Текст книги "Приключения барона Мюнгхаузена"

Путешествие двенадцатое – сквозь землю – и прочие достопримечательные приключения

Судя по блеску ваших глаз, скорее я устану рассказывать вам о необычайных происшествиях в моей жизни, чем вы устанете слушать о них. Ваше внимание слишком лестно для меня, чтобы я мог завершить сегодняшние рассказы описанием моего путешествия на Луну, как был намерен сделать ранее. Прослушайте же, если вам будет угодно, еще одну историю. Подлинность ее, как и всего, рассказанного мною, несомненна, а некоторые поразительные эпизоды, пожалуй, будут еще занимательнее слышанного вами раньше.

Читая «Путешествие Брайдона на остров Сицилию», я пришел в такой восторг, что почувствовал сильнейшую охоту побывать на знаменитой горе Этне. По дороге туда мне не встретилось ничего достопримечательного. Я говорю «мне», так как считаю мелочами повседневной жизни множество вещей, о которых другой путешественник по возвращении домой стал бы расписывать доверчивой публике во всех мельчайших подробностях, стремясь покрыть свои путевые издержки за счет чужих карманов. По-моему же, совершенно неуместно испытывать терпение порядочных людей, заставляя их выслушивать нестоящие пустяки.

По прибытии на Сицилию я добрался до знаменитого вулкана и переночевал у его подножия в хижине горного пастуха, а на другое утро как можно раньше отправился на гору пешком с твердым намерением, пусть и ценою собственной жизни, исследовать внутреннее устройство этой исполинской жаровни. После трудного трехчасового подъема я очутился на вершине Этны. В то время она как раз бушевала, что продолжалось уже три недели. Ее вид снаружи при данных условиях описывался уже так часто, что если он поддается описанию, то я слишком опоздал, а если нет – что я могу подтвердить исходя из собственного опыта, – то с моей стороны будет гораздо благоразумнее не терять времени на бесплодную попытку и не портить вам хорошего настроения.

Я трижды обошел кратер, который вы можете представить себе в виде чудовищной воронки, и когда убедился, что таким образом ничего не рассмотреть, то, недолго думая, решил прыгнуть в самое жерло Этны. Сделав это, я тотчас оказался словно в отчаянно жаркой паровой бане, а мое несчастное тело жестоко пострадало во многих местах, благородных и неблагородных, от прикосновения раскаленных углей, беспрестанно летевших снизу.

Но как ни была велика сила, с которой угли подбрасывались кверху, однако тяжесть моей бренной оболочки значительно превзошла ее, и в скором времени я благополучно достиг самого дна огнедышащей горы. Первое, что поразило меня там, были отвратительный стук, гам, крик и брань, доносившиеся со всех сторон. Я открыл глаза и – о чудо! – увидал себя в обществе бога Вулкана и его Циклопов. Эти господа, которым, здраво рассуждая, давно отведено место среди мифических героев, уже целых три недели спорили между собою о порядке и субординации, из-за чего на поверхности Земли и происходила эта передряга. При моем появлении, словно по волшебству, в их компании сразу воцарились мир и согласие.

Вулкан тотчас заковылял к шкафчику с лекарствами и, вынув оттуда пластырь вместе с какими-то мазями, собственноручно приложил их к обожженным местам на моем теле. Через несколько минут мои раны зажили и я почувствовал себя прекрасно. В то же время гостеприимный хозяин предложил мне угощение: бутылку нектара и редчайшие вина, какие пьют только боги и богини. Едва я немного пришел в себя, как Вулкан представил меня своей супруге Венере и приказал ей создать мне все удобства, каких требовало мое состояние. Красота комнаты, куда она меня привела, мягкость софы, на которую она меня усадила, божественное очарование всего ее существа, нежность доброго сердца были решительно выше всяких похвал, и при одной мысли о них у меня голова шла кругом.

Вулкан дал мне точное описание горы Этны. Он сказал, что она представляет собою не что иное, как груду пепла, выброшенную из его печи, что он часто бывает вынужден наказывать своих подчиненных и тогда в припадке гнева швыряет в них раскаленные угли, которые они с большим мастерством отбивают наверх, во внешний мир, вместо того чтобы вынести их своими руками.

– Наши разногласия, – продолжал он, – длятся иногда долгие месяцы, а явление, которое они вызывают во внешнем мире, как мне стало известно, смертные люди назвали извержением. Гора Везувий точно так же является моей мастерской, и туда ведет только одна дорога протяженностью в триста пятьдесят миль, которая проходит под морем. Подобные разногласия и там так же порождают извержения.

Я задержался в преисподней на несколько дней и не уставал наблюдать картины чудесной жизни Вулкана и его подчиненных.

Несмотря на невыносимую жару, которая господствовала внизу, я начал постепенно чувствовать себя здесь как дома, тем более что Вулкан обращался со мной хорошо и угощал меня, чем только можно было пожелать. Но как раз оказываемое мне особое внимание породило врагов и завистников, которые своей лживой клеветой очернили меня перед Вулканом, что, к большому моему сожалению, выглядело весьма правдоподобно.

Не выказав своего недовольства и не дав мне оправдаться, взял он утром меня на руки, принес в комнату, где я раньше никогда не бывал, поставил, как мне показалось, у одного глубокого колодца и сказал:

– Неблагодарный смертный, возвращайся в мир, из которого ты пришел!

С этими словами бросил он меня в колодец, в бездну.

Я падал и падал со все увеличивающейся скоростью, пока страх не сковал мою душу и мое сознание.

Но вдруг я вышел из оцепенения, так как оказался посреди огромного моря, которое было освещено лучами солнца.

Еще с ранней юности я много плавал и был опытным, тренированным пловцом. Поэтому я и здесь почувствовал вскоре себя как дома, и, в сравнении с тем ужасным положением, в каком я только что находился, мое настоящее мне показалось раем. Я огляделся, но ничего не увидел, кроме воды. Окружающая меня среда резко отличалась от неприятной атмосферы кратера господина Вулкана. Вдруг я заметил что-то на горизонте, что выглядело как удивительно большая скала, и со всей скоростью поплыл к ней. Оказалось, что это был плавающий айсберг. Я смог до него добраться и после долгих поисков нашел-таки место, где мне удалось вскарабкаться на его вершину.

Однако, к моему великому отчаянию, даже оттуда я не увидел землю. Наконец, уже перед наступлением темноты, я увидел корабль, который проплывал мимо. Вскоре я был достаточно близко к нему и закричал изо всех сил, чтобы привлечь к себе внимание. Мне ответили по-голландски. Я спрыгнул в море, подплыл к судну и был поднят на борт. Моим первым вопросом было:

– Где мы находимся?

И я услыхал в ответ:

– В Тихом океане.

И тогда все прояснилось. Теперь не могло быть сомнения, что из кратера Этны я провалился через центр Земли в Тихий океан – путь, во всяком случае, короче, чем вокруг земного шара. Кроме меня еще никто не пробовал совершить его, а если мне удастся повторить свой опыт, то я, конечно, буду вести более тщательные наблюдения.

Я попросил чего-нибудь поесть для поддержания сил, а после ужина улегся спать. Какой, однако, грубый народ эти голландцы! Услыхав рассказ о моих приключениях, такой же бесхитростный и простой, господа, как и слышанный вами, некоторые из корабельных офицеров, в особенности капитан, сделали вид, будто бы они сомневаются в его правдоподобии. Между тем эти люди дружески приняли меня на свое судно, мне приходилось пользоваться их милостями, и потому я счел за лучшее погасить чувство обиды.

Меня более всего интересовало, куда держит путь этот корабль. Голландцы отвечали, что отправились путешествовать ради новых открытий и если мой рассказ не вымышлен, то их желание уже осуществилось. Мы плыли как раз по следам капитана Кука и на следующее утро прибыли в Ботани-Бей – чудное место, куда английскому правительству, право, следовало бы посылать не мошенников отбывать наказание, но заслуженных людей в виде награды, до такой степени щедро осыпала этот край природа своими лучшими дарами.

Здесь мы пробыли всего три дня, на четвертый, уже после нашего отплытия, поднялась страшная буря, которая в несколько часов изорвала все наши паруса, расщепила бушприт и повалила большую брам-стеньгу. Последняя упала на ящик с компасом и разбила вдребезги драгоценнейший прибор. Каждый, побывавший на море, понимает, что значит подобная потеря и какие печальные последствия влечет она за собой. Вполне естественно, что мы сбились с курса. Наконец буря утихла, подул постоянный благоприятный ветер. Мы плыли целых три месяца и, несомненно, преодолели огромное расстояние, когда однажды вдруг заметили, что вокруг происходят удивительные перемены. Нам стало как-то особенно легко и весело, наше обоняние нежили приятнейшие бальзамические запахи; море также изменило свой цвет, превратившись из зеленого в белое.

Вскоре после этой чудесной метаморфозы мы увидали твердую землю, а невдалеке от нас гавань. Повернув туда, мы нашли ее очень поместительной и глубокой. Вместо воды она была наполнена молоком самого превосходного вкуса. Мы высадились на берег, и тут оказалось, что остров представлял собой одну большую головку сыра. Пожалуй, мы не догадались бы об этом, если бы не одно особое обстоятельство. На нашем корабле находился матрос, питавший врожденное отвращение к сыру. Едва он ступил на сушу, как упал в обморок, а когда снова пришел в себя, то стал просить, чтобы у него забрали из-под ног сыр. Присмотревшись внимательно к «почве», мы убедились, что бедняга совершенно прав: весь остров, как уже было сказано выше, представлял собою не что иное, как сыр чудовищных размеров. Население питалось преимущественно им, а количество этого продукта, съеденное жителями за день, постоянно пополнялось в течение ночи. Между прочим, тут же мы увидали роскошные виноградники с прекрасным крупным виноградом, из которого, когда его выжать, течет одно молоко. Обитатели острова были существами прямоходящими, это были красивые создания, по большей части девяти футов роста; они имели по три ноги и по одной руке; по достижении зрелого возраста на лбу у них вырастал рог, которым эти странные существа действовали с большою ловкостью. На поверхности молочного моря они устраивали состязания по бегу на призы и прогуливались по ней, не думая тонуть, так же спокойно, как мы ходим по ровному лугу.

На этом острове, или, точнее, на этом сыре, росла в изобилии пшеница с колосьями, похожими на шаровидные грибы, в которых находились булки, вполне пропеченные и готовые к употреблению. Во время наших странствий по этому сыру нам встретилось семь молочных рек и две винные.

После шестнадцатидневного путешествия мы достигли противоположного края острова и здесь нашли целые равнины заплесневевшего сыра, который так ценят настоящие гурманы. Однако вместо сырных червей на нем росли превосходные фруктовые деревья: персики, абрикосы и множество других сортов, совершенно неизвестных нам. На этих деревьях поразительной высоты, с пышной кроной, помещалось громадное количество птичьих гнезд. Так, нам бросилось в глаза гнездо зимородка, окружность которого была впятеро больше окружности купола на соборе Святого Павла в Лондоне. Это гнездо было искусно сплетено из гигантских деревьев, и в нем лежало – постойте, дайте-ка припомнить! – по крайней мере пятьсот штук яиц, причем каждое было размером с ведро. Птенцов в них мы не могли видеть, а только слышали их писк. Когда нам с большим трудом удалось продолбить одно такое яйцо, оттуда вышел неоперившийся птенец, который был значительно крупнее двадцати взрослых коршунов. Только что мы успели выпустить его на волю, как старый зимородок слетел вниз, кинулся на нашего капитана, схватил его когтями, поднялся с ним на целую милю вверх, избил несчастного своими крыльями и швырнул в море.

Все голландцы плавают как крысы; пострадавший капитан вскоре благополучно вернулся к нам, и мы поспешили обратно к своему кораблю, но уже другой дорогой, благодаря чему встретили на пути немало нового и занимательного. Так, мы подстрелили двух диких быков с одним рогом между глаз. Потом нам стало досадно, что мы их убили, лучше бы последовали примеру тамошних жителей, которые приручают этих животных, а потом ездят на них, как мы на лошадях, в упряжке и верхом. Их мясо, по рассказам, чрезвычайно вкусное, но местное население, питающееся исключительно молоком и сыром, считает его совершенно излишней роскошью.

Когда нам оставалось еще два дня пути до нашего судна, мы увидали троих людей, подвешенных за ноги к высоким деревьям. Я осведомился, чем заслужили они такое жестокое наказание, и услыхал в ответ, что виновные побывали в чужих краях, а по возвращении домой обманули своих друзей, описав им места, которых никогда не видели, и рассказав о вещах, никогда не происходивших в действительности. Я нашел подобную кару весьма справедливой: первая обязанность каждого путешественника – строго придерживаться истины.

Добравшись до своего корабля, мы подняли якорь и отплыли от берегов этой удивительной страны. В момент нашего отплытия все деревья на берегу, не исключая самых больших, дважды поклонились нам, словно по команде, после чего опять выпрямились.

Три дня носилось наше судно по волнам, неизвестно в каких широтах – мы по-прежнему плавали без компаса, – и вдруг очутилось в море совершенно черного цвета. Мы попробовали на вкус мнимую черную воду, и – что же вы думали? – она оказалась превосходнейшим вином! Тут нам пришлось остерегаться, иначе бы весь экипаж спился. Однако общая радость была непродолжительна. Несколько часов спустя нас окружили киты и другие животные исполинских размеров. Между ними было одно, величины которого никто из нас не мог охватить глазом даже с помощью всех подзорных труб. К несчастью, мы заметили это чудовище, лишь подойдя к нему на довольно близкое расстояние; еще минута, и оно втянуло наш корабль со всей его оснасткою и с надутыми парусами в свою страшную пасть сквозь зубы, по сравнению с которыми мачта самого большого военного корабля казалась тонкой палочкой.

После того как мы пробыли некоторое время в пасти морского исполина, он глотнул непомерное количество воды и спровадил наше судно, являвшее собою, без сомнения, немаленький кусок, в свой желудок. Здесь все было застывшим, точно мы отстаивались на якоре при мертвом штиле. Воздух, которым приходилось дышать в утробе чудовища, говоря по правде, был тяжел и горяч. И чего только не валялось в нашей темнице: якоря, канаты, шлюпки, барки и немало больших кораблей, частью нагруженных! Все это было проглочено ненасытной тварью. Что-либо делать здесь мы могли не иначе, как при свете факелов. Для нас померкли и солнце, и луна, и прочие небесные светила. Дважды в сутки чередовались в этой ужасной бездне прилив и отлив. Когда животное пило, вода поднималась; когда оно выпускало ее из себя, суда садились на мель. По приблизительному и скромному расчету количества поглощаемой им за один раз воды было более чем достаточно для того, чтоб наполнить Женевское озеро, имеющее в окружности тридцать миль.

На второй день нашего плена в этом царстве мрака я рискнул совместно с капитаном и несколькими офицерами предпринять маленькую экскурсию, когда наш корабль сел на дно. Конечно, все мы запаслись факелами, прежде чем двинуться в путь, но вскоре наткнулись на громадную толпу – здесь было около десяти тысяч человек разных национальностей. Эти люди держали совет относительно способа всеобщего освобождения. Некоторые узники находились тут уже несколько лет. Но едва председательствующий открыл рот, чтобы изложить суть дела, ради которого все и собрались, как наша проклятая рыба почувствовала жажду и давай пить. Вода до того стремительно хлынула в ее внутренности, что мы бросились врассыпную к своим судам, рискуя утонуть. Многим из нас только с большим трудом удалось спастись вплавь.

Однако несколько часов спустя нам таки представилась счастливая возможность. Когда животное выпустило воду, мы снова сошлись вместе. На этот раз председателем выбрали меня. Я предложил связать концами две самые высокие мачты и, когда рыба разинет пасть, подпереть ими ее нёбо, чтобы она не могла сомкнуть челюсти. План мой был единогласно одобрен, и мы немедленно выбрали сотню самых дюжих молодцов для его осуществления. Только что они приготовили придуманную мною незамысловатую снасть, как нам уже представился случай пустить ее в дело. Чудовище зевнуло, и две сотни могучих рук проворно водрузили в его пасти колоссальную распорку. Один конец ее проткнул язык и уперся в нижнюю челюсть, а другой – в нёбо, что действительно лишало рыбу всякой возможности закрыть свою исполинскую пасть, даже в том случае, если б наши мачты были более хрупкими.

Едва только все, находившееся в рыбьей утробе, всплыло, как мы снарядили несколько лодок, на которых и выбрались на свет Божий. Мы увидали его, должно быть, после двухнедельного заточения, судя по приблизительному расчету, и он безгранично обрадовал наши сердца и взоры. Когда все заключенные очутились на свободе, наши суда составили внушительный флот в тридцать пять кораблей различных наций. Наши мачты были оставлены в пасти чудовища, чтобы избавить других мореплавателей от жестокой участи быть погребенными заживо в этой ужасной бездне мрака и нечистоты.

Нашим первым желанием было узнать, в какой части света мы находимся, что удалось, однако, не сразу. Наконец, основываясь на моих прежних наблюдениях, я убедился, что нас занесло в Каспийское море. Это было тем удивительнее, что оно со всех сторон окружено сушей и не имеет никакого сообщения с другими морями. Мы терялись в догадках. Но один из обитателей сырного острова, которого я взял с собой, рассеял отчасти наше недоумение. Он полагал, что чудовище, в желудке которого мы так долго были заключены, попало сюда каким-нибудь подземным ходом. Так или иначе, но мы снова оказались на воле, радовались своему избавлению и спешили добраться до берега. Я высадился первым.

В ту же минуту откуда ни возьмись появился матерый медведь и направился прямо ко мне. «Добро пожаловать!» – подумал я, схватил его за обе передние лапы и давай пожимать их в знак приветствия до того усердно, что мишка дико взревел. Но меня нисколько не трогал жалобный рев зверя, и я продержал его в таком положении до тех пор, пока он не издох от голода. Это внушило такое глубокое уважение к моей особе всем прочим медведям, что ни один из них не осмелился преградить мне путь.

С берегов Каспийского моря я уехал в Петербург, где получил от одного приятеля подарок, особенно драгоценный для меня, а именно охотничью собаку от знаменитой матки, которая, как я однажды рассказывал вам, ощенилась в самом разгаре заячьей травли. К несчастью, вскоре после того она была застрелена одним неловким охотником. Вместо стаи куропаток он уложил на месте поднявшую их собаку. Из ее шкуры я приказал сшить себе на память вот этот жилет. Когда наступает охотничий сезон и я отправляюсь в поле, мой жилет сам приводит меня туда, где есть дичь. Как только я подхожу к ней на расстояние выстрела, от жилета отскакивает пуговица и падает прямо на то место, где притаился зверь или птица, и благодаря тому, что курок моего ружья постоянно взведен, а порох всегда на полке, добыча никогда не ускользает из моих рук. Как видите, на моем жилете уцелело всего три пуговицы, когда же начнется охота, я опять нашью на него два новых ряда.

Покорнейше прошу тогда ко мне в гости. Недостатка в развлечениях у нас, поверьте, не будет. А на сегодня, милостивые государи, позвольте уж мне откланяться и пожелать вам спокойной ночи.