Текст книги "Заклание волков"

5

Марк Дрейтон снимал жилье возле кингзмаркхемского вокзала. Владелица дома относилась к своим квартирантам как к детям, и ей нравилось, когда они ощущали домашний уют. Она развешивала по стенам картинки, выдавала жильцам цветные покрывала, разбрасывала по дому маленькие красивые безделушки. Въехав в свою комнату, Дрейтон тотчас спрятал все вазы и пепельницы в нижний ящик посудного шкафа, но борьбу с покрывалом проиграл вчистую, хотя и мечтал, чтобы его обиталище выглядело как келья. Однажды какая-то девушка сказала Дрейтону, что у него холодная душа, и с тех пор он оттачивал свой характер с учетом этого обстоятельства. Ему нравилось считать себя строгим и бесчувственным человеком.

Констебль был очень честолюбив. Прибыв в Кингзмаркхем, он тотчас поставил себе цель понравиться Уэксфорду и преуспел в этом. Дрейтон дотошно и неукоснительно исполнял все указания старшего инспектора, вежливо склонив голову, выслушивал его назидания, проповеди, рассуждения и шуточки. Теперь констебль знал округу не хуже, чем свой родной город, пользовался библиотечным абонементом, чтобы штудировать учебники психологии и судебной медицины. Время от времени он почитывал и романы, но самым «легким» его чтивом были Манн и Дэррел. Дрейтон лелеял мечту стать комиссаром полиции и жениться на хорошей женщине, такой же, как миссис Уэксфорд – доброй, миловидной и спокойной. У старшего инспектора была дочь, хорошенькая смышленая девушка. Так про неё говорили. Но до этого ещё далеко. Констебль собирался вступить в брак, лишь получив какой-нибудь заслуживающий уважения чин.

Дрейтон гордился своим отношением к женщинам. У него был комплекс Нарцисса, и констебль толком не умел восхищаться кем-либо, кроме самого себя. А идеализм рассматривал лишь как подспорье в продвижении по службе. Все его романы отличались холодной деловитостью, а слово «люблю» он давным-давно выкинул из своего лексикона, поскольку считал самым неприличным на свете буквосочетанием и никогда не вставлял его между местоимениями первого и второго лица. И если ему доводилось испытывать чувство более сильное, чем плотское вожделение, он называл это чувство «усугубленным желанием».

Дрейтону казалось, что сейчас именно такой случай. «Усугубленное желание» – вот что чувствовал он по отношению к девушке из лавки Гровера. Вот что гнало его в лавку якобы за вечерней газетой. Возможно, девушки там и вовсе нет. А может быть, увидев её вблизи, не сквозь стекло и не в объятиях другого мужчины, он поймет, что образ потускнел? Больше всего констебль надеялся именно на это.

Приземистая лавчонка примостилась под высокой стеной из красного кирпича. Казалось, она прячется от людей, словно ей есть, что скрывать. Возле двери стоял столб с фонарем в черной чугунной сетке, но лампа ещё не горела. Когда Дрейтон открыл дверь, послышался холодный звон колокольчика. Внутри царил полумрак и стоял неприятный запах. За стеллажом с дешевыми книжками и ржавым холодильником, вкривь и вкось облепленным рекламой мороженого, виднелась полка с библиотечными книгами, приобретенными на какой-нибудь распродаже: трехтомные романы прошлого века, воспоминания путешественников, рассказы из жизни школьников и учителей.

За прилавком стояла тощая иссохшая женщина, над её головой висела голая лампочка. По-видимому, эта женщина была матерью девушки. Сейчас она сбывала покупателю трубочный табак.

– Как самочувствие хозяина? – спросил покупатель.

– Как обычно, мучается прострелами, – весело отвечала миссис Гровер. – Как слег в пятницу, так и не встает. Вы сказали, вам «вестэс»?

Дрейтона покоробило, когда он увидел журналы с голыми девицами, стеллаж с выкройками мини-юбок, дешевые «ужастики» – «Страну призраков», «Космические создания» и так далее. На одной из полок в окружении пепельниц стоял глиняный спаниель с полной искусственных цветов корзиной на спине. Цветы покрылись шубой пыли и серой плесени.

– С вас пять шиллингов и три пенса. Большое спасибо. Врачи говорят, у него смещен диск. Наклонился, чтобы осмотреть мотор машины, и вдруг – щелк!

– Да, погано, – посочувствовал покупатель. – Вы не хотите опять сдать комнату? Я слышал, ваш молодой жилец съехал.

– И скатертью дорога. Нет, я не могу пустить нового жильца, пока мистер Гровер прикован к постели.У нас с Линдой и так хлопот полон рот.

Итак, девушку зовут Линдой. Дрейтон отвел взгляд от «Страны призраков». Миссис Гровер равнодушно посмотрела на него.

– Что вам угодно?

– «Стандард», пожалуйста.

В лавке остался всего один экземпляр; он стоял на наружном стеллаже возле доски объявлений. Дрейтон вышел на улицу следом за хозяйкой и расплатился с ней на пороге. Ноги его больше не будет в этой лавке с бестолковыми и грубыми продавцами! Возможно, он и вовсе не пришел бы сюда, и тогда его размеренному продвижению к жизненной цели не помешали бы никакие препятствия. Констебль несколько секунд постоял на улице. Фонарь уже горел, и внимание Дрейтона привлекло знакомое имя на одном из объявлений. Марголис, коттедж «Под айвой». Требуется домработница. Дверь лавочки открылась, и на улицу вышла Линда Гровер. Как же быстро можно подхватить чуму…

В коротком сером платье Линда показалась Дрейтону ещё выше ростом. Под порывами влажного ветра платье липло к её телу, четко обрисовывая маленькую грудь и длинные узкие бедра. У девушки были небольшая головка и тонкая шея; светлые волосы она собрала в такой тугой пучок, что кожа натянулась, а мягкие серо-сизые брови сделались шире. Дрейтону ещё не доводилось видеть девушку, которая и в одежде казалась бы такой бесстыдно голой.

Линда открыла витрину с объявлениями, достала одну карточку и заменила её другой.

– Опять дождь, – сказала она. – Непонятно, откуда только он берется.

Ужасный выговор – смесь сассекского и кокни.

– С неба, – рассудил Дрейтон. Только так и можно было ответить на столь глупое замечание. Он не понимал, почему Линда вообще потрудилась заговорить с ним. Разве что углядела его тем вечером у моста и теперь хочет скрыть смущение?

– Очень смешно.

У неё были длинные тонкие пальцы, которыми, наверное, можно взять целую октаву на пианино. Дрейтон заметил, что ногти Линды обглоданы.

– Вы здесь промокнете до нитки, – сказала девушка.

Дрейтон накинул капюшон.

– А как ваш приятель? – развязно спросил он и порадовался реакции девушки: кажется, она была задета.

– А разве он есть?

Жуткий выговор резал слух, и Дрейтону подумалось, что именно произношение девушки, а не её близость, заставляет его сжимать кулаки и стоять, уткнувшись носом в объявления об обмене квартир и продаже детских колясок.

– У такой красивой девушки? – спросил он, резко повернувшись к ней. Это не была цитата из Манна или Дэррела. Обычная болтовня, прешествующая заигрываниям.

Тусклая улыбка, появившаяся на её лице, сделалась загадочной и таинственной. Дрейтон заметил, что девушка улыбается, не разжимая губ, и это окончательно сразило его. Они стояли в дождливых сумерках и смотрели друг другу в глаза. Моросящий дождь промочил все газеты. Дрейтон резко отвел взгляд и нарочито повернулся к витрине.

– По-моему, вы слишком интересуетесь объявлениями, – ехидно заметила девушка. – Чем вас так прельщают бывшие в употреблении вещи?

– Я готов удовольствоваться и бывшими в употреблении.

Линда залилась краской, и он понял: она видела его тем вечером.

Рыжеволосая домработница. Вполне возможно. Все увязывается. Миссис Пенистан подходит по всем статьям. Она убиралась у Аниты Марголис, так почему не могла убираться у миссис Харпер на Уотерфорд-авеню? Женщина, которая живет в нездоровой обстановке Глиб-роуд, вполне могла стащить бумагу у одной хозяйки, чтобы написать на ней анонимное письмо, касающееся другой. На Глиб-роуд частенько случаются преступления, даже убийства. Всего год назад здесь расправились с женщиной. И Обезьяна Мэтьюз когда-то жил тут. В одном из этих оштукатуренных домов он смешивал поваренную соль с сахарной пудрой для своей бомбы.

Бэрден нетерпеливо переминался с ноги на ногу перед дверью. Зажегся свет, лязгнула цепочка, и, прежде чем дверь открылась, за стеклом промелькнуло сморщенное костлявое лицо.

– Миссис Пенистан?

Ее рот открылся, будто капкан, и хлынул поток слов:

– О, наконец-то вы пришли. Я уж было отчаялась. «Гувер» вас ждет. – Она выволокла откуда-то громадный старинный пылесос. – Похоже, мотор засорился. Моим мальчикам ведь все равно, какую дрянь они притаскивают на своих подошвах. Полагаю, вы провозитесь не слишком долго, да?

– Миссис Пенистан, я не мастер по ремонту пылесосов. Я…

Она вытаращилась на него.

– Надеюсь, не свидетель Иеговы?

– Я из полиции.

Уразумев, в чем дело, миссис Пенистан визгливо рассмеялась. Даже дома она не снимала шляпку, похожую на таз. Выбившиеся из-под неё волосы были вовсе не рыжие, а седые. Миссис Пенистан не была ни старой, ни расфуфыренной. Она носила розово-лилово-черный халат без рукавов и длинную зеленую кофту.

– Вы не возражаете, дорогой мой, если мы пройдем на кухню? Я варю чай своим мальчикам.

На плите жарилась картошка фри. Хозяйка подняла проволочную фритюрницу и наложила туда свежих мокрых ломтиков.

– Не угодно ли чашку чая?

Бэрден принял приглашение. Чай оказался крепким и горячим. Инспектор сел на обшарпанный табурет у ободранного грязного стола. Такая неряшливость поразила его. Он-то думал, что в доме прислуги всегда чистота. Это так же естественно, как черный костюм на банкире.

– Смит? – переспросил миссис Пенистан. – Нет, не знаю такого.

– А Фитцуильям?

– Нет, дорогой. Есть Кэркпатрик. Может, он?

– Может быть.

Если знать Марголиса, сразу станет ясно, что «может быть» всякое.

– Живет где-то в Помфрете. Странно, что вы спрашиваете о нем. Из-за него-то я и ушла от мисс Марголис.

– Как это случилось, миссис Пенистан?

– Эх, расскажу, пожалуй. Вы говорите, девушка пропала? Оно и немудрено. Не удивлюсь, если он порешил её, как и грозился.

– Что он делал?

– Угрожал ей в моем присутствии. Вам это интересно?

– Да, конечно. Только сначала хотелось бы узнать о самой мисс Марголис. Как вы думаете, что она за человек?

– Довольно милая девушка, нос не задирает. Когда я пришла в первый раз и назвала её «мисс», она хохотала до упаду. «О, миссис Пенистан, дорогая, зовите меня Энн, все так делают». Она из тех легких в общении людей, которые все принимают так, как оно есть. Не забывайте, у них денег куры не клюют, но ни Энн, ни брат не сорят ими. А одежда, которую она мне отдавала! Вы не поверите! Пришлось подарить почти все внучке. Один раз надетые брючные костюмы и юбки до пупка. Знаете, она правильно мыслит. Очень осторожна в покупках. Всегда приобретает самое лучшее, но тратит деньги с оглядкой. Энн так просто не проведешь, не то, что её братца.

– Мистера Марголиса?

– Говорить-то легко, но, по-моему, он чокнутый. За целый год работы у них я не видела, чтобы хоть один человек пришел к нему. Рисует, рисует, рисует день-деньской, а когда нарисует, и не поймешь, что это. Однажды я его спросила: вы ещё не сыты этим по горло? А он мне: «О, я очень плодовитый, миссис Пенистан». Это что такое? Звучит как оскорбление, я вам скажу. Нет, у него явно не все дома.

Она разложила картошку в две тарелки и принялась разбивать яйца, подозрительно обнюхивая их, прежде чем вылить на сковородку.

Бэрден начал было расспрашивать её об угрозах Кэркпатрика, когда распахнулась дверь, и вошли двое здоровенных парней с бычьими шеями; оба были в рабочей одежде. Это, что ли, и есть мальчики, которые не замечают, что притаскивают на своих подошвах? На вид они были старше Бэрдена. Кивнув матери и не обратив ни малейшего внимания на её гостя, мужчины протопали через кухню. Может, они тоже подумали, что Бэрден пришел чинить пылесос?

– Подождите минуточку, дорогой, – сказала миссис Пенистан. Взяв тарелки, она скрылась в гостиной. Бэрден допивал свой чай. Следом за матерью вернулся один из «мальчиков» и взял чайник. Теперь он улыбался во весь рот.

– Вы не услышите от них ни слова, пока они не поедят, – гордо сказала миссис Пенистан. Не обращая на неё внимания, сын чеканным шагом вышел вон и громко хлопнул дверью. – Ну, мой дорогй, вы хотели узнать о мистере Кэркпатрике. Э, что у нас сегодня? Это случилось в прошлую среду. Мистер Марголис отдыхал в Девоне. За пару дней до того я спросила мисс Марголис, где её брат. «В Дартмуре», – ответила она. В это легко было поверить: торфяные болота как раз для него. – Хрипло рассмеявшись, она села напротив Бэрдена и взгромоздила локти на стол. – Да, через два дня, в среду после обеда в дверь постучали. «Я открою», – сказала Энн. Оказалось, пришел Кэркпатрик. «Добрый день», – говорит она неприветливо и как-то странно, я даже описать не могу, как. «Добрый день», – отвечает он, а потом они стоят и смотрят друг на друга. Я уже говорила, что в Энн нет ни капли высокомерия, и она очень любезно представила меня ему. «Пенистан?» – повторил он. – Это настоящее местное имя. Напротив нас в Помфрете живут Пенистаны». Вот откуда я знаю, где он обретается. Я чистила серебро и потому опять ушла на кухню, а минут через пять, не больше, услышала, как они поднимаются наверх. Наверное, посмотреть картины, по простоте душевной подумала я. Эти картины были везде, дорогой мой, даже в ванной. Через полчаса они спустились, а потом я услышала их спор. «Ради бога, Алан, не мели чепухи, – резко сказала мисс Марголис. А потом, повысив голос: – Любовь. Я не знаю, что это такое. Если я и люблю кого-нибудь, то только Руперта». Руперт – её сумасшедший братец. Этот Алан вышел из себя и начал орать. Даже повторять не стану скабрезности, которые он выкрикивал. А она ему как ни в чем не бывало: «Я ничего не рву, дорогой. Можем и впредь заниматься тем, что сейчас делали наверху». Уверяю вас, кровь так и бросилась мне в голову. Я сказала себе: «Роуз Пенистан, твоя нога ступает сюда последний раз». Мои мальчики такие разборчивые. Они не позволили бы мне работать в домах, где не чтут нравственность. Я тотчас пошла к ней и услыхала, как Кэркпатрик говорит: «Ты доиграешься, Энн, убью я тебя. В один прекрасный день я это сделаю». Короче, он ушел в страшной гневе. Я ещё слышала, как Энн кричала ему вдогонку: «Не валяй дурака, Алан, и не забудь, что у нас свидание во вторник вечером».

– Во вторник вечером? – резко переспросил Бэрден. – Имелся в виду прошлый вторник?

– Должно быть. Люди, они ведь странные, правда, дорогой мой? Ишь, какя она деловая. Но по-своему хорошая. Собирала деньги на лечение зверюшек, газеты читала от корки до корки, терпеть не могла несправедливости. И вдруг – Кэркпатрик! Мир – это странное место.

– И вы ушли?

– В тот же день. Когда он уехал, Энн заглянула в кухню, как будто ничего не случилось. Такая спокойная и безмятежная. Улыбалась и кляла погоду, говорила о бедняжке Руперте, который мокнет на болотах. Раньше я этого не знала, но в тот миг поняла, что именно люди называют обаянием. Я не решилась с ней поговорить, сказала только, что доработаю неделю, а потом буду вынуждена уйти, потому что трудно становится. В жизни не произносила более правдивых слов.

– Вы ещё где-нибудь работаете, миссис Пенистан? Например, в Стауэртоне?

– О, нет, дорогой. Нет смысла. Далеко ездить. Впрочем, мальчики могли бы подбрасывать меня на микроавтобусе. Они у меня очень заботливые.

Она проводила его до прихожей, где Бэрден увидел одного из мальчиков. Тот топал на кухню с пустой тарелкой. Ни слова не говоря, он поставил её на стол. На мать он по-прежнему не обращал внимания, разве что отодвинул её в сторону, протискиваясь в дверь. Но съеденный ужин немного смягчил его нрав. Он даже угрюмо сказал Бэрдену:

– Ненастный вечер.

Миссис Пенистан ласково улыбнулась сыну. Она оттащила с дороги пылесос и открыла дверь, в которую тотчас стало задувать дождевую воду. Удивительно, льет все время по вечерам, подумал Бэрден. Он шел по Глиб-роуд, втянув голову в плечи и подняв воротник, и размышлял о том, что не так-то просто будет допросить Кэркпатрика, не найдя тела и не имея никаких подтверждений смерти девушки, кроме анонимного письма.

6

Двое Джеффов Смитов жили в Кингзмаркхеме, один в Стауэртоне и ещё двое – Сьюингбери. Единственный темноволосый Смит имел рост шесть футов два дюйма; единственный, кто был моложе тридцати пяти, носил светлую бородку. Черной машины не было ни у кого из них. Опрос принес не больше плодов, чем разговор с Марголисом. Записка его сестры не отыскалась, не нашлось и никаких других признаков злого умысла.

– Кроме пятисот фунтов стерлингов, – напомнил Бэрден.

– С такими деньгами она могла уехать на отдых, – твердо сказал Уэксфорд, а затем добавил чуть менее уверенным тоном: – Должно быть, зря мы тревожили Марголиса, Майк.

– Трудно сказать, встревожен ли он вообще. Не понимаю этого парня, сэр. То вроде бы дурачит меня, то ведет себя как дитя. Осмелюсь предположить, что это и есть гениальность.

– Некоторые говорят, что гений всегда на волосок от безумия. Другие считают гениальность просто способностью работать без устали.

Работать без устали? Что ж, это Бэрден хотя бы понимал.

– По мне, так он просто льет краски и размазывает. Как мы с вами льем соус на рыбу с картошкой, – сказал он. – Не понимаю я его картин. По-моему, он просто нашел ещё один способ водить людей за нос. Сколько стоит билет в галерею Тейт?

Уэксфорд расхохотался.

– Нисколько, как мне известно. Вход бесплатный, – он подтянул тонкий лоснящийся лоскуток, который называл галстуком. – Вы напомнили мне высказывание Геринга: «Когда я слышу слово „культура“, мне хочется схватиться за пистолет».

Бэрден обиделся. Он вышел в коридор, высматривая, на ком бы сорвать зло. Брайент и Гейтс, болтавшие с сержантом, тут же сделали вид, будто заняты. Но Марк Дрейтон в глубокой задумчивости стоял чуть поодаль от остальных, сунув руки в карманы байкового пальто и разглядывая свои башмаки. Его длинные черные волосы, выбившиеся из-под капюшона, разозлили Бэрдена пуще прежнего. Он двинулся к Дрейтону, но даже не успел открыть рот, потому что констебль невозмутимо спросил:

– Могу я перемолвиться с вами словечком, сэр?

– Единственный человек, с которым вам надо перемолвиться, – это парикмахер, – резко ответил Бэрден. – Всего пятью словами: «сзади и по бокам покороче».

Лицо Дрейтона осталось безмятежным и непроницаемым.

– Ну, ладно, что там еще?

– Объявление в витрине Гровера. Я подумал, оно может вас заинтересовать, – он достал из кармана чистенькую записную книжку и прочел: – «Сдается на вечер отдельная комната. Для студентов или тех, кто ищет уединения. Сохранение тайны обеспечено. Обращаться по адресу: Чартерис-роуд, 82, Стауэртон».

Бэрден презрительно сморщил нос, но тотчас напомнил себе, что Дрейтон не виноват: ведь он только нашел объявление, а не дал его. Более того, находка была достойна похвалы. Чем же тогда объяснить это противное чувство? Как будто темные постыдные делишки творятся прямо на его улице.

– Опять Гровер? – спросил Уэксфорд, когда ему рассказали об объявлении. – Так вот чем он теперь занялся? В прошлом у него продавались… забавные такие книжицы. С каждым годом наш город становится все больше похожим на Чаринг-Кросс-роуд, – он издал смешок, напоминавший куриное кудахтанье. Бэрден не удивился бы, услышав, как Дрейтон эхом повторяет этот смешок. Парень явно был подхалимом. Но смуглое лицо Дрейтона казалось встревоженным. Он даже выглядел пристыженным. Правда, Бэрден не знал, почему.

– Помните времена, когда все школьники ходили с выкидными ножами, и мы знали, что они от Гровера, но не могли поймать его на сбыте? А журналы, которые он продает? Вам понравится, если ваша дочь будет их читать?

Уэксфорд пожал плечами.

– Они не для дочерей, Майк, они для сыновей, и их не читают. Прежде чем мы начнем создавать комиссию по борьбе за нравственность, давайте решим, что делать с этим объявлением, – он задумчиво посмотрел на Дрейтона. – Этим лучше заняться вам, Марк.

Бэрдена покоробило, когда старший инспектор обратился к Дрейтону по имени. Такое случалось нечасто.

– У вас самая подходящая наружность для этой роли.

– Роли, сэр?

– Будете студентом, который ищет уединения. Верно, инспектор Бэрден? – продолжая разглядывать Дрейтона, Уэксфорд добавил: – Не представляю, чтобы кто-то из наших мог так же шустро скакать по женской спальне.

Когда они подошли к двери в первый раз, никто не открыл. Дом стоял на углу, парадным фасадом на Чартерис-роуд, а боковым, где был покосившийся забор, – на Спарта-Гроув. Бэрден остался ждать в машине, а Дрейтон прошел до конца забора и свернул в переулок на задах дома. Кирпичная стена была слишком высокой, чтобы заглянуть через нее, но Дрейтон нашел запертые ворота, сквозь щели в которых можно было осмотреть сад дома номер 82. На бельевой веревке, привязанной к стене и к крюку под задним окном, висел мокрый ковер, с которого на мощеную булыжником дорожку стекала вода. Дом был построен лет семьдесят или восемьдесят назад, но выгодно отличался от соседних развалюх аккуратностью и безупречной чистотой. Двор тщательно выметен, ступени заднего крыльца выкрашены белой краской. Все окна закрыты и занавешены накрахмаленным тюлем. Пока Дрейтон задумчиво разглядывал эти окна, занавеска на одном из них, вероятно, в спальне, чуть приподнялась, и из-под неё выглянуло маленькое сморщенное личико. Дрейтон поставил ногу на выступ в стене и подтянулся, чтобы посмотреть через ограду, поросшую поверху травой. Коричневое обезьянье лицо все ещё выглядывало из окна. Дрейтон посмотрел в глаза на этом лице, и в них мелькнул страх, необъяснимый никаким проступком или угрозой возмездия. Лицо тотчас исчезло, и Дрейтон вернулся к машине.

– Там кто-то есть, – сказал он Бэрдену.

– Полагаю, что так. Не говоря уже о том, что мы не можем вломиться силой, любой шум испортит все дело.

Помимо их машины, на Спарта-Гроув стояли ещё двадцать или тридцать. В этом конце улицы не было ни гаражей, ни места для них.

– Кто-то идет, – вдруг сказал Дрейтон.

Бэрден поднял голову. Женщина, толкавшая тележку, открывала дверь углового дома. Она была в пальто с пышным меховым воротником, с пестрым шарфом на голове. Когда дверь за ней закрылась, Бэрден сказал:

– Я её знаю. Это Брэнч. Миссис Руби Брэнч. Раньше жила в Сьюингбери.

– Одна из наших клиенток?

Бэрдена рассердило, что Дрейтон употребил столь любимое Уэксфордом словечко. Похоже, это не случайность, а намеренное и льстивое подражание речи старшего инспектора.

– Ее ловили на кражах из магазинов, – неохотно пояснил Бэрден. – И из домов, где она служила. Всякие мелочи. Теперь вот затеяла новое дело. Ступайте, пожалуй. Вам пора входить в роль.

Прежде чем открыть дверь, она пристально, оценивающе и поначалу настороженно разглядывала Дрейтона сквозь стекло. Потом тревога улеглась, и женщина приоткрыла дверь на несколько дюймов. Констебль поставил ногу на коврик.

– Как я понял, вы сдаете комнату, – любезно проговорил Дрейтон, и это её обезоружило. Руби улыбнулась, обнажив прекрасные искусственные зубы, заляпанные губной помадой. Она ещё не успела снять шарф и пальто, и Дрейтон видел за воротником оборочки блузки, лежащие на высокой груди. Ей лет пятьдесят, подумал констебль, обильно накрашена, особенно глаза.

– Я увидел ваше объявление в витрине Гровера, миссис…

– Не надо церемоний. Зовите меня просто Руби.

– Хорошо, Руби.

Она закрыла за ним дверь, и Дрейтон очутился в крошечной узенькой прихожей, застеленной дешевым ярко-красным нейлоновым ковром. На пороге комнаты он застыл в изумлении. Заметив это, Руби поспешно сказала:

– Не обращайте внимания на голые доски, голубчик. Я люблю, чтобы все сияло чистотой, вот и повесила ковер малость проветриться.

– Весенняя уборка? – спросил Дрейтон.

Вся мебель была сдвинута к стенам. Трехсекционный диван, обитый плюшем, узор на котором напоминал синих рыб, продирающихся сквозь заросли красных роз. На громадном телевизоре – голая женщина из розового фарфора, державшая в раз и навсегда поднятой руке лампу с пластмассовым абажуром. Золотистые тисненые обои. Единственная картина изображала короля Георга V и королеву Марию при всех регалиях.

– Я вижу, у вас чисто, – не кривя душой, сказал Дрейтон.

– Не хуже, чем в гостинице. Когда вы хотите прийти? Меня устроит любой вечер, – она игриво-оценивающе взглянула на него. – Вы будете с девушкой?

– Если вы не против. Может, сегодня вечером? Скажем, с восьми до одиннадцати. Не возражаете?

– Я закончу все дела ровно к восьми. Если угодно, тихонько постучите и подождите, пока я уйду. А то некоторые девушки стесняются. Сойдемся на пятерке?

Бэрден обещал нагрянуть через десять минут. Дело шло как нельзя гладко. Дрейтон выглянул в окно и увидел инспектора, приближавшегося к входной двери. Руби тоже заметила и узнала Бэрдена, констебль понял это по её участившемуся от страха дыханию.

– Что происходит? – осевшим голосом спросила она.

Дрейтон повернулся к ней и строго сказал:

– Я из полиции, и у меня есть все основания полагать, что вы содержите дом терпимости…

Руби Брэнч опустилась на розово-синюю софу, закрыла лицо руками и расплакалась. Дрейтон подумал, что они просто доставят её в полицейский участок и предъявят обвинение. Все было ясно, и женщина ничего не отрицала.

Она дала объявление у Гровера, чтобы немного подзаработать. В таких стесненных обстоятельствах непросто свести концы с концами. Бэрден слушал все это, глядя на шарф и выбившиеся из-под него рыжие волосы. Наконец он заметил:

– В прошлый раз вы были блондинкой, Руби.

– С каких это пор я должна спрашивать у вас разрешения покрасить волосы?

– Все ещё работаете у миссис Харпер на Уотерфорд-авеню?

Она кивнула со слезами на глазах.

– Какое вам дело, у кого я работаю? Кабы не вы, я и посейчас служила бы в универсаме.

– Вам следовало бы задуматься об этом ещё до маленького недоразумения с шестью дюжинами пачек стирального поршка, – сказал Бэрден. – Вы всегда были чистюлей, и это вас губит. Нешуточный изъян, правда? Я вижу, вам опять светят неприятности.

Он посмотрел на голые доски пола, на ноги Руби, покрытые набухшими венами и обтянутые черными колготками, потом перевел взгляд на её испуганное лицо и доверительно сообщил Дрейтону:

– Немногие работающие женщины нашли бы время выстирать такой большой ковер. Может, прошлись бы мокрой тряпкой, как делает моя жена. Давайте посмотрим, хорошо ли она потрудилась. Славное утро, я бы глотнул свежего воздуха.

Руби Брэнч пошла с ними. Она с трудом ковыляла на высоких каблуках, и Дрейтону вдруг показалось, что женщина онемела от страха. Кухня была опрятная и чистая, а крыльцо надраено так, что даже не очень грязные ботинки Бэрдена оставляли на нем черные следы. Человек (муж? жилец?), прежде выглядывавший из окна, скрылся из виду.

Дрейтона удивила крепость бельевой веревки, выдерживавшей тяжесть насквозь мокрого ковра. Сильный ветер почти не раскачивал его. Бэрден из любопытства подошел поближе.

– Не трогайте, – резко сказала Руби. – Свалится.

Бэрден не обратил на неё внимания и подергал ковер. Как и предполагала Руби, веревка оборвалась, ковер с шумом рухнул на дорожку и газон, из его складок потянуло терпким духом сырой шерсти.

– Смотрите, что вы наделали! Чего вам надо? Заявились сюда и всюду суете свои носы! Теперь перестирывать придется.

– Нет, не придется, – отрезал Бэрден. – К этому ковру прикоснутся только эксперты из лаборатории.

– Конфискация за просушку? – воскликнул Дрейтон.

– О, боже! – лицо Руби сделалось желтовато-белым, алые губы казались похожими на зияющие раны. – Я никогда ничего плохого не делала. Я просто испугалась. Думала, что вы повесите на меня это дело и обвините…

– В соучастии? Неплохая мысль. Это мы можем.

– О, господи!

Они вернулись в разоренную гостиную. Какое-то время Руби сидела в гробовом молчании, то сплетая, то покусывая пальцы, пока, наконец, с её губ не сошла вся помада. Наконец она, будто безумная, произнесла:

– Там не то, что вы думаете. Это не кровь. Просто я делала малиновое варенье…

– В апреле? Скажите пожалуйста, – заметил Бэрден. – Не спешите, подумайте хорошенько. – Он посмотрел на часы. – У нас выдалось очень спокойное утро, правда, Дрейтон? Мы можем посидеть тут до обеда. Или хоть до завтрашнего дня.

Она ничего не ответила. Во вновь наступившей тишине отчетливо послышалось шарканье ног в коридоре. Дверь тихо открылась, и Дрейтон увидел маленького человечка с редкими седыми волосами, того самого, который выглядывал из окна. С выдающимся подбородком, многочисленными глубокими морщинами на бурых щеках, с приплюснутым носом и большими губами. Не очень располагающий облик. Человечек смотрел на Дрейтона. Выражение ужаса на его лице сменилось любопытством, смешанным со страхом, словно ему показали пятиногую овцу или бородатую даму. Казалось, незнакомец подумывает о бегстве. Бэрден встал и взялся за ручку двери.

– Да это мистер Мэтьюз! – воскликнул он. – Не могу сказать, что я высокого мнения о выданной вам одежде. Я думал, в тюрьмах сейчас шьют по мерке.

Человек по имени Мэтьюз ответил тихим сиплым голосом:

– Здравствуйте, мистер Бэрден, – после чего машинально добавил, как другие люди говорят: «Славный денек» или «Как поживаете?»: – Я не сделал ничего плохого.

– Когда я ходил в школу, – ответил Бэрден, – нас учили, что двойное отрицание равноценно подтверждению. Так что садитесь и поучаствуйте в собрании. Больше тут никого нет?

Обезьяна Мэтьюз опасливо обошел комнату по стеночке и сел подальше от Дрейтона. Все молчали. Мэтьюз перевел взгляд с Бэрдена на Руби, потом нехотя, словно по принуждению, посмотрел на констебля.

– Это Джефф Смит? – спросил он наконец.

– Понимаете, – сказала Руби Брэнч, – он их никогда не видел. Если уж на то пошло, даже я ни разу не видела девушку.

Уэксфорд сердито потряс головой. Он буквально кипел от гнева, слушая доклад Бэрдена, но теперь ярость поутихла, хотя негодование ещё не прошло. Со вторника минуло четверо суток, полных сомнений и разочарований. Шесть человек впустую тратили время, задавая не те вопросы не тем людям. Работали вслепую только потому, что какая-то глупая женщина боялась прийти в полицию, опасалась за свое жалкое предприятие, сулившее жалкий доход. Сейчас она сидела в его кабинете, хныкала в платочек – хлопчатобумажный лоскут – и размазывала слезы, оставляя на щеках черные пятна туши.

– Этот Джефф Смит, – спросил Уэксфорд. – Когда вы впервые увидели его?

Руби скомкала платок и, всхлипнув, глубоко вздохнула.

– В прошлую субботу. Третьего апреля. На другой день после того, как дала объявление. Утром, около двенадцати. В дверь постучали. Молодой парень пришел снять комнату на вечер вторника. Он темноволосый, очень даже миловидный и вежливый. Почем мне было знать, что он убийца? – Она поерзала в желтом казенном кресле и скрестила ноги. – Он сказал: «Меня зовут Джефф Смит». Да ещё так гордо. А ведь я даже не спрашивала его имени. Сказал, с восьми до одиннадцати. Я ответила, что это будет стоить пять фунтов. Он не возражал. Я проводила его и заметила, как он сел в черную машину. Во вторник он пришел, как договаривались, ровно в восемь. Но на этот раз я не видела ни машины, ни девушки. Он дал мне пять фунтов и сказал, что в одиннадцать уйдет, а когда я вернулась, его уже не было. Я им приготовила комнату как в гостинице. Все аж сверкало.