Текст книги "Свои. Путешествие с врагом"

Рута Ванагайте, Эфраим Зурофф
Свои. Путешествие с врагом

© 2017 Ruta Vanagaite and Efraim Zuroff

© А. Василькова, перевод на русский язык, 2018

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2018

© ООО “Издательство АСТ”, 2018

 Издательство CORPUS ®

* * *

Светлана Алексиевич
Все хотят быть жертвами, никто не хочет быть палачом

Перед нами книга, которая должна была быть написана в девяностые годы, когда мы были больше открыты правде, но она появилась только сейчас. И все равно вовремя. Страшная книга. Хотя сказать, что книга о Холокосте страшная, ничего не сказать, но тут приближаешься к невозможному для слова. В маленькой Литве 227 мест – ям, рвов, где расстреливали евреев, где-то есть знаки, где-то нет, а где-то уже земля перешла к частному собственнику. Расстреляли 200 тысяч евреев. Почти всех евреев страны! Об этом хотели бы забыть – и военное поколение, а теперь и их внуки: среди убийц литовцев было больше, чем немцев, немцев сотни, литовцев тысячи. Были там простые деревенские парни, но не только, учителя, пасторы тоже были, потому что убийце надо не просто дать автомат в руки, но и вбить несколько идей в голову. “Откуда у нас в простых деревенских домах хорошая мебель и дорогие вещи, откуда золотые коронки?” – спрашивала писательница. Везде следы преступления… Немногие свидетели, которых она нашла, рассказывали шепотом. “Почему вы говорите шепотом?” – “Убьют”. – “Кто убьет?” – “Литовцы”.

Руте Ванагайте тоже угрожают. Ненавидят многие: родные, знакомые, политики… Все хотят быть жертвами, никто не хочет быть палачом. Мифы нравятся людям больше правды.

Вы будете плакать над этой книгой – плачьте, но плакать мало, надо думать. Думать о том, как быстро расчеловечивается человек, человека в человеке немного, тонкий слой культуры легко смахнуть. Никто из нас, из тех, кто двадцать лет назад радостно кричал на площадях: “Свобода! Свобода!”, не мог представить себе, что на месте коммунистической тирании вырастет много разных тираний. Опять убивать станет работой. Оглянитесь вокруг – отбоя нет от тех, кто готов делать эту работу. И уже делает.

Я не знаю, как спасти человека. Рута Ванагайте отчаянно хочет его спасти…

Кристоф Дикман,
Бернский университет
Как относиться к преступлениям “своих”?

Мне, немецкому историку, изучающему массовое насилие в Европе в годы Второй мировой войны, приходится время от времени возвращаться к одним и тем же характерным переживаниям. Книга Руты Ванагайте о них напомнила. Если всмотреться в историю Катастрофы, везде – в целых странах, в больших и малых городах, в частных судьбах – мы увидим одно и то же: невероятную жестокость, чудовищное насилие, немыслимые зверства, страдания огромного множества людей. У всех, переживших Вторую мировую войну и Катастрофу на оккупированных территориях Восточной Европы (да и не только там), остались глубокие раны и шрамы. Сегодня мы точно знаем: все причастны, так или иначе вовлечены были все. Власть и выбор – ключевые понятия этого времени. Поэтому так важно взять на себя ответственность за историю своего народа, не ту, какой нам бы хотелось ее видеть, но за невымышленную историю, насколько мы можем ее знать. Часто память нас подводит; задача истории – исправить ее ошибки. Непредвзятый, открытый новому знанию взгляд на исторические события создает куда более надежную основу для собственной жизни и сосуществования друг с другом, чем законсервированные примитивные мифы, в которых мы восхищаемся славными героями, оплакиваем их самоотверженную гибель, скорбим о жертвах и осуждаем злодеев. Реальная история гораздо сложнее и противоречивей, поскольку в ней мы имеем дело с живыми людьми, а не с упрощенной мифологией. Однако это единственная история, какая у нас есть, и она никогда не бывает сплошь черной или белой. Само по себе обстоятельное исследование мифов не ведет к кровопролитию; только когда ложно воспринятый миф побуждает демонизировать непохожих, в результате люди начинают убивать друг друга.

Смысл книги Руты Ванагайте предельно четко обобщен в ее названии – “Свои”. Одна часть населения Литвы уничтожила другую часть. Несколько тысяч литовцев лично причастны к убийству около двухсот тысяч литовских евреев, которые жили на этой земле. Не “они” убили “их”, а “мы” убили “нас”. Да, такое открытие ошарашивает, поскольку посягает на наше представление о себе. Мы ставим себя под вопрос, выходим из “зоны комфорта”.

Многие немцы, родившиеся через несколько лет после окончания войны, росли с убеждением: “Мой дедушка не был нацистом”. Злодеями были другие, но не мы. У Руты Ванагайте – такой же опыт. Узнать о том, что твоя родня причастна к убийствам литовских евреев, – огромное потрясение! История иногда причиняет боль, память ранит до крови. Катастрофа уничтожила не абстрактное “население”, она происходила не где-то, а совсем рядом с нами. Около трех миллионов литваков были убиты неподалеку от их домов. Сейчас в Литве – более двухсот двадцати мемориальных кладбищ, массовых захоронений и отмеченных памятными знаками расстрельных ям и рвов, а всего в Восточной Европе как минимум пять тысяч мест, в которых уничтожали евреев. Города, деревни, местечки – пространство этих событий, жившие поблизости крестьяне, соседи – их действующие лица, и они испытывают вполне реальную, конкретную вину, стыд или гордость. Здесь история перестает быть прерогативой группы исследователей; она обращена ко всем, кто готов ее услышать, задавать ей вопросы, в постоянном размышлении и диалоге искать ответ.

Никто не обладает единоличным правом решать, кому подобает рассказывать. Конечно, потом мы можем спорить об источниках, точках зрения, интерпретациях, но каждую такую дискуссию надо рассматривать в более общем потоке других работ о литовском Холокосте – не только научных, но и публицистических, написанных как в Литве, так и за ее пределами. В противном случае нам грозят “религиозные войны”, в которых разумные аргументы только подливают масла в огонь.

Немецкая история памяти пережила немало горячих споров. Воспоминания, исторические интерпретации никогда не бывают статичными, но постоянно развиваются как ответ на предшествующие утверждения. Задающие формы и определяющие выражение межличностных связей и конфликтов “тексты памяти” постоянно меняются под воздействием социальных, культурных и политических контекстов, в которых мы живем. Они динамичны, многочисленны и многоголосны, разнятся в каждом социуме и в каждой группе. Как и что мы хотим помнить, что хотим забыть, как воспринимаем собственное прошлое, определяется нашим нынешним выбором. Так происходит всегда, независимо от того, какую позицию выбираем и каких политических воззрений придерживаемся.

Катастрофа – страница европейской истории, хотя остальной мир к этой трагедии тоже причастен. Девяносто семь процентов жертв Холокоста не были “немецкими евреями”. Большинство из них уничтожены не в Германии, а на оккупированных или союзнических территориях. Совершенно очевидно, что любой националистический или этнический подход к пониманию происходившего сослужит, скорее, дурную службу. Осмысливать Холокост необходимо в общеевропейском контексте, поскольку упрощенные национально-этнические нарративы обнаружили свою несостоятельность. От исследователя требуется понимание разных языков и культур; представления о действующих лицах, причинах и следствиях предстоит переосмыслить в рамках открывшейся более сложной структуры отношений между оккупантами и оккупируемыми. Уже сейчас очевидно, что это не только история отношений между немцами и евреями, но в ней участвовали и другие народы. Объяснить ее одной-единственной причиной невозможно. Объемную картину того, что побудило разных людей уничтожать своих соседей, может дать только целостное изучение политической, социальной, культурной истории, тогда как любая узко-этническая трактовка трагедии приведет только к нелепому соперничеству, к соблазну меряться бедой. Кто больше всех страдал? Кого сильнее всех мучили? У кого больше палачей, а у кого – жертв? В ответ на эти бессмысленные вопросы, как правило, называют целый народ: “эти немцы”, “эти евреи”, “эти литовцы”, “эти русские”, “эти украинцы, румыны, венгры”. Но что дают такие споры? Эта циничная тяжба нужна разве что тем, кто делает ставку на политику национальной идентичности, поэтому не хочет иметь дело с настоящей историей, но всеми силами пытается превратить ее в “недра”, из которых можно добывать лишь то, что служит нынешним целям. Прошлое, таким образом, превращается в средство, ему не задают честных вопросов, не пытаются услышать правдивый ответ.

Политике идентичности нужны “зоны комфорта” и счастливые развязки. Открытые вопросы, уязвимость, пространные, неоднозначные ответы не укрепляют “национальную гордость”, а напротив, угрожают ей. Повсеместно, где принята такая политика, можно видеть, как за “своими” закрепляется роль жертвы, тогда как палач – всегда “другой”, и это оборачивается жесткой нетерпимостью. Всякий, кто выходит из “зоны комфорта” и ставит трудные вопросы, посягает на невинность “своих” и, по сути, воспринимается как предатель. “Предатель” всегда на кого-то работает. Следовательно, если Рута Ванагайте осмеливается спрашивать “о неприятном”, она, вероятней всего, служит российским, еврейским, польским, немецким, но только не литовским интересам. Это довольно простой способ перебросить на другого стыд и вину, а заодно возложить на него труд ответа на неудобные вопросы. Популярность такой позиции свидетельствует о том, что свободу исторического исследования по-прежнему нужно защищать.

Призыв к открытому, самокритичному размышлению об истории не означает, что каждое слово, каждую мысль в книге Руты Ванагайте надо принимать на веру. Думаю, она и сама с этим не согласится. Книга написана человеком, который не воспринимает историю с ограниченно-этнических позиций, а скорее, переживает ее как гражданин, который верен своей стране, хочет, чтобы ее любили, и понимает, насколько полезно для общества непредвзятое отношение к собственной истории.

Взгляд на историю, который предлагается в этой книге, явно преодолевает ограничения традиционного национального подхода, поэтому очень важно, что появляются ее переводы. Нам дается возможность услышать тех, чей язык мы не понимаем, людей иной культуры, а это очень ценный и продуктивный опыт. Пусть эта книга найдет своих многочисленных читателей и побудит их обратить к собственной истории главный вопрос, который задает Рута Ванагайте: как относиться к преступлениям “своих”?

Перевод с английского С. Панич

Исаак Анолик

Родился в 1903 году.

Убит в 1943 году в Каунасе, в ix форте.

Один из самых талантливых еврейских спортсменов Литвы, велосипедист, в 1925 и 1926 годах – чемпион Литвы по гонкам на шоссе.

Представлял Литву на летних Олимпийских играх в Париже в 1924 году и на Олимпийских играх в Амстердаме в 1928 году.

Репортаж с Олимпиады 1924 года в Париже

Журнал “Спорт”

Сошел с дистанции из-за семи проколов и наш велосипедист И. Анолик. Выезжая со старта, он так сильно накачал шины, что знатоки дороги, французы и англичане, ему удивлялись. И в самом деле, в пути камешки очень быстро проткнули ему шины, и, несмотря на отличное физическое здоровье и огромное желание, он не мог ехать дальше, потому что на дороге даже слышать не хотел о том, чтобы взять шины взаймы или даже купить за деньги. Гонщики из других государств были всем обеспечены и на каждом контрольном пункте могли получить еду, шины и все необходимое, поскольку их сопровождали свои автомобили и оставляли все на этих пунктах.

Балис Норвайша

Родился в 1908 году.

Лейтенант, командир Особого отряда, в 1941–1943 годах руководил карательными операциями во многих местах Литвы.

В Панеряе Особый отряд уничтожил около 70 тысяч человек. В 1943 году Балис Норвайша перешел в батальон самообороны. Дальнейшая его судьба неизвестна. Предполагается, что Норвайша в 1944 году эмигрировал в США или Англию. По другим сведениям – погиб во время бомбардировок Дрездена.

Источники иллюстраций:

первая: фотография из собрания Михаила Душкеса

вторая: Центральный государственный архив Литвы

Мы, Александрас, или Витаутас, Божьей милостью Великий князь Литвы, […] дали права и свободы всем евреям, живущим в нашем государстве […]

если какой-нибудь еврей, принужденный к тому крайней необходимостью, стал бы в ночное время кричать, а христианин не поспешил бы ему на помощь, так все соседи, и евреи тоже, должны заплатить по тридцать шиллингов […].

Из привилегий, дарованных Витаутасом Великим в 1388 году Брастской еврейской общине[1]1
  Švenčionių kraštų žydai. Pratybų sąsiuvinis. Švenčionys, 2004, p. 6.


[Закрыть]

Часть первая
Путешествие во тьму

I. “Опять про евреев?”

Я – типичная обычная литовка. Всю жизнь жила, зная о Холокосте столько, сколько знает большинство из нас, типичных обычных. Может, побольше, чем Дайнюкас, чьими словами я начинаю эту главу, но ненамного. Я – типичный продукт лжи советской власти и молчания свободной Литвы. Homo sovieticus lituanus.

Когда-то, работая в газете, я узнала, какая новость для читателя самая неинтересная. Самый неинтересный заголовок выглядел бы так: “Небольшое землетрясение в Чили. Погибших немного”. Все признаки скучной новости: далеко, случилось с чужими, жертв немного.

Разве не так же обстоит дело и с гибелью евреев? Было давно, случилось с чужими, а жертв, может, и много, но что мы о них знаем? Шесть миллионов погибших в мире, двести тысяч в Литве – это всего лишь статистика, много нолей, а ноли ничего не говорят ни нашему сердцу, ни уму. Как там у Сталина сказано? “Смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика”.

Пятнадцать лет назад – в то время я была директором фестиваля LIFE – в моей жизни произошло событие вроде бы и незначительное, но оно меня довольно сильно встряхнуло. От сталинской статистики и литовского равнодушия я сделала один шажок в сторону человечности. Всего один, никто потом его не поддержал, и тема Холокоста меня, как и других, больше не занимала.

В 1998 году я написала первый в своей жизни текст о евреях, его напечатал еженедельник Ekstra žinios.

Вот он.

Опасность инфекции в Литве сохраняется

“Может, съездим в Понары?” – спрашивает меня гость, французский художник Кристоф Бертонно (всемирно известный пиротехник, чье огненное шоу на открытии фестиваля LIFE собрало сто тысяч зрителей). Двенадцать километров от Вильнюса, место гибели евреев, сто тысяч погибших (по сведениям из путеводителя Vilnius in your pocket). Хорошо, отвечаю я, но так его туда и не везу. Дороги не знаю. На другой день уклоняюсь от прогулки по Вильнюсскому гетто. Не знаю, где проходят его границы. Еврейское кладбище в парке Калну? А разве у нас, литовцев, нет своих трагедий и мемориалов, почему он про них не расспрашивает? А может – переглядываемся мы, небольшая группа, – он вовсе не француз, может, он и сам еврей?

Нет, он просто западный человек, умеющий читать.

Наше поколение воспитано в здоровом советском духе. О еврейской Катастрофе, о еврейской истории мы не знали ничего, зато знали много отличных анекдотов про евреев и умели их, затаившихся евреев, мгновенно распознавать. Наших детей мы воспитываем тоже в здоровом – то есть литовском – духе. Трагедия литовского народа – величайшая трагедия, его страдания – вот что главное, потому что это – наше. Массовому истреблению евреев в 1941 году посвящена коротенькая глава в учебнике для пятого класса. И довольно с них – они ведь даже по-литовски не говорили.

У меня есть культурные знакомые – им известно больше. В их глазах разгорается священный огонь ненависти, стоит только произнести слово “еврей”. Знаменитые актеры Молодежного театра, вынужденные играть в спектакле с еврейскими мотивами, все же не смогли заставить себя пойти в музей Модильяни в Париже, потому что у входа узнали, что… Знаменитый литовский путешественник и защитник вымирающих народов во время разговора неожиданно разбушевался: а, эти, да они правят миром, да я их… И как же наши интеллигенты намучились в поисках свежих впечатлений – даже в кино не пойдешь, там Чаплин, Хоффман и Спилберг. На воротах Вильнюсского гетто было написано: “Осторожно: евреи. Опасность инфекции”.

Интересно, что в Литве за двадцать шесть лет независимости изменилось все, лишь в отношениях с евреями со времен статьи Томаса Венцловы “Евреи и литовцы”, написанной в 1978 году, не изменилось ничего. Только евреев не осталось – почти.

Во время крупнейшего в Европе истребления евреев были уничтожены девяносто пять процентов людей, до войны составлявших почти треть населения Вильнюса. Позже – огромная волна эмиграции. В Литве осталось три тысячи евреев. Кого будем обвинять, кого презирать через несколько десятилетий? Что, братья, дезинфицировать будем?

В Вильнюсе не жили ни мои предки, ни мои родители. Я здесь за несколько лет три раза переезжала – и все три квартиры покупала у евреев, которые отсюда бежали. Покупала дешево. Я воспользовалась их паникой и построила на ней свое благосостояние. И кто из нас жид?

“Литовское правительство – не антисемитское”, – сказал в одной телепередаче писатель Григорий Канович. Нет, оно и правда не антисемитское. И на юбилей Гаона[2]2
  Элияху бен Шломо Залман (1720–1797), известен как Виленский Гаон – раввин, талмудист и общественный деятель, один из крупнейших духовных авторитетов ортодоксального еврейства. Слово “гаон” в переводе с иврита означает “гений”. (Прим. пер.)


[Закрыть] денег дали, и президент Бразаускас в Израиле покаянную речь произнес, а вице-мэр Вильнюса согласился дать разрешение перенести еврейские могилы с территории Дворца спорта в более спокойное место, если это будет сделано не на городские средства.

Политики должны вести себя разумно, то есть так, чтобы избиратели их еще раз избрали. Как бы мы ни выглядели при этом со стороны. А выглядим мы вот как: ни одного военного преступника, участвовавшего в истреблении евреев, в Литве еще не судили, и потому Центр Симона Визенталя предлагает бойкотировать юбилейные торжества в честь Гаона. Семьсот тускуленских жертв[3]3
  В Тускуленском парке в 1944–1947 годах тайно хоронили заключенных. Большинство из них были осуждены по 58-й статье – “предательство родины”. Перед казнью их жестоко пытали, смертные приговоры приводила в исполнение специальная группа, составленная из сотрудников НКГБ – МГБ. Во время археологических раскопок в 1994–1996 гг. и в 2003 году были найдены останки 724 человек (Прим. пер.)


[Закрыть] для Литвы значат больше, чем сто тысяч погибших в Панеряе, пишет US News.

В Вашингтоне была устроена выставка “Тайная история Каунасского гетто” – двести фотографий Джорджа Кадиша, он снимал через дырочку в пуговице пальто фотоаппаратом собственного изготовления. Кто заплатит за то, чтобы привезти эту выставку в Литву? Кто подтолкнет образовательный проект, посвященный Холокосту, издать тиражом в 15 тысяч экземпляров “Дневник Анны Франк” и учебники еврейской истории, предназначенные для литовских школ? Кому нужны три тысячи слабеющих голосов?

А если посмотреть на это, не думая ни про избирателей, ни даже про общечеловеческие ценности, только с прагматической точки зрения: какая была бы польза для государства, если бы мы сделали больше, чем обязаны и чем от нас ждут, и, может, по-другому, чем желает большинство избирателей… Если бы перенесли останки евреев на городские средства. Ведь они правят миром, разве не так? И тысячи этих правящих родом из Литвы. Даже в ЮАР восемьдесят пять процентов евреев – литваки. Нет, ответит мне истинный литовец, образ Литвы мы будем создавать репродукциями Чюрлениса и удачными бросками баскетболистов. И подумает про себя: а может, и ты сама, так сказать, если уж поднимаешь этот вопрос?

Да. Мой прадед по материнской линии был рижский сапожник Серадзинский. (К сожалению, как я потом выяснила в архивах, он – поляк).

Должна разочаровать подозрительных читателей – я обыкновенная литовка, у меня нет еврейской крови. И я не просто литовка, а улучшенная литовка, потому что отец моего отца Йонаса Ванагаса, старый Йонас Ванагас, – политзаключенный, осужденный за антисоветскую деятельность и полгода спустя насмерть замерзший в Карлаге. Вся его семья – ссыльные, отбывавшие ссылку в Красноярском крае. Я всегда гордилась дедом, который в Каварскасе спилил дерево, чтобы преградить путь отступающей Красной армии. И сорвал портрет Сталина со школьной стены. Соседи-литовцы, конечно, на него донесли, и он был арестован.

В Литовском особом архиве я прочитала секретное дело своего деда на 96 страницах, его показания и показания соседа, арестованного Советами вместе с ним, протоколы допросов и очных ставок. Подвиг Йонаса Ванагаса несколько померк в моих глазах, когда я нашла в деле сведения о том, что в годы немецкой оккупации он входил в комиссию, которая составляла списки евреев. Он в убийствах евреев не участвовал, на их добро не зарился, поскольку был достаточно богат. Свидетели на допросах говорили, что все десять евреев из Каварскаса, включенные в список, были в августе 1941 года отправлены в Укмерге. Сосед Балис, которого арестовали и допрашивали вместе с моим дедом, конвоировал этих евреев к месту казни, а в награду за это получил еврейский дом и 4,5 гектара земли. Так записано в деле. Мой дед получил от немцев двух советских военнопленных – работать на его участке. Вот такая небольшая полуживая награда.

Я не просто литовка, я – литовка, пострадавшая при советской власти. В глухие годы зрелого социализма нам, четырем двоюродным сестрам, молодым барышням, хотелось наряжаться и слушать битлов, а у нас не было ни джинсов, ни пластинок. Но у нас в Америке была тетя, папина сестра, а у нее – несказанно добрый муж Антанас. Мы отправляли им письма, перечисляя в них все, чего нам хотелось. Тетя была очень занята, она работала зубным врачом, а ее муж все советские годы ящиками присылал нам джинсы, пластинки и даже пломбы для зубов. И писал нам чудесные теплые письма. Подписывался почему-то не “Антанас”, а “Антоселе”. Родители нам сказали, что Советы ищут дядю Антанаса, и потому ему лучше своего имени и фамилии нигде не упоминать (ведь письма из-за границы читала советская госбезопасность). Моя тетя была счастлива, ее муж был прекрасным и честным человеком, истинным офицером, полковником армии независимой Литвы, потом, при немцах, начальником полиции в Паневежисе.

Вот оно что. Теперь, когда все присланные Антоселе джинсы давно сносились, когда нет уже ни его, ни тети, ни советской власти, теперь, когда пишу эту книгу, я уже знаю, чем занималась в годы немецкой оккупации литовская полиция в Паневежисе и других городах и почему советская власть так старательно его искала. Не нашла. Антоселе умер во Флориде, на берегу океана, в красивом доме, окруженном садом, где растет огромное манговое дерево. В одном из литовских городков ему поставлен памятник. К сожалению, его имя упоминается и в составленном евреями знаменитом списке пяти тысяч литовских палачей.

Так кто я такая, Рута Ванагайте? Славный потомок славных литовских героев или представитель народа презренных убийц, истреблявших евреев, и моя родня запятнала себя преступлениями перед человечеством?

Но ведь у меня была и мама. Она родилась и выросла в Паневежисе, в большом красивом доме с квартирантами, где ее воспитывала не только строгая мама, но и снимавшая у них комнату тетя Циля, которая преподавала немецкий язык в женской гимназии. Циля была немецкой еврейкой. Она бежала в Литву от нацистов? Скорее всего, да. Маме было четырнадцать лет, когда началась война, в Литву вошли немцы, и Танте, как любовно звала ее мама, спешно бежала из Литвы. Куда? Никогда, никогда, как ни разыскивала ее мама по прежним адресам, так и не удалось найти ее следов. В какую яму вас бросили, Танте Циля, в какую печь?

Моя мама потеряла не только тетю Цилю. В Паневежисе, на улице Антанаса Сметоны, и сейчас стоит дом под номером 47, мамин дом. А рядом, в соседнем доме, жила интеллигентная еврейская семья с единственным ребенком. Ицик был на год младше мамы. Все детство они играли вдвоем в мамином саду. Потом настал 1941 год, началась немецкая оккупация, и однажды соседская семья исчезла. В тот день люди видели, как из гетто гнали евреев, в тот день в лесу вблизи Паневежиса были расстреляны восемь тысяч евреев. Детей укладывали и расстреливали (или расстреливали и укладывали?) в отдельной яме. Там, совсем неглубоко, среди останков 1700 детей из Паневежиса, лежат и косточки Ицика.

Так кто же я? Может, тоже в каком-то смысле жертва, если моя мама во время Холокоста потеряла двух близких людей?

Я просто литовка, чьи деды и родители пережили и советскую, и нацистскую оккупацию. И я принимаю все трагедии своего народа, не разделяя их на свои и чужие, бóльшие и меньшие. Принимаю вину и утраты своей родни, не обвиняя и не приукрашивая того, что было. Хочу понять, что произошло, почему это произошло и с ними, и со всем моим народом. С моими литовцами и моими евреями в моей Литве. Хочу, чтобы это поняли, знали и помнили мои дети.

Мои милые соотечественники, если никто из ваших родных ни в чем таком не участвовал и даже не знал никаких евреев, подумайте вот о какой статистике: за время войны было уничтожено больше двухсот тысяч литовских евреев. Это пятьдесят тысяч домов, а еще – магазины, синагоги, школы и библиотеки, аптеки и больницы… Немцы забирали еврейское золото, выдирали зубы. А сколько по всей Литве в домах убитых евреев осталось другого добра: шкафов, кроватей, часов, простыней и подушек, ботинок и блузок, – все это, разумеется, не ваши деды хватали и везли возами, когда вещи выбрасывали в окна или по дешевке продавали на площадях местечек. Конечно, не ваши деды, а деды других литовцев, похуже. Но, может, вы, хорошие литовцы, знаете, где теперь эти антикварные кровати убитых? Кто на них спит? Какие видит сны?