Текст книги "Последние часы в Париже"

Глава 22

Париж, апрель 1944 года

Элиз

Ровно в 6:30 я стояла перед церковью Сен-Поль – мои волосы блестели после мытья, в сумочке лежала пара настоящих чулок. Я решила не надевать их, пока не сяду в машину, на случай, если встречу кого-нибудь из знакомых. Любую женщину, которая смогла бы раздобыть чулки, немедленно заподозрили бы в сотрудничестве с немцами.

Мне не пришлось долго ждать, пока подъедет черная машина. Опустив голову, я забралась внутрь, и, не говоря ни слова, мы тронулись с места.

Себастьян едва взглянул на меня, но вел машину так, словно находился в глубокой сосредоточенности.

– Все в порядке? – Мне стало интересно, не сожалеет ли он о своем решении ввязаться в эту историю.

– Да, конечно. Но я нервничаю из-за этого ресторана. Он ведь только для немцев. Тебе он не понравится. – Он сделал паузу. – И мне тоже.

– Не имеет значения, все это часть плана. Ты прав, нам нужно играть свои роли, чтобы минимизировать риски.

Поездка по пустынным улицам не заняла много времени, и вскоре мы припарковались возле массивной красной двери. Мужчина в фуражке швейцара открыл водительскую дверцу, и Себастьян вышел, протягивая ему ключи. Накинув на голову шарф, я вышла из машины со стороны пассажирского сиденья. Себастьян тотчас оказался рядом, обнял меня за плечи и повел к двери. Дрожь пробежала по моей спине, и на этот краткий миг я почувствовала себя защищенной, даже счастливой, как если бы мы были влюбленной парой и собирались вместе поужинать.

Он открыл передо мной дверь, и на меня обрушились тепло, свет и музыка, радостные и почти забытые звуки: люди смеялись и болтали, кто-то играл на пианино. Официант без намека на неодобрение подвел нас к столику, и как только нас усадили, появился другой, размахивая нарядными книжками меню.

– Un aperitif, monsieur?

– Oui, deux verres de champagne, s’il vous plait[53]53
  Аперитив, мсье? – Да, два бокала шампанского, пожалуйста. (фр.)


[Закрыть]. – Себастьян заказал для нас обоих.

После того как официант исчез, я заглянула в меню.

– Здесь по-немецки!

– Тсс, я переведу для тебя. Не волнуйся, кухня по-прежнему французская! – Он тихо рассмеялся, затем зачитал меню. – Из закусок – улитки или фуа-гра, горячие блюда – говядина по-бургундски, confit de canard[54]54
  Утка конфи – популярное французское блюдо из утки, приготовленное путем медленного томления мяса при низкой температуре. (фр.)


[Закрыть] или свинина.

Три разных вида мяса! Как такое возможно? Откуда, черт возьми, они все это взяли? Я оглядела других посетителей: сплошь немцы в военной форме, большинство в компании хорошо одетых француженок. Мне пришла в голову мысль, что теперь я одна из этих женщин. Они громко и чересчур восторженно смеялись, и я не могла не почувствовать прилив стыда. Привлекательная женщина с копной блестящих темных волос, ниспадающих каскадом вокруг бледного лица, перехватила мой взгляд и улыбнулась. Я поймала себя на том, что улыбаюсь в ответ, и в этот краткий миг между нами проскочило взаимное понимание молчаливого соучастия. Мы обе играли свои роли по причинам, известным только нам самим.

Официант вскоре появился с нашим шампанским, готовый принять заказ. Изголодавшаяся, я выбрала самые сытные блюда в меню; фуа-гра и утку. Когда официант ушел, Себастьян поднял свой бокал.

– За мир.

– За мир. – Я подняла бокал и коснулась им края бокала Себастьяна, глядя ему в глаза. Было бы невежливо не сделать этого. Я не могла не заметить аквамариновый оттенок его голубых глаз. Опустив взгляд, я сделала глоток. Легкие воздушные пузырьки лопались у меня на языке. Я закрыла глаза, вспоминая особые случаи, когда мы пили шампанское; радостный напиток, полный надежды и ожиданий, и даже в этой клоаке, кишащей нацистами, я почувствовала его магию. И в тот момент я знала, что однажды Франция снова будет нашей. Я посмотрела на Себастьяна и улыбнулась; мое сердце воспарило.

Он ответил широкой мальчишеской улыбкой.

– Когда эта война закончится, мы вместе откроем бутылку шампанского. – Он не сказал, кто победит, но мы оба знали, что дни Германии сочтены. Жадность Гитлера и его неутолимая жажда власти должны были привести к краху.

Мы едва пригубили шампанского, когда вновь появился сомелье с бутылкой в руках. Этикетка была скрыта под толстой белой салфеткой, которой он принялся размахивать в воздухе, словно исполняя какой-то волшебный трюк.

– Сотерн, урожай 1939 года, – объявил он.

Себастьян торжественно продегустировал вино и одобрительно кивнул, тоже играя роль. Никто бы не догадался, что мы замышляем. Затем принесли фуа-гра и корзинку с тонкими гренками. Себастьян отрезал кусочек мягкой печени, положил его на гренок и посыпал крупинками морской соли. Я последовала его примеру, но когда добавила соль, мне вспомнились мама и Изабель дома, перед тарелками капустного супа. Я подумала о том, чтобы завернуть немного еды в салфетку и незаметно положить в сумочку. Но мама понятия не имела, где я нахожусь. И пришла бы в ужас, узнав о том, что я была в немецком ресторане.

Чувствуя себя неловко, я все-таки попробовала гренок с фуа-гра. Печенка таяла у меня на языке, оставляя приятное теплое ощущение во рту. Я сделала большой глоток сотерна. Уж сколько лет я так сытно и вкусно не едала, и пришлось заставить себя сбавить темп, чтобы не стошнило. До меня вдруг дошло, что Себастьян почти не сказал ни слова.

– Расскажи мне о Германии. – Я предпочла, чтобы говорил он; это позволило бы мне наслаждаться едой. – Каково было там расти?

Его брови сошлись вместе, когда он пристально посмотрел на меня.

– Тогда мне следует рассказать тебе о своей бабушке. Она была француженкой. И весьма яркой личностью. Любила читать. В ее блестящей кожаной сумочке всегда были припасены леденцы. – Он ухмыльнулся. – Мы часами посасывали их, изучая ее драгоценную коллекцию книг. Она заставляла меня читать ей вслух: Les Trois Mousquetaires, Les Misérables, Le Comte de Monte-Cristo…[55]55
  «Три мушкетера», «Отверженные», «Граф Монте-Кристо». (фр.)


[Закрыть]

– Le Comte de Monte-Cristo? Обожаю эту книгу. После стольких испытаний он все равно возвращается.

– Да, добро побеждает зло. Собственно, из чего состоят все великие истории.

– Только истории?

Он сделал паузу и продолжил:

– Раньше мы проводили много времени вместе; мои родители всегда были слишком заняты. Мы с бабушкой называли себя Les Deux Complices. – Où est mon petit complice?[56]56
  Пара сообщников. – Где мой маленький сообщник? (фр.)


[Закрыть] – говорила она нараспев, когда искала меня. Это ужасно злило моих родителей. – Он замялся, на мгновение задерживая на мне взгляд. – Она была храброй.

– Что ты имеешь в виду?

Он наклонился ближе и понизил голос.

– Однажды мы гуляли по городу – еще там, в Дрездене, – когда мимо проходили парадом отряды СА, гитлеровских штурмовиков. В таких случаях надлежало вскинуть руку в нацистском приветствии, иначе тебе грозили большие неприятности, возможно, даже арест, но она затащила меня в подъезд соседнего дома и прошептала: «Pas ça![57]57
  Только не это! (фр.)


[Закрыть]» – Я был так напуган. Я не хотел их ослушаться.

– Ты был просто ребенком. – Я с удивлением поймала себя на том, что подыскиваю ему оправдания. – Твоя бабушка умерла? – Я увела разговор в сторону. – Ты говорил о ней в прошедшем времени.

– Нет. – Крохотная морщинка залегла между его бровей, как будто он не осознавал этого, пока я не подсказала. – Должно быть, потому, что все это ощущается как в прошлой жизни, там, в Германии. Мне трудно поверить, что я могу увидеть ее снова.

Я хотела сказать ему, что они обязательно увидятся, что война не будет длиться вечно, что однажды мы снова обретем свободу, чтобы быть со своими семьями и жить так, как хотим. Но кто бы на моем месте мог предложить такие слова утешения? Поэтому я промолчала.

– Конечно, моим родителям жилось очень тяжело. У нас было так мало денег. – Он криво улыбнулся. – Помню, мы с братом лазали по садам, трясли яблони. Мама притворялась сердитой, но была счастлива, когда мы приносили яблоки. – Он глотнул вина. – Деньги, деньги, предмет постоянного беспокойства. Они буквально исчезали у тебя на глазах. Люди шутили, что в банк нужно ходить с тачкой; буханка хлеба, которая утром стоила одну марку, к вечеру могла обойтись в восемь тысяч. Банкноты обесценивались в одночасье. Кому-то платили три раза в день, и тогда семья собирала дневной заработок и бежала тратить его в течение пяти минут. Приходилось носить с собой тонну бесполезных банкнот, чтобы иметь возможность купить хоть что-нибудь.

– Я слышала, что это была беда.

Он кивнул.

– Нам повезло: мой отец был государственным служащим, так что, по крайней мере, знал, что ему будут платить каждый месяц. На следующий день после того, как он получал зарплату, мама будила нас в пять утра, и мы все, даже бабушка, отправлялись на рынок. Мне было только три или четыре года, и отец возил меня в самодельном прицепе. На обратном пути я шел пешком, потому что прицеп нагружали продуктами, запасы делали на целый месяц. Надо было потратить деньги, прежде чем они обесценятся, и мы скупали все что могли – мясные консервы, сухие бобы, все, что долго хранилось. – Он посмотрел куда-то вдаль. – Я любил эти утренние походы. Мы были все вместе, и моя мать казалась счастливой, что бывало нечасто.

Я была полностью поглощена его рассказом и не заметила, как к нашему столику приблизилась певица. Пианист резко оборвал мелодию, а затем снова заиграл, уже в другом ритме. Положив руку на плечо Себастьяна, женщина смотрела мне в глаза, когда запела:

 
Elle fréquentait la Rue Pigalle…
Она бывала часто там, на улице Пигаль…
 

Это же песня о проститутке! Люди за соседними столиками подняли головы, некоторые постукивали пальцами в такт. Немцы, вероятно, не поняли ни слова.

К моему облегчению, женщина отвернулась, оставляя меня гадать, что все это значило. Неужели она приняла меня за элитную проститутку? Да не плевать ли? Я делала то, что считала своим долгом.

Официант убрал наши тарелки и через несколько минут появился с горячим, аккуратно выставляя блюдо передо мной и поворачивая его так, чтобы утиная ножка эффектно смотрелась на ложе из фасоли и картофеля.

– Bon appétit[58]58
  Приятного аппетита. (фр.)


[Закрыть]. – Себастьян снял ножом жирную кожицу с утки, обнажая мясо под ней.

Я наблюдала, как сливочное масло тает на горячей зеленой фасоли, оставляя за собой желтый жирный след, и вилкой подцепила стручок; фасоль была твердой и свежей. Я попробовала картофель: он оказался хрустящим снаружи и мягким внутри, именно таким, как я любила. Вооружившись ножом и вилкой, я сняла кожицу с утки и отрезала кусочек темного мяса.

Глава 23

Париж, апрель 1944 года

Себастьян

Себастьян приехал обратно в отель и припарковал машину снаружи. Поднявшись к себе, он улегся одетым на кровать и закурил сигарету, наблюдая, как дым спиралью тянется к потолку. Несмотря на то, что ему предстояла опасная задача, на сердце было легко. Вечер прошел волшебно; они с Элиз разговаривали, как обычная пара при первом знакомстве, когда хочется лучше узнать друг друга; ему нравилось рассказывать о своем прошлом, хотя он сознавал, что она очень скупо говорит о себе. Он понимал ее сдержанность и не давил на нее.

Он перевернулся на другой бок и поставил будильник на четыре утра, на случай, если заснет. Но до звонка будильника так и не сомкнул глаз; его разум метался среди мыслей об Элиз и тревог, связанных с вывозом детей. Пришлось напомнить себе, что никто не остановит немецкого солдата в немецкой машине. Вряд ли он вообще рисковал. Ну, разве что самую малость.

Когда он спустился к машине, было мертвенно тихо, вокруг ни души. Он быстро сел за руль и поехал по пустынным улицам, останавливаясь только на красный сигнал светофора. Легкий стук по стеклу во время одной из таких остановок заставил его подпрыгнуть. Возле машины стоял молодой солдат. Но Себастьяну некогда было объясняться. Он проигнорировал патруль и умчался прочь.

Себастьян припарковался на рю Клод Бернар, гадая, проснулся ли «обеспокоенный гражданин», наблюдающий за приютом. Впрочем, это не имело значения, даже если кто и наблюдал. Напротив, они бы с радостью подумали, что их письмо воспринято всерьез, и вот, пожалуйста, немецкий солдат проводит ночной рейд. Входная дверь была открыта, как и говорила Элиз, и он сразу вошел внутрь.

Маленькие дети, облепившие худощавую даму, еще сильнее прильнули к ее ногам, когда увидели его. Девочка лет семи с длинными темными волосами всхлипывала.

– Шшш, – прошептала дама. – Я же сказала, он пришел, чтобы помочь вам. Он отвезет вас в безопасное место.

Девчушка энергично замотала головой, в широко распахнутых карих глазах застыл страх.

Себастьян присел на корточки, думая, что мог бы выглядеть менее устрашающе, если бы сравнялся с ними ростом. Но они попятились еще дальше назад, цепляясь за юбку дамы. Наконец вперед шагнула девочка ростом повыше – худющая, с бледной, почти полупрозрачной кожей.

– Куда ты нас везешь? – Она уставилась прямо на него, словно бросая ему вызов.

Себастьян улыбнулся, как он надеялся, тепло.

– Я везу вас в книжный магазин.

– В книжный магазин? – Девочка нахмурилась. – Почему?

– Потому что если вы будете вести себя очень тихо, никто не догадается, что вы там. И можете читать столько книг, сколько захотите.

– Я хочу остаться здесь. – Маленький мальчик потянул даму за юбку, глядя на нее снизу вверх. – Пожалуйста.

– Ну же, мы ведь обо всем договорились. – Дама говорила теплым и вкрадчивым голосом. – Если хочешь снова увидеть своих родителей, ты должен вести себя очень тихо и делать в точности то, что тебе велят.

У одного из малышей вырвался всхлип. Себастьян хотел быстрее покончить с этим, опасаясь, что их страх перерастет во что-то неконтролируемое, если они будут ждать еще дольше.

– Идите за мной к машине, – сказал он.

Дама подтолкнула детей вперед, и они без лишних слов последовали за Себастьяном. Он открыл дверцу заднего сиденья:

– Залезайте и ложитесь. – Он придерживал дверь одной рукой, а другой подпихивал их внутрь, поторапливая. Вскоре все набились на заднее сиденье. – Не высовывайтесь. Чтобы никто вас не видел. – Дети послушно сплелись тонкими конечностями.

Прежде чем тронуться с места, он оглядел окна, выходящие на приют. В одном из них, как ему показалось, он увидел чье-то лицо, но, должно быть, это разыгралось воображение. Никто не стал бы дежурить у окна в такую рань, в четыре утра. Себастьян затаил дыхание, когда ехал по рю д’Ульм, мимо университета, теперь захваченного немцами. Тишину в машине нарушали лишь звуки дыхания детей и мягкое урчание мотора.

Он завернул за угол, когда из ниоткуда появился мужчина. Себастьян ударил по тормозам. Детей с глухим стуком отбросило к спинкам сидений. Двое малышей вскрикнули.

– Тсс, – прошипел Себастьян. – Замолкните.

Наступила тишина, как будто вся машина перестала дышать. Сердце Себастьяна билось так, что удары отдавались в барабанных перепонках. Мужчина рассмеялся, хлопнул по капоту и подошел к водительскому окну.

Нога Себастьяна зависла над педалью акселератора. Может, нажать на газ? По плащу и фуражке мужчины он понял, что это офицер. Пьяный офицер. Запомнит ли пьяница номерной знак? Себастьян не мог так рисковать. Он убрал ногу и опустил стекло.

– Guten Abend[59]59
  Добрый вечер. (нем.)


[Закрыть]. – Себастьян намеренно растягивал слова, изображая полную расслабленность.

– Guten Abend, – невнятно произнес офицер. Он наклонился, заглядывая в машину, дыхнув парами виски в лицо Себастьяну. Сзади донеслось хныканье. Себастьян тут же закашлялся, чтобы заглушить эти звуки, чувствуя, как на лбу выступает пот. Слава богу, ночь была темная, и фонари не горели.

– Потерял свою машину. – Офицер громко рассмеялся. – Отвезешь меня домой, а? – Он уже подходил к пассажирской двери и вскоре забрался внутрь. Рухнув на сиденье, он испустил долгий вздох. – «Мажестик», – сообщил он адрес, как если бы Себастьян был таксистом.

Проклятие! Сердце заколотилось. Теперь Себастьяну предстояло пересечь реку и тащиться по всей улице Риволи.

– Конечно. – Он включил передачу и тронулся с места, мысленно умоляя детей затаиться. Он вдруг с ужасом осознал, что они не поймут этого обмена репликами по-немецки. Они могли подумать, что он их сдает. Боже! Если бы офицер их увидел, он бы так и сделал; их отправили бы прямиком в Дранси.

– Повеселился этой ночью? – Офицер снова рассмеялся. – Я погулял на славу!

– Да, спасибо. – Себастьян хотел продолжить разговор, чтобы замаскировать какой-либо шум сзади. – Отлично провел время. Поужинал на Монмартре. А вы?

Мужчина уже храпел.

Себастьян медленно выдохнул.

– Не волнуйтесь, – прошептал он скорее себе, чем детям. – Все будет хорошо.

Офицер что-то пробормотал, ерзая на сиденье.

Себастьян весь напрягся, как будто мог остановить время. Храп возобновился. Сзади не доносилось ни звука.

Когда он остановился перед гранд-отелем, к машине подбежал привратник, чтобы помочь офицеру выбраться. Он наклонился, подхватил мужчину под руку, при этом поворачивая голову в сторону заднего сиденья.

У Себастьяна холодок пробежал по затылку.

Наконец привратник выпрямился, поддерживая офицера под руку.

– Что это за запах? Сзади как будто мочой несет.

– Он не стал дожидаться ответа, а быстро повернулся и повел офицера в сторону отеля.

Едкий запах мочи достиг ноздрей Себастьяна, и он резко выдохнул, затем нажал на педаль и рванул с места. Теперь ему предстояло почистить салон, прежде чем отдавать машину обратно.

– Молодцы, – прошептал он. – Вели себя очень хорошо. Сейчас едем в книжный магазин. – Он почувствовал прилив гордости за этих детей, которых толком и не знал.

Подъехав к книжному магазину, он вышел из машины и открыл заднюю пассажирскую дверь.

– Теперь можете вылезать. – Себастьян говорил вполголоса. – Идите в магазин. – Сверкающие в темноте круглые глаза уставились на него. – Все в порядке, здесь безопасно. – Он потянул за одну из ручек. Маленькая ладошка вцепилась в него, и вскоре рядом с ним стояла девочка.

– Даниель описался. – Она в нерешительности смотрела на него. – Он не виноват. Это просто от страха.

Мсье Ле Бользек распахнул дверь магазина и стоял на пороге в пижаме, знаком подзывая детей. Ладошка выскользнула из руки Себастьяна, и девочка вошла в магазин. Себастьян вытащил еще четверых детей, подталкивая их вперед. Что, если бы мимо проехала другая немецкая машина? Он не мог стоять здесь просто так. В любую минуту мог появиться кто-нибудь и поинтересоваться, что происходит. Надо было спешить.

В машине оставался еще один малыш; он лежал, свернувшись в тугой клубок, и хныкал. Себастьяну почему-то вспомнилась соседская собака, вечно сидевшая на привязи. Все знали, что хозяин ее бьет, но никто ничего ему не говорил, просто отворачивались, когда проходили мимо того дома. Себастьян однажды просунул через забор оставшуюся куриную косточку, и бедное животное натянуло поводок, пытаясь добраться до нее, но безуспешно. Себастьян чувствовал себя ужасно, понимая, что своей добротой лишь причинил собаке еще больше страданий.

Запах мочи ощущался все сильнее.

– Мы должны идти. – Себастьян потянул малыша за руку, но тот сопротивлялся, его острые лопатки ходили ходуном. Тогда Себастьян обхватил его за талию, вытащил наружу и понес на руках, удивляясь тому, каким невесомым казался ребенок. – У нас тут случилась небольшая неприятность. – Себастьян выразительно посмотрел на мсье Ле Бользека.

– Пойдем, сынок, найдем тебе чистую одежду. – Мсье Ле Бользек увел ребенка за руку.

Себастьян посмотрел на дрожащих, сбившихся в кучку детей. Он хотел сказать им что-то в утешение, приободрить, даже восхититься их мужеством. Но все слова замерли у него на губах. Вместо этого он опустился на колени и протянул к ним руку. Девочка – та, что повыше ростом, – с минуту смотрела на нее, а затем вложила свою хрупкую костлявую ладошку ему в руку и легонько ее пожала. Остальные последовали ее примеру, и каждый из них молча пожал ему руку.

Себастьян кивнул им, поднялся и вышел из магазина, смаргивая навернувшиеся на глаза слезы.

Глава 24

Париж, май 1944 года

Элиз

Прошло пять дней, а новостей никаких. Я пыталась жить привычной жизнью – ходила на работу, стояла в очередях за продуктами, но мысли о детях не давали мне покоя. Что с ними? В безопасности ли они? Удалось ли переправить их дальше? Я начинала жалеть о том, что согласилась держаться подальше от книжного магазина и приюта; мне нужно было знать, что стало с детьми. Но поиском passeur занималась Анаис, и они не хотели, чтобы я вмешивалась. Я была той ниточкой, что могла связать приют с книжным магазином.

В пятницу днем, когда я сидела за своим столом и просматривала какие-то счета, ко мне подошла Франсуаза.

– У тебя все в порядке? – спросила она. – Ты выглядишь такой обеспокоенной.

– Да, я обеспокоена! – выпалила я. – Ради всего святого, идет война!

Она отступила назад:

– И жизнь продолжается! – Она улыбнулась. – Сегодня вечером мы идем на bal clandestin[60]60
  Подпольный бал. (фр.)


[Закрыть]. Почему бы тебе не присоединиться?

Я покачала головой.

– Нет никакого настроения танцевать.

– Зря, это пойдет тебе на пользу. – Она выдержала паузу и вопросительно посмотрела на меня. – Разве ты не видишь? Они выигрывают, если мы позволяем им навязывать нам свои правила, вынуждающие нас сидеть дома, никуда не ходить, не веселиться. – Она шумно вздохнула. – Как они могут запретить нам ходить на танцы? И при этом заставляют нас танцевать для них. Но мы должны танцевать для самих себя!

Ее энтузиазм привел меня в восторг, и я не смогла удержаться от улыбки.

– Ты права. Но я просто… я так устала от всего этого.

– Ой, да будет тебе, Элиз. Не поддавайся им!

Последние слова задели меня за живое, да и, в конце концов, что мне терять? Ладно, ладно, – уступила я. – Приду.

В семь часов вечера я шагала к станции метро «Сен-Сюльпис», постукивая каблуками по тротуару; деревянная танкетка добавляла мне роста, и я не выглядела такой коротышкой, как в туфлях на плоской подошве, которые обычно носила. Был прекрасный весенний вечер, и заходящее солнце отбрасывало длинные тени. Несколько немцев в зловещих темных мундирах патрулировали улицы, вероятно, предвкушая ночь развлечений в Париже.

По дороге к метро я старалась избегать патрулей и, добравшись до станции, сбежала вниз по ступенькам, стремясь скорее попасть к Бастилии, где не так оживленно. Платформа быстро заполнялась людьми, и я заметила двух женщин с желтыми звездами на груди, ожидающих поезда в дальнем углу, чтобы сесть в последний вагон, в то время как немцы толпились на другом конце, готовые запрыгнуть в первый. Немцы громко смеялись, не обращая на них никакого внимания. Но я с тревогой смотрела на женщин, оказавшихся в непосредственной близости от тех, кто мог арестовать и выслать их только по той причине, что они еврейки.

Когда поезд наконец вынырнул из туннеля, все отступили на шаг назад, но как только он остановился, сбились толпою возле дверей вагонов. Сидячие места были быстро заняты, и я стояла, держась за одну из вертикальных металлических перекладин. Поезд дернулся вперед, и внезапная сила развернула меня кругом, так что я случайно налетела на одного из мужчин в форме.

– Извините, – пробормотала я.

– Не переживайте! – Он обернулся, улыбаясь мне. – Все в порядке. – Он был молод, и его улыбка выглядела искренней и открытой.

Я поймала себя на том, что почти улыбнулась в ответ. И тут же мысленно обругала себя. Никогда, никогда я не должна мириться с их присутствием здесь. Не должна видеть в них что-то человеческое. Я и так переступила черту, познакомившись с Себастьяном, но хотя бы могла оправдать это тем, что он оказался полезен.

– Не хотите ли занять мое место, мадемуазель? – Другой солдат встал и жестом указал на сиденье, которое освободил для меня.

– Нет, спасибо, – ответила я, избегая его взгляда.

– Вы уверены? – настаивал он.

Я кивнула, отворачиваясь от него, чтобы мне не пришлось наблюдать его унижение, когда он уселся обратно. Француз, стоявший с другой стороны, поймал мой взгляд и едва заметно подмигнул. Этот жест выражал соучастие, а вовсе не флирт, и я невольно улыбнулась в ответ.

Когда я вышла на станции «Бастилия», француз тоже выскочил из вагона.

– Молодец! – Он зашагал рядом со мной. – Только так с ними и надо!

– Просто пытаюсь внести свой вклад. – Я повернула голову и посмотрела на него; его темно-карие глаза искрились озорством.

– Куда ты идешь? – спросил он.

– Встречаюсь с друзьями.

– А вы с друзьями не хотели бы присоединиться к нашей компании? – Он сделал паузу и понизил голос, наклоняясь ближе. – Мы собираемся на bal clandestin.

– Такое подполье меня не очень-то привлекает. – Я ускорила шаг, вырываясь вперед. – Au revoir! – крикнула я через плечо. Легкий флирт поднял мне настроение.

Франсуаза ждала меня в café на углу рю де ля Рокетт. Мы расцеловались и, взявшись за руки, отправились к месту вечеринки, болтая всю дорогу:

– Остальные встретят нас там. Это недалеко, сразу за углом, на рю де Лапп.

Я редко отваживалась бывать в этом округе и теперь с удивлением отмечала его обшарпанность и убожество местных cafés, больше напоминающих грязные забегаловки. От Франсуазы, должно быть, не ускользнула моя реакция.

– Я знаю, это не самая красивая часть Парижа, но мне она нравится, и ее прелесть еще и в том, что боши сюда не заглядывают. – Она выжидающе посмотрела на меня.

– Нет, все в порядке. Мне хорошо везде, куда не ходят боши.

– Полностью согласна. – Она замедлила шаг. – Вот, кажется, пришли. – Мы стояли перед маленьким café; краска на оконных рамах облупилась, обнажая светлое дерево. Франсуаза толкнула дверь, и когда глаза привыкли к тусклому свету, я догадалась, что это скорее бар, чем café; длинная оцинкованная стойка тянулась вдоль всего помещения. Несколько немолодых мужчин, не расставаясь со своими ballons de rouge[61]61
  Бокалы красного вина. (фр.)


[Закрыть], повернули головы в нашу сторону.

– Mesdemoiselles? – Бармен холодно поприветствовал нас.

– Bonsoir, monsieur, – так же холодно ответила Франсуаза, направляясь в конец бара. Я последовала за ней, задаваясь вопросом, туда ли мы попали, куда хотели, и если так, хочется ли мне здесь оставаться.

Бармен встретил нас в конце стойки.

– Пришли потанцевать? – прошептал он.

Франсуаза посмотрела на меня и кивнула. Не говоря больше ни слова, он вышел из-за прилавка и направился в дальнюю часть помещения, где толкнул дверь, жестом приглашая нас пройти. Мы уткнулись в тяжелую бархатистую портьеру, но когда отодвинули ее в сторону, оказались в довольно просторном помещении. В одном углу стояла группа музыкантов, они о чем-то болтали; несколько женщин подпирали стенку в ожидании. Проходя дальше вглубь, мы по-женски оглядывали друг друга, оценивая наряды, которые нам удалось подобрать. Почти все были одеты просто: в прямые юбки и скромные блузки; выпендриваться было бы неприлично. Окон в комнате не было, а стены были обиты тем же толстым бархатом, что служил и портьерой на входе. Свет исходил от маленьких ламп на столиках, расставленных по краям комнаты. Среди гостей было всего несколько мужчин, и мне стало интересно, как им удалось избежать отправки на принудительные работы в Германию. Возможно, они занимались чем-то крайне важным здесь, в городе, что бы это ни означало.

– Думаю, мы рановато пришли, – прошептала Франсуаза. – Давай посмотрим, не найдется ли чего-нибудь выпить.

Мы побродили по комнате и вскоре подошли к столу, уставленному стаканчиками с прозрачной жидкостью.

– Что это? – спросила я мужчину, стоявшего за столом.

– Мое собственное изобретение! – с гордостью произнес он. – Алкоголь, приготовленный из картофеля.

– Разве это не водка? – Франсуаза подняла бровь.

– Не совсем. Попробуйте.

Мы взяли по стаканчику, чокнулись друг с другом, обменявшись взглядами, и пригубили напиток.

– Mon Dieu![62]62
  Боже мой! (фр.)


[Закрыть] – Мое горло горело, а глаза слезились. – На вкус как чистый спирт!

– Почему бы тебе не смешать это с чем-нибудь? – предложила Франсуаза изобретателю.

– Я бы так и сделал, если бы было с чем смешивать.

– Ну, хотя бы с водой. – Я вернула ему свой стакан. – В таком виде пить это невозможно.

Он добавил немного воды из графина, что стоял у него под рукой, и я догадалась, что парень просто захотел подшутить над нами.

Мы дали ему франк и побрели прочь. Как раз в этот момент музыканты начали играть, наполняя комнату живым, но мягким ритмом.

Тут я почувствовала, как кто-то похлопал меня по плечу. Француз из метро протягивал мне руку. Его самоуверенная улыбка и выжидающий огонек в глазах заставили меня отказаться от приглашения.

– Нет, спасибо. – Я отвернулась от него и встретила удивленный взгляд Франсуазы.

– Почему ты не стала с ним танцевать? – Она подтолкнула меня локтем. – Он симпатичный, а вокруг так мало мужчин. Я бы непременно пошла.

– Наверное, я просто не в настроении.

Нежданно-негаданно Себастьян проник в мои мысли.