Текст книги "Искушение свободой"

Глава IV. Необычная жизнь

1

Для переезда в Москву из столицы у Сергея были веские основания. Он сослался на то, что, в отличие от Петрограда, Москва более живыми, а не формальными узами связана с народной жизнью. Недаром её называют самой большой деревней России.

Не менее важной причиной было назначенное на 14 августа Всероссийское демократическое совещание представителей всех государственных и общественных организаций. Пропустить такое событие журналист не имел права.

Если же воспользоваться полюбившимся Сергею принципом подсознания, можно предположить, что подобные причины, обоснованные рассудком, диктовались из глубин души желанием не разлучаться с Полиной.

Родственники Леонтьевых жили недалеко от Петроградского вокзала, у Красных ворот. Проводив их, он снял комнату в доме на Домниковке, совсем рядом. Публика здесь была пёстрой, попадались сомнительные субъекты и развесёлые дамочки, зато цены были низкими.

Сергей пришёл в Большой театр, где проходило совещание, загодя, надеясь встретить знакомых парижских журналистов. Но таковых не нашёл. Его место было в первом ярусе с левой стороны. Он решил, что это символично.

Председательствовал Керенский. Присутствовали банкиры, промышленники, купцы, генералы; известные писатели, деятели искусств, учёные из разных академий и высших учебных заведений. А ещё была почётная «группа истории революции». В неё вошли народники, побывавшие в тюрьмах, в сибирской ссылке. Трём из них – Кропоткину, Брешко-Брешковской и Плеханову – было разрешено выступить с индивидуальными речами. Остальные говорили от имени партий, организаций.

Казалось, объединились почти все активно действующие силы общества. Как говорится, цвет нации. Они олицетворяли разные виды власти: государственно-чиновничью, финансовую, военную, духовную, интеллектуальную, политическую, деловую… Что ещё требуется для общего дела – созидания новой демократической России?

Первые же выступления озадачили Сергея. Основной пафос был антимонархический. Словно все эти важные особы воспитывались, получали образование, достигли высокого положения в каком-то другом обществе, не в царской России.

Знаменитый банкир и меценат Павел Рябушинский патетически произнес: «Торгово-промышленный мир приветствовал свержение презренной царской власти, и никакого возврата к прошлому, конечно, быть не может».

Положим, прошлое, судя по всему, не вернёшь. Только почему для торговцев и промышленников царская власть презренна? Не они ли ещё недавно клялись в верности Николаю II и сколачивали огромные капиталы на военных заказах?

Такие высказывания, повторявшиеся на разные лады, шокировали Сергея. Он не испытывал тёплых чувств и уважения к царю. Вызывало презрение такое предательство. То прославляют как помазанника Божия; то втаптывают в грязь. Разве низкие люди смогут возвысить державу?

В корреспонденции он выразился деликатнее, но суть оставил. Вспомнились ему митинги и демонстрации, которые наблюдал в Петрограде. Там редко слышались проклятия в адрес прошлого. Была радость свободы и надежда на светлое будущее. Лишь карикатуристы и сатирики – представители интеллигенции – осмеивали царя.

Сергей записал: «Возможно, влиятельные господа, участвующие в совещании, действительно составляют некое единое целое. Об этом свидетельствует то, что они собрались все вместе. Они дружно клянут царский режим и призывают к войне до победного конца. Но составляют ли они единое целое со своим народом? Вот в чём вопрос».

Неожиданно и резко вскрылись разногласия. Керенский повернулся к Верховному главнокомандующему Лавру Корнилову, произнёс:

– Ваше слово, генерал!

Зал взорвался аплодисментами. Многие встали. В левом секторе продолжали сидеть. Справа почтенные господа завопили: «Хамы! Встаньте!» Им в ответ раздавалось: «Холопы! Сидеть!»

Во французском парламенте Сергею доводилось слышать и не такое. Но здесь собрались не для дебатов и партийных склок, а ради спасения России. Чем объяснить возникшую рознь? Пожалуй, многие из присутствующих надеются на военную диктатуру. Они боятся анархии, своеволия освобождённого народа.

Понять их можно. Так чувствуют себя пассажиры утлого судёнышка в бурю. Они надеются на умение и волю капитана, на безусловное исполнение его приказов командой.

Под ними океан народных масс, который пришёл в волнение. Что его может усмирить? Только сила. Недаром у эллинов морской бог Посейдон был воителем.

Невысокий, худой, жилистый, широкоскулый генерал сурово и чётко доложил о том, что армия готова защитить демократию. Ведётся беспощадная борьба с анархией и дезертирами. Необходимы решительные меры для установления порядка.

Упоминание о порядке вызвало энтузиазм в зале…

Свою первую корреспонденцию о Всероссийском демократическом совещании Сергей завершил так: «Выступающие уверяли: над Россией взошла заря новой жизни. Хотелось бы верить. На улицах, на демонстрациях господствует красный цвет.

Говорят, багровая заря предвещает ненастье. Так бывает в природе. А в обществе? Как тут не вспомнить: цвет крови и великих революций – красный».

2

Брешко-Брешковская, полная энергичная женщина, не сломленная многими годами ссылки, пламенная эсерка, призвала к вооружённому отпору германскому милитаризму, к защите демократических завоеваний.

По её словам, есть у русского народа внутренние враги: торговцы-спекулянты и капиталисты-эксплуататоры. Рубанула! Ведь такие господа присутствуют в зале немалым числом. Вот так единство всех слоёв общества!

В кулуарах совещания Сергей прислушивался к разговорам то одной, то другой группы. Делал записи. Услышал знакомый голос: Станислав Викторович! Постарался встать так, чтобы тот его заметил. Однако профессор его увидел, извинился перед собеседниками, подошёл к Сергею, обнял и едва не расцеловал, но сдержался:

– Дорогой Сергей… ах, запамятовал… Андреевич… да, Арсеньевич, прошу меня простить. Безмерно рад вас видеть. Заглядываете в священную синюю книгу? Или пишете в красной что-то подобное запискам р-р-революционера? Или у вас прошло очарование революцией? Если, естественно, оно было. Как вам наше совещание? Ноев ковчег, не так ли? Каждой твари по паре. А потопу конца не видно.

– Я тоже рад вас видеть… Признаюсь, мне интересно и полезно выслушивать ваши суждения о ситуации в России. Как вы полагаете, возможно ли объединение демократических сил?

– Задача парадоксальная: соединить несоединимое. Тут сидят купцы и промышленники, а Брешко-Брешковская, извините за выражение, призывает их бороться самих с собой. Ожидается выступление Кропоткина. И что изволите ожидать от него? Как Рюрикович, он должен глубоко презирать весь этот сброд. Как народник – презирать вдвойне. Как анархист – втройне. На его месте следовало бы выйти обвешанным бомбами и метать их в зал… – Станислав Викторович засмеялся своей удачной шутке. – Естественно, аллегорически. Не пригласить его нельзя: фигура! И он согласился. Очередной парадокс.

– Станислав Викторович, насколько мне известно, он сторонник войны до победного конца. Поэтому его и пригласили. Вообще, война с внешним врагом – могучая объединяющая сила. Не она ли сплотит и спасёт демократическую Россию?

– Возможно. Хотя… Великие империи гибли от внутренних причин. Помните, как у Гиббона о падении Римской империи? Почему бы Третьему Риму быть исключением? Впрочем, о нём, как о покойнике, лучше промолчать… Немцы нам угрожают извне. Положим. А кто их поддерживает, кто помогает им у нас, в России? Кто главные противники войны? Прежде всего большевики. Вот и решайте, против кого в первую голову должны объединиться все наши говоруны. Есть ещё анархисты, противники любой власти. И у них разброд. Многие не согласны с Кропоткиным в деле войны. А ещё есть левые эсеры, противники нынешней власти… Но кое-кого мы постоянно забываем. Имею в виду не что иное, как народ. Что это такое, сформулировать трудно, но сила великая. Она-то и может решить так, как нам неведомо… Но, простите великодушно, нам пора.

– Вы будете выступать?

– Не удостоен. Не пропустите своего Петра Алексеевича. Заходите в гости.

– Я теперь в Москве живу.

– Простите, а Полиночка не в Москву ли переехала?

– Вы угадали.

– Передавайте поклон ей и её милой маман. Желаю наилучшего… В Париж не собираетесь?

– Пока ещё нет.

– Берегите себя. Адью!

3

Речь Кропоткина Сергей записал почти полностью, хотя и с некоторыми купюрами:

– Граждане и товарищи! Позвольте и мне присоединить мой голос к тем голосам, которые звали весь русский народ… стать дружной стеной на защиту нашей родины и нашей революции… Родина сделала революцию, она должна её довести до конца… Если бы немцы победили, последствия этого для нас были бы так ужасны, что просто даже больно говорить о них… Продолжать войну – одно великое предстоящее нам дело, а другое, одинаково важное дело – это работа в тылу. Репрессивными мерами тут ничего не сделаешь… Нужно, чтобы русский народ во всей своей массе понял и увидел, что наступает новая эра… Разруха у нас ужасная. Но знаете, господа, что и в Западной Европе наступает новый период, когда все начинают понимать, что нужно строительство новой жизни на новых, социалистических началах…

Сделав паузу и уловив настороженность представителей правого крыла, оратор обратился непосредственно к ним:

– Мы многое не знаем, многому ещё должны учиться. Но, господа, у вас есть… – Он вновь сделал паузу, почувствовав, что подумали эти преимущественно весьма богатые люди, и возразил им: – Нет, я не говорю про ваши капиталы. У вас есть то, что важнее капиталов – знание жизни. Вы знаете жизнь, знаете торговлю, вы знаете производство и обмен. Так умоляю вас, дайте общему строительству жизни ваши знания. Соедините их с энергией демократических комитетов и советов, соедините и то и другое и приложите их к строительству новой жизни. Эта новая жизнь нам необходима…

Его прервали бурные аплодисменты. Возгласы: «Верно!», «Браво!» Никто не ожидал услышать нечто подобное от анархиста. Отвергал ли он свои прежние убеждения о благе безвластия? Нет. Самоуправление, труд, знания, капитал. Если такое добровольное и честное объединение возможно, то и государственная система вроде бы излишняя.

Однако Кропоткин не выказал особого оптимизма. Он предположил, что назревает братоубийственная гражданская война. И призвал сделать всё возможное для того, чтобы уменьшить её размеры, ослабить междоусобицу.

Очередной взрыв энтузиазма вызвало его предложение:

– Мне кажется, нам на этом соборе Русской земли следовало бы уже объявить наше твёрдое желание, чтобы Россия гласно и открыто признала себя республикой… При этом, граждане, республикой федеративной!

Вновь последовали овации (хотя и не всего зала). Новая неожиданность: Кропоткин не призывает к осуществлению коммунистической анархии. Он реалист и понимает, что отмена государственной системы во время войны грозит крахом для России.

– Так вот, граждане, товарищи, – закончил он, – пообещаем же наконец друг другу, что мы не будем больше делиться на левую часть этого зала и правую. Ведь у нас одна Родина, и за неё мы должны стоять и лечь, если нужно, все мы, и правые и левые.

Его проводила овация всего зала. Неужели действительно ему удалось невероятное: объединить всех, несмотря на социальные и политические различия, любовью к Отечеству?

«Казалось, – записал Сергей, – идея единства доказана, провозглашена и поддержана всеми. Но так будет на деле или останется только на словах? Доводы Кропоткина трудно опровергнуть. Но разве люди живут одной логикой? Нет, конечно. Логикой – лишь в малой степени.

У каждого из присутствующих в зале есть свои личные интересы. У представителей всяческих партий и социальных слоёв, разных организаций – свои групповые интересы. Да, существует общая великая благородная патриотическая цель. Но многие ли пожертвуют ради неё своими личными и групповыми интересами?»

Из того, что ему удалось подслушать в кулуарах (включив в статью), более всего понравились такие реплики.

Кто-то, потрясая благообразной седой бородкой, горячо произнёс:

– Вот кого, господа, надо бы сделать президентом русской республики! Князя Кропоткина!

Последовал спокойный басовитый ответ:

– И тогда монархия окончательно станет анархией.

Было и другое суждение:

– Пётр Алексеевич мне напомнил любимого ученика Христа в глубокой старости, когда он постоянно говорил: «Дети, любите друг друга».

4

Совещание продолжалось за полночь. Как обычно бывает в позднее время, эмоциональная атмосфера накалялась. Всё чаще и громче раздавались отдельные выкрики. Сказывалось гипнотическое воздействие ночи.

В пламенной краткой речи председатель призвал защищать революцию не щадя жизни, сражаться с врагами и победить. Закрылся собор Русской земли, как назвал его Кропоткин, под бурные овации всего зала и крики: «Да здравствует Керенский!», «Да здравствует революция!»

Прошла всего лишь неделя, и разразился кризис. От демонстративного единства не осталось и следа. Неожиданная весть: Корнилов поднял мятеж и движется к Петрограду.

В Москве, куда доходили противоречивые слухи, одни верили, что спасение России в военной диктатуре и возврате монархии, другие видели в этом окончательную гибель страны. Высказывалась и третья точка зрения (её разделял Сергей): в борьбе с мятежниками произойдёт реальное – а не на словах – единение демократических сил.

Так и случилось. Но и на этот раз – временно, до разгрома корниловцев, самоубийства генерала Крымова и ареста генерала Корнилова. А там вновь начались разброд и шатания. Всё больше стало сторонников мира с Германией. Даже в руководстве кадетской партии по этому вопросу начались разногласия.

Молодой генерал А. И. Верховский, назначенный Керенским военным министром, высказался за реорганизацию армии и необходимость мирных переговоров с Германией. По его мнению, только так можно справиться с анархией и предотвратить приход к власти большевиков. Его кое-кто называл кандидатом в Наполеоны.

Узнав, что Кропоткин поселился в Москве, Сергей дважды посетил его. Жили Кропоткины в двухкомнатной квартире на Большой Никитской. Принимал посетителей Пётр Алексеевич по вечерам.

В первую встречу вышло так, что Сергею пришлось отвечать на вопросы хозяина и делиться своими впечатлениями о ходе русской революции, о её перспективах.

«Порой сторонний наблюдатель способен заметить то, что ускользает от взгляда участников процесса, – пояснил Пётр Алексеевич. – Беспристрастный анализ – основа объективного научного метода».

Сергей признался, что не относится к числу сторонних наблюдателей, ибо ощущает Россию своей родиной. Да и как относиться равнодушно к революционным потрясениям, где бы они ни происходили? Решаются судьбы миллионов людей, огромной страны. Иностранные корреспонденты, с которыми он порой встречается, отзываются о происходящем в России по-разному, но только не равнодушно.

Пётр Алексеевич был удовлетворён ответом. По-видимому, он устроил посетителю нечто подобное экзамену на зрелость, учитывая его юный возраст. Сергей, на щеках которого обычно играл румянец, а улыбка была по-детски доверчивой, выглядел моложе своих двадцати семи лет.

Вторая встреча прошла более конструктивно.

На вопрос Сергея, есть ли среди прежних работ Кропоткина такие, от которых он хотел бы отказаться, ответ был отрицательным.

– Мои убеждения претерпевают некоторые изменения, – пояснил Пётр Алексеевич, – но в основе своей остаются прежними. За последнее время в России опубликовали немало моих работ, которые прежде издавались только на Западе. Это переводы на русский язык. Я их просматриваю, корректирую и при необходимости снабжаю комментариями. К моему удивлению, серьёзных исправлений или значительных купюр делать не приходится.

– Вы не находите, – спросил Сергей, – что людям свойственно упорствовать в своих заблуждениях? В прошлую нашу встречу вы говорили о научном методе беспристрастного анализа. Но разве может субъект объективно оценивать самого себя и свои взгляды?

– Да, мы можем иметь о себе превратное представление. Людям свойственно воспринимать собственное мнение как истину даже в случае серьёзного заблуждения. Всякое бывает. Что касается меня, то я избегаю размышлений о собственной персоне. Самопознание – занятие полезное, но меня более всего увлекает познание природы и общества. В юности я пытался писать рассказы, но вскоре увлекла жизнь, научные исследования. Мои взгляды на анархию сложились в значительной степени стихийно, под влиянием личного опыта, чтения книг, научных наблюдений.

– А вам не кажется, что анархический или сходный с ним коммунистический идеал общественного устройства утопичен? Мечта о Царстве Божием на грешной земле.

– В своих взглядах я мало похож на идеалиста или кабинетного учёного. После выхода из французской тюрьмы я вынужден был поселиться в Англии. В этой большой промышленной стране получил возможность изучать её хозяйственную жизнь. По книгам многое узнать невозможно. Экономисты начиная с XVIII века повторяют ошибки своих предшественников. Хотя у Адама Смита его обстоятельное исследование начинается с утверждения именно общественного, коллективного характера производства, стихийной кооперации. Но, к сожалению, для буржуазных учёных характерно преклонение – да, именно преклонение на религиозный манер – перед частной собственностью. Они создали замечательные могучие машины. Но их главное предназначение, как говорят американцы, делать деньги.

– Капитализм предполагает активную конкуренцию и проявление личной инициативы. И вы, Пётр Алексеевич, сторонник свободы личной инициативы, разве не так?

– Вы правы. Но личная инициатива может иметь два направления, две цели. Личное и компанейское производство с целью наживы – одно. Наилучшее удовлетворение всех нужд населения – другое.

– Разве невозможно совмещение этих двух целей? Стремясь к наживе, человек или корпорация невольно удовлетворяют насущные нужды людей. Разве не так происходит в наиболее развитых странах?

– Это и есть привычное заблуждение экономистов. Оно идет ещё от Адама. Я имею в виду Адама Смита. В теории выглядит логично. Но что получается в жизни? Взгляните на Россию. Великолепные дворцы и храмы, обширные поля, покрытые хлебами, в недрах несметные сокровища. А у народа русского недостаёт самого необходимого: и в доме, и в пище, и в образовании, и в культурном досуге. Так происходит, когда личное и компанейское превалирует над общественным, когда ищут выгоды и благ для себя.

– В отличие от животного, человек – разумная личность. Не потому ли у него личные интересы преобладают над общественными? Это свойство формировалось в процессе естественного отбора и борьбы за существование.

– Молодой человек, есть закон природы, более важный для существования любых животных, включая людей. Это закон взаимной помощи, а не вражды. Развитие и процветание организмов определяются не взаимной враждой, а сотрудничеством, объединением на основе взаимной помощи. Борьбу за существование они ведут не между собой, а сообща – против безжалостных сил природы. В этом я убедился во время путешествий в Восточной Сибири с её суровым климатом. Местные животные выживают только потому, что организованы в сообщества. Если бы они тратили свои усилия на внутреннюю междоусобную борьбу, то быстро бы выродились и погибли.

– Не смею спорить, я не зоолог. Однако прошу пояснить мне. Любая революция связана с внутренней междоусобной борьбой. Значит, она вредна для общества, ослабляет его. А вы – революционер. Вы призываете к свержению любой государственной власти. Как это совмещается с принципом взаимной помощи?

– Вы, безусловно, знакомы с творчеством Льва Николаевича Толстого. Он, великий писатель и мыслитель, призывал искоренять зло без насилия. Таков идеал. Но в обществе, к сожалению, присутствует насилие сверху. Те, кто имеет власть и капитал, принуждают людей служить им. Для этого служит репрессивный аппарат, суды и тюрьмы, экономические методы принуждения, обман. Можно ли разрушить такую систему одним лишь пассивным неодобрением? Сомневаюсь. Активное насилие сверху можно преодолеть только насилием снизу, народным восстанием. Оно освобождает человеческую личность, а значит, является фактором нравственного прогресса.

Пётр Алексеевич менялся на глазах. Сначала это был убелённый сединами благородный старец. Нечто ветхозаветное придавала ему окладистая борода и крупная лысая голова с широким лбом. И говорил он спокойно, словно читал лекцию. Но постепенно глаза его разгорались, лицо молодело, голос становился звонче, напористей. Теперь это был энергичный пожилой человек, рано поседевший. А ведь ему было уже под восемьдесят!

– Простите, но Великая французская революция вызвала страшную вспышку насилия, террора. Разве не так? – задал риторический вопрос Сергей, уверенный в свой правоте.

– Нет, не революция, а её последствия. Революцию осуществили крестьяне. Вообще, о ней нельзя говорить как о каком-то едином процессе. Она представляет собой целый мир, полный жизни, действия и противоречий. Сначала разгорелось зарево народных бунтов, поддержанных молодой буржуазией, народ боролся за справедливость, свободу. Вспыхнуло мощное восстание крестьян – Жакерия. Отчаяние и нищета толкали людей к бунту. Надежда на улучшение жизни вела их к революции…

– Ещё раз простите, но я чего-то не понимаю. Принято считать, что во Франции тогда произошла буржуазная революция. То есть заявило о себе и захватило власть так называемое третье сословие.

– Таков был результат. А сначала восстали крестьяне. В городах и сёлах возникли органы самоуправления. Было множество примеров благородства и мудрой интуиции народа. Террор начался позже, когда заявила о себе буржуазия. Но при всей трагичности многих её эпизодов, жестокости и кровопролитии революция принесла неоценимое благо не только для Франции, но и для всего мира. Она освободила крестьян, установила равенство граждан перед законом, ввела представительное правление…

Словно предупреждая скептическое замечание Сергея о страшной цене подобных преобразований, Кропоткин запнулся и продолжил:

– Да, на некоторое время революция вызвала глубокое общественное потрясение, принесла много страданий. Но благодаря ей начался бурный подъём экономики, увеличилась производительность труда, а главное – произошло духовное обновление и возрождение. Революция поставила перед человечеством, как маяки, великие цели: Свобода, Равенство, Братство, Справедливость!

В комнату молча вошла Софья Григорьевна. Сергей понял, что пора раскланяться…

5

Третья и, как оказалась, последняя встреча с Кропоткиным озадачила Сергея. С ним разговаривал не тот человек, о котором он отчасти сформировал своё представление.

В обращении с собеседником Кропоткин был деликатен, внимателен, уважителен. Никакой позы, демонстративной многозначительности, полная искренность.

Похож ли он на великого авантюриста? Нет. Хотя – как знать? – не изменился ли он к старости, остепенившись. А может быть, таким и должен быть выдающийся авантюрист нетрадиционного типа? Вроде того, как бывают благородные разбойники… Или таковые встречаются лишь в художественных сочинениях и народных преданиях?

Не удалось задать Кропоткину несколько вопросов, заготовленных заранее, а также возникших уже после встречи (обычно в такое время и возникают дельные мысли, тогда как в споре чаще всего рождается не истина, а раздражение).

То, что происходило сейчас в России, более всего напоминало анархию. Государственная власть проявлялась чрезвычайно слабо. А установился ли порядок? Нет. Больше похоже на хаос. Может быть, современный человек – от бедных до наиболее богатых – недостоин коммунистической анархии?

Другой вопрос: способны ли представители физического труда – крестьяне, рабочие – сами организовать хозяйство без руководства со стороны инженеров и управленцев? И тогда надо не проклинать буржуазию, а привлекать её в свои ряды. Но разве её устроит экономическое равенство? Можно ли мирным путём преодолеть подобные противоречия? А вражда только раздробит общество и стимулирует кризис.

Как быть с денежным обращением? Пока оно существует, необходимы банковские служащие, финансисты. Как избавиться от этой разновидности буржуев?

Могут ли процветать и развиваться мелкие фермы и кустарные производства, если одновременно будут успешно работать крупные сельские хозяйства, заводы и фабрики? Как избавиться от конкуренции и разорения убыточных при подавляющем господстве передовых предприятий? Кто и как будет следить за народным хозяйством и регулировать его?

Страну, разбитую на мелкие самоуправляющиеся единицы, легко завоюет даже сравнительно слабый, но хорошо организованный, имеющий регулярную армию противник. Значит, для установления коммунистической анархии в одной стране необходима мировая революция?

Один роковой вопрос Сергей не посмел задать Кропоткину: если революцию порождает и направляет интуиция народа, то зачем нужна теория анархизма? Такие мыслители, как Кропоткин, фактически являются вождями. Они предлагают людям свои идеи, доказывают, убеждают. Разве это не есть духовное насилие?

Пётр Алексеевич не терпел власти над собой и сам в теории отвергал какую-либо возможность властвовать над людьми формально, по установлению свыше, официальному порядку. Однако тот же Пётр Алексеевич прилагал все усилия к тому, чтобы властвовать над людьми духовно, интеллектуально; чтобы именно его идеи овладели массами и направили их на тот путь, который он им указал…

Сергей вдруг вспомнил Станислава Викторовича с его умением подмечать несуразности, парадоксальные ситуации.

Каким-то неведомым путём эта привычка перешла к Сергею. Это не просто подражание, обезьянничанье. Нет, это невольное приобретение нового качества, нового стиля мышления в дополнение к существующему.

А что, если эту мысль распространить на весь свой жизненный опыт? Выходит, у меня нет личного духовного достояния. Всё это я перенял – с младенчества или ещё в утробе матери – от окружающих людей и окружающей среды. И так – любой человек.

Только благодаря своей ограниченности, недоумию каждый из нас считает себя независимой самостоятельной личностью. В нас присутствуют качества, знания, способности множества других людей, воспринятые вольно или невольно. Да разве только людей? Всего вокруг – травы, цветов, деревьев, животных, облаков, солнца, звёзд…

Но если так, то почему люди никак не могут достойно организовать свою жизнь? Почему так бездарно существуют? Или они верят в посмертную мифическую жизнь, потому что не сумели достойно прожить эту, реальную?

…Кропоткин стремится помочь разумно организовать жизнь. Многие ли воспринимают его всерьёз? Жизнь каждого и всех вместе происходит по инерции, по своим прихотливым законам с немалой долей хаоса. Это и есть анархия. Реальная, а не теоретическая. Какой бы властью ни обладал тот или иной человек, она резко ограничена обществом и природой.

Человек стремится навязать свою волю обществу и природе, подчинить их своим интересам, потребностям, идеалам. Но результаты почти всегда бывают не теми, о которых мечталось. Над любыми законами, которые устанавливает власть, есть более высокий и непреодолимый закон анархии.

Анархия – это свобода. Так учит Кропоткин. Но разве каждый человек достоин свободы? Или нет в людях таких чувств, как зависть, алчность, ревность, эгоизм, жажда славы и почестей? Их не отменит анархия. Напротив, даст им полную свободу. И во что тогда превратится общество?

6

В Москве Сергей редко встречался с Полиной. Ей пришлось стать горничной в семье железнодорожного инженера, где было трое детей. Отец семейства, солидный господин в пенсне, у которого недостаток волос в верхней части головы восполнялся избытком – в нижней, поставил ей жёсткое условие: не отлучаться без крайней надобности. Как он пояснил:

– По городу ходит много всякой заразы, приезжает рвань со всех концов России. Того и гляди, какая-нибудь эпидемия произойдёт. Мне вас рекомендовал хороший знакомый, коллега. Тем не менее вам придётся принести мне справку от врача. Адрес я вам дам. Мы вам определили комнату. Питание вместе с нами. Сами понимаете, при нынешнем положении дел это уже сама по себе весьма приличная плата. По истечении месяца вы будете получать (он назвал небольшую сумму). В дальнейшем с учётом инфляции… Ну, там видно будет… Всё будет зависеть от вашего поведения.

Полина поняла: он опасается, что она занесёт в дом венерическую болезнь. Ей стало противно. Отец семейства был ей несимпатичен. Он присматривался к ней не без интереса, хотя напускал важный вид. Она предположила, что он, возможно, начнёт приставать к ней. Но выбора не было. Всё-таки этот человек был знакомый родственников и относился к ней с некоторым уважением. Его боязнь болезней была понятна и простительна.

Сергей из Парижа получал гонорары нерегулярно. Но на скромную жизнь вполне хватало. Чтобы оставаться независимым, не сталкиваться постоянно с жильцами, он снимал двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Обстановка была почти спартанская, хотя в спальне стояла широченная кровать, а стену украшала фривольная картина с обнажёнными купальщицами у пруда в соблазнительных позах.

В верхней квартире спальня, по-видимому, располагалась на том же месте. Ближе к полуночи, когда в доме и на улице становилось сравнительно тихо, потолок начинал издавать ритмичные скрипучие звуки. Порой они ускорялись, а потом затихали. Иногда оттуда доносился топот босых ног и женские повизгивания.

Сергей старался не думать о том, что там происходит. Однако ему передавалось возбуждение. В его воображении обнажённые девицы у пруда оживали. Каждая старалась отдаться ему, принимая призывные позы, и он не мог сдержаться…

Москва жила словно в лихорадке. В разговорах с политиками, интеллигентами постоянно проскальзывали заупокойные мотивы на тему крушения великой России, падения культуры. Вспоминали как пророчества пушкинский «Пир во время чумы», статью Мережковского «Грядущий Хам». Они полагали, что это не про них.

Но хамом этим были не те, кто выстаивал длинные хвосты-очереди у продовольственных лавок, торгующих дешёвыми продуктами. Не те, кто жил впроголодь. Не те, кто ютился по подвалам и там же умирал на радость расплодившимся крысам.

Грядущий Хам посещал оперетки и кафешантаны, хохотал на представлениях юмористов и клоунов, покупал женщин и дорогие произведения искусства. Он вёл себя так, как положено самодовольному Хаму мещанского, а то и дворянского происхождения или купеческого.

Оставалось немало людей, продолжавших сочинять научные, философские, искусствоведческие статьи, издавать книги, писать картины, ставить оригинальные спектакли. В Москве объявили конкурс на создание живописного полотна «Освобожденная Россия».