Текст книги "Начало опричнины"

Во время заключения Шереметевых казна наложила руку на их имущество. Царь долго допытывался у Ивана Шереметева, куда он спрятал многие скарбы свои, но ответа так и не получил⁸³³.

Шереметевы были одной из самых влиятельных старомосковских фамилий, и гонения против них были свидетельством новых раздоров в правящей боярской группировке. Вследствие раскола дала трещину наиболее прочная опора правительства, старомосковское боярство. «Умеренные» элементы в лице Захарьиных вынуждены были все чаще уступать свои позиции «крайним» элементам. Едва ли можно сомневаться в том, что Захарьины не одобряли жестокой расправы с их ближайшими родственниками.

Стремления Грозного к насильственному подавлению боярской оппозиции находили энергичную поддержку со стороны немногочисленного кружка лиц, группировавшихся вокруг боярина А.Д. Басманова. К 1562–1563 г. влияние Басманова на правительственные дела чрезвычайно усилилось. Для характеристики личности Басманова наиболее существенное значение имеют два момента: во-первых, Басманов происходил из знатного старомосковского боярского рода, и отец его служил постельничим у Василия III⁸³⁴, и, во-вторых, сам А.Д. Басманов обладал выдающимися военными способностями и был крупнейшим полководцем царствования Грозного. Впервые Басманов отличился при взятии Казани⁸³⁵. В знаменитой битве с татарами на Судьбищах Басманов командовал передовым полком. Благодаря его энергии русская армия избежала полного разгрома и отбилась от крымской орды⁸³⁶. Спустя три года Басманов, располагая незначительными военными силами, занял сильную ливонскую крепость Нарву⁸³⁷. Падение Нарвы стало поворотным пунктом в ходе войны. Позже Басманов участвовал в штурме Феллина и Полоцка⁸³⁸.

Со времени Ливонской войны Басманов начинает оказывать все большее влияние на дела дипломатического ведомства. Накануне войны он в качестве наместника Новгорода вел переговоры со шведами, в июле-августе 1561 года вторично руководил переговорами со Швецией, а спустя месяц – с Данией⁸³⁹. Датчанам он был официально представлен как старший советник царя и государственный казначей⁸⁴⁰. После занятия Полоцка в 1563–1564 гг. Басманов вместе с В.М. Юрьевым возглавил дипломатические переговоры с Литвой⁸⁴¹. Басманов выступил одним из главных инициаторов Ливонской войны. Вместе с тем он оказывал все большее влияние на внутренние дела государства. Неутомимый собутыльник молодого царя, его «согласник» и «ласкатель», Басманов занял самое видное положение при дворе. Недоброжелатели Басманова не упускали случая очернить ненавистного воеводу⁸⁴². Курбский связывал возвышение Басманова с фавором его сына Алексея и в письмах из эмиграции открыто обвинял Ивана в предосудительных отношениях с юным фаворитом⁸⁴³. С сарказмом писал он о сотрапезниках царя и «согласных» боярах, губителях души его и тела, «иже и детьми своими, паче кроновых жерцов действуют»⁸⁴⁴. Буквально в те же месяцы, когда Курбский составлял свое письмо из эмиграции, один из придворных князь Д.Ф. Овчина, будучи в кремлевском дворце, опрометчиво стал бранить Федора Басманова за «нечестивые деяния» с царем. Федор плача пожаловался Ивану, следствием чего была казнь строптивого придворного⁸⁴⁵.

Выдающийся воевода, А.Д. Басманов был типичном представителем военщины⁸⁴⁶. Его программа сводилась к неограниченному насилию против оппозиции, введению в стране строжайшей диктатуры, которая, на его взгляд, только и могла разрешить политические затруднения монархии.

Противники Грозного хорошо понимали роль и значение Басманова в новом правительстве и всеми силами старались ограничить его влияние на царя. Немедленно после побега в Литву в апреле 1564 года Курбский обрушил яростные нападки на Басманова, требуя его немедленного удаления из правительства: «ивидех ныне сигклита, – писал он, – …иже днесь шепчет во уши ложная царю и льет кровь кристьянскую, яко воду и выгубил уже сильных во Израили… не пригоже у тебя быти таковым потаковником, о царю!» (курсив наш. – Р.С.)⁸⁴⁷.

Письмо Курбского было написано под непосредственным впечатлением казни бояр в январе 1564 года. Из письма явствует, что Басманов нес главную ответственность за казнь вождей оппозиции: именно он «лил кровь как воду» и «губил сильных во Израили».

В «Истории о великом князе Московском» Курбский с крайним негодованием пишет о царских «ласкателях» и «шурьях» В.М. Юрьеве с «братьею»⁸⁴⁸. Однако отзывы о Юрьевых не идут ни в какое сравнение с теми бранными эпитетами, которыми он награждает Басманова, «преславного похлебника, а по их языку маянка (маньяка. – Р.С.) и губителя своего и святоруские земли»⁸⁴⁹.

В целом кружок лиц, поддержавших программу крутых мер и репрессий против боярской оппозиции, был очень немногочислен и не включал в себя никого из наиболее влиятельных членов Боярской думы. В него входили новые любимцы царя – князья А.И. Вяземский, А.П. Телятевский и т. д. Но главенствовали в нем, бесспорно, Плещеевы, все больше оттеснявшие Захарьиных от власти.

* * *

После смерти Макария митрополичий престол оставался незанятым в течение двух месяцев. Именно этот момент был избран правительством для нанесения удара по оппозиции.

Вожди оппозиции с полным основанием называли правительственные репрессии «законопреступными». Неугодные царю бояре были избиты без суда и следствия, без традиционного «советывания» между царем, высшим духовенством и Боярской думой⁸⁵⁰. Впервые после 1547 года казни подверглись лица, принадлежавшие к верхам феодальной аристократии, чины Боярской думы. Естественно, что подобные репрессии возбудили сильное недовольство среди высшего духовенства. И царь вынужден был считаться с этим фактом.

В феврале 1564 г. правительство предприняло энергичные усилия к тому, чтобы привлечь на свою сторону церковное руководство. Еще до избрания нового митрополита в Москве был созван собор, на котором по инициативе сверху рассматривался вопрос о так называемом «белом клобуке». В речи к собору царь Иван IV предложил учинить «древнюю почесть» митрополиту, который займет место Макария: «и тому митрополиту носить белой клобук с рясами с херувимом» и «лечатати грамоты благословенные и посыльные красным воском»⁸⁵¹. Царь указал на то, что первые московские митрополиты Петр и Алексей носили белый клобук и нет «писаний», объясняющих, почему такой привилегией пользуется теперь только новгородский архиепископ. В том, что митрополит наравне с прочими владыками носит черный клобук, «в том его высокопрестольной степени перед архиепископом и епископы почести нет»⁸⁵².

По представлению царя священный собор и Боярская дума 9 февраля 1564 г. одобрили уложение о «белом клобуке митрополичем»⁸⁵³. Соборная грамота была скреплена подписями 3 архиепископов и 6 епископов⁸⁵⁴.

Приговор о белом клобуке способствовал примирению между царем и церковью. С помощью его правительство желало укрепить авторитет главы русской церкви и привлечь на свою сторону митрополита.

Избрание нового митрополита представляло определенные трудности и потому затянулось на целый месяц. Власти противились избранию на митрополию любого из высших иерархов церкви. Царь хотел иметь на митрополии кого-нибудь из доверенных лиц. В конце концов выбор пал на бывшего царского духовника и протопопа придворного Благовещенского собора Андрея. Протопоп, по-видимому, обладал достаточными дипломатическими способностями. В его подчинении много лет находился Сильвестр, тесно связанный с «нестяжателями» и еретиками. Это не мешало Андрею прекрасно ладить с осифлянами и Макарием. Более десяти лет Андрей исполнял роль духовника царя. Перемены, происшедшие после падения Сильвестра, прервали на время также и его карьеру. К началу 1562 года он постригся в кремлевском Чудовом монастыре под именем Афанасия⁸⁵⁵.

Священный собор заседал не менее месяца, прежде чем вынес постановление об избрании чудовского старца Афанасия. На соборе безраздельно господствовали осифляне⁸⁵⁶.

24 февраля старец Афанасий был «возведен» на митрополичий двор. 5 марта состоялась церемония поставления чудовского монаха на митрополию. Грозный вручил новому митрополиту его посох и произнес речь, начинавшуюся с указания на божественное происхождение царской власти: «Всемогущая и животворящая святая троица, дарующия нам всеа Россиа самодержьство Российского царства» и т. д. Митрополит в свою очередь благословил Ивана: «мирно да будет и многолетное твое государьство и победно, со всеми повинующимися тебе бывает в век и в веки века, во вся дни живота твоего»⁸⁵⁷.

Тотчас после собора царь пожаловал митрополичьему дому широкие иммунитетные привилегии и освободил население его вотчин от разных повинностей⁸⁵⁸. Все эти пожалования, из которых митрополичья казна извлекла крупные выгоды, должны были упрочить согласие между царем и главой церкви.

Одним из первых результатов компромисса между царем и духовенством явилось освобождение из тюрьмы И.В. Шереметева. Опальный боярин получил свободу в марте 1564 г… на третий день после возведения в сан Афанасия.

Вместе с высшим духовенством в защиту Шереметева выступили влиятельнейшие члены Боярской думы: конюший и боярин И.П. Федоров-Челяднин, боярин И.В. Меньшой-Шереметев и Ф.В. Шереметев, боярин Я.А. Салтыков и Ф.И. Салтыков, окольничий А.А. Бутурлин, И.А. и Ф.И. Бутурлины, окольничий И.И. Чулков, знатные дворяне В.И. Наумов, В.В. Карпов-Лошкин и т. д.⁸⁵⁹. Как и в предыдущих случаях, порука за опального была двойная. Дворяне поручились за опального своими головами и крупной денежной суммой в 10 тысяч рублей. Примечательно, что в числе поручителей Шереметева вовсе не было удельной знати и титулованных бояр. Его освобождение явилось делом исключительно старомосковского боярства. Можно полагать, что к участи Шереметева не остались равнодушны его ближайшие родственники Захарьины. Однако непосредственно в поручительстве они не участвовали.

Освобождение Шереметева явилось одним из первых результатов компромисса между царем и высшим духовенством. Однако в целом условия указанного компромисса удовлетворяли более правительство, нежели оппозицию. Устами Курбского оппозиция решительно осудила соборное соглашение. Между февралем и апрелем 1564 г. опальный боярин пишет одно из самых значительных своих произведений, послание-памфлет, адресованный печорскому старцу Васьяну. В нем Курбский без обиняков утверждает, что осифлянские иерархи церкви подкуплены и развращены богатствами. Богатства, по его словам, превратили святителей в послушных угодников властей: «каждо своим богатством промышляет и, обнявши его персты, лежат и ко властем ласкающеся всячески и примиряющися, да свое сохранят и к тем еще множаишее приобрящут»⁸⁶⁰.

Курбский рисует яркую картину упадка церкви, управляемой монахами-стяжателями, осифлянами. Священнический чин «не токмо расхищают, но и учителе расхитителем бывают, начало и образ всякому законопреступлению собою полагают; не глаголют пред цари, не стыдяся о свидении господни, но паче потаковники бывают… села себе устрояют и великие храмины поставляют и богатствы многими кипят, и корыстми, яко благочестием, ся украшают»⁸⁶¹.

В России, по мысли Курбского, нет людей, которые могли бы потушить лютый пожар и спасти гонимую «братию». «Яко же пожару люту возгоревшуся на лице всея земли нашея, и премножество домов зрим от пламени бедных напастей искореневаеми. И хто текше от таковых отъимет? И хто угасит и кто братию от таковых и толь лютый бед избавит? Никто же! Воистинну не заступающаго, ни помогающаго несть, разве господа»⁸⁶².

Нет в России святителей, которые бы обличили царя в его законопреступных делах и «возревновали» о пролитой крови. (Здесь слышится прямой намек на недавние казни бояр.) «Где убо кто возпрети царю или властелем о законопреступных и запрети благовременно и безвременно? – писал Курбский Васьяну. – Где Илия, о Нафееве крови возревновавыи, и ста царю в лице обличением… где лики пророк, обличающи неправедных царей?»⁸⁶³

Курбский горько жаловался на то, что в России нет патриархов (митрополита?) и «боговидных святителей», которые бы решились открыто обличить царя. «Где ныне патриархов лики и боговидных святителей и множество преподобных ревнующе по бозе, и нестыдно обличающих неправедных царей и властителей в различных законопреступных делех… Кто ныне не стыдяся словеса евангельская глаголет и кто по братии души свои полагают? Аз не вем кто…»⁸⁶⁴.

«Союз» между осифлянами и монархом, заключенный на соборе 1564 года, положил конец обличению «неправедных царей» и их законопреступных репрессий против боярства. Именно это обстоятельство и вызывает самый резкий про тест со стороны идеолога боярства.

Курбский надеялся, что его критика осифлянской церкви найдет сочувствие у старца Васьяна и других монахов Псково-Печорского монастыря. В течение длительного времени этот монастырь был цитаделью «нестяжателей»: он был «воздвигнут» трудами игумена Корнилия, и в нем совершались чудеса, «поколь было именеи к монастырю тому не взято и нестяжательно мниси пребывали»⁸⁶⁵. Сам Курбский считал себя учеником вождя нестяжателей М. Грека, но в его послании нападки на осифлян имели не догматический, а скорее политический смысл.

Своей критикой осифлянских церковников Курбский надеялся толкнуть влиятельных печорских старцев на открытое выступление против репрессий Грозного. Опальный боярин полагал, что Псково-Печорский монастырь возьмет на себя инициативу выступления и возглавит церковную оппозицию.

Второе послание Курбского в Псково-Печорский монастырь интересно как едва ли не единственный документ, открыто излагавший политическую программу боярской оппозиции в России накануне опричнины. Главной особенностью этой программы была резкая критика действий «державного» царя и его правительства, «властелей». За грехи, пишет Курбский, погибли древние царства, погиб Рим. Русь стала единственным оплотом православия, но и на Руси дьявол начинает производить «смущение». Только его кознями можно объяснить действия «державных» правителей государства⁸⁶⁶.

Бросая дерзкий вызов Грозному, Курбский писал, что правители России уподобились свирепым, кровожадным зверям: «Державные, призваные на власть, от бога поставлена да судом праведным подовластных разсудят и в кротости и в милости державу управят, и, грех ради наших, вместо кротости сверепее зверей кровоядцов обретаются, яко ни о естества подобново пощадети попустиша, неслыханые смерти и муки на доброхотных своих умыслиша»⁸⁶⁷.

Приведенные строки были написаны под непосредственным впечатлением жестоких казней бояр Оболенских, Н. Шереметева и т. д.

Интересно, что Курбский обвинял правителей не только в кровожадности, но и во всех без исключения бедах, постигших Московское царство: оскудении дворянства, притеснениях «купеческого» чина и земледельцев, беззаконии в судах. «О нерадении же державы, – писал Курбский, – и кривине суда и о несытстве граблении чюжих имении ни изрещи риторскими языки сея днешния беды возможно»⁸⁶⁸.

Мрачными красками Курбский рисует картину полного упадка и оскудения дворянства. «Воинскои же чин строев ныне худейшии строев обретеся, яко многим не имети не токмо коней, ко бранем уготовленых, или оружии ратных, но и дневныя пищи, их же недостатки и убожества и бед их смущения всяко словество превзыде»⁸⁶⁹.

Продолжая традиции своего учителя Максима Грека, Курбский пишет о бедственном положении купцов и земледельцев, задавленных безмерными податями: «Купецкии же чин и земледелец все днесь узрим, како стражут, безмерными данми продаваеми и от немилостивых приставов влачими и без милосердия биеми, и овы дани вземше ины взимающе, о иных посылающе и иныя умышляюще»⁸⁷⁰.

Замечание об ужасном положении крестьян звучит весьма необычно в устах идеолога боярства. Впрочем, подобный мотив не повторяется ни в одном из последующих произведений Курбского.

Послание в Печорский монастырь наглядно свидетельствует о том, что накануне опричнины аристократическая оппозиция пыталась взять на себя роль вождя общенародной оппозиции по отношению к монархии. Свои узкоэгоистические интересы вожди фронды склонны были отождествить с интересами «скудеющего» дворянства, отчасти страждущего купечества.

В самом конце послания Курбский, описав бедствия сословий, замечает: «Таковых ради неистерпимых мук овым без вести бегуном ото отечества быти; овым любезныя дети своя, исчадия чрева своего, в вечныя работы продаваеми; и овым своими руками смерти себе умышляти»⁸⁷¹. Приведенное замечание показывает, что ко времени составления второго послания Васьяну Курбский уже готовился бежать в Литву.

Срок годовой службы Курбского в Юрьеве истек 3 апреля 1564 г. Однако он оставался там еще в течение трех недель, видимо, вследствие особого распоряжения из Москвы. Юрьев был памятен всем как место опалы и гибели Адашева, поэтому задержка там не предвещала Курбскому ничего хорошего.

В конце апреля 1564 г. опальный боярин бежал из Юрьева в литовские пределы. Глубокой ночью он перелез крепостную стену и в сопровождении двенадцати преданных слуг ускакал в Вольмар⁸⁷². Курбский вынужден был бросить в Юрьеве жену и сына, в страшной спешке оставил воинские доспехи, бумаги. Причиной спешки была внезапная весть, полученная им из Москвы⁸⁷³. Царь не скрывал того, что Курбскому грозило наказание, но он категорически отвергал мысль, будто тому угрожала казнь⁸⁷⁴. Много позже царь откровенно признался польскому послу Ф. Воропаю, что намерен был «убавить» Курбскому «почестей» и отобрать у него «места», т. е. земельные владения⁸⁷⁵.

Грозный ошибался, утверждая, будто Курбский изменил «единого ради малого слова гнева»⁸⁷⁶. Царю еще не было ничего известно об изменнических переговорах Курбского с литовцами, затеянных боярином задолго до побега из России.

Будучи наместником русской Ливонии, Курбский получил от короля Сигизмунда и литовского правительства тайные письма («закрытые листы») с предложением выехать в Литву. Ответив согласием, он потребовал охранную грамоту, которая бы гарантировала ему достаточное содержание в Литве, и вскоре получил ее. Гетман Радзивил обещал боярину «приличное содержание» в Литве, король сулил ему свою милость⁸⁷⁷.

Трудно сказать, когда именно Курбский решился на бегство в Литву. Английский историк Н. Андреев полагает, что это произошло в течение последнего года, проведенного боярином в Юрьеве. Курбский, пишет Андреев, продолжал вести государственные дела, порученные ему, вел переговоры с ливонскими рыцарями о сдаче различных крепостей. Он читал и писал, но все это время он, должно быть, ожидал охранной грамоты из Польши⁸⁷⁸. Приведенное мнение едва ли справедливо. Более вероятно, что в переговоры с литовским правительством Курбский вступил в самые последние месяцы пребывания в Юрьеве, между январем и мартом 1564 г., примерно в момент составления второго послания в Псково-Печорский монастырь⁸⁷⁹. Предпринимая попытку толкнуть печорских старцев на открытое выступление против царя, Курбский сам тайно готовился бежать за границу.

Когда замысел этот осуществился и Курбский прибыл в Вольмар, он первым делом отрядил на Русь верного слугу, поручив ему тайно пробраться в Печорский монастырь и достать в долг денег⁸⁸⁰. У беглого боярина, по-видимому, не осталось за душой ни полушки. Боярский холоп должен был заехать в Юрьев и повидать там надежных людей. В записке к своим юрьевским друзьям Курбский просил достать из тайника на воеводском дворе «писание», адресованное в Печоры («писано в Печоры») и заключавшее в себе «дело государское». Боярин заклинал доставить его «писание» к царю или же в Псково-Печорский монастырь. «Вымите бога ради, положено писание под печью, страха ради смертнаго. А писано в Печеры, одно в столбцех, а другое в тетратях; а положено под печью в ызбушке в моей в малой; писано дело государское. И вы то отошлите любо к государю, а любо ко Пречистои в Печеры»⁸⁸¹.

В тайнике на воеводском дворе в Юрьеве, видимо, хранилось второе послание Курбского в Псково-Печорский монастырь, так и не отправленное адресату до отъезда его в Литву.

Послание это, содержавшее целую политическую программу и являвшееся страстным протестом против действий царя и осифлянской церкви, формально было адресовано Васьяну. Фактически же оно имело в виду Грозного и все Российское царство. Вот почему после побега Курбский просил отослать свое печорское послание, как то ни удивительно, прямо к царю или же в Печорский монастырь.

Автор послания-памфлета стремился изобличить царя в «законопреступлениях». Впервые он получил возможность открыто, не боясь гонений, подвергнуть критике действия державного правителя России, а вместе с тем и оправдать свою измену и отъезд в Литву.

Тайный гонец Курбского не успел осуществить своей миссии. Он был пойман в Юрьеве воеводами и под стражей отвезен в Москву⁸⁸². Гонцом этим, видимо, был Васька Шибанов. По свидетельству официальной летописи, Шибанов «сказал про государя своего князя Андрея изменные дела, что государю царю и великому князю умышлял многие изменные дела»⁸⁸³. Холоп и не думал предавать своего господина. Он лишь выполнил его прямое распоряжение, указав тайник, где хранились писания Курбского. В глазах Грозного эти писания-памфлеты явились наиболее веским доказательством «великой» измены беглого боярина.

Ваську Шибанова царь предал мучительной казни. Несмотря на все понуждения и пытки, верный холоп не захотел отречься от своего господина⁸⁸⁴.

В первые недели после бегства Курбский укрылся в Вольмаре. Там он написал краткие послания к царю и в Печорский монастырь⁸⁸⁵. Письма из Вольмара посвящены почти исключительно оправданию измены и бегства их автора. В письме к Васьяну боярин раздраженно укоряет старцев за их скупость, осуждает за отказ выступить против неправедных властей и за предательство в отношении гонимых, «…чим прегордых державных обуздали?» – вопрошает он монахов, – «где собори мученических борителей?», «днесь же всю землю нашу погибшу уже предаде!»⁸⁸⁶. Курбский утверждает, что бывшие нестяжатели из Печорского монастыря впадают в ересь «угодного (властям) учения», когда говорят: «Не надобе… глаголати пред цари не стыдяся о свидениих господних, ниже обличаты о различных законопреступных делех их, неудобь бо стерпима ярость их человеческому естеству»⁸⁸⁷. В глазах боярина подобная позиция «нестяжателей», наследников Сильвестра, была худшим предательством.

В письме к царю Курбский в самых резких выражениях клеймит преступления державных властей. За что, спрашивает он царя, побил ты «сильных во Израили» бояр-воевод, пролил их кровь в церквах и предал различным смертям? За что ты всеродно погубляешь нас, бояр? Перечислив под конец свои военные заслуги, он восклицает: «Коего зла и гонения от тебе (царя. – Р.С.) не претерпех!… всего лишен бых и от земли божия тобою туне отогнан бых»⁸⁸⁸.

Послания к монахам и к царю заканчиваются совершенно одинаковыми фразами. Беглец грозит предателям-старцам и царю Ивану божьим судом и угрожает тем, что возьмет писания против них с собою в гроб⁸⁸⁹.

Попытки отъезда в Литву, предпринимавшиеся в начале 60-х гг. многими видными деятелями Боярской думы и правительства (Курлятев, Бельский и т. д.), неизменно терпели провал. Бывший член ближней думы и личный друг царя боярин Курбский оказался удачливее своих друзей. Но он не был единственным из вождей фронды, которым удалось перебраться за рубеж. Вместе с ним в литовской эмиграции оказался стрелецкий командир Т.И. Тетерин-Пухов⁸⁹⁰. Тетерин и его стрельцы отличились в Астраханском походе и в особенности в первых кампаниях Ливонской войны⁸⁹¹. Однако с падением Рады карьере Тетерина пришел конец. Он должен был разделить участь Курлятева. Его насильственно постригли в монахи и заточили в отдаленный Антониев-Сийский монастырь⁸⁹². По утверждению царя, Тетерин был «зловерным единомысленником» Курбского, Адашева и Сильвестра, чем, собственно, и объясняется жестокая расправа с ним⁸⁹³. Время царской опалы на Тетерина можно установить на основании двух дел, хранившихся в царском архиве. Первое из них – «посылка на Двину в Сейской монастырь Тимохи Тетерина с Григорьем Ловчиковым», и второе – «грамота от свейского короля ко государю под Полотеск с Ваською Тетериным»⁸⁹⁴. Ловчиков был подручным Вяземского и вместе с ним впервые отличился в Полоцком походе. Вероятно, он получил первое доверенное поручение уже после окончания похода. Упомянутый в архивной описи Васька Тетерин был близким родственником изменника Тимохи. В 1562 г. он ездил в Швецию и во время осады Полоцка прибыл в царский лагерь с королевскими грамотами⁸⁹⁵. Можно не сомневаться, что власти ни в коем случае не отпустили бы Ваську за рубеж, если бы его брат Тимоха подвергся опале уже в то время⁸⁹⁶.

В монастыре Тимофей Тетерин пробыл не более года и вскоре сбежал в Литву. В камилавке и рясе явился он ко двору Сигизмунда Августа⁸⁹⁷. Как выяснилось, побегу Тетерина содействовал его старый соратник по Ливонской войне, видный стрелецкий командир А.Ф. Кашкаров. В архиве хранилось «дело Ондрея Кашкарова да Тимохина человека Тетерина Поздячко, что они Тимохиным побегом промышляли»⁸⁹⁸. После бегства Тетерина Кашкаров и его родня подверглись аресту и позже были казнены⁸⁹⁹.

В мае – июле 1564 г. Т. Тетерин прислал из-за рубежа письмо к наместнику Юрьева М.Я. Морозову⁹⁰⁰. В язвительных выражениях расстрига указывал ему на унижения бояр, недоверие к ним царя, на всесилие и лихоимство приказной администрации, новых царских «верников» – дьяков. В конце Тетерин притворно сожалел о том, что Морозов и прочие гонимые царем бояре не решаются покинуть Россию: «А бог, государь, у вас ум отнял, что вы над женами и над детми своими и над вотчинишками головы кладете, а жен своих и детей губите, а тем им не пособите»⁹⁰¹.

Отъезд Курбского и Тетерина за рубеж и образование в Литве русской эмиграции имели важное значение в политической истории тех лет. Впервые за много лет княжеско-дворянская фронда получила возможность открыто защищать свои интересы и противопоставить официальной точке зрения собственные требования.

Благодаря оживленным торговым и дипломатическим сношениям между Россией и Литвой эмигранты имели возможность поддерживать постоянные сношения со своими единомышленниками в России и в первую очередь с недовольным боярством. В свою очередь, в русской столице жадно ловили все слухи и вести, исходившие из эмиграции. Протесты эмигрантов получили чрезвычайно сильный резонанс в обстановке углубляющегося конфликта между самодержавием и аристократической оппозицией.