Текст книги "Падение. Том 1"

Рустам Рустамов
Падение
РОМАН В ДВУХ ТОМАХ
(издание дополненное, переработанное)
ТОМ 1

Посвящается живущим в памяти моей

Предисловие от автора

На закономерный вопрос: «О чем этот роман?» – ответ прост: «О своем времени».

Мы не можем оставаться в стороне от времени даже при огромном желании: как бы мы ни пытались, все равно находимся внутри него, своими действиями и поступками наполняем его, ибо без человеческих деяний невозможно определить время. Другими словами, без конкретных событий нет и времени, точнее, оно есть в виде некоего лишенного смысла потока, а события, в свою очередь, осуществляются людьми и происходят с ними же. Поколения людей, сменяя друг друга, создают свое время и оценивают предыдущее.

Конечно, чтобы уйти от моральной или любой другой ответственности, было бы проще сказать: «Все события, места и герои вымышленные, любые сходства случайны». Но это, наверное, будет не совсем честно: в жизни ничего случайного нет. Однако, во избежание различных недоразумений, лучше будет повторить официально: «Герои и события вымышленные, совпадения случайные», и добавим, как говорит пословица: «В каждой правде есть доля шутки».

Наверно, для любого человека главным моральным фактором жизни является свобода духа, но сохранить её не всегда удается. Может быть, не существует полной свободы духа. Где она? Наверное, и невозможна, но есть разные степени свободы. Чем выше нравственность в сообществе людей, тем выше степень истинной свободы. Говоря «истинная свобода», мы имеем в виду ее согласованность с морально-духовными принципами, принятыми в обществе.

Сообщество людей для облегчения жизни создает государство и добровольно уступает часть свободы ему. Однако, когда государство встает над людьми, попирает их свободу, вмешивается во все сферы жизнедеятельности человека, возникают противоречия между людьми и созданной ими структурой. Вся история двадцатого века соткана из этих противоречий, и герои романа, насколько это возможно, борются с окружающими условиями, пытаясь при этом сохранить свои принципы. Увы, это не всегда удается.

Бесспорно, противоречия есть движущая сила развития; другими словами, если нет противоречия, нет и развития. Однако необходимо хотя бы условно разделить противоречия на две категории: прогрессивные и антагонистические. Развитию служат прогрессивные, антагонистические приводят к взаимному уничтожению и необязательно физическому. Кто сильнее? Могущественное государство с его множеством структур подавления или отдельный человек? «Конечно, государство», – скажет любой. Хорошо, согласимся, но тогда почему оно борется против слабого человека (даже не против группы людей) и при этом нередко (почти всегда) прибегает к приёмам подлога; где же тогда благородство силы? Если сила не проявляет благородства, значит, она неправедная. Герои романа в меру способностей и возможностей противостоят этой силе, пытаясь при этом сохранить свои моральные принципы, но увы… Начинают действовать так же, как и противник: нередко прибегают к лицемерию, даже к подлости – по их собственному выражению. Один даже находит оправдание своим действиям, приводя в качестве примера чьи-то слова: «Мы не конченые негодяи, если подлость совершаем без удовольствия». Верно это или нет, трудно судить, но в то время, в том месте им это казалось правильным, потому что каждое мгновение времени диктует свои правила поведения. Но все-таки бесспорно одно: они в глубине души осознают, что на лицемерии и подлости далеко не уедешь. Четверостишие, написанное одним из них, становится программой надежды:

 
Придет час – наступит рассвет.
Придет час – увидим мы свет.
Придет час – в конце тоннеля
Засверкает надежды просвет.
 

Самое трудное для человека – это сделать правильный выбор, если, к примеру, из множества одинаковых предметов ты должен выбрать один. Задача усложняется с возрастанием количества предметов. Однако если речь идет о чем-то конкретном, материальном, то все равно эта проблема выбора разрешима. А если предстоит делать нравственный выбор, которым был богат двадцатый век? Исходя из каких критериев делается нравственный выбор, трудно сказать. Смешивается все: чувства, разум, логика, общественные законы, обязанности, служебный долг, принципы воспитания, семейные традиции, национальные особенности и многое другое. Твой выбор должен быть в согласии со всеми названными и многими неназванными принципами. Огромное счастье для человека, если он не стоит перед необходимостью делать выбор, но увы, человек почти всегда оказывается перед выбором.

В шахматах тоже стоишь перед необходимостью делать выбор и стараешься, чтобы он был правильным, очень стараешься, но не всегда удается. Говоря о шахматах, я бы убрал одну формулировку: «Шахматист такой-то победил или одержал победу». Это неправильно, нужно говорить так: «Шахматист такой-то проиграл или сделал неправильный ход», – то есть говорить о проигравшем, потому что выигрыш (проигрыш) происходит из-за ошибки одного из игроков. Если бы оба играли правильно, тогда был бы ничейный исход. Красота и совершенство шахмат как раз заключается в этом: благодаря ошибочному выбору одного, рождается восхитительная комбинация на века и победа. Один из героев романа сравнивает жизнь с шахматами: может, оно и правильно, но ошибка, допущенная в шахматной игре, интересна определенному кругу людей, а нравственная ошибка любого интересует почти всех.

Каждый из героев в конкретное время, в определенном месте делает свой выбор. Не торопитесь их судить! В шахматах очень трудно найти правильный ход, когда ты в «цейтноте» и часы тикают – тик, тик, тик, словно молоточком, мягко, не больно, но нудно и монотонно постукивают по голове. Во время анализа после партии, закинув сто пятьдесят граммов коньяку, легче найти правильный и сильный ход; так же и в жизни: сегодня легче судить тех, кто жил раньше тебя. Думаю, судить не нужно, хорошо будет просто хотя бы учесть ошибки.

И последнее: автор был искренним в своем изложении, ибо не обременен никакими обязательствами ни перед кем. И здесь вспомнилось эта фраза, которую употребляет один из героев в разговоре с другом, смысл такой: искреннюю подлость невозможно раскрыть. Они пытаются разобраться в самих себе, в своих отношениях с окружающим миром, в своих поступках. Какими принципами они руководствуются, что ими движет – искренняя подлость или подлость искренности? Вроде каламбур какой-то, но повторите эту фразу несколько раз и каждый раз медленнее, тогда раскрывается смысл.

Да, чуть не забыл. В романе нет собирательных образов, как бы ставших зеркалом своего времени, здесь немного по-другому: душа автора, разбившись вдребезги о гранитные глыбы своего времени и превратившись в мелкие частицы, растворилась в героях. В каждом из них (да, в каждом!) есть частица его души.

С уважением, автор

Глава первая. Начало конца

С утра у писателя Орхана Вересли было прекрасное настроение. Он встал из-за письменного стола, подошел к окну, которое выходило на набережный проспект. Довольный собой, потянулся и, повернувшись к зеркалу, самовлюбленно посмотрел на себя. Для самоудовлетворенности у него были все основания: только что отстучал на старой пишущей машинке последние строки очередного романа, который начал писать относительно давно. К этому произведению относился по-особенному, как безумно любящая мать к своему ущербному ребенку, считал его главным произведением всей своей жизни. Всегда сам себе твердил: «Все, что ты написал до этого, забудется, а этот роман – нет. Этот роман запомнится всем: и врагам, и друзьям». Посмотрел на улицу: там шла похоронная процессия. Невозможно было определить, где начало или конец процессии, словно весь город находился в это время на этой улице. Слышал от жены, что сегодня будут хоронить погибших в ночь на двадцатое января людей, и хоронить будут их в парке Кирова.

Процессия двигалась, как вялотекущая река, все были одеты в черное, и поэтому поток людей был однообразен и сравним с рекой. «Мало вас перебили, вон сколько еще идет. Как было бы здорово, если бы сейчас начали их обстреливать», – подумал он и усмехнулся. Вдруг его осенило: «Нет, не закончена книга, она будет дополнена новыми главами. События последних месяцев должны найти свое отражение. Я бы сказал так: эта книга будет продолжаться вечно, пока живут эти проклятые турки, азербайджанцы, курды, лезгины, талыши, таты, авары, кумыки и прочая нечисть, населяющая эти исконно армянские земли. Говорят, их перебили тогда немало, все есть там, даже хохлы и русы. Книга добра и книга зла пишется на протяжении всей истории существования человечества, но ничего, мы внесем в нее свою лепту, а оценку пусть дают другие. В конце концов, добро и зло есть две стороны одной медали, и при этом каждый видит свою. Самое главное – ничего не нужно будет менять, добавятся новые главы, и все. Нужно будет отразить все, чтобы читая враги горели от злости».

От этих сладостных и полных мщения мыслей его оторвал голос жены.

– Алик, иди кушать, все уже готово, – сказала она и прошла на кухню.

Прошел в столовую, сел за стол. Галина Александровна поставила на стол чайник с заваркой, села напротив и, наливая душистый чай в чашки, спросила, пойдет ли он на похороны.

– Говорят, там будут все писатели, поэты – одним словом, все известные люди, – на что в ответ услышала грубое «нет».

– Что там мне делать? Мало их истребили, не нужно было все это начинать. Виноваты сами: зачем трогали армян, разве не знали, что так кончится?! Понаехали эти еразы, а теперь пусть захлебываются в собственной крови, – добавил сердито.

Галина Александровна, как бы разговаривая сама с собой, продолжала:

– У нас есть один завотделом, корнями тоже ераз, как ты их называешь, так вот, он такие ужасы рассказывает, что поверить невозможно! Говорит, что всех этих еразов армяне подвергали таким бесчеловечным мучениям, что у меня возникают сомнения, люди ли вообще эти армяне. И в чем же они, по-твоему, виноваты? Жили люди себе мирно в своем доме, и вот тебе на! Пришли, выгнали на улицу, и они же сами еще оказались виноватыми. Кто затеял этот конфликт с Карабахом, еразы, что ли? Мне они все чужие, но я за справедливость, – закончила она.

После этих слов встала и прошла в гостиную. Он не стал ей отвечать, точнее, ответил, но про себя. «Много ты понимаешь, что такое справедливость. Справедливость восторжествует, когда возродится Великая Армения». С этими мыслями встал, прошел в кабинет и снова встал у окна.

На улице словно ничего не изменилось. Тот же самый людской поток встал перед глазами. Глядя на этих обезумевших от всенародного горя людей, чувствовал душевное равновесие, облегчение. Чтобы разглядеть людей и увидеть на их лицах безысходность и подавленность, достал из тумбочки письменного стола двенадцатикратный морской бинокль, подаренный ему другом, армянским писателем Геродотом Татевосяном. А тому этот бинокль, по его словам, достался от одного родственника, служившего когда-то на флоте. В бинокль четко мог разглядеть лица людей и увидел то, чего никак не ожидал, вопреки своим размышлениям. Люди двигались очень медленно не от бессилия, а от тесноты, лица у всех были серьезные, но не подавленные, как хотелось бы видеть ему. Все были полны решимости и молча на плечах несли гробы, едва заметно сменяя друг друга; никто не плакал. Всего этого не ожидал, но поразило его даже не это: только сейчас обратил внимание на то, что люди двигались строгими рядами, боковые интервалы разграничивались гвоздиками, разложенными аккуратно друг к другу валетом. Люди шли между дорожками из цветов, и никто не наступал на них. «Гордятся, что ли, своими трупами? – ехидно подумал он. – Ну-ну, давайте хороните, а мы посмотрим, чья возьмет».

Он чувствовал, что теряет стройность мыслей, и не мог понять, отчего все это; может, поведение жены, по сути чужого для всех человека, как выразилась она сама, подействовало на него. Ее слова, что все эти люди ей чужие, неправда. За годы жизни в Баку она прикипела душой к людям, к городу. Как она радовалась оказываемому им приёму во время поездок по районам! Везде простые люди пытались чем-то угодить ей, приглашали их в свои дома, она училась у местных женщин готовить какие-то специфические блюда. А как к ней тепло относились в школе и даже вскоре выдвинули работать в РОНО! В душе у него постепенно возникало чувство жалости к погибшим молодым людям. В чем они виноваты, и почему так происходит, нельзя ли жить в мире?

Всячески отгонял от себя эти шальные мысли, но ничего не получалось. Мысли, подобно родниковой воде, пробивались из глубины подсознания и овладевали всем его существом. Он начал чувствовать тревогу и стал оглядываться по сторонам. Увидел жену, стоящую за спиной и беззвучно плачущую. Это сильно растрогало его сердце, обнял ее и прижал к себе.

Для него теперь все было позади, оставалось только придумать, найти подходящее, достойное название роману, и тогда считал бы оплаченным свой долг перед памятью матери, бабушки и, не менее важно, – дяди Мелкона.

О нем мама рассказывала, когда он был еще маленьким. Дядя Мелкон жил недалеко от Дилижана и работал в лесничестве. Управление лесничества находилось в азербайджанском селе Алтычае. Тоже мне, придумали название, означает «село над рекой» или «река под селом», возможно, и Шестиреченское, – в общем, полная безвкусица. Другое дело – названия наших сел, как песня звучат. Мама рассказывала, что дядя Мелкон был знаком с самим Андроником Озаняном. Тот его очень ценил и даже в свое время дал ему какую-то награду, но мама не помнила какую. С детства, точнее, с юности мечтал встретиться с дядей Мелконом, и Бог одарил его этим счастьем. Не зря же говорят: «Все в руках Бога: если Он захочет, может произойти невероятное».

В начале шестидесятых годов в Ереване состоялась научно-практическая творческая конференция молодых литераторов Закавказья, в которой участвовал и он. Тогда же познакомился со своими будущими близкими друзьями: армянскими писателями – Зорданом Лалаяном, Геродотом Татевосяном, Варданом Погосяном, Сосом Хандаляном, и поэтами – Пароном Севаном, Сирануш Каптиян и другими. Никогда не забудет, как ругались эти молодые ребята, когда перед ними выступала Маргарита Шагенян. Зордан, обзывая ее всякими словами, говорил: «Из-за этой старой карги мы потеряли нашего великого поэта Нерсеса Гандзакаци! Она назвала его в своих исследованиях азербайджанским поэтом Низами Гянджеви, и теперь мы уже ничего не сделаем». Тогда он, будучи еще наивным и совсем не знакомым с приемами фальсификаций, спросил у Зордана:

– А что же можно сделать, если он азербайджанский поэт, и причём тут Маргарита Шагенян?

На это Зордан посмеялся и сказал:

– Слушай, Алик, какой же ты наивный! Всё, что мы имеем сегодня, включая даже этот город, когда-то принадлежало им, а теперь все это наше, так и будет дальше. Эти тюрки ничего, кроме нашего презрения, не заслуживают.

Свое выступление Маргарита Шагенян закончила словами: «Я верю, что вы, оставаясь верными традициям литератур наших братских народов, в своем творчестве и впредь будете укреплять и раскрывать принципы гуманизма и человеколюбия, в своих произведениях вы приложите все силы для дальнейшего укрепления и утверждения взаимопонимания между нашими народами. Я хочу, чтобы вы осознали, насколько велика и ответственна роль литературы в формировании и воспитании человека коммунистического общества».

Когда Маргарита Шагенян закончила свое выступление, ей стали аплодировать, и притом многие стоя, однако он заметил, что встали азербайджанцы и грузины, а армяне в основном сидели, многие даже не удостоили ее аплодисментами. Посмотрел на Зордана: тот о чем-то горячо спорил с Варданом Погосяном и с Сосом Хандаляном. Когда Маргарита Шагенян сошла с трибуны, Зордан достаточно громко, настолько, чтобы многие могли услышать, бросил: «Тюркская подстилка», и при этих словах по залу прокатился негромкий хохот – в рядах, где сидели армяне.

Вечером все дружной компанией пошли в ресторан «Арарат», который находился на центральном проспекте города. В гостинице «Мхитар Спарапет», где они остановились, ресторан тоже был, однако, видимо, руководствуясь соображениями престижности, предпочли «Арарат». Когда зашли в ресторан, их будто уже ждали. У большого окна с видом на проспект были сдвинуты вместе и обильно накрыты три стола. Различных спиртных напитков и закусок было столько, что хватило бы на офицерский состав большого корабля после длительного похода. Они расселись за столы, и как-то само собой получилось так, что Зордан сел во главе сдвинутых столов и, как полагается, взял на себя роль неофициального тамады. Поскольку все успели изрядно проголодаться за день, то дружно набросились на крепкие напитки и еду.

После второй, а кто и после третьей рюмки, немного начали приходить в себя и заметили, что с ними в компании присутствует единственная женщина, и начали так же дружно за ней ухаживать; никто не исключал свои шансы пригласить ее к себе в номер. Она же, как полагается королеве вечера, всех одинаково одаривала вниманием и тайной надеждой на продолжение банкета в уже в более приятных и близких обстоятельствах. Зордан налил себе коньяка и попросил всех последовать его примеру. Каждый налил себе крепкий напиток, и стали ждать речь тамады. Зордан, держа в руке бокал с коньяком, начал говорить:

– Друзья, я хочу, чтобы мы выпили за нашего нового друга Алика. У него азербайджанская, то есть тюркская, фамилия, но это ни о чем не говорит, потому что у нас, у армян, большинство фамилий имеют тюркские корни. Даже у меня не только фамилия, но и имя с тюркским корнем. Однако от этого мы не перестаем быть армянами, потому что нас всех вскормила армянская мать. Мы все слушали колыбельные на армянском языке, и у нас сформировалось армянское сознание. Мы обладаем особым сознанием и характером. Я верю, что наш новый друг будет достоин молока своей матери и в нужное время скажет свое веское слово во имя своего народа.

Все дружно чокнулись и выпили, он выпил половину налитого коньяка и поставил бокал на стол, не стал закусывать. Его не отпускала мысль: откуда они узнали, что его мать армянка? Ведь об этом никому никогда не говорил. По документам она была Наргиз, хотя настоящее имя ее было Наирик.

Глава вторая. Путь к славе

Село, где будущий известный писатель Орхан Вересли родился и прожил до четырех, от силы до пяти лет, было достаточно большим, и там жили смешанно и азербайджанцы, и армяне, и все говорили на обоих языках настолько чисто, что посторонний, не знающий лично каждого человека, никогда бы не мог отличить, кто есть кто.

Когда мать получила похоронку на мужа, однозначно решила во что бы то ни стало уехать из села в город и дать единственному сыну образование. С этой мыслью она пошла в сельсовет к председателю.

Председатель сельсовета, Эдуард Самвелович Айрапетян, внимательно выслушал ее и сказал:

– Да, пожалуй, ты права. Тебе надо выбраться в город, здесь ты пропадешь, и к тому же родственники мужа не особо тебя жалуют. Только вот что: может, тебя записать, как тебя здесь зовут – Наргиз, а не Наирик, все-таки легче будет; там еще раз выйдешь замуж и затеряешься, и сыну твоему легче будет в люди выбиться, а в свою нацию он в любое время вернется.

Она об этом могла только мечтать, ведь когда шла сюда, и уверенности-то не было, что дадут справку, не то что еще сделают ради нее подлог. Таким образом Ибрагимова (в девичестве Мелконян) Наирик Арамовна стала Ибрагимовой (в девичестве Меликовой) Наргиз Аран-кызы. Она взяла справку с письменного стола и направилась к выходу. Эдуард Самвелович бросил ей вслед:

– Да, вот что: обязательно там отведи его к хирургу и сделайте ему обрезание, чтобы не было проблем. Этим туркам хватит и крайней плоти, а своему народу нужен его сильный, не запятнанный армянский дух. Тоже мне, народ: себя не помнит, то татарами называют, то турком, а недавно стали азербайджанцами. Сборище кочевого быдла, какой же это народ?

На радостях последние слова Эдуарда Самвеловича она до конца не поняла и, повернувшись к нему, ответила только на первую часть его высказываний:

– Это уже сделано: муж позаботился перед уходом на фронт, и я была не против.

– Ну, тогда тем прекраснее, – добавил Эдуард Самвелович, не поднимая головы и не отрываясь от чтения какой-то бумаги.

Когда она поблагодарила его и хотела выйти из кабинета, тот поднял голову и, показывая пальцем в потолок, сказал:

– Благодари Его, что у тебя есть такой брат, как Мелкон, он и мне брат.

Хотя вопрос и решился как нельзя лучше, разговор с председателем оставил в ее душе неприятный, даже правильнее сказать, отвратительный осадок. Она шла и думала: «Ну, предположим, родственники мужа относились ко мне не очень хорошо, но остальные же со мной общались даже очень хорошо, и вообще в селе все относились друг к другу очень даже хорошо. В городе будет, наверное, так же: не все же там являются родственниками моего мужа. Почему Эдуард Самвелович думает, что там все родственники моего мужа? Скорее всего, опасается, что родственники мужа не дадут мне ребенка увезти с собой. Да, он прав, надо будет что-нибудь придумать в оправдание отъезда и ни в коем случае нельзя говорить, что собираюсь уехать насовсем. Спасибо ему, сам сказал, что делает все ради Мелкона. Откуда они знают друг друга? Ведь Айрапетян неместный…» – с этими мыслями она даже не заметила, как дошла до дома.

С этой справкой она уехала из своего родного села Верес в полный таинственностей, неизвестностей и страха город Баку – тогда еще и предположить не могла, насколько правильным было ее решение, и не думала, что сын вырастет, закончит университет и станет писателем; а став писателем, он название своего села возьмет как псевдоним; не думала, что будет печататься как Орхан Вересли, а в кругу друзей будут его называть Аликом – с легкой подачи молодого русского поэта Александра Сафрошина, с которым он подружится во время учебы в Московском литературном институте.

Прокручивая эти мысли в голове, он посмотрел на Зордана, а тот, как бы уловив его незаданный вопрос, продолжил свою речь:

– Мы знаем каждого ребенка, которого родила женщина– армянка; нам, армянам, не важно, кто наш отец, для нас главное – та, кто родила нас, вскормила и воспитала. Я уверен, что в лице нашего друга Алика наш народ имеет достойного сына, и наступит день, когда мы по праву будем им гордиться.

Закончив этими словами речь, Зордан залпом выпил свой бокал (хотя у всех остальных рюмки и бокалы давно были опустошены) и поставил его на стол. Закусив разными яствами, снова налил себе коньяка и хотел было обратиться ко всем, чтобы последовали его примеру, но заметил, что многие уже сделали это без его команды, а кое у кого рюмка снова была пуста, в том числе и у Геродота.

Его Зордан не любил и не особо старался скрывать это, и при случае не упускал возможности кольнуть укорами типа: «Ему только и писать о том, как армянские и азербайджанские пастухи воруют друг у друга щенков и баранов, или про буйволицу, серьезные темы ему не по зубам». Он, видимо, желая выговориться и не особо заботясь о том, слушает его кто-то или нет, продолжил:

– Каждый из нас должен сделать все зависящее от него для возрождения нашей родины в исторических ее границах. Нас ничто не может остановить на пути к этой великой цели. Наш путь освещается и освящается нашей святой церковью.

Он и сам перестал интересоваться тем, какое впечатление производят его слова на товарищей, и другие уже перестали проявлять к нему интерес. Разговаривали уже по принципу «все со всеми и каждый ни с кем конкретно». Таким образом, сколько прошло времени, никто не заметил. Каждый начал на себе чувствовать силу дозы принятого алкоголя. Зордан, слегка пошатываясь, поднялся вновь и, слегка постукивая ножиком по бутылке, призвал всех послушать его. Когда взоры всех были устремлены на него, сказал, что завтра не пойдет на конференцию, а поедет в Дилижан на встречу с одним очень важным и уважаемым человеком.

При слове «Дилижан» сердце Алика начало биться учащенно, в глазах появился блеск. «Какой прекрасный шанс, вот бы поехать с ним. Ведь можно же найти дядю Мелкона или кого-то из родственников», – мечтательно подумал про себя. Зордан продолжил:

– Мы, к сожалению, предаемся забывчивости, не помня о тех людях, которые создавали историю Армении; человек, к которому я хочу поехать завтра, один из таких. Он сражался плечом к плечу с самим великим полководцем, Андраником Озаняном, и был им же награжден в свое время.

При этих словах все как будто по команде замолчали, и Парон предложил почтить память полководца минутой молчания. Все поднялись, поднялся и он, сам не понимая зачем это сделал, скорее, поддаваясь рефлексу стадности. Только сейчас обратил внимание на то, что Геродот, положив голову на руки, спит за столом. Сос хотел подтолкнуть его, чтобы разбудить, но Зордан остановил его:

– Не нужно, пусть спит. – Конечно, прекрасно знал, что тот не спит, и знал еще, что если попытаться заставить его подняться, ни к чему хорошему это не приведет, разве что ко скандалу. Но и не упустил шанса в очередной раз задеть его. – Для него война армян против тюрков – это всего лишь раздор между двумя семьями Аванеса и Байрама. Он не дорос еще до осознания сути этой войны – войны не на жизнь, а на смерть.

Геродот хотел было ответить, ему захотелось плюнуть тому в лицо, встать и уйти. Подумал: «Конечно, ты и тебе подобные ведут народ к «счастью и процветанию“, засеяв семена ненависти в душах людей еще в утробе матери. Это ненормально, когда женщина носит ребенка под ненавидящим других людей сердцем. Любим ли мы, армяне, кого-то вообще? Конечно, нет. Мы действуем по принципу «кто нам выгоден в данную минуту“. Мы можем откусить руку, которая протягивает нам кусок хлеба. Мы всех ненавидим, в том числе и себя в конечном счете». Однако, подчиняясь благоразумию, промолчал, продолжая играть роль уснувшего за столом пьяного.

То ли времени прошло достаточно, то ли молодость не хотела поддаваться действию алкоголя, но все вроде бы даже протрезвели. Движения стали координированными, а речи – логичными. Застолье разгорелось с новой силой, вступая в очередную, решающую фазу. Он хотел спросить у Зордана, к кому тот поедет, но потом передумал, решил пустить на самотек: скажет сам – так скажет, нет – значит, так и быть. В конце концов, может поехать и сам, без него, а там в адресном бюро найти то, что ему нужно, а то Зордан слишком самоуверенно себя ведет и пытается верховодить над всеми.

Все встали из-за стола и направились к выходу. За столом остался один Геродот, продолжая играть свою роль. Сирануш, искренне веря, что он спит, подошла к нему и слегка, двумя руками взяв его за плечи, потрясла. Тот повернул голову и спросил, что случилось и не пора ли уходить. Поднялся, протер глаза так, чтобы все видели, и поплелся за всеми к выходу. На улице все разбились на мелкие группы – по двое-трое человек. Алик оказался в компании с Зорданом. Тот достал из кармана пачку каких-то только-только входивших в моду сигарет с фильтром и протянул ему, и он, не отказываясь от угощения, взял одну сигарету; взял себе сигарету и Зордан. Достал спички, прикурил сигарету себе и протянул горящую спичку к Зордану, тот тоже прикурил и, выражая благодарность, пару раз кивнул головой. Сделав несколько глубоких затяжек, Зордан спросил его, не хочет ли составить ему компанию в завтрашней поездке. Развязка наступила сама по себе, и потому не упустил шанса выяснить, к кому же собирается поехать, и заодно выяснить о возможности что-нибудь узнать о дяде Мелконе. Непринужденно сказал:

– Конечно, можно и поехать. Только к кому, и есть ли смысл в этой поездке?

Зордан уверил, что познакомит его с очень интересным и легендарным человеком. Последние слова Зордана о том, что этого человека награждал лично сам командарм Андроник Озанян, заставили волноваться его еще больше. «Неужели?» – подумал он про себя и тут же отогнал эти мысли – мысли о том, что Зордан говорит о его дяде. А вдруг знает и про то, что он есть племянник Мелкона Мелконяна? Однако решил, что этого быть не может: если бы знал об этом, давно сказал бы всем. Немного подумав, дал согласие на поездку. На том и порешив, прошли снова в зал, где почти все уже сидели на своих местах и с новой силой набросились на еду и питие. Кто-то крикнул: «Тамаду в отставку, не справляется с обязанностями, все бокалы пусты, и закуска кончается!» На этот крик послышался дружный хохот. Зордан, призывая всех к вниманию, сказал:

– Ребята, пожалуйста, не стесняйтесь: сами позовите официанта и закажите себе, чего желаете, я же не могу все предусмотреть, – засмеялся и добавил, – все оплачено заблаговременно.

«Конечно, в жизни происходят иногда невероятные события, о которых мы даже не можем подумать, потому как замысел их составляем не мы, а некие неведомые нам высшие силы, и когда они претворяются в жизнь, нам остается только смириться и принять их в том виде, как они есть, ибо что-либо изменить мы не в состоянии», – с этими мыслями он подошел к своему месту.