Текст книги "Двоедушница"

– Февраль.

Вопиюще переигрывала. Ясное дело, не май месяц.

– Это было в феврале прошлого года. Дочка долго не засыпала. Одиннадцать месяцев. Зубки тяжело резались. Температурила. «Скорую» вызывали. Той ночью тоже – качала ее, пела… Волосики влажные и пахнут… Так пахнут…

Бо сглотнула пересохшим горлом. Даже если Ника все выдумала, ее остановившийся взгляд, пальцы, ласкающие то, что осталось от стены сгоревшего дома, и изменившийся голос выглядели убедительней любого телешоу про экстрасенсов.

– Пела… – повторила Ника и вдруг не своим, низким, грудным голосом вывела мотив колыбельной. В ее глазах стояли непролитые слезы. – Положила сюда… – Обе ладони крест-накрест на груди. – Чтобы согреть. Одеяло подоткнула справа, слева, как гнездо. Обняла… и она затихла. А внизу словно ходит кто-то. Там давно никто не живет, первый этаж год назад расселили. Но я слышала. Тук. Тук-тук. Тук. А потом мы уснули. Дочка сжала в кулачке мои волосы. Чтобы я не ушла…

Ника обернулась к Бо, но смотрела сквозь нее и медленно наматывала на палец светлую прядь.

– Я проснулась от того, что одеяло на нас загорелось. Я сбросила его на пол и оттолкнула ногой. Подбежала к окну… Всего лишь первый этаж, мы могли спастись! Но на окнах были решетки. Я кричала… Мы обе кричали… Малышка не выпускала мои волосы. Вцепилась крепко-крепко! Я пыталась оторвать от себя ее ручки, но она визжала и тянула все больнее… я ругала ее, ругала, а потом…

Ника снова запела без слов, а Бо смотрела и смотрела на рисунок на стене. Ощетинившиеся остриями копья – решетки. Птицы. Яйцо… Разглядев эти новые смыслы, она испуганно зажала ладонью рот.

– Потолок обвалился, – договорила Ника уже своим обычным голосом. – Давай уйдем отсюда, пока я не пошла туда, к ней. Она все еще в комнате.

Бо не пришлось уговаривать дважды. Убедившись, что Ника не отстает, она рванула прочь от обугленных развалин.

Дом на Нестерова, тридцать пять оказался совсем рядом. Буквально пара десятков шагов – и прямо по курсу замаячил покосившийся заборчик. Само здание – двухэтажный деревянный барак, один из последних себе подобных на обрастающей новостройками улице, – не представляло бы особого интереса: сыростью пованивает и еще каким-то компотом; задернутые шторы, голоса, звяканье посуды, внутренний дворик завален снегом, к единственному подъезду в левом крыле протоптана узкая тропинка – если бы не надписи. Строчки выстроились на его дощатых стенах ровно, будто на разлинованном листе школьной тетради. Крупные печатные буквы начинались под самой крышей и заканчивались у фундамента.

Девушки замерли, одинаково щурясь в попытке разобрать слова.

– «Ум тесен, чтобы овладеть собой же», – медленно озвучивала Бо. – «Где же находится то свое, чего он не вмещает?»

– «Ужели вне его, а не в нем самом?» – вторила Ника. – «Каким же образом он не вмещает этого? Великое изумление все это вызывает во мне…» «Исповедь» Аврелия Августина, ничего себе! Мы изучали его на философии. Это та часть, в которой говорится о памяти.

Бо увиденное казалось бредом, но она еще не до конца отошла от недавнего бреда самой Ники, поэтому ответила с запозданием:

– Зря мы сюда пришли. Психушка какая-то. Разве нормальный человек может вот так свой дом разукрасить?

Ника покачала головой и коснулась стены кончиками пальцев.

– Не думаю, что это дело рук жильцов. Похоже на работу художника… Ты только погляди, как красиво! – Бо старательно «поглядела». Если это искусство, то у нее оно не вызывало ничего, кроме изумления. – Он похож на старинный комод под кружевной салфеткой, моя бабушка вязала такие крючком. К тому же, память – это все, что ему осталось.

– Э-э…

– Дому, – коротко пояснила Ника и шагнула в темное нутро подъезда.

Внутри тускло светила единственная лампочка. Пересчитав скрипучие ступени, Бо нагнала Нику, когда та уже давила на кнопку звонка возле двери ближайшей квартиры.

– Да?.. – отозвалась дверь сонным женским голосом. Бо отступила на пару шагов, ожидая, что хозяйка откроет, но никто не спешил выходить навстречу незваным гостям.

– Простите, пожалуйста! Мы ищем одного человека! – Никиной решимости можно было позавидовать.

– Его тут нет, – непререкаемо отозвался тот же голос после недолгой паузы.

– Может быть, вы видели кого-нибудь незнакомого? Нам нужен парень по имени Антон. Мы точно знаем, что он где-то здесь.

– Этажом выше спросите, в третьей. – Дверь все-таки приоткрылась, явив их взорам заспанную женщину в линялом халате. – Там с тех пор как Всеволод Михайлович, царствие ему небесное, упокоился, бог знает что творится. Всю жизнь бобылем прожил, а после смерти вдруг внучка образовалась. Ну и где ж ты раньше-то пропадала, спрашивается? Дед – художник. Талантище. А человек-то какой был… и вдруг эта Лерка-аферистка. Картины его на Покровской продает, в квартире антиквариата – как в музее… Наверное, ничего уже не осталось, все ее дружки растащили.

– Спасибо, – кивнула Ника и отошла. Бо замешкалась под подозрительным взглядом женщины, которая смотрела на обеих девушек так, словно прикидывала, не осложнить ли им жизнь внезапной встречей с нарядом полиции.

– А что… – Натянутая улыбка Бо должна была выражать дружелюбие. – У вас там снаружи за Аврелий Августин?

– Так это… Кружева памяти!

Дверь захлопнулась, оставив на лестничной клетке запах котлет и стирального порошка.

Бо обернулась к Нике с пальцем у виска, но той на прежнем месте уже не оказалось. Пришлось догонять ее снова. Топать на второй этаж, ждать перед следующей дверью, подпирая спиной перила. На этот раз им открыли практически сразу.

Видимо, та самая Лерка, предположила Бо, разглядывая щуплую черноволосую девушку в накинутом на плечи пуховике, но с голыми худыми коленками. Она вышла, покачиваясь, приземлилась на крашеный деревянный сундук, занимающий большую часть площадки. Придвинула к себе консервную банку, полную окурков, достала из кармана пачку сигарет и жадно затянулась. Лестницу заволокло табачным дымом.

Ее идеальное каре подозрительно напоминало парик.

– Вы к кому? – хрипловато поинтересовалась девушка, переводя мутный взгляд с Бо на Нику и обратно. Закинула ногу на ногу, бросила в банку недокуренную сигарету и потянулась за новой.

От звука ее голоса Ника словно очнулась.

– Антон у тебя?

– Ну.

– Позови его. Нам надо поговорить.

Дверь оставалась приоткрытой. Из квартиры доносились странные рычащие звуки.

По хитрому выражению лица Лерки Бо поняла, что сейчас произойдет нечто нехорошее, но не успела приготовиться и вздрогнула, когда та неожиданно зычно рявкнула:

– Тоха! Тащи сюда свою задницу, к тебе пришли! – И зашлась в истеричном лающем смехе.

Снизу понеслась ругань разбуженных соседей. Черноволосая мгновенно успокоилась и посмотрела на обеих так же сонно, как раньше.

– Не слышит, наверное.

Сползла с сундука и потащилась обратно в квартиру, шаркая тапочками. Дверь она не заперла, что можно было расценивать как приглашение войти.

Бо встревоженно оглянулась на Нику. Та все еще ухитрялась хранить спокойствие.

Леркино жилище воняло, словно полуночный бар – поґтом, спиртным и застарелым куревом. Об истинном предназначении форточек здесь явно никто не подозревал.

Едва войдя в прихожую, Бо чуть не грохнулась на пол, зацепившись ногой за что-то твердое. Странные звуки, которые она расслышала с лестничной клетки, усилились. Поняв, что они означают, Бо почувствовала, как кровь прилила к щекам.

– Можно не разуваться, – махнула рукой хозяйка и, словно угадав смятение Бо, врезала ладонью по одной из дверей. – Э! Потише там, у нас гости!

Никакой реакции не последовало. Что же нужно делать с женщиной, чтобы она так стонала…

На кухне кто-то спал, оглашая квартиру душераздирающим храпом. Оттуда разило особенно сильно.

Добравшись до выключателя, Лерка включила свет в длинном узком коридорчике, и Бо смогла наконец разглядеть то, на что постоянно натыкались ее ноги.

Вдоль стен стояли картины. Пышные рамы под золото нисколько не скрывали свою истинную цену и выглядели под стать тому, что обрамляли, – дешевкой. Такие же лубочные пейзажи с кремлем, городскими улицами и безымянными озерами в великом множестве красовались на Покровке, где велась многолетняя вялая торговля этими самыми шедеврами живописи.

С привычной ловкостью протиснувшись сквозь засилье искусства, Лерка первой оказалась в дальнем конце коридора и застыла у входа в комнату. Пропускать гостей дальше она не спешила. Загородила собой дверной проем и поинтересовалась:

– Вы вообще-то давно своего приятеля видели?

– Вообще-то, давно, – Ника приподнялась на цыпочки, тщетно пытаясь заглянуть в комнату поверх ее плеча.

– Короче. Если что, я не при делах. Знать не знаю, где он шляется днем и что за вещество в себя вгоняет, но отходняк после этого жуткий. Я его сюда привезла только однажды. В ноябре. Подобрала на обочине возле Гребного канала. На нем одежда замерзла, как будто он из воды вылез. Если б сразу поняла, что он торчит, не стала бы связываться, а так – подумала, что приличный, просто попал в переплет. Одну ночь он у меня отлежался, потом исчез куда-то. А недавно приполз. Такой, как сейчас. Я здесь ни при чем. Жалко его. На улице он бы сдох. Если честно, то ему и так, похоже, недолго осталось, если с наркотой не завяжет. Он здесь не живет, только ночевать приходит. Просит его привязывать. Сам просит, ясно? Никто его тут насильно не держит…

– Да поняла я, пусти! – не выдержала Ника и, оттеснив девушку, бросилась в комнату. Лерка – за ней, все еще твердя о собственной непричастности. Бо вошла последней и едва сдержалась, чтобы тут же не выскочить обратно в поисках туалета.

Так, наверное, в лагерях смерти пахло. Не в больницах. Не в хосписах. А там, где умирали без лекарств и врачей. Разлагались на ходу. За работой. С куском суррогатного хлеба во рту. Стоя, сидя, лежа. Медленно переставали жить.

Наплевав на приличия, Бо метнулась к окну, взобралась коленями на подоконник и дернула слипшуюся с рамой форточку. В лицо пахнуло морозным воздухом. Вонь никуда не исчезла, только теперь комната скорее напоминала морг.

При виде лежащего парня она поняла, за что извинялась Лерка.

Оба его запястья были примотаны к спинке кровати чем-то вроде бинтов. Такие же крест-накрест обхватывали голову, закрывая глаза и уши. И прямо сейчас Ника торопливо от них избавлялась.

– Он, по ходу, еще и голоса слышит, – шепотом пояснила хозяйка для Бо. – Но вены чистые, прикинь? Я проверяла. Видимо, что-то новенькое. Какая-то адская синтетика…

Почувствовав свободу, парень повернулся на бок и свесился вниз. Бо услышала плеск льющейся на пол жидкости и почувствовала новую волну вони. Она и сама была близка к тому, чтобы попрощаться с ужином прямо здесь и сейчас, но терпела. Старалась дышать пореже и старательно отворачивалась. Скользила взглядом по чернеющему в глубине комнаты шкафу, мольберту возле окна и пустым подрамникам на полу, разглядывала кактусы на подоконнике и потолок с длинной тенью от люстры. Что угодно, только бы не кровать.

Хорошо хоть те, в соседней комнате, затихли.

– Воды принеси, – попросила Ника. Лерка исчезла и практически сразу вернулась.

– Я вообще-то его кормила, – протянув стакан воды, она отошла обратно к Бо. – Когда было чем. Бананы любит. И чай без сахара.

– По утрам уходит, говоришь? На своих ногах?

– Ну… Почти. У меня машина во дворе. Мне все равно на работу надо. В пять утра я его отвожу, куда скажет. Раньше в Парниковом высаживала, а последнее время на Республиканской, там где…

– Больница, – перебила Ника.

Бо сопоставила тоже. Тридцать пятая городская. Та самая, в которой сейчас лежал…

Он же.

Если это и вправду игра, то в реалистичности сценария ей не откажешь.

Антон Князев, которого Ника пыталась заставить сесть то уговорами, то силой, был невероятно схож с Антоном-байкером, ставшим жертвой встречи с машиной Бо. Только выглядел хуже. Покойником он выглядел: глаза закрыты, черты лица острые, мимики ноль – такую «маску смерти» Бо видала не раз. Не все, кого она разыскивала вместе с ребятами из отряда, оказывались живы. Иногда находили тела. Окоченевшие в той же позе, в которой застало, и с такими же, как у этого Антона, восковыми лицами.

Не жилец, подумалось Бо. И вместе с этим – похож, но не тот…

– Давай! – умоляла Ника. – Ну же, давай. Помоги мне…

Он явно слышал, потому что пытался. Сначала сел, обхватив ее обеими руками, – со стороны это выглядело как бесшумная борьба. Потом свесил ноги с кровати. Бо понимала, что помощь была бы не лишней, но не могла себя заставить приблизиться хотя бы на шаг. Не то, что позволить этому к себе прикоснуться.

– У него были с собой какие-то вещи? – простонала Ника из-под лежащей на ее плече руки Князева. – Куртка, обувь?

– А, д-да… Там. Справа от тебя.

Ника выпустила парня, и он не упал. Неизбежно кренился набок, но дождался, пока она не поставит возле его ног ботинки со стоптанными задниками и не накинет на плечи куртку. Одеть его по-нормальному Ника даже не пыталась.

Наконец оба встали и медленно двинулись к выходу из комнаты.

– Ну, и куда вы теперь? – с деланой заботой поинтересовалась Бо. Это самое вы возникло не случайно. Собственная однокомнатная квартира – да, не апартаменты, но, по крайней мере, чисто и почти уютно – в виде последнего пристанища умирающего виделась ей хоть и единственным, но далеко не самым приемлемым вариантом.

– Здесь недалеко, – отозвалась Ника, задыхаясь под навалившейся на нее тяжестью. – Тот дом с птицами, помнишь? Нам туда.

Ничего себе, а с виду само милосердие! Развязала вон, одела, обула, а теперь тащит в заброшку на двадцатиградусный мороз. Чикатило с лицом матери Терезы…

– Лучше б ты его пристрелила, раз такая добренькая.

Они вывалились на лестничную клетку, не прощаясь. Правда, этого, кажется, никто и не заметил.

– Он не умрет, – твердо сказала Ника и наконец прикрикнула: – Да помоги ты уже, придержи с другой стороны!

Когда Бо, преодолевая отвращение, обхватила теряющего сознание парня за пояс, Ника глухо договорила:

– Чтобы выжить, он должен начать убивать. И чем скорее, тем лучше.

– Надеюсь, ты шутишь. Скажи, что это была шутка.

Но Ника молчала и по-прежнему держала курс на соседнюю развалюху.

– Тогда… Тогда…

Пока Бо примерялась к тому, чтобы показательно свалить, они добрались до нужного дома и остановились у входа. Дверь была приоткрыта, но заваленный хламом проем оказался слишком узок, чтобы вместить всех троих сразу.

– Что бы ты ни задумала, я отказываюсь в этом участвовать!

– Да пожалуйста. Хочешь уйти – уходи. Прощай, Божена.

Сдув со лба прядь волос, Ника покрепче вцепилась в Антона и сделала несколько шагов к подъезду. Но парень внезапно засопротивлялся.

– Я тоже отказываюсь.

Словно мертвец заговорил. И поднял на Нику взгляд запавших глаз.

– Ты меня не заставишь. Нет.

Ника отступила в сторону так резко, что он не смог удержаться на ногах. Повалился в снег и остался лежать, глядя на нее снизу вверх в точности как…

Ассоциация с покойником становилась слишком навязчивой.

Бо бросилась было на помощь, но Ника не позволила. Загородила лежащего Антона и встала над ним, сложив руки на груди. На ее лицо было страшно смотреть.

– Что ты делаешь с собой? – Именно с такого убийственно-спокойного тона и начинаются самые буйные истерики. – Что ты с Игни делаешь?

Бо не заметила, когда в руках Ники появился пистолет. Увидела только направленное в грудь Князева дуло и инстинктивно попятилась. В голове стучало: «Вот сейчас она выстрелит. Сейчас точно, сейчас точно, точно, точно…»

– Вставай! – голос Ники сорвался. – Вставай. Пожалуйста…

– Да стреляй уже. – Антон уронил голову на снег и равнодушно уставился в непроницаемо-черное небо. – Одним махом двоих осчастливишь. Мы с Игни не против. Давай.

– Князев, ты сволочь! Он четыре года делал то же самое для тебя. Думаешь, ему это нравилось?

– Еще как. И нечего головой мотать, мне виднее. Игни кайфовал от этого. Любовался собой. Охреневал от собственной крутизны. Что, не согласна? Он и сейчас такой. Самовлюбленный… отмороженный… ублюдок.

– Игни выкупал твою жизнь!

– Я не просил.

– Это был не его выбор!

– Зато я свой уже сделал.

Встав на колени, Ника попыталась вложить оружие в руку Князева, но Антон не сжимал пальцы. Пистолет так и остался лежать на его раскрытой ладони.

– Иди в дом, – рыдала она, безуспешно пытаясь заставить его подняться. – Иди и убей ее! Ты должен. Тебя для этого оставили жить…

Какую еще, к черту, «ее», если кроме них троих здесь никого нет?

Бо не успела додумать. Что-то изменилось.

Выбравшись из сугроба, Князев оперся ладонями об асфальт и низко опустил голову. Застыл, будто принюхиваясь или прислушиваясь. Снег ссыпался с его плеч и спины, как со шкуры бездомного пса.

Ника замолчала, видимо, тоже не понимая, в чем дело.

А потом он пополз. Медленно. На локтях и коленях. То ложась грудью на обледеневший тротуар, то снова поднимаясь и рывками двигаясь вперед.

К дому.

– Я слышу ее… – прохрипел он и вцепился в дверной косяк, словно пытаясь остаться снаружи. Но то, что тащило его внутрь, одержало победу.

Ника молниеносно подняла пистолет и рванула следом. Бо осталась на улице одна. Она почти не чувствовала ног от холода. В ушах стояла звенящая тишина.

Она могла вернуться домой пешком. Получилось бы даже быстрей, чем идти до машины, которая осталась возле старого особняка. Хотя лучше б не бросать ее где попало…

Спрятав руки в карманы, Бо сделала несколько неуверенных шагов в сторону. Остановилась. Оглянулась на безмолвную громадину сгоревшего дома. И вернулась.

То самое чувство! То же, что заставляло ее ночами дежурить в службе психологической помощи, а днем расклеивать по городу листовки с фотографиями «потеряшек». Потому что если Божена Лаврова не снимет трубку, не отправится опрашивать свидетелей, не пойдет обшаривать лесную чащу – это будет уже не она. Кто-то другой. Но не она.

И сейчас Бо понимала, что если уйдет, то никто не вызовет сюда полицию, «скорую», МЧС и пожарных – да мало ли что может случиться с этими двумя ненормальными и к тому же вооруженными подростками? Одному и так уже в больницу нужно. А вместо этого он там, в этом страшном доме, наедине с придурошной девчонкой, которую сама Бо откровенно побаивалась.

Однажды она уже предала себя, когда скрылась с места аварии. Ощущение не из приятных.

Вот и сейчас, пытаясь не переломать себе ноги по пути к лестнице и не свернуть шею на сгнивших ступенях, Бо чувствовала себя гораздо лучше, чем когда собиралась уйти.

Ощущение продлилось недолго. До тех пор пока не раздался крик.

Она догадалась сразу – Антон. Никогда не слышала, чтобы люди орали так, будто с них живьем сдирают кожу.

Бо ринулась на звук, уже не глядя по сторонам и под ноги. Пока бежала, перебирала в голове номера телефонов экстренных служб. Затем ввалилась в одну из комнат, такую стылую, словно стен здесь не было вовсе. Глаза не сразу привыкли к темноте. Что-то тяжелое едва не сшибло ее с ног, и она отскочила с воплем, который затерялся в низком утробном вое парня. Он катался по полу, с хрустом приминая телом битое стекло и кирпичное крошево.

Ника стояла неподалеку, Бо увидела ее почти сразу. И только после, когда поняла, что не сможет помочь Антону прямо сейчас, потому что у нее не хватит сил, чтобы его успокоить, а слов он попросту не слышит, она обернулась и заметила еще одну.

Фонарный свет ясно очерчивал фигуру женщины, сидевшей на коленях напротив окна. На ней белела ночная сорочка, спущенная с одного плеча и обнажающая грудь, к которой женщина прижимала сверток с младенцем.

Ребенок не издавал ни звука. Его мать молчала тоже. Короткие вьющиеся волосы скрывали ее лицо, но Бо могла бы поклясться, что та не сводит с нее глаз.

На крик не хватило сил. Из всех желаний осталось только одно – проснуться.

Антон забился в угол и протяжно всхлипывал. Ника опустилась рядом. Взяла его лицо в ладони и удерживала, не позволяя отвести взгляд. Они плакали вместе.

Оружие лежало между ними.

– Это не так сложно, как кажется, – уговаривала она, гладя парня то по щеке, то по волосам. – Игни смог, значит, сможешь и ты.

– Я не Игни, – прохрипел он сорванным голосом. – Никогда не сравнивай. Я – это не он…

– Конечно нет! – мгновенно переменилась Ника. – Но тебе сейчас очень больно, правда? Невыносимо больно. Ты и так терпишь слишком долго. Не знаю, как тебе удается… Игни никогда не выдерживал. Он больше всего на свете боялся этой боли, а ты…

Она на ощупь нашла его руку и накрыла ей лежавший на полу пистолет.

– Ты гораздо сильнее, Антон. Ты такой сильный! Но только подумай – все прекратится, как только ты выстрелишь. Это ведь даже не убийство! Она Есми. Ее место – на изнанке города. Посмотри. Просто посмотри на нее!

Антон мельком глянул на мать с младенцем и сразу же отвернулся. Его лицо исказилось в предвестии нового приступа.

– Она умерла прошлой зимой. Ты всего лишь восстановишь порядок. И боль исчезнет. Не ради Игни. Ради себя. Это не убийство. Стреляй…

«Это не убийство. Стреляй», – продолжала нашептывать Ника, осторожно отступая, когда он медленно поднял руку и прицелился в бессловесную мишень. Та в ответ покрепче прижала к себе ребенка, начала легонько покачиваться и запела, не разжимая губ. Тот же самый мотив…

Так недавно пела сама Ника.

Терпение Бо лопнуло.

– Да что ж вы творите-то, а?

Она шагнула вперед, чтобы закрыть женщину собой – не станет же Антон стрелять в нее! – и попробовать договориться мирно, но оказавшаяся рядом Ника молниеносно выхватила пистолет и, не меняясь в лице, спустила курок.

Вместо выстрела раздался короткий свист. Сквозь дымку тумана, которому здесь неоткуда было взяться, Бо разглядела, как женщина валится на бок. Голова ее откинулась, губы приоткрылись. Левая грудь, которой она только что кормила младенца, так и осталась неприкрытой.

Туго спеленутый сверток выпал и откатился почти к самым ногам Бо. Ребенок должен был плакать, но она этого не слышала. Только монотонный гул, словно Бо с головой ушла под воду, сквозь которую пробивалась последняя колыбельная застреленной матери.

Она расстегнула пуховик. Нагнулась, подняла невесомое тельце и прижала к себе, укутывая полами куртки.

Голос Ники доносился откуда-то издалека.

– Давай. Нужно закончить начатое. Ты знаешь, что делать, я не смогу провести ритуал за тебя. Давай…

Больше Бо ничего не видела. Ведомая Никой, она брела непонятно зачем и куда. Ноги подкашивались, но Бо продолжала идти. Мыслей не было. Вместо них – ощущение тепла под курткой. Удары собственного сердца. И пустота внутри.

– Брось это здесь.

На улице Ника попыталась выхватить у Бо сверток, но та не отпустила. Оттолкнула назойливую помеху локтем и дальше пошла одна.

В машине есть печка. Нужно согреться. Потом найти круглосуточную аптеку, купить еду и пеленки. Вернуться домой. Запереть дверь. Убедиться, что с малышом все в порядке, – а что, если не в порядке?..

Дожить до утра. Утром станет легче.

– Божена, постой. Это просто тряпье. Стой. Да стой же ты!

И вновь она вырывалась из чужих рук. Почему ее просто не оставят в покое?

– Дети не становятся Есми! Чтобы уйти, им не нужна изнанка! – выкрикнула Ника вслед упрямо продолжавшей путь Бо.

Да пошла ты.

– Не бросай нас, пожалуйста! Антон должен вернуться к Игни! Это важно!

А я-то здесь при чем?

Было страшно, что ребенок проснется и заплачет. Но еще сильнее пугало, что он не проснется и не заплачет. И под краешком одеяла она увидит мертвое маленькое лицо.

Бо тряхнула головой, отгоняя непрошеные образы. Выйдя на площадь, она ускорила шаг, а затем побежала.

Машина стояла на месте. Да и кому она нужна…

Пальцы не слушались. Несколько раз Бо чуть не выронила ключи. Кое-как вставила в замок водительской двери, повернула. И замерла, остановив взгляд на покачивающемся брелке в виде Спанч Боба.

Одиннадцать месяцев. Именно столько было дочери сгоревшей в пожаре женщины.

Таких детей уже не пеленают. Кажется. И они должны быть тяжелее. Бо замучилась бы тащить.

А этот – почти невесомый.

Она оставила в покое машину. Задержала дыхание. И достала то, что прятала под курткой.

Такое же смутное предчувствие беды настигало во снах. Тех, когда делаешь что-то, а внутри себя уже знаешь, что через мгновение все изменится. И ты провалишься в пустоту. Или побежишь. Или спрячешься, снова предчувствуя близость непоправимого…

Сверток покоился у нее на руках. Слишком неподвижный, чтобы быть живым.

Она осторожно отогнула треугольник ткани. Глянула мельком.

Ника не солгала.

Бо уткнулась лицом в свернутые тряпки и беззвучно рассмеялась.

Не солгала…

Развязав ленту, она встряхнула одеяльце. Сложила пополам и еще раз так же. Хотела оставить на заиндевелом парапете набережной, но передумала и кинула в багажник, сама не зная, зачем.

Двигатель отозвался сиплым кашлем. «Волга» тронулась с места, натужным скрипом проклиная очередную поездку, но на то, чтобы прогреть ее как следует, не было времени.

Вряд ли они успели уйти далеко. Догонит в два счета.

Голову разрывало слишком много вопросов, чтобы спокойно спать сегодня, и слишком много страхов, чтобы спокойно спать хоть когда-нибудь еще.

Вторчермета, 11.

Вспомнилось, как в далеком детстве родители взяли Бо в гости к своим друзьям. Сначала долго ехали на одном автобусе, потом пересели в другой. Несмотря на весну, город казался семилетней Бо бесконечным и монотонно-серым. Заборы сменялись гаражами и снова заборами. Заводские трубы выливали в небо жирные клубы дыма, которые тянулись так далеко, что начинали казаться облаками. Потом нужно было идти пешком, и Бо молча семенила за руку с мамой вдоль дороги. По обе стороны улицы росли деревья, похожие на воткнутые в землю дубинки великанской армии. Одинаковые девятиэтажки соединялись арками, заворачивали под немыслимыми углами, и номер у них был один на всех, только корпуса – разные. Из-за этого родители долго не могли отыскать нужный. Ругались. Нервничали. А Бо от нечего делать рассматривала многочисленные окна, читала таблички с этим самым «Вторчерметом», и он представлялся ей суровым писателем или героически погибшим солдатом. Наверное, думала она, Вторчермет жил раньше на этой улице. Может быть, даже в этом самом доме (что вполне объясняло его суровость, ведь если каждый день смотреть в окно на деревья-дубинки и дымящие трубы, то, ясное дело, остается только думать, что весь мир такой же мрачный, как они). А потом он ушел на войну и погиб. И никто не рассказал ему, что на самом деле бывают и другие улицы…

И когда Ника, сидя на заднем сиденье «Волги» вместе с замерзшим, но уже не настолько умирающим Антоном, начала рассуждать о том, как они теперь должны искать эту вторую Нику в огромном городе, Бо без тени сомнения сказала – Вторчермета, 11, – потому что именно сюда она привезла Арсенику в тот день, когда помогла Нике вернуться домой.

Что бы они без нее делали?

Свою долю восхищения она, впрочем, так и не получила. Да и черт с ним, с восхищением, почти сразу стало не до него. Антон Князев вышел из машины и направился в сторону больницы. Бо проводила его пристальным взглядом. Прекрасно помнила, как смотрела вслед и думала о том, что вот сейчас он почти не напоминает полутруп, хотя прошло не так уж много времени. Словно смерть той несчастной женщины в сгоревшем доме придала ему сил. Бо отчетливо видела его, шагающего к проходной – и вдруг перестала.

Или все-таки уснула на мгновение? Люди не растворяются в воздухе…

Она спросила об этом Нику. «Люди – нет, – ответила та, – а вторые души могут».

После этого Бо, видимо, все же отключилась, и Ника продолжала отвечать ей во сне. Иного объяснения услышанному Бо не находила.

– Антон перестает существовать, когда просыпается Игни, – вещала Ника-из-сна. – Физическая оболочка второй души – это аванс изнанки города. Антон должен отправлять на изнанку Есми. Только тогда Игни будет жить – таков порядок. Но изнанка милосердна и не заставляет одно тело вкалывать без отдыха. Днем тело Антона тоже уходит на изнанку города, а душа возвращается к Игни. Поэтому они каждую секунду знают друг о друге все. Игни видит Антона во сне, Антон проживает день вместе с Игни… у них общие мысли, общие знания. Боль, которую испытает Антон, утром ощутит его первая душа…

– Просто адовый ад, – пробормотала Бо.

– Он самый.

А потом Ника перестала говорить. И Бо снова спешила к машине. На руках она тащила орущую вертлявую девочку в одних ползунках. Ледяной ветер бил в лицо, пробирал до позвоночника – расстегнутой куртки не хватало, чтобы укрыть ребенка целиком. Бо бежала изо всех сил, но двигаться быстрее не получалось. Девочка всхлипывала все тише. Бо дергала дверцу машины – та не поддавалась, словно примерзшая. Девочка молчала. Бо уговаривала ее потерпеть еще немного, а сама боялась взглянуть на безжизненно лежащую на ее плече непокрытую головку…

– Божена!

На щеке отпечаталась оплетка руля. Бо вскинулась и вернулась на улицу Вторчермета, куда они с Никой приехали после того, как отвезли Антона к больнице, и с тех пор торчали напротив подъезда в стылом салоне машины.

– Кто-то идет!

Ничего удивительного. Утро рабочего дня, на минутку.

Две женщины в шубах и парень. Этот совсем не по погоде… Прыгнул в голубой «Спортейдж», завел двигатель. Из выхлопной трубы иномарки повалил густой белый дым. Парень снова вышел и, приплясывая от холода, начал соскребать щеткой наледь с лобового стекла. Если бы Бо на такой ездила, то тоже не стала бы морочиться с зимней одеждой – ничего не стоит перебежать из тепла в тепло. Но кеды – это уже перебор…

Широко зевнув, она снова зацепила взглядом табличку с названием улицы.

Никакой это не писатель и не боец, а вторичный черный металл. И кому только в голову пришло так его увековечить?

– Может, посвятишь меня в свои грандиозные планы? – Не то чтобы Бо действительно интересовалась помыслами Ники. Просто рассчитывала понять, когда она сможет вернуться домой, поесть, принять горячий душ и завалиться в кровать, чтобы потом обдумать все это безумие на свежую голову.

– Антон принял решение. Он согласился нам помочь.

– Помочь в чем?

– Уб… уговорить Арсенику вернуться на изнанку города. Нужно только выследить ее и узнать номер квартиры. Ночью он будет здесь и проводит ее туда, где ей самое место.

– Вы собираетесь заявиться без приглашения? А что, если она живет не одна?

– Вот для этого мне и понадобишься ты. – С этими словами Ника стащила что-то с пальца и протянула Бо на раскрытой ладони.

Колечко. Довольно интересное, с крупным прозрачным камнем в центре ободка. Похоже, золотое.

– Скажешь, нашла в машине и решила, что это ее. Арсеника клюнет – денег у нее сейчас нет, а кольцо можно сдать в ломбард. Ты завяжешь беседу, напросишься к ней на чай. Заодно выяснишь, чья это квартира. Если все пойдет как надо, остальное случится там. Если нет – подумаем, как выманить ее вечером, когда появится Антон. Ну? Как тебе?