведь был момент, когда у нее была возможность сказать: «Я автор!» Когда один богатый клиент требовал автора. Что сделал он? Он стоял и с надеждой смотрел на жену, которая жевала сопли! Она стояла рядом и могла упустить известного клиента! А картина в его коллекции повлекла серию выгодных продаж! И муж это понимал, а она всё жевала и жевала… сопли свои. Он и сказал: «Я автор!» Сказал это, чтобы клиент не ушел, чтобы они зажили богато и счастливо. Разве это не любовь? Он что? Должен был сказать: «Вот моя жена, она автор»? Та, которая сопли жует…

– Да, он должен был так сказать, если любил, – твердо ответила Лиза.

– Тьфу ты… Странные вы, женщины, все-таки… Вам мерседес дарят, а вы все о сломанном каблуке в метро мечтаете…

Супруги замолчали. Федор, казалось, уснул. Лиза размышляла над случайно возникшей дискуссией: ей показалось, что именно так, разговорами по душам об общих впечатлениях, можно вернуть мужа к жизни, поднять его с того дна, на которое он сам себя опустил.

Она пошевелилась, пытаясь шорохом одежды разбудить Федора.

– Кто-то мерседес дарит, кто-то туфли в метро помогает сменить… – сказала она, не дождавшись реакции, и добавила тверже: – Кто-то на диване лежит просто, сама забота…

– Да, – подал голос Вульф. – Иногда просто жениться – уже забота… Для мебели…

Федор свесился с дивана, пошарил рукой по полу, где обычно всегда оставлял бутылку с водой, нащупал ее и сделал несколько глотков из горлышка.

– Я ж так и не рассказал. Петр Петрович, тот, кого кинула Дуня Раскольникова, перед свадьбой заказал мебель в новую большую квартиру и внес аванс. Аванс бы ему не вернули за мебель. Вот он и думал: может, жениться еще на какой несчастной? «Для мебели»?

Глаза Лизы вновь повлажнели. Она встала и пошла в ванную. Федор улыбнулся и, повернувшись на другой бок, лицом к спинке дивана, промычал:

– Все мы живем для мебели… Все…

Вся жизнь Лизы и Федора, как хорошо снятый фильм, кадр за кадром восстанавливался в памяти Мышкиной, как только она закрывала глаза. В душной камере следственного изолятора ей не мешали звуки, главное было – не видеть лиц соседок, серых стен, пыльного оконного стекла, скудно пропускавшего воздух через открытую форточку, разбавляя его молекулами коррозии решетки. Как только ее веки опускались и ресницы касались щек, качественная картинка сна воспроизводила этот многолетний сериал. Очнувшись после очередной серии, Лиза ловила себя на мысли, что если это кино, такое доброе и хорошее вначале, так круто поменялось, значит, виноваты не актеры, то есть не она с Федором, а сценарист, тот, кто это все выдумал. Или его просто поменяли. Так бывает в мыльных операх. Уходит хороший сценарист, и никакие, даже самые звездные актеры «не вытащат» фильм. Хотя… Жизнь Лизы Мышкиной, если посмотреть на нее как на снятое кино для домохозяек, скорее всего, была написана пьющим сценаристом. Когда он не пил, то в ее жизни был ласковый дедушка, портфель с зайчиком и клубника утром перед школой. Когда автор уходил в запой, ее жизнь отравляла пьющая мать, бандиты, унижения и грязь. Выйдя из запоя, автор сценария сочинил поездку в Москву, доброго Павла и любящего Федора. А потом снова алкогольный угар, и вот на страницах ее жизни начали проявляться буквы обвинительного приговора.

«Кто же ты, автор сценария моей жизни?» – думала Лиза, не открывая глаз, за пять минут до подъема, разбуженная какофонией тюремных утренних звуков.