Текст книги "Маленький маг"

1. Знакомство с Ири

Отступление 1

Королевство Альканзор

Королевская академия магических искусств

Десятки юнцов с восторженными мордашками, одетых в одинаковые голубые плащи с желтым гербом академии, уже давно расселись за невысокими партами и прилежно сложили руки перед собой. Сегодня был их первый учебный день в стенах старейшей академии магии королевства, которая благодаря искусству своих магов-преподавателей была известна во всей обитаемой Ойкумене.

– Приветствую вас юные уноты в стенах нашей ученой обители, где следующие годы вам предстоит овладевать величайшим искусством нашего мира – искусством магии, – в самом центре огромной аудитории с высокими во всю стену окнами стоял статный седобородый мужчина в роскошной фиолетовой мантии мага; ректор королевской академии, профессор Тариус Манфельд взмахнул руками. – Я уверен многие из вас добьются больших успехов на выбранном вами поприще и станут выдающимися магами. И кто знает, может быть некоторые из вас уже скоро сами встанут за эту кафедру и буду преподавать магические науки новым любознательным унотам…

Его приветствие молодым учащимся было долгим и нудным, заполненным пышными фразами и мудреными словесными оборотами, туманными отсылками к ученым и философам древности. Что греха таить, профессор Тариус при всех своих достоинствах очень любил выступать перед людьми. Естественно, он не мог упустить такую чудесную возможность.

– А теперь позвольте, на правах главы этого чудесного учебного заведения прочитать вам первую в вашей жизни лекцию, которая я называю основою основ, – уноты вздрогнули и по рядам аудитории пронесся еле слышный стон, который тут же вызвал у профессора понимающую усмешку. – Итак, благословенная Талия, наш мир, невообразима богата густыми лесами, глубокими морями, высокими горами и просторными полями. Благодаря Благим Богам, мы можем растить пшеницу, ловить рыбу и собирать разнообразные плоды с деревьев. В центре ее раскинулось могущественное королевство Альканзор с многочисленными городами и селами, которыми правит блистательный монарх его величество Алий. Неустанными заботами его королевского величества наше королевство процветает: прибавляется обильными землями, селами и довольными поданными. По его воле сотни купцов на кораблях бороздят прибрежное море, привозя в королевство товары из невиданных земель. Далеко на севере, где вода становиться подобно камню и осколками падает с небес, живут племена гордых орсов. Подобно диким зверям они не знают грамоты, презирают науки и ученость, не строят больших городов. И удел их прозябание на краю Ойкумены вдали от центра мироздания…

Профессор, как истинный политик и верный поданный своего короля, еще долго превозносил мудрость и могущество Альканзора, противопоставляя его другой части мира. Десятки вольных баронств на востоке, морские королевства на западе, рабовладельческие султанаты на юге, все они в профессорской картине мира существовали только лишь для того, чтобы оттенять блистательное великолепие королевства Альканзор.

1. Знакомство с Ири

Вольное баронство Карстентол. Городок Реенборг

В крошечной мастерской горшечника, что покосившимся сараем примостилась к такому же убогому домишку из рассыпающегося песчаника, царила разруха. Длинные деревянные стеллажи, некогда ломившиеся от десятков сохнувших кувшинов, горшков и плошек, уже давно рассохлись и грозили рассыпаться в прах. Гончарный круг, занимавший место в углу мастерской, выглядел так, словно его годы не касалась рука мастера. Вода в четырехвведерной кадке, так и не дождавшись своего череда, превратилась в затхлое болото с зеленоватой ряской и парой плавающих на его поверхности лягушек. Печалил взор и земляной пол, заваленный осколками глиняных черенков и кусками засохшей до каменного основания глиной.

Неужели случилась Беда, принесшая с собой разруху и запустение? На порог дома постучалась война, унесшая с собой и умелого мастера и его сыновей? Или под покровом ночи напали жестокие грабители, наслышавшиеся об искусстве гончара? К счастью, нет. Просто горшечник Палин безбожно пил. Днями и неделями он с ухватками завзятого пьяницы выискивал брагу, а потом напивался до мертвецкого состояния. С утра же все начиналось сначала. Лишь когда у него не оставалось ни гроша и желавших наливать ему в долг не оставалось, он приходил в себя. Собственно, вот и он…

– Хр-р-р, – землистое, в оспинах лицо Палина с трудом издавало хрипящие звуки. – Хр-р-р-р, – двигаясь, как сонамбула, он натыкался на стены мастерской, круша еще целые горшки. – Хр-р. Пи-и-и-ть.

Наконец, шарящие по сторонам руки наткнулись на деревянную кадку и кончиками пальцев погрузились в воду. Шатающееся тело сразу же развернулось и с головой погрузилось в воду. Через мгновение Палин вынырнул наружу и стал жадно глотать воздух.

В этот момент хлипка дверка мастерской распахнулась и на пороге показалась жена горшечника. Ингирда, или как она себя называла почтенная матрона, была выдающейся женщиной и поэтому заслуживала особого внимания. когда-то мило полненькая дочка булочника в замужестве превратилась в весьма и весьма толстую женщины, заимев бочкообразное тело, медведеобразную походку и неприятное обрюзгшее лицо. Вместе с противным тонким голосом и почти тонувших в глазницах крошечных поросячьих глазках Ингирда обладала и крайне скверным характером, о котором всем Реенборге ходили настоящие легенды. В городке, посмеиваясь поговаривали, что Палину с такой женушкой впору не пить, а вешаться.

– Хм…, – смерив недовольным взглядом опухшее лицо ужа, она набрала в грудь воздуха и завизжала. – Залил бельма, паскудина! Все на рынок унес! В кладовой пусто! Дома ни куска не осталось! Скоро на паперть пойдем милостыню просить! Ирод! – свои огромным пухлым кулачищем она яростно затрясла перед кривящимся Палиным. – Упился, а я, почтенная матрона, должна его ублюдка кормить?! Привечать, обиходить?! Целая прорва мяса и бобов на него уходит! А где взять? Молчишь, скотина? – Палина уже схватили за шкирку и с яростью окунули в кадку. – Кто мне обещал этого малолетнего проглота ремеслу обучить? Кто, я спрашиваю? – виновато улыбавшийся горшечник попытался развести руками, но был снова утоплен в кадке. – Что молчишь? Обучил? Обучил? Тогда полюбуйся!

Отпущенный мастер мешком обвалился на заваленный мусором пол, а к его ногам полетели какие-то глиняные штуковины. В глазах у него еще двоилось, поэтому Палин наклонился к земле. Трясущими руками он разворошил глиняные осколки и достал… глиняную игрушку, очень искусно изображавшей какого-то диковинного зверя с массивным гибким телом, лапами дикого зверя и птичьими крыльями. Грива его была аккуратно раскрашена черной краской, в которой чуткие обаяние горшечника угадывало запах гари. Крошечные глазки зверя белели речной галькой.

– Где горшки, плошки? – орали нависавшая над ним туша, источавшая вокруг себя непереносимую вонь из чеснока и вареных потрохов. – Чем этого ублюдка этим кормить? Этим дерьмом?

Горшечник же не слушал ее. Он бережно поставил на землю глиняного зверя и коснулся другого, в котором узнал священного жителя Небесного леса – единорога. Игрушка выглядела именно так, как она была описана в священных книгах Благих Богов. В его ладони спрятался небольшой белый жеребец с густой серебристой гривой, локоны которой доставали до самых золотистых копыт. Из самого центра лба рос крошечный витой рог, на котором можно было разглядеть каждый его завиток. Единорог был словно живой. Казалось, вот-вот и он встрепенется, забьет копытом и весело заржет. От умиления Палин едва не прослезился. Даже в его насквозь пропитанном брагой теле и где-то там спрятавшемся сердце встрепенулось что-то хорошее.

– Где плошки для продажи? Где все это? Что уперся? А? – от сильного удара по лбу, мастер с грохотом отлетел на кучу черепков. – Пьянь подзаборная! Что уставился? – из рук горшечника выпал единорог, что Ингирдой тут же было замечено. – Ах ты, паскуда! Я тебе и этому паскуднику покажу, как бездельничать!

Подняв слоновью ногу, обутую в стоптанные до нельзя домашние тапочки, она с яростью начала топтать рассыпанные по полу игрушки. Раз! Раз! Хрясть! Хрясть! Фигурки сказочных существ – рогатых минотавров, летающих грифонов, огнедышащих драконов – с хрустом разлетались на осколки. И делала она это с такой злостью и ненавистью в глазах, что тщедушный мужичок испуганно забился под свои же собственные стеллажи и с ужасом оттуда следил за ней.

– Вот! Вот! – наконец, она чуть поостыла, видимо, устав топать ногой. – Забери своего ублюдка! – из-за двери она за шкирку вытащили худого мальчишку и с силой швырнула его в сторону Палина. – И если ремеслу его не обучишь, сгною обоих со свету!

После ухода грозной фурии и горшечник и мальчишка еще долго сидели на грязном полу и молчали. Старый бездумно пялился на чудом сохранившийся целым кувшин. Мальчишка же дополз до разломанного единорога и тихо заплакал.

– Не скули, племяшь, не скули. Еще много таких сделаешь. И лучше сделаешь. Таких слепишь, что люди ахнут… Я научу тебя, как изумрудную и алую краску делать, – юнец затих и заинтересовано посмотрел на горшечника. – Никто кроме меня такую краску не сделает. Такая красота получиться, Ири…

Ири, худенький, белокожий с густыми кудрями мальчонка, которому вряд ли на этом свете видел больше тринадцати зим, схватил разбитую игрушку и, шмыгая носом, пытался соединить осколки.

Горшечник, загребая осколки, подполз к мальчишке и обнял его, разглаживая ладонями непослушные золотистые кудри.

– Эх, голова ты бедовая. Жизнь, паскудина, она такая. Сиротинушке словно злая мачеха, что не приголубит и не пожалеет. Знаю, тяжело тебе. Достается…, а ты терпи. Матушка твоей тоже доставалось, а она, страдалица, терпела, – Палина, похоже, окончательно развезло; язык его заплетался, а речь становилась все более сбивчивой. – Только плакала часто, бедняжка. Ночью… Думала, мы не слышим.

Доверчиво прижавшийся к дяде Ири начал теребить его за отворот рубахи, прося рассказать про маму.

– Расскажу, горемыка, расскажу, что помню, – он вновь пятерней погладил мальчишку. – Как сейчас помню, как тростиночка она была. Бледная вся, тоненькая. Ручки вот такохонькие были, когда мой брат ее и тебя привел к нам в дом, – Палин всхлипнул и очертил рукой что-то неопределенное в воздухе. – Я таких и не видел никогда… Моя вона какая, – кивок куда-то в сторону. – Быка ударом кулака свалит. Трехпудовую кадушку запросто поднимает… А твоя матушка что? Такую ветер с ног свалит. Как-то воду с источника несла и упала. Или капусту рубить взялась, все руки себе в кровь изрезала..

Он снова всхлипнул и крепче прижал к себе племянника.

– Говорил же брату, куда ты ее с дитем притащил? Не место ей здесь, не место! – Палин уже совсем не следил за языком; одурманенный забористой брагой мозг щедро выдавал то, о чем его брат всегда запрещал говорить. – Она же как лепесточек. Наши же бабищи кровь с молоком, к работе привычны… Говорил и ей, а она губы сожмет и молчит. Гордая она была, Ири. Молчала все время. Один раз только заговорила…, – всхлипывания становились все глубже, то и дело переходя в пьяный плачь. – Зыркнула на меня своими голубыми глазищами, как огнем обожгла. Вот тут в сердце все огнем полыхнуло. Понял я, как ей тяжко было… Тихо-тихо заговорила она, что некуда ей больше идти и не к кому обратиться. Бежала она со с сыном из дома, где и ее и сына ждала погибель. Скиталась в холоде и голоде, пока не подобрал ее мой брат, добрая душа. Он-то и привел ее к нам… Страдала она, бедняжка. Все никак привыкнуть не могла. Так зимой и простудилась. Кровью харкать начала, ничего не ела и через седмицу слегла. Братишка мой, что полюбил ее до беспамятства, тоже долго не прожил. Утоп… Вот так-то, малыш, и не племяш, ты мне оказывается.

А мальчишка лишь хмуро сопел, внимательно смотря на Палина своими пронзительно голубыми глазками.

– И ты весь в нее. Глазищи такие же. Кожа белая, как у благородных. Власы золотые, не каждая девица такими похвастается… Эх, намучаешься еще, – горшечник снова всхлипнул каким– то своим мыслям. – Не наша кровь, сразу видно. Моя-то, медведиха, за то и взъелась на тебя. Мать твою шпыняла, а после и тебе стало доставаться. Ты, племяш, прости меня, дурака старого, что слова ей поперек не сказывал, что оборонить тебя не смог.

Вскоре голос старика становился все тише и тише, пока, наконец, совсем не стих. Горшечник, привалившись к той самой кадке с водой, захрапел, время от времени испуская вонючие газы.

– Заснул…, – Ири стащил с колченогой лавки пыльную дерюгу и осторожно укрыл старика. – Вот так всегда. Обещает-обещает, а сам спать. Ничего, а сам всему научусь, – он уже давно не обижался на это повторявшееся изо дня в день обещание обучить гончарному делу. – Эх, солнце– то как высоко, – вдруг испуганно вскочил он на ноги. – Я же воду наносить забыл. Сейчас мымра опять прибежит и визжат начнет.

Подтянув вечно спадавшие ветхие порты, мальчишка ринулся на улицу, под горячие лучи солнца. Та бочка, о которой он только что так кстати вспомнил, была для него настоящим проклятье. Огромная, пузатая, она стояла в самой дальней части двора и напоминала прожорливое ненасытное чудовище, которое нужно было напоить.

Ири подхватил свое ведерко, сделанное им из старого кувшина и куска веревки (настоящее ведро с водой ему было просто не поднять), и вприпрыжку побежал к речке. Пара сотен шагов до нее он и не заметил. С горки, когда руки не оттягивает тяжелый кувшин с водой, бежать было легко. Можно было даже петь что-то веселой или просто смеяться. Назад же взбираться по скользким и острым камням было уже самой настоящей мукой.

– Пустое?! Где этот поганец?! – неприятный визг встретил Ири почти у ворот во двор. – Свинок поить надо, а бочка еще пустая?! А, вот ты где! – еще сильнее завизжала Ингирда, заметив входящего в ворота мальчишку. – сыночка моя ты только посмотри на этого лентяя! Смотри, смотри! Кормлю его, одеваю, сопли ему подтираю, а он, паскудина, ленится! Гляди на него, Вастик!

Ненаглядный сынулька Ингирд и Палина, уже в своем десятилетнем возрасте, был под стать матери, грозя вскоре и во все догнать ее по весу. Хорошо упитанный, теплый пиджачок на нем едва не лопался по швам. Полные щеки чуть свисали, придавая его лицу что-то бульдожье. Он, как мать, стоял скрестив руки на груди и с презрением смотрел на Ири. Вот, даже не думая прекратить жевать медовый крендель, он тоже пытался буркнуть что-то обидное, как подавился.

– Что такое? Что такое? Ну-ка открой ротик! Что там у тебя? Крендельком подавился? Ничего, ничего! – словно наседка обеспокоенно закудахтала Ингрид над сыном. – Что же ты так? Поругать непутевого хотел? Вот! – она вдруг всей многопудовой тушей резко развернулась и с ненавистью уставилась на Ири, который только – только опорожнил свой кувшин в бочку и собирался снова идти за водой. – Вот-вот что ты наделал, паскудная твоя душонка! Сына мово извести захотел глазом своим дурным! Я тебе покажу! Чтобы духу твоего да завтрашнего дня в доме не было! Слышишь?! И кадку наполни! Потом поросей накорми и убери за ними. Паскудина…, – Ири уже припустил к воротам, крепко прижимая к груди кувшин; мегера в гневе запросто могла и розгами так отходить, что потом дня три на пузе спать будешь. – Чуть кровиночку мою не угробил. Я этой твари устрою… Сдохнет у меня, как и мать его сдохла.

Последнего Ири уже не слышал, несясь по тропинке к воде. Нужно было наполнить бочку как можно скорее, иначе Ингрид и правда могла взяться за розги. Едва не поскользнувшись на грязи у берега речки, он наполнил кувшин и начал подниматься в гору.

– Наверное опять поесть ничего не даст. Утречком заплесневелую краюху кинула. Мол, вот тебе, и завтрак, – бормотал он, внимательно смотря, чтобы не поранить босые ноги об очередной камень. – Может хоть у поросей удастся картохи стащить…

С этими мыслями Ири и бегал туда-сюда, пока бочку не наполнил. Когда же он с трудом вылил последнее ведро и с трясущимися от усталости руками и ногами сел прямо на землю, его тут же окатили вонючими помоями.

– Мамуля, а непутевый, помои опрокинул! Таперича вон сидит и бездельничает! – с крыльца визгливо заорал Вастик, подпрыгивая от нетерпения на месте и тыкая пальцем в привалившегося к бочке Ири. – Вона! Вона он! Мамуля! Разлегся, как наш боров и дрыхнет!

Вздрогнувший Ири со стоном поднялся и прихрамывая поковылял в сторону овина, откуда доносилось нетерпеливое похрюкивание свиней. Надеяться, что мегера, его мамаша, сейчас придет и во всем разберется не приходилось. Он чувствовал, что если чуть промедлит, то сразу же почувствует хлесткие удары розог по своей спине.

– Стой, гаденыш! – уже в спину мальчишке прилетел противный вопль Ингрид. – Попадись только мне, я тебе такое устрою!

Ири же даже не обернулся, прекрасно зная, что никто за ним не побежит. В овине он схватил из приготовленной для корма свиней кадушки вареные картофелины и протиснулся между досок в узкую щель. Прополз еще несколько шагов и оказался в уютном комнатушке, со всех сторон окруженной душистым сеном. За последние годы это место стало для него самым настоящим убежищем. Здесь он часто прятался и от самой Ингрид и от ее паскудного сыночка, норовящего к нему незаметно подкрасться и сделать очередную гадость.

Тут он предавался мечтаниям. Закрыв глаза, Ири думал о маме, представляя, как они вместе гуляют по лесу. Правда, видел он лишь ее силуэт, четко очерченный лучами солнца. Ведь, он почти ее не помнил. Черты ее стерлись из памяти, оставив после себя лишь туманный светлый образ с развевающими волосами. Еще он помнил ее голос, который тихо, очень тихо что-то ему говорил. Только вот незадача. Голос, его бархатные интонации, в его памяти остались, а слова нет. И всякий раз, когда Ири пытался их вспомнить, они снова и снова ускользали.

Вот и сейчас, он вновь был здесь. Спрятав на вечер утащенные из колоды четыре больших варенных картофелины, мальчик как всегда свернулся калачиком и закрыл глаза… Они снова были в лесу. Ири чувствовал в своей ладошки пальцы мамы, которая что-то ему говорила. Он слышал ее ласковый и такой родной голос, но, как и всегда, ничего не мог понять. Слова словно неуловимые юркие птахи вились вокруг него, но никак не давались в руки… Почему? Почему он не слышит маму? Вот же она, совсем рядом! Мама?! Мама?! Я не слышу тебя!

А она, по-прежнему, ему что-то рассказывала. Ее родной, грудной голос звучал так близко, словно она стояла рядом и вот-вот его обнимет. Ири, казалось, даже чувствовал, как ее пальцы нежно касаются его макушки и ласково взъерошивают его космы. Мама! Что ты говоришь? Я не слышу!

Всхлипывания становились все сильнее и сильнее, переходя в рыдание, а потом и в истерику. Худенькое тельце затрясло в судорогах, то закручиваясь в комочек, то распрямляясь струной. Ири накрывало какой-то черной пеленой, в которой молниями проскальзывали десятки разных, причиняющих ему боль, видений… Вот всплыло искаженное дьявольской злобой лицо Ингрид, оравшей на него за не им разбитый кувшин. Тут же слушался злорадно хмыкающий похожий на розовощекого поросенка ее сынок… Следом он увидел бежавших за ним городских мальчишек, с улюлюканьем называвших его ублюдком. Они его ненавидели за непохожесть (за светлую кожу, за изящное сложение, за тонкие черты лица) и всякий раз при встрече старались побольнее отлупить… Вспомнил он и похороны матери, когда в сильный-сильный дождь вдвоем с дядей Палиным вез ее тело на телеге на погост. Ири вновь с необыкновенной силой и яркостью ощутил накрывшее его тогда дикое ощущение безнадеги и отчаяния…

Мама! Мама! Рвавшийся из его груди вопль лишь шевелил губы. Мама! Мама! Не уходи! Не оставляй меня! Мама, почему ты не отвечаешь?! Мама?! Бешено завертевшийся в голове калейдоскоп картин все чаше останавливался на одной из них, где сияющая женская фигурка тянула к нему руки… И сейчас он ясно видел ее. Изящная. Ее густые, переливающиеся в лучах солнца волосы, казались расплавленным золотом, которое каким-то чудом развивалось на ветру. На светлой коже были видны голубоватые прожилки кровеносных жил…

О, Боги, он разбирал, что она говорила.

– Ири, мышонок, я очень люблю тебя. Слышишь, люблю… Ничего не бойся. И даже, когда тебе будет очень и очень плохо, все равно не бойся! Ты особенный, мой мышонок. И сейчас ты еще не знаешь, но у тебя все получиться… Запомни, Мышонок, ничего и никогда не бойся!

… Бедное, всеми покинутое, дитя! Его некому пожалеть, погладить по головке и укрыть теплым пушистым пледом, чтобы худенькое тельце больше не ломали судороги. Ему некому было помочь… Тира, крупная лохматая, в вечных нечёсаных колтунах собака, в шерсти которой в холодные вечера так любил греться Ири, носилась где-то за городом, охотясь за жирными зайцами. Названный дядя, горшечник Палин, что по-доброму к нему относился, валялся в мастерской, забывшись в пьяном дурмане. Мама, урожденная баронесса де Фосс, души не чаявшая в своем первенце, уже давно сгорела в болотной лихорадке и упокоилась на погосте. Не было на свете и жизнерадостного здоровяка отца, графа Горено, странным образом утонувшем в пруду… Никто не придет на помощь бедному Ири.

По иронии судьбы наследник одного из крупнейших доменов королевства сейчас валялся в какой-то норе, заваленной сеном и пропахшей вонючей собачьей шерстью. Где его многочисленные служанки и кормилицы, что с самого рождения злыми церберами опекали отпрысков знатных семейств? Где его батистовые штанишки с рюшечками и бархатные курточки, которые бы так красиво подчеркивали его золотые кудри? Почему же не носятся вокруг тебя словно потревоженные пчелы степенные королевские маги? Где эти уважаемые магистры с пузиками, на которых едва держаться их дорогие камзолы, и задирающие нос их ученики, с гордостью носящие свои мантии? Разве не знают они, что в этом захолустье, на окраине захудалого городка, загибается от боли их собрат, у которого началась самопроизвольная магическая инициация? Неужели они забыли, какими опасностями для самого мага чревата самоинициация? Почему же тогда они не спешат на помощь?

К сожалению, здесь и сейчас это уже не играет никакого значения и вряд ли на вопросы найдутся ответы. То, что должно было произойти под тщательным наблюдением лучших врачей графства Горено и самых именитых магов королевства, произошло в паршивом овине занюханного городка одного из приграничных вольных баронств. Осененное не любовью родителей, а злобой недалеких «людишек», у наследника графства прошла магическая самоинициация. И теперь только лишь Благим Богам известно, каким магическим даром они наградили нового мага. Ведь страх, боль и ненависть, испытываемая перед и во время инициации, взращивает такие же плоды, только усиленные многократно…

– Мама, мама я вспомнил тебя, – маленькое тельце, долгое время, сведенное судорогой, с хрустом распрямилось; Ири открыл глаза, покрасневшие от лопнувших капилляров. – Вспомнил, что ты мне говорила. Мама… Мышонком меня звала. Я все вспомнил.

Теперь он вспомнил, как улыбалась мама. Широко, искренне, по-доброму. Вспомнил ее смех, похожий на журчание ручейка в лесу. На губах его тоже заиграла улыбка.

– Мышонок, – прошептал, Ири. – Мышонок…

И, как всегда, когда на его душе чуть светлело, ему хотелось взяться за глину. Да– да, именно в лепке существ из мифом и легенд, которые все вокруг считали никому не нужной ерундой, Ири находил для себя отдушину. Часто он так сидел в своей норе, вымазавшись в глине с головы и до ног лепя сказочных крылатых грифонов с львиными лапами и орлиной головой, рогатых единорогов с серебристыми копытами. Здесь у него всегда хранился запас жирной красной глины, завернутый во влажную шкуру, и небольшой кувшинчик с водой.

– Мышонок…, – мальчик отщипнул от большого кусища немного глины и начал лепить.

Вот появилось продолговатое тельце с любопытной мордочкой и кнопкой носиком. Тонкой щепкой Ири выровнял ушки, затем лапки. Короткими насечками с имитировал шкурку, которую присыпал серой пылью.

Вскоре перед Ири уже сидел серая мышка, правда, значительно крупнее своего живого собрата.

– Вот… Мышонок, как и я, – мальчик вновь улыбнулся и, покопавшись в соломе, вытащил припрятанные там вареные картофелины. – На, кушай.

Подкрепился и сам. Запив свой нехитрый ужин, Ири зевнул. Очень хотелось спать. Откуда ему было знать, что процесс магической инициации отнимает и человека очень много сил. После нее обычно маги лежат несколько часов, собираясь с силами.

Ири уже спал. Смешно посапывая, мальчик закопался в сено с головой. Ночью уже холодало, а так было чуть теплее. Правда, сегодня ему совсем не было холодно! Даже наоборот, из-за жары он раскидал с себя солому.

– И-и-и-и-и… И-и-и-и-и… И-и-и-и, – прямо под боком мальчика развалилась очень крупная серая мышь, размерами соперничавшая с годовалым щеночком. – И-и-и-и-и.

Поблескивая крошечными черными бусинками глаз упитанная мышь пригрелась под бочком маленького мага, который… чуть меньше часа назад вылепил ее из обычной глины.

2. Новые знакомые

Отступление 2

Королевство Альканзор

Королевская магическая академия

По дорожке из желтой брусчатки, что змеилась по внутреннему дворику академии, важно вышагивал довольно высокий и худой маг. Его руки были сложены за спиной, а подбородок гордо вскинут к небу. Темно синяя мантия, густо расшитая затейливыми серебристыми символами магической азбуки, едва– едва не доставала до брусчатки. Непосвященному могло показаться, что что перед ним очень важный человек, может быть и сам ректор академии.

Позади на некотором отдалении от магистра семенила группа первокурсников в характерных накидках унотов, имевших настороженный и даже испуганный вид. Это было совсем не удивительно, ведь находились они в одном из самых защищенных мест академии – вивариуме, о котором среди учащихся академии ходили самые зловещие легенды. Шептались, что туда попадали те, кто нарушил магические запреты. Назывались даже имена каких-то магов и их проступки, проверить которые, правда, не представлялось возможным.

Желтая дорожка в конце концов уткнулась в высоченные ворота, буквально испещренные врезными охранными амулетами. По бокам от ворот железными статуями застыли два массивных голема, которые при приближении мага встрепенулись, словно просыпаясь после глубокого сна.

– Я магистр Ирек Тарон, – он высоко поднял руку с небольшой бронзовой пластиной, чуть засветившейся от напитавшей его магической энергии. – Откройте врата, – тут он обернулся на своих учеников и раздраженно на них буркнул. – Что разинули рты?! Заходите быстрее!

Те несколько мгновений в нерешительности топтались у входа, пока, наконец, самый смелый из них пересек порог вивариума. Следом уже пошли и остальные. Последним в вивариум вошел магистр Ирек и ворота с грохотом затворились.

– Что раскудахтались, как курицы? – прикрикнул маг на начавших то ли пищать, то ли визжать учениц, когда все они оказались в полной темноте. – Сейчас загорятся магические светильники.

И, действительно, один за другим начали вспыхивать факелы, висевшие на стенах вивариума. Мертвенно бледный свет, разогнав тьму, высветил огромный зал, тянувшийся на сотни шагов от них. По всей его площади стояло множество постаментов с матовыми непрозрачными сферами.

– Вы в вивариуме, одном из самых таинственных мест нашего королевства, – громко заговорил магистр, оглядывая притихших учеников. – Здесь собраны бесчисленное множество самых разных магических артефактов, названия многих из которых даже мне нельзя называть вслух. Одни из них совершенно безобидны и способны всего лишь пощекотать нервы, другие, напротив, смертельно опасны и могут испепелить целый город со всеми его жителями… Вы спросите меня, а зачем тогда нас привели в это опасное место? – этот вопрос, действительно, был написан на лицах очень многих, если не у всех. – Отвечу. Это место идеально для нашего сегодняшнего занятия об опасностях магии и необходимости тщательного соблюдения всех магических правил.

Желая еще больше усилить эффект от своих слов, магистр Ирек взмахнул амулетом в направлении ближайшей сферы, снимая магическую завесу. Прямо на глазах у разинувших рты учеников на постаменте возникло странное растение с широкими листьями и большим бутоном, заполненным рядами острых зубов. Оно тут же жадно потянулась раскрывающимися лепестками в сторону стоявших рядом.

– Это творение одного из магов-отступников, который решил, что магические правила писаны не для него. В итоге, – магистр кровожадно ухмыльнулся. – Сам же и был съеден этим монстром!

Ахнувшие юнцы тут же отпрянули в стороны.

– Думаю, зрелищ вам на сегодня достаточно. Тогда приступим. Я поговорю с вами о самых азах, с которых собственно и начинается маг. Это рождение магического источника. Вы все прошли через это и знаете, что сам момент инициации мага очень и очень важен для его дальнейшей судьбы. В момент зарождения магической искры в теле будущего мага происходит удивительное, напоминающее процесс рождения жизни, – притихшие ученики ловили каждое слово магистра. – Как и ребенок, маг в этот момент крайне беспомощен. За ним требуется особый уход. Особенно, важно в первые дни сытно питаться.

– А если кушать не хочется? – неожиданно магистра прервала одно из учениц, угловатая и худая девица. – Я вот, вообще, очень мало ем.

Маг прервался и несколько минут рассматривал ее с таким удивлением, словно девушка спросила что-то очень странное. Наконец, он фыркнул и рассмеялся.

– Ха-ха-ха! Кушать ей не хочется, – отсмеявшись он продолжил. – Я вас уверяю, при инициации магу хочется не просто кушать, а жрать. Его начинает терзать такой голод, что становиться невмоготу. Даже с такой фигуркой, как у вас, не избежать очень и очень приличного аппетита.

После этого он еще долго и подробно рассказывал, что и как можно и нужно для начинающего мага. Что-то им уже было известно, а что-то они слышали в первый раз.

Когда же магистр Ирек сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, к нему вновь обратилась недавняя девица:

– А, верно ли, что сразу же после инициации магу нельзя использовать свой источник?

– Хм, какая любознательная молодежь, – не сильно довольно буркнул магистр. – Думал, рассказать об этом на следующем занятии… Действительно, нельзя. В этот момент магический источник похож на разжигаемый костер, который первое время подкармливают не целыми поленьями, а небольшими веточками. Эти же правила работают и в отношении источника. В противном случае, о гармоничном развитии источника говорить не придется…