Текст книги "Падение. Том 1"

Глава пятая. Ночь любви

Когда Алик и Зордан зашли в зал, все, как и прежде, спорили о чем-то, перебивали друг друга, и, кажется, уже никто никого не слушал. В стороне от всех этих словесных баталий находился только Геродот, который, сидя на своем месте, спокойно и с аппетитом кушал – видимо, понимал, что вечер подходит к концу и надо наверстать упущенное, а может, и оттого, что просто не хотел заниматься пустой болтовней. Все заняли свои места, и Зордан снова взял инициативу в свои руки. Позвякивая столовым ножом о бутылку, он призвал всех соблюдать тишину и дал слово Алику. Тот поблагодарил тамаду и произнес краткую речь о том, что очень счастлив знакомству и дружбе с такими замечательными парнями и дамами. Произнося слово «дама», мечтательно посмотрел в сторону Сирануш, и та многообещающе посмотрела на него и послала ему воздушный поцелуй. Конечно, такой бессловесный, но очень важный ответ вдохновил его, и потому закончил свою речь клятвенными заверениями в верности дружбе. Неожиданно для всех, конечно же, не спрашивая тамаду, с короткой речью выступил и Геродот:

– Орхан, я желаю, чтобы ты не ошибался в выборе жизненного пути, и чтобы на твоем пути встречались честные и порядочные люди. По окончании этих мероприятий я тебе сделаю подарок.

Все постепенно стали расходиться, и за столом остались втроем – он, Сирануш и Зордан. Сирануш как бы спеша сказала:

– Ладно, мальчики, я пошла к себе, тут недалеко. А вы можете продолжать без меня.

На что Зордан ответил:

– Подожди, Алик тебя проводит, – и подмигнул ему, незаметно протягивая под столом бутылку шампанского.

Алик машинально взял бутылку и направился к выходу за Сирануш. Зордан вслед ему сказал, что в девять утра будет ждать его в вестибюле, на что тот согласно кивнул головой.

На улице Сирануш предложила посмотреть ночной город. Они сели в такси, и она тут же велела шоферу провести небольшую экскурсию по городу. Водитель понял, что клиенты нормальные, то есть не будут разводить торговлю при расчете, согласно кивнул головой, завел мотор, и новенькая 21-я помчалась по проспекту.

Сирануш как хозяйка положения начала рассказывать о памятниках и исторических зданиях, которые редко встречались на пути следования, при этом, близко прижимаясь к нему, грудью слегка касалась его плеча и указательным пальцем направляла его взгляд в нужную сторону. Все строения и памятники, о которых она рассказывала, относились к советскому периоду. Образцов досоветской архитектуры на всем пути следования они не встретили, за исключением пары-тройки строений девятнадцатого века, в том числе коньячного завода. Это, конечно, привлекло его внимание, хотел спросить об этом, но почему-то передумал.

При каждом ее прикосновении к нему его сердце билось все сильнее. В один момент ее левая рука оказалась на его бедре, и он от волнения потерял дар речи; ничего не слыша и не соображая, просто кивал головой, а мысли умчались в дальние дали за мечтой о завоевании ее. Давно уже потерял контроль над временем, и ему показалось, что катаются они по городу если не целую вечность, то по крайней мере второй, а то и третий круг по одним и тем же местам. Она, конечно, тоже понимала, что с ним происходит в эти секунды, но, как и любая женщина, вела себя непринужденно. Он хотел попросить ее закончить это ненужное, утомительное и не к месту длинное путешествие, но сдерживал себя, понимая нетактичность, а еще больше грубость такого поведения. Но все разрешилось само собой: она сама предложила закончить на сегодня экскурсию и продолжить завтра или в другие дни. Это было единственное предложение из всего ее рассказа, которое он понял со всей четкостью и сказал:

– Да, так будет лучше.

Она велела таксисту поехать к гостинице. Через несколько минут остановились напротив гостиницы. Вышел первым из машины, обошел ее сзади и открыл ей дверь. Сирануш вышла, пригладила волосы, незаметно поправила платье, а он, в свою очередь, подошел к водителю, протянул ему пятерку, но так, чтобы она не заметила, и спросил, достаточно ли этой суммы. Водитель, сияя от радости, благодарно кивнул головой и, спросив для приличия разрешения, уехал. Они зашли в гостиницу, поздоровались с дежурной и, взяв ключи от своих номеров, подошли к кабине лифта. Он нажал на кнопку вызова, и дверь кабины тут же открылась.

– О, нам повезло, – сказала Сирануш и, как кокетливая старшеклассница, не дожидаясь приглашения, забежала в кабину лифта; вслед за ней зашел он. Она «случайно» заметила бутылку шампанского у него в руке, похвалила его: – Молодец, когда же ты успел купить его?

Он, чтобы избежать прямого ответа, пожал плечами и улыбнулся. На четвертом этаже лифт остановился, и они вышли из кабины. Он посмотрел на нее нежно и вопросительно, и во взгляде читалось: «К кому пойдем?» Она предложила зайти к ней, так как у нее есть свежие фрукты. Идя за ней следом, разглядывал ее со спины: у нее была очень красивая, точнее сказать, грациозная походка; густые, черные как смоль волосы, подстриженные немного ниже плеч, с каждым ее шагом волной переливались из стороны в сторону и будоражили его воображение; он любовался, глядя на ее прямые плечи, тонкую талию. Конечно же, как любой мужчина, не оставил без внимания и место, где кончается или начинается талия. Там тоже все было очень красиво, будто природа, создавая ее, призвала на помощь лучших математиков, чтобы соблюсти нужные пропорции. Он настолько был охвачен своими мыслями, что не заметил, как та остановилась у двери своего номера, и чуть не сшиб ее.

Сирануш тоже заметила его замешательство, но виду не подала и, по-доброму улыбаясь, начала открывать дверь. Когда она улыбалась, губы ее слегка расходились, и тогда становились видны красивые ровные белые зубы. В это время ее чуть смугловатое лицо становилось еще красивее, и никто не замечал небольшую горбинку немного непривычных размеров ее носа. Не мог не обратить внимания на ее красивый, с едва заметной ямочкой, подбородок. Черная, как жемчуг, маленькая родинка, расположенная на левой половинке ямочки подбородка, давала особую, неповторимую красоту ее смугловатому лицу. Зашли в номер, и она как бы между прочим сказала, что на этаже только они, все остальные участники размещены на этажах повыше, чему, конечно, он очень обрадовался.

Номер у нее был высшего разряда, двухкомнатный, с холодильником и телевизором. В первой комнате стоял шкаф, диван, журнальный столик и небольшой стол у окна, видимо, рабочий, и на нем же стоял телефонный аппарат нового поколения, с наборным диском. Были также три мягких стула. Коридор в прихожей был широкий, слева от входа размещались ванная и туалетная комнаты. Здесь же в прихожей стояло трюмо с большим зеркалом. Вторая являлась спальней, а из предметов обихода была широкая двуспальная кровать, два торшера и две тумбы по обеим сторонам кровати. Воздух в номере был свежий, так как форточки в комнатах были приоткрыты, шторы на окнах задвинуты. Она извинилась и попросила разрешения покинуть его ненадолго и зайти в душ, а ему велела открыть шампанское и достать из холодильника фрукты, которые посчитает нужными. Он снял обувь и зашел в комнату, поставил вино на журнальный столик, попросил у нее разрешения зайти первым в ванную, чтобы помыть руки и, не дожидаясь ответа, зашел; быстро сполоснув руки, вышел оттуда. Когда она зашла в ванную, он подошел к холодильнику, открыл его и глазам не поверил, увидев его содержимое. Там были различные фрукты, виноград, несколько бутылок различных марок вина, бутылка армянского коньяка, шоколадные конфеты, различные холодные закуски. Кроме всего прочего, было много мандаринов, чему был рад, так как являлся большим их любителем. Здесь же на дверной полке лежал штопор. «Что, она специально заранее готовилась, что ли?» – подумал он и, не развивая мысль свою, начал доставать из холодильника всего понемногу.

Он не знал, что не она готовилась, а ее саму тоже готовили к этой встрече: содержимое холодильника было заказано из ресторана за два часа до их прибытия, и руководил всем этим его новоиспеченный друг Зордан.

Так сильно был увлечен сервировкой стола, что не заметил, сколько прошло времени. Когда увидел ее рядом с собой, сказал:

– Вот, все готово.

Сирануш улыбнулась, похвалила его, предложила тоже принять душ и сказала, что чистое полотенце висит там. Он зашел в ванную комнату, сполоснулся и через некоторое время вышел, надев халат, висевший там, и недоуменно посмотрел на нее. Она поняла все и сказала, что в номерах такого класса все это полагается, и ее заслуги в этом нет. Удовлетворенный ее ответом, улыбнулся и сел на диван рядом с ней, взял мандарин, почистил и, поделив на две половинки, одну половинку предложил ей. Та взяла и сказала, что мандарины привез абхаз Валерий Бегелури из собственного сада. Мандарины действительно были очень вкусные. Он наполнил бокалы, и молодые люди продолжили банкет уже в более приятной и желанной для обоих обстановке. Она выпила немного и сказала, что пойдет спать в спальную комнату, а ему предложила, если пожелает, лечь на диване. Конечно, он рассчитывал не на это, и мечта, загоревшаяся в душе, начала постепенно угасать. Поймав его настроение, сказала:

– Мне мама всегда рассказывала сказки перед сном. Теперь, поскольку мамы нет рядом, эта миссия возлагается на тебя.

У него снова загорелись глаза, и, лукаво улыбаясь, сказал, что не только сказку расскажет, но и убаюкает ее. Она улыбнулась, встала и прошла в спальню. Убрав все со столика, он тоже прошел за ней.

Свет был выключен, только у изголовья кровати горел торшер, и его слабый свет освещал ее лицо. Она лежала, прикрывшись одеялом. Особую возбуждающую контрастность создавали ее черные волосы, закрывающие почти всю поверхность белоснежной подушки. Она держала одеяло двумя руками повыше груди, на уровне шеи. Он взял ее двумя руками за плечи и тихо спросил:

– Какую тебе сказку рассказать, принцесса?

– О любви, и пока сказка не закончится, можешь прилечь рядом.

Набравшись смелости или, другими словами, вытолкнув стеснительность, он ответил:

– Что о любви рассказывать? Ее нужно создавать, а точнее – творить.

С этими словами наклонился к ней и прильнул к ее губам. Она отпустила одеяло, обняла его за шею. Трудно определить, сколько длились страстные поцелуи, и сам не помнил, как оказался под ее одеялом и отчего вдруг погас торшер; только уличные фонари, с трудом пробиваясь через плотные шторы, создавали мерцающую, почти затухающую освещенность в теперь уже их спальне. И эта слабая, почти затухающая освещенность давала им силу и страсть. Они не устояли перед напором зова природы. Одеяло давно сползло на пол, однако этого не заметили, согреваясь в объятиях друг друга энергией любви. Он прижался к ней изо всей силы, и она, обхватив его руками, притягивала к себе. Когда была исполнена воля страсти и удовлетворена ее потребность на первом уровне, он, почти обессиленный, упал на ее грудь, затем лег на бок рядом с ней. Она повернулась к нему лицом и обняла его, и они снова поцеловались. Он наслаждался, проводя рукой по ее гладкому телу. Она повернула его на спину, положила голову ему на грудь и, глядя ему в глаза, спросила:

– Что ты испытываешь в эту минуту?

Он ответил коротко и лаконично:

– Бесконечное наслаждение и безграничную любовь.

– Тебе в награду будут мои поцелуи, – сказала она и начала его целовать.

Она осыпала все его тело поцелуями, тот, испытывая удовольствие, закрывал глаза. Небольшой золотой нательный крестик, висевший на ее шее на золотой цепочке, также касался всего его тела и пронизывал холодком. На это не обращал внимания, так как удовлетворение физиологической потребности и природного инстинкта пересиливало и побеждало слабый холодок коварного металла; та тоже забыла о крестике. Его возбуждала ее беспредельная страсть, потому что в жизни не испытывал такого удовольствия от поцелуев девушек, если учесть, что был не из робкого десятка и в отношениях с девушками в годы учебы в университете имел успех. Она повернулась к нему спиной и попросила его погладить ей спину. Ее спина привлекала его давно, и с удовольствием принялся за дело, целовал и гладил ей спину, она стонала от удовольствия, и ее стоны доставляли ему особое удовлетворение. Удовлетворив сполна взаимную страсть, оба легли на спину. Она положила свою маленькую голову ему на руку и спросила:

– Сколько тебе было лет, когда в первый раз захотел женщину по-настоящему, как мужчина?

– Не помню, наверное, в четырнадцать или пятнадцать, – ответил он.

– А я в одиннадцать, – сказала она и продолжила: – Отец у меня работал на ферме, я часто ходила к нему туда, носила обед. Там были лошади, кони, быки и коровы. Часто видела, как они бывают вместе, но как-то было все равно, не обращала внимания. Но однажды мне встретились конь и кобыла. Я почему-то остановилась, смотрела, как тот ухаживает за ней, меня это заинтересовало, стояла как завороженная, смотрела с вожделением и, когда они начали совокупляться, не могла оторвать глаз. Чувствовала всю его мощь на себе. Завидовала этой кобыле. Ты не поверишь, но это так. Вот тогда я почувствовала себя настоящей женщиной, мне тоже хотелось удовлетворение инстинкта, заложенного природой. – Неожиданно она сменила тему разговора вопросом: – Слушай, а ты знаешь, как формируется сознание человека? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Умственные способности, вообще сознание мальчиков формируется от матери, а сознание девочек – от отца. Я об этом читала у одного философа, правда, сейчас забыла, как его звали. Из древних, может, даже Аристотель.

– И что из этого? – недоуменно спросил он.

– А то, что мы, армянки, ненасытные, нам всегда всего мало, даже скажу больше: нам не то что всего мало, нам ничего не хватает никогда, мы ненасытные во всем. Мы формируем сознание мужчин подобно своему, и они формируют сознание новых девочек, будущих женщин. Это замкнутый круг, и нам из этого не выйти. Наша неудовлетворенность в «этом» распространяется на все, понимаешь ты?

– Теперь понимаю, – ответил он.

Слушая внимательно, он хотел было спросить, прошло ли чувство зависти к той кобыле, но после трагично-пламенной ее речи передумал; повернулся к ней, крепко поцеловал в губы и сказал:

– Давай спать, завтра рано вставать в дорогу.

Сам лежал и представлял картину спаривания двух лошадей, с горечью осознавал, что, может, она и дотянула бы до той кобылы в своих страстях, однако он и близко не стоит не то чтобы с тем колхозным жеребцом, взбудоражившим ее воображение еще в невинном девичьем возрасте, но даже с цирковым пони. От этих мыслей стало ему горько и, сказав про себя: «Ненасытная кобылка колхозная», улыбнулся остроумию придуманной фразы, отвернулся к стене и быстро заснул.

Глава шестая. Извилистые горные дороги

Орхан всю ночь спал крепким сном и проснулся лишь в половине десятого, хотя они с Зорданом договорились о встрече в девять. Поднялся, пошел в ванную, сполоснулся, побрился и вышел. Сирануш тоже встала и, когда он вышел из ванной, спросила:

– Вернетесь сегодня?

На что он пожал плечами и ответил:

– Не знаю, как там получится.

Она обняла его, крепко поцеловала и сказала:

– Буду ждать к вечеру все равно.

Буквально выбежал из номера, подошел к кабинам лифта, горела красная лампочка. «Тьфу! Вечно, когда нужно, то обязательно занят», – подумал про себя и быстрыми шагами пошел к ступенькам; когда спустился вниз, как и предполагал, Зордан сидел на диване и читал какую-то газету на армянском языке. Поздоровались, извинился за опоздание. Зордан похлопал его по плечу и сказал:

– Не стоит переживать, с тебя такси до Дилижана и столик на троих в ресторане, тогда считай оплаченным мое драгоценное время, потраченное на ожидание вашего величества.

Он улыбнулся и коротко сказал:

– Идёт, вопросов больше нет.

Вышли из гостиницы, новенькая 21-я ждала прямо у входа. Оказывается, Зордан уже давно заказал им машину для поездки. Сели на заднее сиденье, и машина плавно тронулась, словно поплыла; по дороге говорили о разном и за разговорами не заметили, как вскоре оказались на знаменитом Дилижанском перевале. Зордан сказал ему:

– Сейчас начинается самая интересная часть нашей дороги. Ты таких мест еще не видел, смотри, чтобы голова не закружилась.

Водителем оказался молодой человек лет двадцати пяти – тридцати, чувствовалось, что он знает свое дело. Зордан кивком головы показал Алику, как тот вёл машину на серпантине: практически не нажимал на педаль тормоза, скорость менял, только переключая передачи. Алик не выдержал и спросил, почему он так ведет машину (конечно, про себя подумал, что специально, хочет продемонстрировать свое мастерство), на что водитель улыбаясь ответил:

– На таких дорогах только так нужно. Если постоянно эксплуатировать тормоза, то нагреются колодки и система откажет, а к чему это приведет, можно посмотреть вниз и легко догадаться.

Прошло совсем немного времени, и они оказались в Дилижане. Зордан назвал адрес, и водитель сказал:

– Знаю, где это место. Скоро будем, от города всего пять-семь километров.

Вскоре они выехали из города и взяли курс к востоку. Через некоторое время свернули с трассы на проселочную дорогу и оказались в поселке. Поселок назвался Чархадж. Дома здесь были выстроены аккуратно в ряд по обе стороны дороги, по типу квартального проектирования. Центральную улицу, по которой они ехали, пересекали также улицы, но они были как бы второстепенными. Проехав до конца улицу, они свернули направо и остановились у ворот крайнего дома слева. Зордан договорился с шофером, чтобы тот приезжал за ними на следующий день к половине одиннадцатого. Шофер попрощался с ними, развернулся и уехал. После Зордан нажал на кнопку звонка, однако долго (может, так показалось) никто за воротами не отзывался. Алик предложил постучаться, сославшись на возможную неисправность звонка. Зордан дал рукой знак потерпеть, и в это время они оба услышали громкий голос: «Кто там? Сейчас иду», – и через короткий отрезок времени створка ворот отворилась и перед ними встал мужчина лет семидесяти – семидесяти пяти, выше среднего роста, крупного телосложения, с большим животом. Заметно прихрамывая на правую ногу, он вышел к гостям, протянул руку Зодану:

– Добро пожаловать, Зорик-джан, – затем повернулся к Алику, сказал: – Здравствуйте! – и подал руку.

При виде его наш герой немного растерялся, посмотрел на Зордана, а тот улыбаясь сказал ему:

– Не робей, это тот человек, с которым, может быть, всю жизнь ты мечтал встретиться. – Потом добавил: – Дядя Мелкон, познакомьтесь, это Алик, сын тети Наирик.

При этих словах у молодого человека из-под ног словно земля ушла. Хотел сделать шаг вперед, не смог, перед глазами все поплыло, и чуть было не грохнулся о землю, однако сильные руки Мелкона подхватили его. Приходя в себя, он только произнес:

– Дядя Мелкон, вы не представляете, как я рад встрече с вами.

– Знаю, мой мальчик, все знаю, – ответил Мелкон.

Они вошли во двор. От ворот к дому вела вымощенная камнями дорожка, по обе стороны которой росли виноградные кусты, ветки которых, свиваясь по стойкам из труб, поднимались к верху и создавали коридор. Росли также другие фруктовые деревья, которые были аккуратно подстрижены. Чувствовалась забота знающего человека. Дом был большой, двухэтажный, с верандой. Жил здесь Мелкон один, после того как лет десять назад умерла жена. Единственная дочь, которая проживала в Ереване, изредка приезжала навещать отца. Жизнь его протекала однообразно, но и нельзя сказать, что совсем скучно. К нему постоянно ходили школьники, и сам часто по приглашению классных руководителей ходил в школу по поводу различных праздников. В школе его называли свидетелем века и всегда с интересом слушали его рассказы о войне 1918 года, которая происходила в Армении и вообще в Закавказье. Его также частенько навещали гости из Еревана: писатели, поэты, художники, которые в своем творчестве обращались к данной теме. Чаще всех у него гостил Зордан, который по своему духу и образу мышления был с ним очень близок. Поднялись они на веранду, откуда вид на сад был очень красивый. Мелкон оставил их, пошел колдовать над самоваром, который стоял на балконе первого этажа, и оттуда «отчитывал» Зордана за его редкие приезды; тот, в свою очередь, пытался как-то оправдываться, ссылаясь на занятость, но у него это получалось очень неуклюже. Зордан посмотрел на Алика и спросил:

– Ну как ты, не шокирован моим сюрпризом?

– Слов нет, это действительно сюрприз. Спасибо тебе. Последние слова мамы были только о нем, она просила меня найти его. Я твой вечный должник.

– Ладно, будет тебе. Радуйся встрече с родным человеком.

Прошло не так много времени. Старый, но очень бодрый Мелкон принес большой самовар и поставил на стол, попросив предварительно Зордана подставить под него небольшую алюминиевую тарелку. Потом поставил на стол три граненных стакана на блюдцах. На столе стоял также большой заварной чайник с сеточкой на соске и полная сахару сахарница.

– Недавно заварил, как раз отстоялся, хорошая заварка. Давайте пока попьем чаю, а потом вместе приготовим обед.

Зордан улыбаясь посмотрел на Алика и сказал:

– Нет, дядя Мелкон, тут один молодой человек задолжал нам с вами стол на троих в ресторане, и я думаю, обидим его, если сами будем готовить.

– Как решите вы, Зорик-джан. Тогда мы попьем чаю и вечером поедем в Дилижан, а сейчас легкий обед.

Он поставил на стол хлеба, сыра и прочей еды; тут же началась оживленная беседа.

– Расскажи про маму. Я не смог приехать на похороны, извини, мой мальчик, – обращаясь к Алику, сказал он.

Алик вкратце рассказал дяде о жизни своей и матери за последние немногим больше двадцати лет. Он также сказал о том, как мама, умирая, просила найти его, и все эти годы он думал только об этом. Также попутно благодарил Зордана за содействие.

Постепенно беседа из личной темы сползла на политическую. Мелкон спросил Зордана о работе армянской интеллигенции по установке памятника для увековечения памяти о геноциде армян. Сказал о том, что нельзя предавать забвению память трехсот тысяч армян, погибших в 1915–1918 годах в Османской Турции. На это Зордан ответил, чтобы тот не беспокоился об этом, так как уже внедрили в сознание людей число более шестисот тысяч, и работа в этом направлении будет вестись, пока в мировом масштабе в сознании людей не укрепиться более внушительное число, скажем, более миллиона.

– Надо, Зорик-джан, надо. Создание Великой Армении – это наша мечта, и мы должны сделать все. Мы должны освободить все наши земли от тюркской нечисти. Они недостойны жить на наших землях.

Далее Мелкон продолжил:

– Ожидаются большие перемены в верхних эшелонах власти. Об этом говорил каталикос. Недавно он вернулся из Москвы, встретился там с самим председателем, тот сам принял его и в приватной беседе поведал о том, кто займет место первого. Пока твердо не решили, но надо быть готовым ко всему. Зорик-джан, вы, творческая интеллигенция, должны сделать все, чтобы командарм занял достойное место в истории нашего народа.

После этих слов Мелкон замолчал, уставился взглядом в неизвестную точку и смотрел, даже не моргая. Зордан не стал перебивать его, а Алик тем более смотрел на него все время как завороженный, ловя каждое слово, даже, можно сказать, каждый вздох его. Сколько прошло времени в таком молчании, никто не мог сказать, и наконец Мелкон «вернулся» из своего мира воспоминаний, полного драматических, незабываемых событий. Он, как будто и не «уходил», продолжил свой разговор.

– В нашей истории Андроник-паша занимает особое место. Никто не отомстил тюркам так, как это сделал он, разве что Нжде. Я горд тем, что служил под его началом.

Здесь Алик хотел попросить его рассказать об этом поподробнее, но не решился, и правильно, потому как тот сам продолжил рассказ об этом периоде своей жизни.

– С командармом я был знаком еще с Первой мировой, когда тот перешел в сторону сначала англичан, а потом русских, – был генералом Турецкой армии. Правда, эти уроды поймали его и, чтобы опозорить, отрезали ему правое ухо в надежде, что командарм покончит с собой. Они ошиблись, глубоко ошиблись: полководец наш сохранил свою жизнь для борьбы с врагом. Нас не так много, чтобы еще заниматься самоистреблением. Понятия чести, достоинства, самоуважения, гуманности и прочая ерунда должны отходить на второй план, а еще лучше исчезнуть, когда речь идет о судьбе Великой Армении. О них можно говорить на общих собраниях. Наши души, наша мораль должны быть многослойными и не подлежащими полному раскрытию, и при этом каждый слой, в свою очередь, обладает свойством гибкости. Говорят, точнее, придумали грязные турки, что у нас, у армян, мораль неуправляема; нет, как раз наша мораль даже очень управляема и служит интересам родины. Служил я у командарма командиром истребительно-карательного батальона. Почему такое двойное название этого подразделения – все очень просто, командарм говорил: «Врагов настоящих нужно истреблять, а врагов из своих нужно карать», – чем я и занимался все годы службы у него. Еще в Османской Турции в годы Первой мировой входили в села, где жили турки, уничтожали всех, не щадя никого, а когда приходили правительственные войска, просто отступали, при этом карая армянские населенные пункты, которые были пассивны в нашей борьбе или выступали против. Это было одним из гениальных тактических приемов командарма, как говорят, тактика на века. А потом же призывали мировое сообщество поглядеть на все это. В армянских населенных пунктах показывали зверства турков. Об этой тактике мы с вами еще поговорим, Зорик-джан, позже, – при этом взгляд направил на Алика, как бы спрашивая, можно ли ему доверять.

Зордан в ответ улыбнулся и незаметно кивнул головой в знак согласия. Алик же был в своем мире и вовсе не заметил их кивки и ужимки.

– С 1918 по 1920 год мы с командармом воевали, можно сказать, везде, по всему Закавказью. Начали из Нахичевани, прошлись по Зангезуру, Каракоюнлу, Геокча, Казах, Гянджа, Карабах Борчалы, Шамахы, Губа. Помешали нам большевики, так бы мы добились своего. Сначала они нас поддерживали, помогали всем: оружием, продовольствием и всем необходимым для войны, – а потом помешали. Оккупировали в 1920-м их, потом нас, а потом и Грузию. Теперь нужно создавать такую же ситуацию и не упускать возможность захвата, точнее, освобождения новых территорий. В последние годы я работал в тех местах, где воевал в молодости. Многих, против которых я воевал, знал лично. Эх! Столько воды утекло с тех славных лет. Если сегодня начнется такая же война, я готов взять под свое командование такой же батальон и вести его. Я знаю вход в каждый дом в тех краях. Все эти годы, что я работал там, был вхож во все дома. У этих азербайджанцев наивность и доверчивость граничит с глупостью. Правда, они не знали, что я тогда воевал против них, даже если и знали бы, ничего не изменилось: очень отходчивы, все быстро забывают и еще быстрее прощают. Об этом я не распространялся, сидя в их компании, слушал их беседы и в душе смеялся над ними. Они мне рассказывали, что большинство погибших в этот период армян были уничтожены своими же по приказу Андроника, будто я этого не знал, и при этом очень грубо обзывали командарма. От них же я узнал более точно, при каких обстоятельствах и кто ранил меня тогда в ногу. Если тогда знал бы точную картину, продолжил бы преследование и истребил бы всех. Да… Очень жаль, что не знал. Они меня приглашали в свой дом и угощали самым лучшим, чем могли, и считали, что я их друг.

В этот момент Зордан и Алик поняли, что Мелкон разговаривает будто с самим собой, словно не замечая их присутствия. Зордан исподлобья посмотрел на Алика, и тот понял, что не стоит перебивать дядю, скоро сам «вернется».

– Я в последние годы работал в Алтычайском отделении Дилижанского управления лесничества. Знаете, я ведь там многим помогал обустраиваться. Помогал тем, что давал лесоматериалы для строительства домов. Не нравилось мне одно: стали возвращаться те, кого выселяли в 48–50-м годах. Такую политику нужно остановить. Последним, кому я помогал, был тоже возвращенец, но более того – мы воевали друг против друга. Свое ранение в ногу получил, когда преследовал их, и это был мой последний бой.

Здесь Зордан все-таки осмелился и спросил:

– Дядя Мелкон, а почему вы помогали им, да тем более последнему, с которым воевали?

На что Мелкон спокойно ответил:

– Ничего, пусть строятся, все равно нам достанется, мы же их выселим снова, и на этот раз безвозвратно; что касается последнего, то я знал весь его род, они потеряли столько, что не сравнить ни с чем. Я же сказал, пусть строится тоже, не жалко. Жаль только одного – он не увидит очередного изгнания их из тех земель, и я, наверное, не увижу. Знаешь, Зорик, больше жалею, что тот не увидит этого дня, нежели я. Да, не увижу этого дня, но нисколько не сомневаюсь, что этот день наступит. Ох… С каким удовольствием я снова преследовал бы их в тех горах. Знаешь еще о чем жалею? О том, что из семьи предателя Арменака, как выяснилось позже, мы тогда не всех покарали. Младший сын был у него еще, сейчас живет в Тутуджуре. Известен как огру – вор Ильяс, и как ты думаешь, с кем он дружит? Как и предатель-отец, с алтычаевцами, особенно с моим последним «знакомым». Такие друзья – не разлей вода. Говорят, в тюрьме сидели вместе. Ведь тогда о нашем плане им сообщил как раз Арменак, жил он тогда в Мартуни, когда я узнал о его предательстве, отправил туда Юзбашяна с несколькими бойцами. Юзбашян не справился, оставил в живых этого гаденыша, и тот ходил потом везде, трезвонил, что его семью уничтожили армянские бойцы, а не турки. Командарм был недоволен, Юзбашяна передали военному суду, и тот получил по заслугам. Знаешь, Зорик, эту тактику придумал командарм, оправдывает себя безотказно. Покараешь своих предателей и показываешь на врага, а потом можно и нужно поплакать по «невинно убиенным».

Мелкон чем больше рассказывал, тем больше волновался. Несмотря на это, не терял нити разговора. Алик удивлялся цепкости его памяти. Далее он продолжил:

– Нам важно не только изгнание из Армении азербайджанцев, но также воссоединение Карабаха и Армении. К сожалению, я не увижу возрожденную Великую Армению. Эта задача возлагается на вас, дети мои.

На этом месте Мелкон умолк, смотрел, уставившись взглядом в одну точку, будто спал с открытыми глазами. Зордан дал знак Алику, они встали из-за стола и спустились вниз; сказал, что такое бывает у дяди Мелкона, когда волнуется. Пройдет немного времени, придет в себя, и все будет в порядке. Они ходили по саду и говорили о старом Мелконе. Говорил в основном Зордан, в конце беседы сказал: