Текст книги "Последние часы в Париже"

Глава 14

Париж, апрель 1944 года

Себастьян

 
Кому Он внемлет – нам?
Иль ангелам? Иль демонам?
Что мыслит Он, смотря на нас,
Когда мы спим в тревожный час?[42]42
  Отрывок из стихотворения В. Гюго «Ночь» (1846).


[Закрыть]
 

Себастьян закрыл книгу стихов Виктора Гюго. Он устал, но сон отказывался приносить облегчение. Он выключил лампу, повернулся на бок, но ему было жарко. Слишком жарко. В маленькой комнате стояла нестерпимая духота. Хлопнула дверь. Должно быть, его коллега только что вернулся с ночной прогулки. Раздался легкий женский смех. Проклятие! Теперь всю ночь придется слушать, как скрипят пружины кровати.

Он снова включил лампу, мельком взглянув на часы: 2:30. Стук подкованных сапог прервал хихиканье, доносившееся из соседней комнаты. Он вскочил с постели, открыл окна, отодвигая защелку на ставнях, и высунулся наружу, вдыхая прохладный ночной воздух. Мимо прошагали трое солдат, держа винтовки стволами вверх. Они остановились перед многоквартирным домом чуть дальше по улице. Один из них прикладом вышиб дверь, и они вошли внутрь.

Через несколько минут они вышли обратно – теперь их винтовки были направлены на голову мужчины. Тот, все еще в пижаме, сцепил руки на затылке. Рядом с ним женщина в ночной рубашке вела за руку маленького ребенка. Когда Себастьян чуть дальше высунулся из окна, детские крики уже затихали, растворяясь в ночи.

Он хотел выбежать на улицу, остановить этот варварский произвол. Но сознавал собственное бессилие. Кто он такой? Да никто. Он тяжело опустился на кровать и, сжав кулаки, взялся колотить по матрасу, выплескивая свое отчаяние. Стены комнаты надвигались на него, душили, а кровать в соседней комнате со скрипом уносилась прочь. Он взглянул на свою униформу, висевшую на дверце шкафа. В полумраке она как будто насмехалась над ним, говорила: «Да. Я принадлежу тебе, а ты принадлежишь мне».

Схватив с прикроватного столика пачку «Житан», он закурил, уставившись на форму.

– Я тебе покажу, – пробормотал Себастьян.

Вынув сигарету изо рта, он встал и прижал зажженный кончик к темно-серой ткани кителя. Словно загипнотизированный, он смотрел, как огонь прожигает ее насквозь, а затем отступил назад, чтобы полюбоваться идеально круглой дыркой. Скрип кровати в соседней комнате внезапно прекратился, и все стихло. Себастьян затаил дыхание, ожидая, когда откроется и закроется дверь и женщина уйдет. Ему не пришлось долго ждать. Гостья с треском захлопнула за собой дверь. По крайней мере, теперь он мог вернуться в постель.

Он бросил окурок в пепельницу на прикроватном столике, погасил свет и лег в темноте. Вскоре накатили волны сна, обволакивая сознание. Он приветствовал их, надеясь, что они унесут его с собой. Но очередная волна обрушилась на него со страшной силой. Он резко проснулся, сердце бешено колотилось. Хенрик. Ему опять снился Хенрик. Россия. Приподнявшись, он вытер пот с липкого лба. Похоже, ему никогда не освободиться от этого. Никогда.

Он встал с кровати, сбросил с себя пижаму, швыряя ее на пол, и впопыхах натянул форму, не потрудившись надеть рубашку. Ему просто нужно было убраться из этой комнаты.

Он бродил по пугающе тихим улицам, а на рассвете наблюдал, как солнце встает над зданиями Османа, прежде чем проскользнул в café, чтобы выпить кофе с круассаном. Была суббота, и делать ему было нечего, поэтому он снова направился к книжному магазину, отчаянно нуждаясь в мало-мальски дружелюбном лице.

В магазине было пусто, и мсье Ле Бользек возился у кассы. Себастьян проследовал в пыльный угол, где хранились сборники стихов. Звякнул дверной колокольчик, и его словно током пронзило. Это была она. Элиз. Он заметил ее сомнения и догадался, что она хочет повернуться и уйти. Пускай, решил он. Имеет право.

Но мсье Ле Бользек уже бросился ей навстречу.

– Элиз. – Он расцеловал ее в обе щеки. – Рад тебя видеть. – Себастьян взял с полки книгу и притворился, что читает. – Как поживаешь? – донесся до него голос мсье Ле Бользека. – У меня есть кое-что для тебя, чтобы отнести на рю Клод Бернар.

Рю Клод Бернар? Знакомый адрес. Merde![43]43
  Дерьмо. (фр., груб.)


[Закрыть] Это же улица, где находится тот приют. Центр UGIF. Себастьян был уверен в том, что не ошибся.

Мсье Ле Бользек поспешил в заднюю комнату и вернулся с коричневым бумажным пакетом.

– Несколько книг и немного печенья для детей. – Себастьян затаил дыхание, ожидая ее ответа, но она промолчала. Он с трудом заставил себя не оборачиваться и не смотреть на них, а в следующее мгновение услышал, как она попрощалась:

– Au revoir, – и звякнул колокольчик. Она исчезла. Мсье Ле Бользек снова суетился возле кассы. Merde! Что же делать?

Он подошел к прилавку, ожидая, пока старик поднимет глаза. От волнения у него перехватило горло, когда он думал о том, что собирается сказать. Чудовищные картины гестаповского налета на приют заполонили сознание.

– Я невольно подслушал ваш разговор, – начал он.

– Что? – Мсье Ле Бользек настороженно наблюдал за ним.

– Рю Клод Бернар.

Глаза мсье Ле Бользека как будто потемнели.

– И что не так?

– Там находится центр UGIF, не так ли? Сиротский приют.

– Думаю, да. – Мсье Ле Бользек выдержал паузу. – Он существует на законных основаниях. А куда прикажете помещать всех этих детей, чьи родители были депортированы?

– Проблема не в этом. – Себастьян почувствовал, как по коже побежали мурашки, пока он пытался подыскать нужные слова. – У них могут возникнуть неприятности.

– Что ты имеешь в виду? – Мсье Ле Бользек подался вперед через прилавок, его лицо стало пепельно-серым.

– Я не могу сказать. – Себастьян и так выдал слишком много. Он не мог позволить себе большего. – Просто передайте ей, чтобы она была осторожна. Пусть предупредит всех, чтобы были осторожны.

Мсье Ле Бользек схватил его за руку.

– Что происходит?

– Возможно, за домом следят. – Себастьян отстранился. – Вам следует сообщить им.

– Что ты имеешь в виду? Почему за ними следят?

– Я не знаю.

– Но Элиз не сделала ничего плохого. – Какое-то мгновение двое мужчин смотрели друг другу в глаза, и каждый сознавал, что такой довод ни на что не влияет.

– Хорошо, я передам ей. Попрошу, чтобы она предупредила остальных, – уступил мсье Ле Бользек.

Себастьян резко повернулся и ушел, прежде чем у него возникло искушение сказать что-нибудь еще.

Глава 15

Париж, апрель 1944 года

Элиз

Мерный стук теннисного мяча отдавался у меня в ушах, когда я шла на работу через Люксембургский сад. Этот звук казался неуместным, как и распускающиеся ранние цветы. На первый взгляд здесь как будто ничего не изменилось, но, присмотревшись внимательнее, можно было заметить, что среди беззаботных прогуливающихся преобладают немецкие солдаты, и глаз резали таблички на газонах: Interdit aux Juifs – «Евреям вход воспрещен». Евреев с самого начала подвергли остракизму, а теперь постепенно, но верно изгоняли из города.

Я замерла на месте, и сердце учащенно забилось. Прямо передо мной нарисовался немецкий солдат.

– Вы не сфотографируете нас, пожалуйста? – Он улыбнулся.

Я молча кивнула, жалея, что у меня не хватило смелости проигнорировать его и уйти. Приняв мое молчание за согласие, он протянул мне громоздкий фотоаппарат, объясняя на плохом французском, какие кнопки поворачивать и нажимать. Я не произнесла ни слова, хотя он, казалось, и не заметил этого, а когда я подняла глаза на женщину, повисшую у него на руке, та отвела взгляд. Я отступила назад, направила камеру на парочку, и женщина широко улыбнулась, ее глаза сверкнули, а красная помада блестела, как порез на лице. Если она лишь притворялась счастливой, это у нее отлично получалось. Мне так и хотелось бросить камеру на землю, но вместо этого я повернула ее под углом, так что в кадр попали только их ноги. Это принесло мне некоторое удовлетворение, и, возвращая фотоаппарат, я улыбнулась.

– Guten Tag[44]44
  Добрый день. (нем.)


[Закрыть]. – Я выдержала паузу, вглядываясь в круглое довольное лицо солдата, и добавила вполголоса: – J’espère vous aurez ce que vous méritez[45]45
  Надеюсь, вы получите то, чего заслуживаете. (фр.)


[Закрыть].

Он просиял в ответ:

– Danke schön[46]46
  Спасибо. (нем.)


[Закрыть]. Merci, mademoiselle.

Я быстро зашагала прочь, чуть не споткнувшись о металлическую табличку Interdit aux Juifs. Я отшатнулась и уставилась на нее, вспоминая свою подругу Эллен, арестованную вместе с семьей во время облавы «Вель д’Ив»[47]47
  Крупнейшая серия массовых арестов евреев во Франции во время Второй мировой войны. С 16 по 17 июля 1942 года в Париже и его предместьях было арестовано более 13 000 человек. Vélodrome d’Hiver – в переводе с французского «Зимний велодром».


[Закрыть] в 1942 году. Их отвезли на Vélodrome d’Hiver, а оттуда, как я слышала, отправили в Дранси, транзитный лагерь. Я послала Эллен три письма, но так и не получила ответа. Где она теперь? Что с ней стало? Ярость и ненависть закипели во мне. Захотелось вырвать из земли этот дурацкий знак. Я бы так и сделала, но знала, что это никому не поможет и принесет мне удовлетворение лишь на короткий миг. Поэтому я продолжила свой путь.

– Bonjour, les filles[48]48
  Привет, девчонки. (фр.)


[Закрыть]. – Войдя в помещение банка, я сняла берет, закинула его вместе с легкой летней курткой на вешалку для шляп и поприветствовала своих коллег, чмокая их в щеки.

– Salut, Элиз. – Франсуаза подняла бровь. – По-видимому, сегодня нас посетят боши.

– Немцы, Франсуаза! – Мсье Дегард вошел в комнату. – Нельзя называть их бошами. Во всяком случае, здесь. И да, они хотят проверить некоторые счета. Кто отвечает за счет Дрейфуса?

– Я, – последовал мой ответ.

– Что ж, постарайся, чтобы все документы были у тебя под рукой.

Атмосфера оставалась напряженной до самого полудня, и мы испытали что-то вроде облегчения, когда один-единственный немецкий офицер вошел в банк как раз перед обеденным перерывом. Он оглядел помещение и щелкнул каблуками сапог. Хорошо хоть не зиговал «Heil Hitler!», как они обычно делали. Никто из нас не ответил словесно, но все мы подняли глаза, признавая его присутствие. Он был высоким и стройным, со здоровым румянцем на щеках. Бьюсь об заклад, в выходные он прогуливался по Люксембургскому саду.

– Счет Дрейфуса, – объявил он.

– Вот, все здесь. – Я почувствовала легкую дрожь в своем голосе и надеялась, что немец этого не заметил. Не хотелось, чтобы он думал, будто я его боюсь – это сразу дало бы ему ощущение превосходства, но он и так уже мнил себя хозяином положения. Это было видно по тому, как его глаза жадно обшаривали комнату, когда он, заложив руки за спину, важно направился ко мне. Они всегда одерживали верх.

– Bien, bien. – Он говорил с сильным акцентом, и я догадалась, что его французский далек от совершенства, что сняло остроту моего страха, хотя и напрасно. Я встала, протягивая ему папку.

– Assis, assis[49]49
  Сидеть, сидеть. (фр.)


[Закрыть]. – Его французский действительно резал слух, и я невольно задалась вопросом, всегда он так повторяет слова или это нервный тик? Даже не открыв папку, он прижал ее к груди и склонился надо мной. – Опустоши его.

Я отстранилась от него.

– Куда нужно перевести деньги? – Я подняла на него нарочито невинный взгляд, в то время как внутри у меня все кипело. Так вот что они задумали, вот в чем цель их визита.

– Ici, ici[50]50
  Сюда, сюда. (фр.)


[Закрыть]. – Он протянул мне клочок бумаги с номером счета.

– Это другой банк. Мне нужно напечатать письмо.

– Oui, oui[51]51
  Да, да. (фр.)


[Закрыть]. – В его голосе звучало нетерпение.

Я придвинула к себе пишущую машинку и вставила чистый лист бумаги. Хотя свободного места на столе почти не было, он приткнулся на самом углу, нависая над кареткой и заглядывая в текст, как будто не верил, что я правильно напечатаю цифры. В офисе воцарилась тишина, которую нарушали лишь стук клавиш, набирающих цифры и буквы, которые лишили бы семью всего их состояния, и его тяжелое дыхание, как у зверя, склонившегося над добычей. От этого звука по мне прокатилась волна гнева. Вот он, подлец, крадет деньги одного из наших клиентов прямо у нас под носом, и мы ничего не можем с этим поделать.

Остаток дня я провела, погрузившись в таблицы с цифрами, рассчитывая проценты, темпы роста и налоги. Это унесло меня из настоящего в мир чисел. На числа можно положиться. Они не лгут, по крайней мере, если вы умеете их читать. А я умела. Я слишком хорошо понимала, как немцы установили обменный курс, обесценив франк и повысив стоимость немецкой марки. И базирующиеся здесь солдаты, которым платили в марках, становились намного богаче, что позволяло им кутить в наших ресторанах, куда мы и зайти не смели. Они могли покупать дорогие духи, шарфы Hermès и шелковые чулки для своих жен, оставшихся в Германии, в то время как нам приходилось довольствоваться переделкой старой одежды. Они сорили нашими деньгами, как будто бы их заработали, как будто имели на них право, тогда как на самом деле просто крали эти деньги прямо у нас на глазах. Грабители! Убийцы и воры! Боже, как я их презирала.

В тот вечер я шла с работы быстрым шагом, и кровь все еще кипела от гнева на нацистов и на саму себя как на соучастницу. Merde! Я обещала маме, что куплю немного хлеба. Я повернула назад, вспомнив, как она говорила, где сегодня можно его раздобыть. Она оказалась права. Когда я добралась до булочной, там уже выстроилась длинная очередь. Я встала в хвост, позади двух пожилых женщин. Они разговаривали так громко, что я невольно подслушала.

– Нам бы хватало еды, если бы боши не были такими жадными свиньями.

– Тсс!

– О, не волнуйся. В этой очереди их нет. – Женщина огляделась вокруг, цинично посмеиваясь. Я поймала ее взгляд и улыбнулась. – И могу поспорить на свой последний сантим, что в этой очереди нет и ни одного коллаборанта. Здесь только мы, лопухи.

– Заткнись, Мишлин!

– Не дрейфь. Им нет дела до нас, старушек. Мы им неинтересны. – Она снова повернулась ко мне. – Ты потому подстригла волосы?

– Прошу прощения? – Я знала, что она имеет в виду, но ее прямота меня обескуражила.

– Ты не хочешь привлекать их внимание, не так ли?

Я невольно тронула свои волосы, как будто оправдываясь.

– Мне нравятся короткие стрижки.

– Да, тебе идет. Глаза сразу выделяются. – Она сделала паузу. – Но мужчины предпочитают длинные волосы.

– Мне все равно.

Она снова рассмеялась, запрокидывая голову.

– Bien dit! Хорошо сказано! Если бы не мужчины, мы бы не стояли здесь в этой проклятой очереди, не так ли?

– Нет, – заговорила ее спутница. – Мы бы танцевали, пели… ели.

– Будь они неладны!

– Все одинаковы.

Я присоединилась к их смеху, радуясь тому, что очередь продвигается. Мне повезло: это был один из тех редких случаев, когда ранним вечером удавалось купить хлеб. Сжимая в руке половинку багета, я возвращалась домой через Люксембургский сад. Озеро мерцало в лучах предзакатного солнца, и, как обычно, немецкие солдаты прогуливались со своими подружками, словно хозяева этого места. Я громко вздохнула, проходя мимо одного из них, лобызающего девушку. Кровь закипела в моих жилах, и я с трудом подавила желание дать пощечину этой потаскухе, накричать на нее. Какого черта она целуется с врагом?

Все безнадежно. Слишком многие из нас приняли их, потакали им, вместо того чтобы сопротивляться. И нельзя было точно знать, кому можно доверять, а кто может предать. Я считала, что так не должно быть; нам следует держаться вместе. Но некоторые решили, что могут извлечь выгоду из сложившейся ситуации, и воспрянули антисемиты, которые были только рады избавиться от евреев. На глаза опять попалась табличка – Interdit aux Juifs. Та самая, о которую я чуть не споткнулась утром. Повинуясь порыву, я пнула ее ногой. Видимо, она была не так уж надежно закреплена, потому что с глухим стуком упала на землю. Merde! Я быстро зашагала прочь.

– Что вы делаете? – Ко мне направлялся тот немец, мимо которого я только что прошла.

Сердце замерло. А в следующий миг я инстинктивно пустилась в бегство, уверенная в том, что он не погонится за мной, не бросит свою подружку.

Ох, как я ошиблась. Стук шагов позади меня становился все громче. Я рванула за угол.

И налетела прямо на полицейского.

– К чему такая спешка, мадемуазель?

Я попыталась отстраниться, но он положил руку мне на плечо и усилил хватку.

– Vos papiers![52]52
  Ваши документы! (фр.)


[Закрыть] – Я уронила хлеб. – Vos papiers! – снова гаркнул он. Дрожащими пальцами я нащупала защелку на сумке. Внутри был сущий бардак. Бумаги, книги, ручки – все смешалось. Я порылась в этом ворохе, отчаянно пытаясь найти удостоверение личности.

Подоспел и немец, его грудь тяжело поднималась и опускалась после пробежки.

– Вы арестованы, – прошипел он между вздохами. Мне стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, я выронила сумку, и ее содержимое высыпалось наружу. Немец достал наручники и заломил мне руки за спину. Я уставилась на свои вещи, разбросанные по земле. Голова кружилась. Это не должно было произойти!

– Сложи ее вещи обратно в сумку! – крикнул он полицейскому.

Но это происходило! Надо было что-то делать. Я сглотнула, выдавливая слова из пересохшего горла:

– Я споткнулась о табличку. Я не хотела ее опрокидывать. Мне очень жаль! – Я посмотрела на немца. Тот молчал, холодно глядя на меня. – Простите, – пролепетала я.

Он занес руку, но я пропустила момент удара. И вздрогнула от неожиданной пощечины. Я отшатнулась назад и краем глаза заметила, что его подруга пристально смотрит на меня.

– Я забираю ее на рю де ля Помп! – крикнул немец.

О боже, нет! Только не в штаб-квартиру гестапо! В отчаянии я посмотрела на полицейского, но тот отвернулся, явно не желая впутываться в это дело.

– Рю де ля Помп? – тихо заговорила женщина. – Но я думала, что мы проведем вечер вместе…

Немец взглянул на нее и шумно вздохнул.

– Разве ты не видишь, что у меня неотложные дела?

– Но разве полицейский не может ее задержать?

Я затаила дыхание, с ужасом ожидая его ответа. Но все еще надеясь на чудо.

– Нет! Как я могу ему доверять? Мне придется сделать это самому. Она посягнула на немецкую собственность.

Я посмотрела на женщину и увидела, что она колеблется.

– Но Стефан, я так ждала этого вечера. – Она положила руку ему на плечо. – В кои-то веки тебе не надо идти на службу.

– Я всегда на службе!

Она поймала мой взгляд, и я увидела в ее глазах печаль и сожаление. Во всяком случае, она пыталась мне помочь.

Немец схватил меня за локоть и потащил через сад – к припаркованной черной машине. Он грубо втолкнул меня на заднее сиденье, и я больно ударилась плечом. Меня прошиб холодный пот. Они что же, собирались допрашивать меня? Допрос. Одно это слово приводило в ужас. Я зажмурилась, пытаясь прогнать мысленные картины того, как меня избивают, вырывают мне ногти, бьют током. Стоп! Этому не бывать. Я признаюсь, что сбила ногой табличку. Тогда они оставят меня в покое, может быть, отправят в тюрьму на несколько дней. Еще один спазм страха пронзил меня насквозь.

Когда мы прибыли на рю де ля Помп, немец выволок меня из машины и повел в здание. Эсэсовцы расхаживали с важным видом, выкрикивая приказы. У меня подгибались коленки, пока он тащил меня по коридору. В какой-то момент я споткнулась и чуть не упала. Он подхватил меня, а затем толкнул на металлический стул возле кабинета. Я закрыла глаза и мысленно молилась Богу, в которого больше не верила.

Глава 16

Париж, апрель 1944 года

Себастьян

Шесть часов вечера, а Себастьян все еще сидел за рабочим столом. День выдался особенно напряженным, и голова раскалывалась от предательских слов, сочащихся из писем, которые он переводил. Как такое возможно, чтобы люди доносили на своих соседей? С таким же успехом они могли бы взять оружие, пойти и расстрелять неугодных. Этот коварный способ, когда кто-то походя распоряжался судьбой своих соседей-евреев под видом «обеспокоенного гражданина», вызывал у него тошноту. И мигрень в придачу.

Рядом зазвонил телефон, заставляя его подпрыгнуть. Он поднял трубку.

– Heil Hitler!

– Heil Hitler! Здесь офицер Веннер. Вы нужны нам на допросе, рю де ля Помп. Наш переводчик заболел.

– Слушаюсь, офицер Веннер.

– Явиться сразу ко мне, первый этаж.

Себастьян встал из-за стола, схватил портфель. Сердце учащенно забилось, когда он вообразил, что его ждет. До этого его лишь раз вызывали переводить на допросе, и все закончилось так плохо, что он думал, ему, как слабонервному, больше не доверят такое дело. Его вырвало, когда они привязали руки заключенного к столу и достали плоскогубцы.

Он спустился в метро и сел в первый вагон, всегда зарезервированный для немцев. Он заметил нескольких евреев, протискивающихся в последний вагон, и невольно задался вопросом, как им удалось продержаться так долго в условиях, когда каждый месяц спускали квоты на депортацию.

Когда он вошел в штаб-квартиру гестапо, волоски у него на руках встали дыбом, а по спине пробежала дрожь. Мужчины и женщины в форме стучали по клавишам пишущих машинок, настолько поглощенные работой, что даже не поднимали глаз, когда он проходил мимо. Какой-то шум в дверях заставил Себастьяна обернуться. Мужчина кричал и ругался по-французски, когда группа немецких солдат втащила его внутрь и повалила на пол. Себастьян отвернулся, как только тяжелые солдатские сапоги нанесли несчастному первые удары по почкам. Немецкий офицер выбежал из своего кабинета.

– Стойте! – крикнул он. – Мне нужно вытянуть из него информацию. Ведите его ко мне. – Постепенно мучительные звуки ударов стихли, и солдаты поволокли мужчину к кабинету. Его ноги торчали в разные стороны, вывернутые под неестественными углами.

Провожая взглядом эту жуткую процессию, Себастьян заметил четырех горожан, сидевших у дверей другого кабинета. Он снова оглянулся. Среди них была та женщина. Элиз. Она мельком взглянула на него, и в ее глазах проскочила искра узнавания. Себастьян холодно посмотрел на нее, надеясь, что она правильно истолкует его намек; не следовало подавать вида, что они знакомы.

Пока все вокруг увлеченно наблюдали за тем, как тащат арестованного, Себастьян увидел для себя маленькое окно возможностей. И не преминул воспользоваться моментом. Он подошел к Элиз и обратился к ней властным голосом:

– Следуйте за мной.

Не говоря ни слова и не поднимая глаз, она поднялась со стула. И последовала за ним, когда он направился обратно тем же путем, каким пришел. Удары сердца глухо отдавались у него в ушах, сливаясь с монотонным стуком клавиш пишущих машинок. Себастьян уже все продумал: если кто-нибудь их остановит, он сделает вид, будто не имеет к ней никакого отношения.

Друг за другом они прошли через массивные деревянные двери, спустились вниз по дороге и свернули за угол. Отойдя подальше от здания, он остановился и обернулся. Она чуть не налетела прямо на него. Он схватил ее за плечи и почувствовал, что она вся дрожит, а черные зрачки расширяются, превращаясь в большие озера страха. Он быстро потащил ее через улицу в подъезд многоквартирного дома, а затем вывел во внутренний двор.

– Что ты там делала? – Он крепко держал ее за предплечья. Осознавая, что его пальцы впиваются слишком глубоко, он ослабил хватку.

– Я сшибла одну из тех табличек, – пролепетала она. – Interdit aux Juifs.

– Что? О чем ты говоришь?

– Это было в Люксембургском саду. Меня засек немецкий офицер.

– Но… – Он ничего не понимал.

– Я пнула ее ногой. Я не думала, что она упадет.

– Тебя за это привели сюда? – Они отправили ее в штаб-квартиру гестапо из-за такой ерунды?

– Офицер как будто взбесился. Я не смогла найти свое удостоверение личности.

У него возникло абсурдное желание громко рассмеяться.

– Опять?

– Оно было в сумке, но оттуда все высыпалось. Я запаниковала.

– Где оно сейчас? – Его руки все еще сжимали ее плечи.

– Я не знаю. Где-то в сумке.

– Разве они не просили его предъявить, когда тебя привезли?

– Нет. Там все кричали. А меня просто заставили сесть на тот стул.

Облегчение захлестнуло Себастьяна, отчего закружилась голова. Он отпустил ее плечи и накрыл глаза ладонями. Ей только что чудом удалось спастись.

– Спасибо. – Она сделала паузу. – Себастьян.

Она назвала его по имени! Кто бы мог подумать, что она знает, как его зовут. Он посмотрел в ее зеленые глаза, и все вокруг стало резче, отчетливее; запах жасмина, ползущего по соседней стене, грохот грузовиков на улице снаружи. Время замедлилось, как будто не хотело его отпускать.

Но потом время наверстало упущенное.

– Иди прямо домой. – Он положил руки ей на плечи. – Никому ни слова о том, что произошло. Просто иди домой и сиди тихо.

Элиз кивнула, и он увидел, как она сглотнула, прежде чем повернулась и пошла прочь.

Он медленно выдохнул, сердце все еще колотилось. Возможно, он спас ей жизнь. Может быть, сходит с ума. А может, ему стоит сойти с ума? Вместо того чтобы вернуться в гестапо, вместо того чтобы помогать на допросе, он мог бы пойти за ней, схватить ее за руку, и они сбежали бы вдвоем.

Хватит фантазировать! Нет, он должен вернуться туда, сделать вид, будто только что прибыл. Он вдохнул полной грудью, вживаясь в роль, которую ему предстояло сыграть.