Текст книги "Вера в прозе и стихах"

– Постановлением судебной тройки НКВД согласно статье 58 пункт 10 Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, выражавшуюся в проведении глубоко законспирированной работы среди церковников, ставящей своей целью возрождение монархии, гражданин Чичагов Леонид Михайлович приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу!

– О, отец Серафим, вы, оказывается, глубоко законспирированный шпион! – сидя на полу камеры и сплевывая кровь, усмехнулся Саблин.

Комиссар повернулся к конвойным:

– Добавьте товарищу за сарказм!

Солдаты подошли к Саблину и несколько раз ударили его сапогами в грудь и голову. Он застонал и повалился на пол.

– Ну что, поп! Вставай и пошли! Ты дммал, что я шучу?! – говорил комиссар.

– Ни в коем разе не думал, что вы шутите, – отвечал митрополит. – Вы же не в цирке клоуном служите, а в серьезной организации, которая разговаривает только с помощью рук и ног!

– Ты еще издеваешься? Кузнецов, поднимите его! – приказал Реденс.

Капитан и двое солдат подняли владыку, но его ноги были слабы и не держали.

– Господи, помилуй. Господи, прости, – шептал митрополит.

– Товарищ комиссар! Он не стоит на ногах. Что делать нам? – спросил капитан.

Реденс задумался. Потом посмотрел на одного из солдат и сказал:

– Носилки сюда, быстро!

Когда принесли носилки, солдаты грубо переложили на них владыку, и комиссар распорядился:

– Несите! Там у ворот машина, туда его!

Автомобиль остановился у пустыря. Солдаты выгрузили носилки с отцом Серафимом и положили их на снег.

Владыка приподнялся на локтях и посмотрел на пустырь. Метрах в ста был набросан вал свежевырытой земли, а рядом с ним – глубокий ров.

В это время подъехала другая машина, из которой вылезли капитан и комиссар. Они подошли к носилкам, и Реденс спросил:

– Вы не передумали? Еще не поздно всё изменить.

– Я не Иуда, – тихо, но твердо произнес митрополит. – Я всю жизнь нес людям веру. Я служил Господу нашему! А истинная вера – это самоотречение. Зло, которое вы сеете, вернется к вам… и тогда вы поймете, что вы творили!

– Ладно, хватит ваших проповедей! Несите туда! – И комиссар показал рукой, куда нести носилки.

Двое солдат положили их у края рва. Когда они уходили, владыка попросил одного из них:

– Сынок, помоги мне подняться.

Солдат помог, но ноги были совсем слабыми, и митрополит смог встать только на одно колено. Он увидел перед собой трех солдат и чуть в стороне от них комиссара и капитана.

Солдат отошел, оставив его стоять коленопреклоненным. Владыка Серафим поднял голову, глубоко вдохнул морозный декабрьский воздух и, глядя на далекие облака, стал негромко говорить:

– Господи, помилуй! Дай силы, Господи, честно свой крест пронести! Прости их, Господи! Ибо не ведают…

– Вот и все! – сказал Реденс и с довольным видом хлопнул по плечу капитана.

…Он тогда еще не знал, что ровно через три года зло вернется бумерангом. И уже он, Реденс Станислав Францевич, будет просить помощи и кричать от боли в сыром темном подвале, после чего будет расстрелян как шпион и враг народа.

А в 1941 году, поднимая солдат в контратаку, будет смертельно ранен оправданный в 38-м полковник Саблин.

До начала войны Андрей Игнатьевич постоянно будет ходить в храм и поминать митрополита Серафима, который в дни тяжелых испытаний дал ему урок духовной силы и истинной веры.

Забывая о Боге

Сотни раз, забывая о Боге,

Мы его снова просим помочь,

По грехам в кровь избитые ноги

Продолжая неспешно волочь.

Нам бы просто упасть на колени,

И оставить всю ложь за спиной,

И поверить без всяких сомнений,

Что Отец примет всех нас домой.

Примет тех, кто достоин прощенья,

Кто прошел через боль и нужду,

Кто нес веру, сгибаясь в гоненьях,

Кто в лишеньях лелеял мечту.

Кто, других из огня доставая,

Сам сгорал, как свеча на ветру,

Беззащитных собой закрывая,

Умирал одиноко в миру.

Всех, кто жил, теплоту отдавая,

Не испачкав души чернотой,

Он простит, добротой обнимая,

Скажет: «Сын, ты вернулся домой!»

Скажет: «Дочь, ты вернулась домой!»

Шаги в бессмертие
рассказ

Шел июнь 1919 года. Разрываемая на части гражданской войной Россия стонала от рек крови, пролитой на ее просторах. Русская многострадальная земля пропиталась кровью народа. Войска красных и дивизии белогвардейцев вели ожесточенные бои между собой, а разросшиеся до размеров армии банды, прикрывающиеся идеями анархизма и социал-патриотизма, сеяли вокруг разруху, хаос и смерть.

Россия окунулась в страшное время, когда с особой ненавистью и жестокостью русские убивали русских, идеи одних напрочь стирали жизни других, и никто не знал, когда это время закончится.

Армия адмирала Колчака, которая долгое время наступала, освобождая города и сёла от власти большевиков, теперь все чаще отступала. Сказывалась нехватка людей, боеприпасов и продовольствия. Тяжелые бои велись уже на подступах к Уфе.

По улицам старого города бежал юноша в военной форме. Китель его был разорван у плеча, а сапоги, покрытые сухой грязью и пылью, не чищены около двух недель.

Этого молодого человека многие в городе знали. Он был племянником полковника Трубецкого, который командовал обороной Уфы.

Юноша вбежал во двор Воскресенского собора и крикнул:

– Настоятель! Настоятель!

Из собора вышел пожилой мужчина в церковном одеянии.

– Алексей! Алёша… Что случилось?! – с тревогой спросил он.

– Дядя передал, что надо срочно уходить! Еще пять-шесть часов, и красные будут здесь!

– Как «здесь»?.. Господи, помилуй! Что же теперь делать?.. Он же говорил, мол, Уфу не сдадим!

– Мне велено передать! Пять-шесть часов… Больше не продержаться! Надо уходить.

И юноша побежал к выходу со двора собора.

– Алёша! А ты-то куда?! Алёша!

– Мне еще Ирину Павловну предупредить надо. Велено всем передать! – и, покинув двор, он помчался вдоль по улице.

Весть о том, что красные могут нагрянуть уже через несколько часов, разлетелась молнией. И спустя два часа из города потянулись первые телеги с людьми и вещами. Многие не ждали от власти большевиков ничего хорошего и надеялись, что если такое случится, то продлится это недолго.

От стен Воскресенского кафедрального собора медленно двинулись шесть повозок, на которых ехали семьи священнослужителей. Настоятель перекрестил их в дорогу и услышал, как сзади женский голос его спросил:

– Батюшка, а чего же вы остаетесь?

– А, это ты, матушка Евдокия… Чего же опаздываешь? Догоняй. Отцу Иоанну я все объяснил: когда можно будет, я сообщу, чтоб возвращались. Даст Бог, все наладится. А собору пригляд нужен. Как же без меня? Поторопись, догоняй их!

Настоятель перекрестил женщину, и она, поцеловав ему руку, побежала вслед за телегами. Он долгое время смотрел им вслед, а когда последняя повозка скрылась за поворотом, обратил внимание, что по улице все больше и больше горожан с узелками и мешками различных размеров направляются к окраинам города.

– Господи, помилуй, – негромко сказал отец Евграф, перекрестился и медленно пошел домой.

Подойдя к небольшому одноэтажному деревянному домику, который располагался совсем недалеко от собора, настоятель услышал, как его окликнули:

– Батюшка, ты чего ж остался? Чай, не пощадят эти антихристы!

– А, это ты, Серафима! – он увидел старушку лет семидесяти, которая сидела на лавочке в стороне от дома, у двух вековых дубов.

Отец Евграф подошел и сел рядом с ней.

– Говорю, мол, чего остался-то, батюшка? Убьют ведь супостаты…

– Да не убьют. За что убивать? Это Господь нам, Серафима, испытания дает, дабы мы веру не потеряли, а через муки ее сохранили… и обрели, кто потерял. Ты чего сидишь? Али ждешь кого?

– Я, мой хороший, тебя жду. Слушай, что скажу. Сон я видела… нехороший, дурной сон. Нелегко тебе будет, беда просто. Вот и маюсь с самого утра, места себе не нахожу. И молилась, и просила за тебя, вот решила поведать. Ой, не надо было тебе оставаться. Страшно…

– Не печалься, Серафима. Даст Бог, все уладится. А что нелегко… так кому сейчас легко?.. Время сейчас, ох, тяжелое… страшное время, вся Россия наша стонет. Пойдем лучше поужинаем, Аннушка моя на стол уже собрала, наверное.

– Спасибо, батюшка, – покачала головой старуха, – не голодна я. За тебя все ж боюсь. О тебе молиться буду, светлый ты человек, хороший.

– Спасибо тебе, Серафима, за заботу, за добрые слова. Молиться – это хорошо. Только не обо мне, а за всех нас молиться надо. За Россию нашу. Вера, она чудеса творит! Пойду я, а то Аннушка заждалась уж.

Вечер над городом опускался долго. Чувствовалось смутное, тревожное напряжение… Уфа жила страхом. Те, кто решил остаться в городе, закрывались в своих домах и старались без особой надобности на улицу не выходить. Люди боялись неизвестности, они не знали, что принесет с собой власть большевиков.

Очень многие в ту ночь не спали: страх перед неведомым не давал забыться. А когда на темных улицах началась перестрелка и прогремели первые разрывы гранат, о сне можно было и не мечтать.

– Евграф, ты спишь? – шепотом спросила жена.

– Ты не спишь, а я, по-твоему, сплю? – проворчал настоятель. – Как тут уснешь, когда такое в городе творится! Слышишь, поди?..

– Ой, слышу, Евграфушка, слышу. Страшно-то как. Что же теперь будет?

– Поживем – увидим. Молиться надо. Россия наша в испытаниях таких. Господь не попустит.

– Евграфушка… – дрожащим голосом окликнула Анна. – А коль прознают, что дети наши Колчаку служат? Ой, страшно…

– Ты давай не причитай тут. Откуда прознают-то?.. Нечего раньше времени слезы лить.

В это время где-то совсем вблизи прогремел взрыв, и раздались семь или восемь выстрелов. От испуга она схватила мужа за руку повыше локтя.

– Тише, тише, Аннушка, не бойся.

– Господи, помилуй, – негромко простонала женщина и перекрестилась.

Отец Евграф встал с кровати и подошел к окну, вглядываясь в темноту ночи.

– Не видно ничего. Тьма… – тихо произнес он и прошел к правому углу комнаты. Там, на специально сделанной полке, стояли пять икон, висела лампадка и лежала Библия. Встав на колени, настоятель осенил себя крестным знамением и стал молиться:

– Отче наш…

Страшная, беспокойная ночь прошла, но чувство нарастающей беды не покидало. Настоятель старался гнать прочь дурные мысли, но они то и дело тревожили его.

– Евграфушка, пойдешь все же? – спросила Анна, подойдя к нему, когда муж уже облачился в рясу.

– Схожу, матушка, отслужу. Ты не бойся за меня, не волнуйся, – он обнял ее, поцеловал в макушку и вышел на улицу.

Открыв тяжелые двери храма, отец Евграф окунулся в мир спокойствия и веры.

Зажег и поставил у каждого образа свечу. В глубине души настоятель мысленно уже молился и просил Господа о помощи и защите.

Потом, встав перед образом Спасителя, он вполголоса продолжил, и слова молитвы становились все громче и громче. Перекрестившись, услышал шаги и обернулся.

В храм вошли несколько старушек и дед Степан.

– Здравствуйте, мои хорошие! – приветствовал их настоятель. – Чего ж запаздываете?

Прихожане ринулись к нему и со всех сторон наперебой заговорили:

– Так уж думали, службы не будет!

– Батюшка, миленький, что делать?

– Чай, слышали, что ночью-то стреляли?

– В парке, говорят, много убитых…

– Ну что вы со всех сторон-то? – укоризненно покачал головой отец Евграф. – Служба будет обязательно, а как же без нее. Что стреляли, слышал… а как же не слышать! Что красные пришли, догадываюсь. Что в парке убитые, не знал. Давайте, милые, службу проведем, а уж потом поговорим.

Он повернулся к алтарю и стал громко, нараспев, читать молитву. Прихожане усердно крестились, а кто знал, повторял отдельные фразы шепотом.

С первыми же словами у молящихся ушла неуверенность, и в душе просыпалась надежда на лучшее, становилось легко и спокойно. Огоньки свечей и эхо проникновенных обращений к Господу действовали умиротворяюще. Забывалась и страшная ночь, и стрельба, а самое главное – исчезало чувство страха перед неизвестностью.

По окончании службы настоятель вышел к прихожанам, которых за время богослужения заметно прибавилось.

– Какие просьбы и вопросы к батюшке, мои хорошие?

Однако всех заботили только два вопроса: «Что теперь будет?» и «Как будем жить?».

– Дорогие мои, – серьезно сказал отец Евграф, – я тоже очень волнуюсь о том, что происходит, но ни в коем случае не отчаиваюсь и каждый вечер молюсь, чтоб Господь наш милосердный помог и заступился за нас за всех и за матушку-Русь.

Когда прихожане разошлись, настоятель обратил внимание, что дед Степан стоит у дверей собора, словно кого-то поджидая.

– Ты, дед Степан, чего? Не меня ли ждешь?

– Да, тебя, батюшка, тебя.

– А что случилось?.. Иль спросить что хочешь?

Старик замялся и стоял в нерешительности. Он с прищуром, хитро и настороженно смотрел на настоятеля.

– Брат Степан, ты так и будешь молчать?

– Хотел, батюшка, тебя спросить, а может, и попросить.

– Так сказывай!.. Чего-то ты хитришь, дед.

– Да не хитрю я… Одначе не знаю, как слова правильные подобрать.

– А ты, дед Степан, не подбирай, а говори как есть. Что случилось?

– Понимаешь, батюшка… мне бы одежонки какой-то да еды немного.

– Ну вот! А чего боялся говорить? Что у тебя стряслось-то? Сейчас до дому сходим и поглядим, что сможем подобрать.

– Батюшка, потом расскажу. Нынче не могу пока говорить, потом уж как-нибудь.

– Как знаешь, брат Степан. Надеюсь, дело благое?

– В этом ты, батюшка, и не сомневайся! Благое, вот те истинный крест!

Собрав кое-какие старые вещи и немного еды, отец Евграф с супругой отдали узелки деду Степану.

– Вот как очень благодарен вам, батюшка, и вам, матушка… низкий поклон.

– Помоги тебе Господь в твоем благом деле! – ответил настоятель и перекрестил деда, который, взяв поклажу, попрощался.

– Как думаешь, Евграфушка, – задумчиво произнесла женщина, – для чего это старику мужская одежда понадобилась? Ему ведь точно велика будет…

– Не ведаю, матушка. Может, расскажет потом. Почудилось мне, лукавит вроде дед. Ну да пусть, только бы на пользу…

Они смотрели вслед деду Степану и не знали, что через три недели судьба даст объяснение такому странному поведению старика.

Не знали и того, что за этой отгадкой последует ужасная череда событий, которая изменит всю их жизнь, а вера подвергнется жестоким испытаниям, через которые им предстоит пройти.

* * *

Россия жила гражданской войной. Многие города окунулись в мир хаоса и безвластия. Не исключением была и Уфа. Большевики собирали на площади людей и объявляли мобилизацию. Для полной победы над Колчаком необходимо было пополнять заметно поредевшую в братоубийственной войне Красную армию.

Заниматься организацией городского управления им было некогда. Всю власть осуществлял Реввоенсовет, которому предоставили самые обширные полномочия. По его решению вершились судьбы людей, выносились жестокие приговоры. При участии членов совета грабили дома зажиточных горожан.

Прихожане каждый день рассказывали и пересказывали настоятелю новости и слухи – одни страшнее других. Кого-то арестовали за помощь белогвардейскому движению, кого-то расстреляли… Не хотелось в это все верить, но город действительно жил в страхе и без действующей власти.

В один из дней, когда отец Евграф собирался идти домой, в собор вбежала бабка Нина.

– Батюшка, батюшка! Ужас, батюшка! – кричала она так, что сердце замирало.

– Ты что, сестра Нина?.. Что случилось? – взяв ее за плечи, громко спросил настоятель.

Она замолчала, посмотрела на него и, уткнувшись ему в грудь, заплакала.

– Что случилось-то?.. Говори! Успокойся и говори.

Женщина подняла на него заплаканные глаза и, заикаясь, стала рассказывать, показывая рукой в сторону улицы.

– Дед – то наш, Степан, офицеров прятал. А сейчас там у него дома полный двор солдат! Деда-то били страшно и Марусю тоже били! А внук их Димка убёг! Стреляли по нему, а он убёг!

– Господи, помилуй. Как стреляли?! Ему же всего четырнадцатый год!

– Стреляли, батюшка, стреляли! Истинный крест, стреляли!

– Вот что, сестра Нина, давай-ка сходим туда. Может, спасем старика…

– Батюшка, да ты что?! Они же антихристы, попов не любят! Еще тебя заберут, не ходи!

– Идем, идем, не бойся! – сказал отец Евграф, и они пошли к дому деда Степана, который стоял по соседству с домом бабки Нины, в двадцати минутах ходьбы от собора.

Уже подходя, настоятель увидел, что у дома деда Степана, прямо у забора, стоят несколько женщин разного возраста и о чем-то разговаривают вполголоса. Увидев его, прихожанки бросились к нему и шепотом стали объяснять:

– Батюшка, убили деда, ироды… А бабку Марусю-то как били, чуть не до смерти!

– Ой, что ты мелешь, Катерина?.. Жив еще старик! Вон у крыльца сидит! – вмешалась женщина помоложе.

Отец Евграф не стал их слушать и останавливаться, а прошел прямо к ограде.

На стоявшей рядом с домом телеге сидели двое избитых мужчин. На одном из них настоятель увидел рубаху своего старшего сына. Именно ее они с Аннушкой дали деду Степану три недели назад. Тут же на телеге лежала форма офицеров царской армии. Рядом с избитыми стояли три солдата с винтовками в руках.

Зайдя сразу во двор, настоятель прошел к крыльцу дома, у которого сидел дед Степан – истерзанный, в порванной одежде.

– Дед Степан, ты как?! – успел спросить он.

Но один из солдат быстро подошел к нему и толкнул штыком винтовки в плечо:

– А ну-ка, подь отсюда! Давай, давай!

– Он же старик, не бейте его. Прошу вас, помилосердствуйте!

– Ты, поп, свои слова церковные тут не сказывай. А то, не ровен час, допросишься штыка! – громко сказал солдат и опять толкнул настоятеля в плечо.

– Батюшка… Прости меня. Не гневи ты их, а то расстреляют! С них станется, с антихристов… – и дед Степан сплюнул кровь с разбитых губ.

В это время из дома с револьвером в руках вышел мужчина лет сорока. Одет он был в военные галифе, заправленные в сапоги, поношенную черную кожаную куртку и такую же фуражку.

– Копылов! Это кто такой? Что за поп? – обратился он громко к одному из солдат.

– Да пес его знает! Пришел тут, просит чего-то! – ответил тот и с силой подтолкнул настоятеля к калитке.

– А ну, погоди, Копылов… Погоди, говорю! – сказал мужчина в кожанке, подойдя к отцу Евграфу, и рукой отодвинул солдата. Он пристально осмотрел священнослужителя и небрежно спросил:

– Кто таков?

– Я настоятель Воскресенского кафедрального собора, Евграф Васильевич Еварестов.

– Та-а-ак… И чего надобно?

– Вы, извините, старший у этих солдат?

– Старший?! – усмехнулся мужчина в кожанке. – Я их командир, председатель Реввоенсовета Яков Семёнович Берг!

– Извините, господин Берг, я хотел бы…

Настоятель не успел договорить, так как мужчина его грубо перебил:

– Господ нынче нет. Всех прогнали! Товарищ!

– Прошу прощения, товарищ Берг. Я осмелюсь вас попросить за того дедушку. Он прихожанин моего храма, да и уже старый, почтенный человек.

– А что же за этих не просите? – спросил Берг, показывая револьвером на телегу.

– Я бы попросил их помиловать, но вижу, что вы их не отпустите.

– А деда вашего мы должны пожалеть?! Да он же контра! Он прятал этих двух! А эти два – офицеры армии Колчака! Так почему же мы должны жалеть вашего старика?

– Товарищ Берг, отпустите, он ведь уже преклонного возраста. Зачем мучить старца? Не надо сеять зло, а добро всегда добром отзовется.

– Он помогал этой белогвардейской сволочи, а потому будет отвечать!

– Я очень вас прошу, товарищ Берг, проявите милосердие.

Берг приблизился к сидящему у крыльца деду Степану и спросил:

– Так зачем ты прятал эту сволочь, старик?

– У этой сволочи чести больше, чем у тебя, ирод! – с ненавистью глядя на него, отчеканил тот. – Вернутся наши – за всё ответишь!

– Вот видите! Он же идеологический враг, и значит, с нами ему не по пути! – сказал Берг, повернувшись к настоятелю.

– И все же осмелюсь вас просить – отпустите.

– Его? – переспросил Берг, показывая револьвером на старика, и тут же сделал два выстрела в упор.

Дед Степан вздрогнул и повалился на бок. У забора закричали женщины, к мужу бросилась бабка Маруся.

Берг подошел к настоятелю и с издевкой сказал:

– Его уж нет, он теперь там у вас, в поповском мире! Коль получится, замолвите за него словечко!

– Господи, помилуй!.. Что же вы творите?.. В вашем сердце нет добра даже на малую толику, – негромко сказал настоятель и с горечью посмотрел на бабку Марусю, рыдавшую на груди мужа.

– Ты вот что, поп… Иди отсюда по-хорошему, а то своими разговорами до греха доведешь! – зло сказал Берг и посмотрел отцу Евграфу в глаза. – И не посмотрю, что люди стоят, бороду тебе оторву!

Они встретились взглядами. Настоятель чувствовал, что понимания и доброты у этого человека ему не найти. Он готов уничтожить всех, кто каким-либо образом выступит против него или его революции. Злость и ненависть читались в глазах красного командира.

– Уходите лучше вы, нам теперь погребением заняться надо будет, – сказал настоятель, продолжая смотреть на Берга.

– Копылов! Собирай всех и уходим! – громко сказал тот и, повернувшись к людям, стоящим у забора, продолжил: – Вот так мы будем поступать с каждым, кто будет помогать белым! Вся контра будет уничтожена! Революция принесла вам свободу от царя и помещиков, а вы помогаете ее врагам!

Один из солдат взял лошадь под уздцы и повел со двора. Рядом с телегой, на которой сидели пленные офицеры, пошли еще четыре солдата.

Яков Берг убрал револьвер в кобуру, висевшую на ремне, и одернул кожанку. Потом подошел к отцу Евграфу и резко сказал:

– И советую службы в вашем храме не проводить! Наша власть не верит в вашего бога. А дурманить и обманывать народ мы не дадим. Надеюсь, вы меня поняли!..

– Мне все понятно. Но я людей не обманываю, а ваша власть не выше власти Бога! – ответил настоятель и направился к бабке Марусе, которая сидела на крыльце дома и, обхватив голову руками, что-то шептала со слезами на глазах.

– Ох, чувствую я, поп, что мы еще повстречаемся с тобой! Только встреча может стать для тебя плохой! – крикнул в спину отцу Евграфу Берг.

Как только солдаты ушли, собравшиеся люди бросились во двор. Несколько женщин помогли бабке Марусе подняться и завели ее в дом. Настоятель объяснил троим пожилым мужчинам, что необходимо сделать, и подозвал к себе двух прихожанок лет пятидесяти. Недолго переговорив с ними, он постоял, подумал и пошел в сторону дома.

* * *

Беда, которая обрушилась на Россию в виде гражданской войны, обрела конкретные черты в виде расстрелянных и арестованных горожан. Каждый день, проводя службы в храме, настоятель видел, что люди приходят с опаской и надежда в их глазах уступает место сожалению и отчаянью. Все больше и больше слухов ходило в городе о том, что армия Колчака опять отступает, а власть большевиков, вероятно, пришла надолго.

Четыре месяца, прошедшие с похорон деда Степана, были окутаны страхом перед людьми, так бесчеловечно расправившимися с ним. Теми, кто за своими революционными идеями не видел людей, кто готов был вершить суд, руководствуясь только внутренними убеждениями, кто фанатично верил в правду мировой революции.

Отец Евграф как мог помогал, успокаивал прихожан, говорил людям, что только истинная вера спасет, что необходимо молиться и просить, а Господь обязательно даст силы преодолеть все невзгоды.

Ноябрь 1919 года выдался холодным. Уже в начале месяца выпал первый снег, который отдельными местами накрыл опавшую листву так что ее не стало видно. Такая холодная осень не радовала, а наоборот – угнетала и дарила лишь грусть.

Несколько богослужений в соборе настоятель провел в присутствии трех-четырех человек, многие оставались дома и старались без особой надобности не выходить. Он сильно огорчался этому, так как понимал, что люди напуганы и теряют веру, а это самое скверное, что может быть.

– Сегодня, Аннушка, на службе людей было поболе, и меня это очень порадовало, – сказал отец Евграф, садясь ужинать.

– Вот и хорошо, батюшка! – поддержала разговор жена и тоже села за стол. – Глядишь, люди перестанут бояться этих антихристов и опять в храм вернутся.

В это время в дверь постучали.

– Сиди, Евграфушка, я открою, – сказала Анна.

Через минуту в коридоре у входной двери послышались шум и голоса, а потом крик жены. Настоятель вскочил из-за стола, но тут в комнату вбежали несколько солдат. Одного из них он узнал: этот парень был тогда во дворе у деда Степана.

– Что случилось, господа? – обратился отец Евграф к солдатам.

Но в ответ получил сильный удар прикладом винтовки в грудь, затем его ударили еще несколько раз и сбили с ног.

– Что вы делаете?.. За что? – спросил настоятель и получил удар сапогом в лицо.

– Заткнись, поповское отродье! Все про тебя знаем! Для беляков стараешься!

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – негромко сказал он и почувствовал на губах вкус крови.

Один из солдат наклонился и схватил его за бороду. Настоятель застонал, когда тот потянул его вверх.

– Не понимаешь?! Ты своим церковникам ври, а нам не надо! – громко сказал солдат и наотмашь ударил отца Евграфа по лицу.

В это время другой солдат спросил:

– Ложки серебряные забирать?

Ему ответил тот, что уже сидел за столом и ел хозяйский ужин:

– Всё забирай! Ему теперича зачем?..

Солдаты взяли старую скатерть и, расстелив ее на полу, стали бросать на нее посуду и столовые приборы. В первую очередь серебряные, а потом и остальные.

В этот момент в комнату вошел товарищ Берг в кожаной кепке и кожанке, поверх которой висела кобура с револьвером. Солдат, сидевший за столом, встал, а остальные повернулись к вошедшему и не двигались.

– Так… Ну что у нас здесь? – вальяжно спросил Берг.

– Молчит! Может, штыком его, товарищ командир?

– А чего жрать сел, скотина? Ну-ка отошел от стола! Я тебе дам «штыком»! А ну поднимите его! – громко и злобно сказал Берг.

Два солдата быстро подняли отца Евграфа и посадили на стул. Берг поставил для себя стул и сел напротив настоятеля.

– Мое почтение, святой отец! – с улыбкой произнес Берг.

– Почтение у вас как поцелуй Иуды, – ответил отец Евграф. – Что с моей женой? Как понимать ваш непрошеный визит? – настоятель неловким движением руки стер часть крови с усов и бороды.

– Ну… зачем же такие сравнения? Я же предупреждал вас в тот раз. Я говорил вам, что дурманить головы народу не дадим. Жена ваша там, в другой комнате. Вещи собирает для вас. Евграф… забыл, как вас там по батюшке?

– Других сравнений не найти. Евграф Васильевич. Меня зовут Евграф Васильевич Еварестов. Запомните, коль хотите, – негромко ответил настоятель.

– Ну да ладно, не будем препираться. Вы сейчас нам расскажете, где служат ваши сыновья и почему у вас в доме часто бывал полковник Трубецкой с женой. Ах да, чуть не забыл! Зачем к вам в храм приходили высшие чины армии Колчака? Смотрите, какие простые вопросы я вам задаю, хотя мог вас просто расстрелять!

– Напротив, вы задаете очень странные вопросы, – негромко, спокойно отвечал настоятель. – Вы же наверняка знаете, что в храм ходят молиться. А офицеры Колчака – люди верующие. Иван Александрович Трубецкой – прекраснейший человек, честный офицер, и вы правы, он с женой часто у нас бывали, и мы вели беседы, а иногда и спорили о чем-то…

– Хватит! Вы действительно хотите меня разозлить! Уже за один этот ответ вы подвергнетесь аресту! А потом мы решим, что с вами делать! – резко вскрикнул Берг. – Орехов! Вещи его не брать! Без вещей пойдет! В одной рясе!

– Ага, понял! – крикнули из другой комнаты.

– Право, я не знаю, чего вы так разозлились, товарищ Берг. Одно только скажу – не вам решать мою судьбу. Все в руках Господа нашего, – сказал настоятель, стараясь вытереть кровь с бороды.

Берг встал со стула. Подошел к отцу Евграфу, взял его за грудки и заставил встать. Они встретились глазами, и Берг потянулся рукой к кобуре. Потом, подумав о чем-то, остановился и сказал:

– Твой Бог не спасет тебя, пока я не решу, что с тобой делать. И ты меня будешь молить о пощаде, а не своего Бога! – и толкнул настоятеля к выходу из комнаты.

– Товарищ Берг, уводить? – спросил один из солдат.

– Да! И грузите в телегу, что набрали! Копылов, не забудьте фотокарточки, полюбуемся на их жизнь!

– Понял, товарищ Берг! – отозвался еще один солдат.

Когда настоятеля уводили, в коридоре к нему бросилась жена:

– Евграф, батюшка!

Но солдат грубо ее остановил, не позволив обнять мужа.

– Аннушка! Держись, моя хорошая! Себя береги! – успел крикнуть настоятель, прежде чем его вытолкали на улицу.

После очередного допроса с избиением отца Евграфа под руки приволокли и бросили в сырую подвальную камеру. Он лежал на холодном полу и не мог двигаться. Тело мучительно болело, голова раскалывалась, в ушах громким эхом отдавались любые звуки. Во рту стоял привкус крови.

Сделав усилие, настоятель перевернулся на спину и, глядя в потолок, подумал: «Сколько прошло? Пять, шесть или десять дней? Господи, дай мне силы выдержать все это! Господи, спаси и сохрани! Господи, ежели это мой крест, то дай силы вытерпеть и пройти этот путь! Господи, помилуй!»

С такими мыслями сквозь усталость и боль его укутала полудрема. Сколько прошло времени, отец Евграф не сознавал, в камере было одно маленькое окошко, через которое едва проникал свет. В полумраке со скрипом отворилась дверь, и кто-то вошел. Приоткрыв глаза, он видел силуэт, но не мог понять, кто это. Вошедший заговорил, и настоятель узнал голос.

– Добрый вечер, батюшка! Так вас, кажется, прихожане зовут? Не надумали еще обратиться ко мне с просьбой о помиловании? – улыбаясь, небрежно спросил Берг.

– А, это вы, Яков Семёнович. А то я что-то плохо видеть стал. Но ваш голос ни с кем не спутать.

– У вас просто один глаз заплыл, мои солдаты перестарались. Обязательно скажу им, чтоб были учтивее, – ухмыляясь, говорил Берг.

Настоятель приподнялся на локтях и спиной облокотился на стену. Присмотревшись, увидел довольное лицо Берга и продолжил:

– Для вас вечер, наверное, добрый, чего нельзя сказать обо мне. И прошу вас, не зовите меня батюшкой: вы же не стали бы подвергать своего отца такому. Поэтому слово это в ваших устах звучит кощунственно. А милости я просить буду только у Бога. Вы, прошу прощения, дорогой товарищ Берг, не доросли.

– Что ж, коль упорства много, то, может, парню этому силы придадите? А то рыдает третий день… Копылов, Орехов! Заводите!

И в камеру втолкнули человека. В полумраке было не разобрать, кого. Берг и солдаты вышли, закрыв за собой скрипучую дверь.

В камере повисла гнетущая тишина, в которой настоятель отчетливо услышал всхлипывания.

– Здравствуйте, мой друг. Вы кто будете, откуда? – негромко спросил он.

– Здравствуйте… Да какая разница, кто и откуда! – сквозь слезы ответил человек.

Голос показался отцу Евграфу очень знакомым. «Я точно его где-то слышал», – подумал настоятель и уже в голос продолжил:

– Подойдите, милейший, помогите подняться.

Человек в полумраке подошел и наклонился, чтоб помочь отцу Евграфу подняться.