Текст книги "Искушение свободой"

* * *

Из «Записок революционера»: «В человеческой жизни мало таких радостных моментов, которые могут сравниться с внезапным зарождением обобщения… Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, тот никогда не забудет этого блаженного мгновения».

* * *

В сказках царевичу то и дело дают задания одно опаснее другого. Вот и князю Петру Кропоткину в конце концов предложили отчаянный маршрут: пройти по суше от Ленских золотых приисков до Читы. Никому ещё не удалось проложить этот путь через неведомые горы и долины.

Сообщение велось по рекам, что многократно удлиняло расстояния. А по суше из Читы можно было бы гнать на прииски скот, перевозить грузы, везти почту. Золотые прииски расширялись; на них уже работали тысячи людей. Экспедицию оплачивали местные богачи, которых называли в Сибири «маслопузами».

На Тихонозадонском прииске князь Кропоткин впервые увидел, какой ценой добывается золото.

На речной террасе в широкой канаве рабочие набрасывают лопатами песок в тачки. Их быстро отвозят по деревянным мосткам к лоткам, где идёт промывка. В других местах к разработкам подъезжают повозки. В стороне возвышалось крупное деревянное сооружение, где тарахтит мотор. Начинается механизация?

В 11 часов гудок. Рабочие стали сходиться в группы, по артелям. Одни на небольших кострах кипятят воду, готовят еду. Другие повалились в сторонке на траву. Надсмотрщик, немолодой усатый мужик в помятой шляпе и чёрной рубахе-косоворотке, отправился в контору.

Кропоткин подошёл к рабочему, лежащему на траве:

– Что, брат, умаялся?

– Да так, маленько. Считай, семь часиков отмаялись.

– Вы что, работаете с четырёх утра?

– А как же, с рассвета. Летом тут ночи, считай, нет.

– И когда отбой?

– В восемь.

– Выходит, четырнадцать часов?

– Выходит, так.

– Когда же отдыхать-то?

– На то есть воскресенье и кабак.

– А жить-то когда?

– …Ну, я посплю маленько. Извиняйте, если что не так.

И это не каторжане, а свободные рабочие. В чём же их свобода? А ведь назвали прииск по имени недавно сравнительно канонизированного святителя Тихона Задонского. Тут поневоле станешь атеистом.

Кропоткин вечером пишет в письме брату: «Управляющий работает часа 3 в день, ест прекрасную пищу от хозяев. Рабочий в разрезе стоит в дождь холод и жар, с 4 часов утра до 11 и с часа до восьми, итого, следовательно, 14 часов в день на самой тяжёлой мускульной работе, получая гроши».

Не тогда ли у князя Петра Кропоткина возникло желание стать революционером?

* * *

Что увлекает людей в неведомые края, совершить то, что другим оказалось не под силу? Авантюризм или романтика. Нередко – и то и другое. Пожалуй, именно так было с Кропоткиным.

Стремился ли он к познанию неизвестного, к географическим открытиям? Возможно. Каждый сильный духом и телом молодой образованный человек хотел бы сделать научное открытие. Хотя он понимал: надо пройти маршрут, не погибнуть и не погубить людей. Это – главное.

От Олёкминских приисков отряд есаула Петра Кропоткина – 52 лошади, 13 человек – отправился на юг, взяв провизии на три месяца. Проводником согласился быть немолодой якут. «Он действительно выполнил этот удивительный подвиг, хотя в горах не было положительно никакой тропы, – писал Кропоткин, восхищаясь мужеством и сообразительностью местного жителя, для которого тайга – дом родной.

Но разве не совершил подвиг и молодой командир отряда?

* * *

Перед Кропоткиным не ставились сложные исследовательские цели: слишком труден, опасен и неизведан был маршрут. Главное – пройти его. Тем не менее в отряде был топограф Машинский и молодой зоолог Поляков.

К этому времени Пётр Кропоткин приобрёл навыки полевых работ как географ и геолог. Он не был просто путешественником-первопроходцем. Он вёл метеорологические наблюдения, геологические описания, замеры высот и глазомерную съёмку местности. Материалы этих наблюдений будут опубликованы в солидном «Отчёте об Олёкминско-Витимской экспедиции».

Это первое крупное географическое сочинение П. А. Кропоткина.

* * *

По дремучей тайге движется караван. Мохнатые низкорослые якутские лошади упорно продираются сквозь заросли кедрового стланика; по звериным тропам минуют буреломы, заросшие березняком и малинником; осторожно, осаживаясь на круп, спускаются с круч; вышагивают бесконечные километры по каменным развалам, осыпям, оступаясь и сбивая в кровь ноги; порой по брюхо проваливаются в холодную жижу на болотах.

Так продолжается изо дня в день. Глухие неведомые места. Они не занесены на карты. Приходится пересекать новые и новые горные гряды, спускаться в узкие распадки и широкие долины, заросшие буйной растительностью. Начинает казаться, будто бесконечно возвращаются одни и те же подъёмы и спуски, переправы. А с очередного перевала вновь видны мрачные гребни горных хребтов, уходящих за горизонт.

Взбунтовались конюхи. Им приходилось ежедневно навьючивать и разгружать лошадей, не считая аварийных ситуаций на переправах и трудных участках переходов. Ни конца ни краю нет этому пути, неизвестно куда они забрели. Надо поворачивать назад, коли жизнь дорога

Как уговорить упрямых конюхов? Кропоткин доказывал, что им одним из этих дебрей не выбраться, а поворачивать обратно весь отряд он не позволит. Удалось прийти к соглашению. Для облегчения труда конюхов он обязал всех участников экспедиции таскать вьюки, следить за лошадьми, устраивать ночлег.

Что могло произойти с участниками экспедиции, если б не удалось Кропоткину успокоить людей? Скорее всего, разделившийся надвое отряд сгинул бы в таёжной глухомани.

* * *

Караван пересёк обширное нагорье, названное Кропоткиным Патомским (по реке Большой Патом). Опасная переправа через бурный Витим. Крутой горный хребет. Его Кропоткин назвал Северо-Муйским.

«Долгое время, – писал он, – перед этой каменной преградою рушились попытки как научных исследователей, так и золотопромышленных партий связать между собой разделяемые ею зачаточные центры культурной жизни: сумрачный вид, открывающийся на ряды её гольцов, которым конца не видно, скалистые вершины гор, опоясанные туманами, стремительность потоков и полнейшая безлюдность заставляли отступать перед нею или обходить её тех немногих исследователей, которые после трудных путешествий в горах, лежащих к северу или к югу от этого каменного пояса, подступали к его подножию».

Он преодолел эту природную преграду.

С Южно-Муйского хребта путешественникам открылось Витимское плоскогорье: обширные луга с островками леса и небольшими речками. Шёл четвёртый месяц похода. Главные опасности остались позади.

Для этого участка маршрута уже была официальная карта. Судя по ней, предстояло ещё преодолеть крутые склоны Станового хребта. Однако проходил день за днём, а вместо гор – только сравнительно пологий общий подъём рельефа. Кропоткин записал: «Станового хребта не существует, и этим именем называется размытый водами уступ, которым обрывается плоскогорье в долину реки Читы».

* * *

8 сентября 1866 года жители небольшого городка Читы были несказанно удивлены. С севера в город вошёл караван – полсотни вьючных лошадей! Говорили, что пришли с Олёкминских приисков, о которых здесь слыхом не слыхивали.

Перед отрядом Кропоткина стояла одна задача: проложить сухопутный маршрут от Лены до Читы. На это золотопромышленники выложили более 5 тысяч рублей золотом. Научные исследования оставались на личное усмотрение Кропоткина.

Пётр Алексеевич не довольствовался главной целью. Огромную массу фактов он привёл в «Отчёте об Олёкминско-Витимской экспедиции». Но не ограничился этим. Он и в науке пошёл не проторёнными путями. Первым обнаружил общие закономерности рельефа этого края. Смело предположил возможность здесь в прошлом крупных ледников.

Авантюрист в науке? Да, пожалуй. Но лишь отчасти. Исследования увлекли его всерьёз – свобода научных исканий и радость открытий.

* * *

Из «Дневника революционера»: «Годы, которые я провёл в Сибири, научили меня многому, чему я вряд ли мог бы обучиться в другом месте. Я быстро понял, что для народа решительно невозможно сделать ничего полезного при помощи административной машины… С этой иллюзией я распростился навсегда.

Затем я стал понимать не только людей и человеческий характер, но также скрытые пружины общественной жизни. Я ясно осознал созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах… Я понял разницу между действием на принципах дисциплины или же на началах взаимного понимания…

В Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом».

Психоанализ не вполне по З. Фрейду

Осмысливая личность Петра Кропоткина, хочу вернуться к событиям июля 1862 года. Перед отъездом в Сибирь он в родовом имении радовался свободе, наслаждался природой, встречался с юной соседкой Лидией. Записал в дневнике:

 
Когда б не смутное волненье
Чего-то жаждущей души,
Я б здесь остался наслажденье
Вкушать в неведомой глуши…
Забыл бы всех волнений трепет,
Мечтою б целый мир назвал.
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти глазки целовал.
 

В этом стихотворении Пушкина он сделал весьма красноречивые подмены. Конечно же, бессознательно. Он не упомянул авторство Пушкина, цитировал по памяти. А она подсказала то, что характерно для его духовного уклада.

У Пушкина – «смутное влеченье». Значит, влеченья Пётр не испытывал. У Пушкина – «желаний трепет». Значит, у Петра не было страстных желаний, а лишь волнения. У Пушкина – «ножки целовал», а не целомудренно – глазки.

Выходит, с Лидией у него был платонический роман. О других отношениях он и не помышлял. Ситуация странная. Мужчине два десятка лет, он крепок, здоров. Рядом юная девица, он ей нравится, да и она ему тоже… отчасти.

Почему он не испытывал нормального любовного влечения, трепета и желания? Почему избегал «томления плоти» и сексуальных отношений? Об этом в его дневнике нет никаких свидетельств.

Вряд ли он в эти годы оставался девственником. В Пажеском корпусе – самой привилегированной казарме России – среди воспитанников нравы были весьма вольными.

По воспоминаниям Кропоткина, камер-пажи могли ночью гонять по комнате новичков в одних сорочках по кругу, как лошадей в цирке, стегая их хлыстами. Этот цирк «обыкновенно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад. Нравственные понятия, господствовавшие в то время, и разговоры, которые велись в корпусе по поводу “цирка”, таковы, что чем меньше о них говорить, тем лучше».

Можно было написать, что оргии были на древнегреческий лад, но это сути не меняет. Значит, практиковался гомосексуализм. Приобщился ли к нему Пётр Кропоткин? Вряд ли. В год его поступления с тиранией камер-пажей было отчасти покончено. Хотя вряд ли нравы резко изменились. На старших курсах почти наверняка было «посвящение в мужчины» с помощью девиц лёгкого поведения.

Молодому человеку такой «сексуальный экзамен» может полюбиться. Он впредь будет периодически прибегать к такой «процедуре». В те времена это считалось полезным для здоровья.

Но для кого-то секс без любви доставит не только физиологическое удовольствие, а ещё стыд и разочарование. Смею предположить, что так было с Кропоткиным.

В отношениях с Лидией он был на положении потенциального жениха. Он это понимал и не собирался перед долгой отлучкой связывать себя какими-то обязательствами. Духовного единства с Лидией он не ощущал, своё сексуальное чувство подавлял. А душевное волнение было.

Через месяц после отъезда из имения, плывя на пароходе «Купец» по Каме, он пишет в дневнике: «Сейчас, роясь в портфеле, я напал на записку Н. В. Кошкаровой к Елизавете Марковне: рука удивительно похожа на руку Лидии, и я припомнил её чудный весёлый смех, улыбку, иногда очень милое наморщивание бровей… Милое созданье! И я в ней, вовсе того не подозревая, разбудил впервые нетронутые, незнакомые чувства. Милая! Она за меня мучилась, думала обо мне, грустила и за меня впервые поплатилась неприятностями – в ней заметили перемену, и это вызвало шутки, первые недетские неприятности в жизни. Конечно, это не любовь, это не серьёзно, это чувство переходное от детства к жизни, это приятно… нет, я чепуху пишу, довольно…»

Запись обрывается. В дальнейшем он описывает только свои дорожные впечатления.

Пётр хорошо знал почерк (руку) Лидии. Значит, они переписывались, как положено при романтических отношениях по канонам сентиментальных сочинений. (Почему записка её матери к его мачехе осталась у Петра, остаётся только догадываться.) В стиле дневниковой записи есть нечто литературное. Хотя бы трижды повторённое по отношению к Лидии слово «милая».

Его не оставляют мысли о Лиде. В конце 1862 года, находясь в Чите, он пишет в дневник: «Вообще говоря, я не создан для женщин, женщины не для меня. Я могу понравиться женщине, заинтересовать её, но только… Лидия… Но она потому до сих пор любит меня, что меня нет, что видела она меня 3 недели, а через год ещё две, и я уехал в такую даль, она ищет причин этому, милая. Потом это её первая любовь. Не довольно быть не глупым, не довольно быть подчас и энергичным, и горячо любить всё святое – женщине этого мало. Нужно многое, многое. А главное всё-таки физическая сторона должна быть хороша. А я?! Приходится только усмехаться – в усмешке есть что-то утешительное».

Вот так признание! Их отношения, как нетрудно догадаться, повторяли литературную историю Татьяны Лариной из «Евгения Онегина». Но как понимать печальную усмешку Кропоткина по поводу физической стороны общения с женщиной? Неужели он был импотентом? Как ещё можно понимать его признание?

Вновь осмелюсь предположить: первый сексуальный опыт у юного камер-пажа князя Кропоткина завершился полным фиаско. Это третий вариант из приведённых выше двух. Юноша был слишком взволнован и смущён.

Произошёл психический шок. Схлестнулись в подсознании разные установки: животный инстинкт размножения, стыдливость, моральный запрет на разврат, уважение к женщине, страх получить венерическую заразу, мечта о чистой любви, боязнь показаться смешным…

Сильные переживания, сшибка, как писал Иван Петрович Павлов, безусловных и условных рефлексов привели к торможению полового инстинкта. Он мог решить, что у него «физическая сторона» отношений с женщинами изначально плоха. С таким диагнозом, поставленным самому себе, он жил, сублимируя (по Фрейду) сексуальные эмоции в страсть к опасным приключениям, научным исследованиям, революционным авантюрам.

Был ли он вовсе равнодушен к женщинам? Не похоже. В Чите он участвовал в любительских спектаклях и в дневнике наиболее часто вспоминает молоденькую госпожу Рик. Пишет о встрече с ней: «Вот уже 5 дней, как я её не видел. Милое созданье, но сгубит её жизнь. Её положение ужасно, безвыходно. 18 лет, муж, которого она не любит, да и любить не может, а тут подвернётся моншер какой-нибудь покрасивее, в роде Миряева, которому нет дела до женщины, до её положения впоследствии, лишь бы теперь доставить её ему…

Бедная женщина! А славное могло бы из неё выйти создание – своё у неё так хорошо, это говорю не я один, а даже женщины, которые могли бы по зависти говорить противное. Другие, впрочем, но те, которые её знают, это не скажут».

Значит, он считал дни без неё. Опять же – «милая». Он знает, что мужа она не любит. Откуда знает? Если она намекнула на это, то вряд ли по простоте душевной.

Они вместе участвовали в спектаклях. Об этом Кропоткин написал немного. Возникает впечатление, что юная мадам Рик была мила и кокетничала, в частности, с Кропоткиным. Одна из актрис «замечает, что вот де вы с m-me Рик всё глазки строите. Действительно, поймали».

В другом случае (год спустя): «Спектакль отнял всё время. Сошёл он хорошо. Мне приятно было играть. Здесь есть одно довольно милое существо. Мешает, чёрт возьми, Никонов». О каком существе речь идёт, не сказано.

Никакого продолжения, судя по всему, подобные заигрывания не имели. Кропоткину приходилось проводить трудные и опасные экспедиции. Вряд ли у него было время и сильное желание заводить «роман» с замужней женщиной.

В Швейцарии, когда ему было 36 лет, он женился на приехавшей в Женеву из Томска на учёбу Софье Григорьевне Ананьевой-Рабинович. У них родилась дочь (в 1884 году), которую назвали в честь его брата Александрой.

В чём же дело? Ответ может подсказать его признание: «Повесть Тургенева “Накануне” определила с ранних лет моё отношение к женщине, и, если мне выпало редкое счастье найти жену по сердцу и прожить с ней вместе счастливо больше двадцати лет, этим я обязан Тургеневу».

Эта повесть Тургенева начинается с того, что в жаркий летний день под высокой липой на берегу Москвы-реки близ Кунцева два молодых человека рассуждают о любви. Один из них советует другому «запастись подругой сердца, и все твои тоскливые ощущения тотчас исчезнут… Ведь эта тревога, эта грусть, ведь это просто своего рода голод. Дай желудку настоящую пищу, и всё тотчас придёт в порядок».

Друг его с этим не согласен. Для него любовь – высокое благородное чувство, а не примитивный физиологический процесс. Она должна соединять людей, готовых ради неё на жертвы. А ещё объединяют людей – «родина, наука, свобода, справедливость».

Следует возражение: мол, тогда «никто не будет есть ананасов, а будут их предоставлять другим». И ответ: «Значит, ананасы не нужны; а впрочем… всегда найдутся любители даже хлеб от чужого рта отнимать».

Героиня романа Елена оставила свою богатую дворянскую семью, пошла за своим избранником, болгарским революционером, стремящимся освободить свою родину от турецкого владычества. Соединились любовь, долг патриота, честь, верность идеалам.

На умного и честного Петра Кропоткина эта повесть произвела сильное впечатление. У него сложилось свойственное его натуре и воспитанию отношение к любви. К приведённым выше четырём вариантам сексуального поведения надо добавить пятый вариант: предпочтение любви перед сексом.

Пётр Кропоткин относился к типу людей, для которых духовные интересы преобладают над материальными ценностями, жизнь духа – над физиологией. Пятый вариант не отменяет предыдущие два, но имеет, пожалуй, преобладающее значение.

Запись в дневнике: «Нравственность здесь своя особая. Нужно чиновнику девку, говорит „старшому“, и „старшой“ любую приведёт, а то и прямо к родителям адресуется; они даже больше любят это, чтобы не через чужих получали девку, а через родителей – „без огласки“, по крайней мере; и это начинается… хоть с 14 лет».

…Зигмунд Фрейд в своих взглядах на либидо, сексуальное влечение, исходил из психологии богатого буржуа, у которого преобладают интересы личные: получать наибольшие удовольствия с наименьшим риском и максимальную оплату за минимальный труд.

Не об этом ли мечтают все? Одни – откровенно, другие скрытно или прикрываясь возвышенными целями. Бывает ли иначе?

Бывает. Таких людей называют подвижниками. Людьми чести и благородства. Многие из них остаются безвестными. Некоторые прославлены в веках. Назову хотя бы Джордано Бруно.

Принадлежность к высшему обществу давала князю Петру Кропоткину привилегии, а значит, и больше свободы. Это его устраивало, но не могло удовлетворить его бурной натуры.

Он присягнул на верность царю. Достойная цель: воплощать в жизнь указания Царя-освободителя. Казалось бы, для этого Кропоткин выбрал службу в Сибири. Было ли это его подлинной целью, вот в чём вопрос.

Он жаждал приключений? Да. Но для человека умного и деятельного этого слишком мало. Так развлекаются пресыщенные снобы. Пётр Кропоткин не мог себе позволить опуститься до этого. Таким было не обдуманное решение, а бессознательная потребность.

Славный гидальго Дон Кихот, начитавшись рыцарских романов, жаждал приключений. Он мог просто отправиться в путь в поисках их. Но это слишком обыденно. Нужна благородная цель, путеводная звезда. Вот и придумал он даму сердца Дульсинею.

Авантюрист высокого полёта выбирает путеводную звезду. Если он обуян «охотой к перемене мест», оправдывает это стремлением к научным исследованиям. Политик-авантюрист ищет острых ощущений в опасной борьбе за свержение существующей власти.

Не так ли у Петра Кропоткина? Сначала – приключения под предлогом познания. Этого ему мало. И тогда всё ярче засияла на его идейном небосводе революционная путеводная красная звезда…

Придя к такой мысли, я даже умилился своей проницательности. Но вдруг прочёл в его письме брату: «Мысль бросить службу и заняться честным трудом всё больше и больше крепнет во мне (по моим убеждениям, казённая служба положительно труд нечестный)».

Не тогда ли в нём пробудились ростки анархизма? Хотя речь идёт не о государстве вообще, а именно конкретной Российской империи. Слишком много он видел несправедливости, подлости в среде так называемых благородных господ.

О своих представлениях о любви и к окружающим людям Пётр Кропоткин записал в дневнике (Иркутск, ноябрь 1866 года):

«В человеке есть способность любить; в известные годы эта способность становится потребностью. То есть как любить? Любили всегда, и всегда разнообразно. Любовь, о которой я знаю по романам, должно быть, бывавшая в действительности, мало того, теперь иногда проявляющаяся и подчас кончающаяся очень трагически, мне непонятна – чересчур романтична. Но я понимаю, что возможна такого рода любовь».

Выходит, он не верил в любовь-страсть, заставляющую забывать обо всём на свете. Но не ради любимого человека, а ради удовлетворения своей страсти. Она отдаёт биологизмом, когда за самку в период гона сражаются рогатые лоси, олени.

Кропоткин продолжает: «Вот человек, который пришёл ко мне. Мне приятно говорить с ним, на всякую свою мысль нахожу отзыв, сочувствие, за некоторые разряды мысли оба мы особенно горячо боремся… Его занятия мне также интересны, – довольно полная взаимность. Если ещё при этом его слово способно разжигать мою остывающую энергию, – спрашивается, разве может не явиться потребность с ним видеться, переписываться? Вот эту-то потребность быть вместе или вообще в коротких сношениях я называю любовью. Если к этому присоединяется половое влечение, то любовь будет ещё сильнее».

Он сначала говорит о «человеке» вне полового признака, имея в виду, судя по всему, свою горячую привязанность, любовь к брату Александру. А затем распространяет это чувство и на женщину. Ещё одно подтверждение преобладания духа над телом.

А вот его последняя дневниковая запись в Сибири: «Жизнь в этом обществе становится с каждым днём заметно неприятнее, даже и при здоровом настроении духа. Противно сознавать, что видишься с людьми, говоришь с ними, как с порядочными, и в то же время они плевка не стоят, и чувствуешь себя не в силах, не вправе плюнуть им в рожу, когда сам ничем не лучше их, носишь ту же ливрею, выделываешь те же штуки, – чем же я лучше, где основание, на котором я мог бы действовать, сам несамостоятельный человек, к тому же мало развитой? Не менее утопичным становится толчение воды в виде службы».

Последний штрих в его сибирской эпопее: он недоволен собой. А ведь в Сибири он не только много наблюдал в жизни общества и природы, но и совершил трудные экспедиции, сделал географические открытия. В декабре 1866 года он получил Малую золотую медаль Русского географического общества за путешествие в Маньчжурию.

Неужели этого мало? Для него – мало. Он жаждет славы? По его поведению, записям в дневнике этому нет никаких свидетельств. Он охотно общается с «простыми людьми». Даже готов по их просьбе заливаться лаем с наивностью ребёнка.

Мужикам наверняка нравилось, что по их просьбе офицер, важный барин – лает! Вряд ли они не знали, что и на простой крик с тёмной реки собаки отзовутся. Нет, им нравился лай именно князя. Было в этом и признание такого человека своим нормальным, хотя и наивным мужиком. Князь Кропоткин воспринимал такое признание лестным для себя.

Настоящий мужской характер проверяется не в сексуальных упражнениях, а в трудных и опасных испытаниях, в поступках и свершениях. Такое испытание Сибирью Пётр Кропоткин прошёл с честью.